Там и тогда. Мовизм. Ганновер, 1997, Париж, 1995

Германия, Ганновер, 1997.

По коридорам правительства Нижней Саксонии их водил пресс-секретарь премьер-министра. Общительный чувак, совсем без выпендрежа: широкоплечий, темные кудри почти до плеч, белая рубашка с распахнутым воротом, джинсы. «Нет, на чиновника совсем не тянет, – подумал про него он, –зеленый, наверное, они там, в этой партии, все такие раскованные».
– Хотите, я вам покажу кабинет премьер-министра? – спросил неожиданно чувак.
Как не хотеть? Стали подниматься по лестнице на второй этаж. Навстречу мужик – крупноголовый, простецкого вида. Проходя, с каждым из них ни с того ни с чего поздоровался за руку и поспешил дальше по каким-то своим делам.
  – Кто такой? – спросил он, опешив, у премьерского пресс-секретаря.
  – Шеф мой, Герхард Шрёдер.
  – Никогда бы не подумал…
  – Вот станет скоро федеральным канцлером, весь мир в лицо его узнает.
Двери кабинета Шрёдера были распахнуты настежь. Они вошли. Ничего особенного – побольше кабинеты видали. Минимум мебели, и та разномастная. На стене, напротив письменного стола, громадных размеров картина без рамы – сущий абстракционизм.

Он, обнаглев, сел за обширный, на нержавеющих стальных ногах стол премьер-министра земли Нижняя Саксония. Передвинул какие-то папки, повертел в руке паркер, отвернул колпачок, чиркнул золотым пером по белому листу бумаги.
Пресс-секретарь на его выходку даже бровью не повел.
«Социал-демократия, блин!», – подумал он, вставая с премьерского кресла.


   
Париж, 1995.

Был сырой февральский вечер. Еще не поздний, но уже тоскливый, если ты один в далеком и чужом городе. Если это даже Париж. Он увидел его, но умирать от тоски в гостиничном номере не хотелось – он, покинув отель, отправился на набережную Сены.
До реки не дошел совсем немного, ноги сами привели на улицу Сен-Дени. «Если по Фрейду, – невесело подумал он, – то меня поманил порок, но ведь я, видит Бог, ничего такого не хочу».
И все-таки он пошел. «Из любопытства», – подсказал он сам себе в оправдание. У первого уже дома на правой стороне улицы стояла, прислонившись к стене, высокая и, на первый взгляд, роскошная брюнетка в шубе из чернобурки. «Наверняка под шубой, – лениво подумал он, – ничего нет
– кроме трусиков, конечно же».
 Она проводила его замедленным стеклянным взглядом. Он пошел дальше в глубь улицы. Вывесок на зданиях не было, вместо них стояли у входных дверей или, прислонившись к стенам, полураздетые, несмотря на стылую морось, девушки на любой, не изысканный даже вкус: блондинки, рыжие, брюнетки, мулатки, негритянки, раскосые азиатки. Высокие и не очень. Худышки и плотно сбитые, что называется, кровь с молоком. Он шел с видом равнодушного туриста. Возможно, поэтому они, хоть и улыбались ему, но призывных взглядов особо и не бросали.
 Но и слава Господу: пройдя два квартала, он повернул обратно. Когда стал приближаться к зданию, возле которого стояла брюнетка в шубе, по улице, как по цепочке, понеслись от борделя к борделю, сигналя, похоже, о чем-то, пронзительные женские крики. Тотчас на спринтерской скорости его обогнали два двухметровых амбала. Подойдя еще ближе, он увидел, как брюнетка таскает за волосы мордастую, в кожаном пальто тетку. Рядом один амбал топчет сапожищами видеокамеру, второй   – держит за грудки мужичка, бросившегося мордастую защищать. Тут же толпятся напуганные люди, похоже, что туристы. Какая-то дама, по-парижски ухоженная, зло выговаривает им на чистом русском:
 - Я же предупреждала вас, что никаких видео- и фотосъемок! Что же народ такой бестолковый навязался на мою голову?!
Затем она решительно направляется к амбалам, показывает им какое-то удостоверение, что-то втолковывает, властно жестикулируя.
Брюнетка отпускает тетку и скрывается за дверями борделя, охранники тоже уходят в глубь улицы. У мордастой – истерика. Воет по разбитой видеокамере громко, по-бабьи, словно по ушедшему к любовнице мужику. Выдыхаясь, короткие паузы заполняет криками:
   – Сука позорная! Давалка дешевая!
  – А сама-то ты кто? – спросил избитый охранником мужичок.
«Понятно, кто. Вот за Державу и обидно!», – подумал он, покидая улицу красных фонарей.
До отеля он добрался совсем разбитый. Сон не шел. Промучившись, набрал номер домашнего телефона. Хотя там было далеко за полночь, голос жены не показался ему заспанным:
  – Возвращайся скорее, мы скучаем! – всхлипнула она. – И одевайся теплее, не простывай. И, смотри там, по борделям не шастай!
«Все-то ты, дорогая, знаешь, все-то ты видишь», – подумал он, засыпая.

(Продолжение следует...)