Доля казачки

Доля казачки.


Когда я был еще совсем ребенком, довелось мне побывать на Кубани. Мой дед по материнской линии, оттуда родом. Никогда я не забуду этих мест, серая от припорошившей ее пыли, зелень. Пугающая своей величественностью и бесконечностью степь. Укрывающаяся от летнего зноя, гибкими ивами, река Кубань. Первая в жизни поезка на лошади, без седла, без стремян, с одной лишь уздечкой. И люди... казаки... станичники! Крепкие, быстрые на слово и дело, веселые и озорные. Может быть, мои глаза смотрят на это, памятью ребенка и все там скучно и серо. Но я надеюсь, что это не так. Нас, меня и местных ребятишек, не слишком допекали разного рода педагогикой. Хотя если что, воспитывали, по-казачьи — быстро и доходчиво.
Вечерами прабабушка София Ивановна, страя и практически слепая женщина, рассказывала истории. Разные: смешные, сказочные, страшные. Когда она рассказывала эту, старая женщина плакала, потому что это история о ее подруге детства. Хотелось бы, что бы это была просто жутковатая сказка, но, увы, доля казачки, не всегда пляски, да веселье...





Маришка готовила борщ, вкусный запах варева расходился по хате. Лешка должен был вернуться к вечеру, Маришка даже вздрогнула, вспоминая мужа. Вот уж год как жена, а за этой проклятой войной и не видишь любимого. Маришке захