Шок

  Мне неожиданно выпала удача: в шахткоме предложили путевку в мариупольский дом отдыха «Янтарный». Это меня взбодрило. Дорога манит. Всегда ждешь от нее чего-то нового, необычного. Как мне дороги города, где я побывал. Кисловодск очаровал меня своей природой, необыкновенно чистым воздухом. Там ели и ивы растут до небес. В Ессентуках я жажду утолял минеральной водой, а в Пятигорске, с вершины Машука, любовался Северным Кавказом. Красоты Сочи, Ялты хранит моя память. И вот мне повезло — теперь появилась возможность провести отпуск на Азовском море.
  На следующий день, радостно возбужденный, с путевкой в кармане, и подстегнутый нетерпением, я наскоро собрал сумку, и поспешил на автобусную остановку. Простился с женой и детьми, вскочил в автобус, и понесся по Бахмуту в далекий Мариуполь. За окном мелькали города: Стаханов, Горловка, Ясиноватая, Донецк. Подумать только, …еще день назад, мы звеном в шесть человек, одевали робу, резиновые сапоги, и, захватив лампы и самоспасатели, опускались в шахту, где темно, сыро и воздух запылен. По откаточному штреку, освещая путь лампами, добирались до проходческого забоя. Там мы бурили, взрывали и убирали породу. Давали метры, метры… И вот я еду на море. Автобус подолгу нигде не задерживался и уже вечером мы были в «Янтарном».

  …Миловидная женщина отметила мои документы: паспорт, путевку, и я поднялся в назначенный номер. Открыл дверь и удивился: там уже были двое. Познакомились. Оказалось, что это мои земляки: Николай Мурашкин и Андрей Кузин из Синегорска. Как такое событие не отметить. Наскоро накрыли столик. В сумках нашлась бутылка беленькой и закусь: у меня — котлеты, у Андрея — колбаса, а Мурашкин достал шмат сала. Он наполнил небольшие рюмки. «За знакомство», — смачно крякнул он. Мы выпили и с аппетитом закусили. Потом повторили. Хмель сразу подействовал на Андрея: лысина его вспотела, он завалился на кровать у стенки, и отрубился. Мурашкин продолжал наполнять рюмки то мне, то себе.
  — Валера, сало бери. Сам выбираю на рынке и солю. Если понравится, то дам тебе рецепт.
  Сало оказалось отменным: с мягкой шкуринкой и мясными прослойками. Оно таяло во рту. Мирно текла наша беседа. После допитой бутылки мы почувствовали себя друзьями. Я ему сказал, что часто бывал в Синегорске. Удивительно, как это мы с ним раньше не встретились. Он еще больше удивился, когда узнал, что я работаю на шахте «Ударная». Ему приходилось не раз там бывать по служебным делам.
  — Валера, помнишь, — сказал Мурашкин, — когда у вас внедряли механизированный комплекс? Когда уголь пошел рекой — тысячу тонн в сутки из одной лавы. Как о вас трубила пресса!
  — Как же, Николай, помню. Нашему директору тогда обещали «Звезду героя труда» дать, но ее перехватили в объединении.
  — У нас на «Ивановской», — продолжал он, — тоже собирались внедрить МК. Я как горный электромеханик, часто ездил к вам перенимать опыт…
  До глубокой ночи мы вспоминали былое, пока сон не сморил нас…
  — Вставай, — рано утром тряс меня Мурашкин за плечо.
  — Что случилось?
  — Пошли на море.
  Пока мы по дорожке спускались к морскому берегу, он растолковал мне, что ему непременно надо увидеть рассвет над морем. Об этом его просили жена Юля и дочь Таня. Он дал слово, что выполнит их просьбу.
  Когда мы ступили на песчаный берег, то перед нами открылась грандиозная картина: сумерки уже рассеялись, небо посветлело, темно-серая пустыня моря раскинулась во всю ширь, был слышен тихий шёпот волн, а на линии горизонта уже растянулась и засветилась полоска лимонного цвета. Пока мы в прохладной воде омывали руки, на небе словно вспыхнул оранжевый веер. Зачарованный чудным зрелищем, я уже не жалел, что меня рано подняли. Наблюдая за рождением рассвета, мы с ним шли по пустынному берегу, где стояли одинокие «грибки», да валялись пустые лежаки. Вдруг, мы остановились. Из-за горизонта выплыла краюшка солнца и залила все вокруг потоком золотых лучей. Засверкало море яркими блестками, озарились на берегу, деревья, дома. Мы сняли рубахи и, радуясь как дети, стали умываться. Удивительно, с каким азартом Мурашкин, радостно хохоча, растирал полотенцем мощную грудь, голову, с короткими волосами, цвета пшеничной соломы. В номер мы не спешили. Нам было так хорошо. Хотелось верить, что так будет и дальше. Навсегда в моей памяти останется тот рассвет, и то прекрасное майское утро...
  Когда мы вернулись в номер, Кузин еще спал сном младенца. С трудом его растолкали и пошли в столовую на завтрак. Там нам выделили стол и подали: манную кашу, котлету с картошкой, кусочек сыру, стакан сметаны, чай.
  — Ого,— засмеялся Мурашкин,— нас так дома не кормили.
  — Жены нас не узнают,— сказал Андрей.
  — Значит, каждый день будем плавать,— добавил я.
  Тем не менее, на столе ничего не осталось — все подмели. С этого дня у нас установился постоянный распорядок: после завтрака мы втроем шли на море, потом — обед, а после — отдых, затем, в семь часов вечера, мы ужинали, что для нас было непривычным. Вечером можно было сходить на танцы, или в кино. Самым интересным и увлекательным было для нас море. Неповторимое Азовское море… мелководное, теплое, ласковое. Там нет таких страшных штормов, какие мне приходилось видеть на черноморском берегу. Вода в нем, даже в мае, прогревалась быстро, и мы плескались в ней до посинения.
  С Мурашкиным у нас сразу сложились доверительные отношения.
  — Валера, сегодня едем в город, — предложил он.
  Я охотно согласился. Мы с ним исколесили весь город в поисках подарков для его жены и дочери. Его Юля увлекалась художественной вышивкой, а Танечка любила писать картины. Когда мы достали нитки и краски, то Николай радовался, как ребенок. На другой день мы с ним сходили на продуктовый рынок. Слышали, что там можно достать любую рыбу, какую только душа ни пожелает. Действительно, там было столько рыбы разных сортов, что глаза разбегались. Ничего подобного мы никогда не видели. Там-то Мурашкин и проявил свой общительный и веселый нрав. Он ходил по рядам, восхищенно осматривал белугу, севрюгу, осетрину, кефаль, выяснял цену. Продавцы улыбались, предлагали рыбу на выбор, надеясь, что он что-то возьмет. Мурашкин извинялся и обещал, что непременно возьмет у них рыбы, когда будет уезжать домой. У продавцов улыбки гасли, и пропадал всякий интерес. Все же с рынка мы ушли не с пустыми руками, а взяли по пакету копченой золотистой тюльки, необыкновенно вкусной. Николай, улыбаясь, сказал:
  — Валера, прости, понимаю: распалил я аппетит этой рыбой.
  — Николай, пустяки. Попробуй тюлечку, и все забудешь.
  — Нет, Валера. У меня есть чудесная идея. В Бердянске живет мой добрый знакомый. Он уже не раз приглашал меня к себе. До этого все как-то не складывалось. Думаю, в воскресенье мы к нему рванем. Он рыбак, имеет лодку. Ты только представь поджаренную осетрину... Вот, где мы с тобой утолим свой аппетит!
  …Увы, этому плану не суждено был осуществиться. Где то через день или два мы, как обычно, завтракали в столовой. Как вдруг, я почувствовал толчок в бок. Кузин кивнул на Мурашкина, и я стал за ним наблюдать. Тот почему-то часто поглядывал в одну сторону. Оказалось, что недалеко от нас, за соседним столиком, сидела «новенькая». Я невольно, подумал: «Мурашкин попался». В самом деле, женщина была редкой красоты: роскошные черные волосы ниспадали на плечи, золотом сверкали подвески в ушах и цепочка на шее, поражали, ярко выраженные женственность и обаяние. От неё исходило какое-то благостное тепло… Мы Кузиным уже позавтракали и ждали Мурашкина. Но Николай не спешил. Он сказал: «Вы идите. Я приду позже».
  До обеда мы с Кузиным пробыли в городе. На обед Мурашкин не явился. Ужин он тоже пропустил. Мы не знали, что и думать. Появился Николай только вечером. Взгляд у него был какой-то рассеянный. Мне казалось, что он не видит нас.
  — Где ты пропадал?
  — Гулял в парке.
  — Сам?
  — Нет, с женщиной.
  — Зовут-то ее как?
  — Ангелина.
  — Без обеда? без ужина? Ты сумасшедший?! Как тебя угораздило?
  — Сам не пойму как, увидел ее — и пропал. Какая-то сила потянула меня к ней. В ней есть что-то колдовское…
  Долго мы с ним еще беседовали. Разное мне в жизни приходилось слышать и видеть, но такое — впервые. Семейный мужик из-за какой-то незнакомой женщины голову потерял. Что и говорить, любви все возрасты покорны, и ничего тут не попишешь. Все последующие дни Мурашкин, едва проснувшись, прихорашивался и спешил к Ангелине. Вечером мы у него выспрашивали, как он с ней проводил время. Он от нас ничего не скрывал. Он говорил, что они, как в юности, осторожно, короткими шажками приближались друг к другу... Наступило воскресенье. С утра небо затянуло тяжелыми черными тучами. Только мы успели позавтракать и вернутся в комнату, как хлынул дружный весенний дождь. Мурашкин нам радостно сообщил, что Ангелина на вечер пригласила его к себе. Подруг ее в номере не будет. Их кавалеры пригласили в ресторан. Мурашкин, возбужденный и сияющий, стал готовиться к этому важному событию: бриться, наглаживать рубашку, костюм, до блеска натирать туфли. Мы с Кузиным подсказали ему, что по такому случаю не мешало бы взять шампанское, но сошлись на конфетах и цветах. Томительно тянулось время. Лицо Мурашкина пылало. Он не знал чем себя занять. Наконец настал долгожданный вечер. В назначенное время Мурашкин, начищенный, как новенькая копеечка, с ярким блеском в глазах, взял букет цветов и пошел к Ангелине. Мы пожелали ему ни пуха, ни пера.
  Подойдя к двери, постучался и вошел в комнату. О, чудо!!! Она лежала на кровати под одеялом с книгой в руках. Он был возбужден, как натянутая струна. Одарив его яркой улыбкой, она сказала:
  — Коля, спасибо за цветы. Подойди ко мне.
  С часто бьющимся сердцем он подошел к ней и сказал:
  — Как я рад тебя видеть! Мурашкин припал к ее горячим губам. Затем стал медленно, медленно стягивать с нее одеяло. Открылась ее чудная белая грудь, ровный живот... Он уже хотел сказать: « Как я тебя люблю!», как заметил, что правой ноги, по самый пах, нет. Глядя на культю в розовых шрамах, Мурашкин почувствовал, как будто слова его застряли в горле. Он шевелил губами — слов не было слышно. Оба смотрели друг на друга, ничего не понимая…
  Нас с Кузиным не на шутку заинтриговал Мурашкин. Мы с нетерпением ждали его возвращения. Вдруг, он тихо открыл дверь и, молча войдя, застыл на месте с разочарованным и растерянным видом.
  — Николай, тебе плохо?— посмотрел я ему в глаза.
  Он показал пальцами на губы.
  — Не можешь говорить? — Он утвердительно кивнул головой.
  Я достал лист бумаги, дал ручку и усадил его за стол. Он написал, что с ним произошло. Нам стало понятно, что у Мурашкина отобрало речь. Дождавшись следующего дня, мы с Кузиным отвезли его в городскую поликлинику. Нас направили к неврологу.
  Седовласый, пожилой доктор, выслушал нас и, осмотрев больного, сказал: « Ваш товарищ перенес психологический шок. Не теряйте времени. Срочно везите его в Донецк. Там, в клинике есть специалисты и соответствующая аппаратура, возможно, ему помогут». Мы сразу поехали на автовокзал. Взяли два билета до Донецка. Кузин с Мурашкиным, дождавшись автобуса, сели и уехали. Я предупредил Кузина, чтобы они по приезду ждали его жену Олю в здании автовокзала. Я сразу позвонил в Синегорск Оле и объяснил ситуацию. Наши решения и действия во мне сомнений не вызывали. Меня волновал Кузин. Что он скажет жене Мурашкина, как объяснит его заболевание? Неужели он не сообразит, и выложит ей, как все было на самом деле? Только к вечеру я успокоился, когда вернулся Андрей. Он сказал, что Оля так переживала за мужа, что ей было не до выяснения причин. Она оформила Николая в клинику и была надежда, что все образуется. Жизнь наша с Кузиным вошла в прежнюю колею. Он меня как-то спросил: « Валера, не пойму я. Мурашкин ведь не слепой, провел с ней ни один вечер. Как он не заметил, что у Ангелины протез?». — « Андрей, она ходила в брюках, прихрамывала. Он, конечно, это видел. Однако, говорят, что любовь слепа…». Мы с Кузиным досрочно вернулись домой...

  Через неделю я позвонил Кузину. Он меня огорчил, сказав, что Мурашкин прошел курс лечения и вернулся домой. Андрей с ним виделся. У Николая частично восстановилась речь, но говорит он с трудом и ходит с палочкой.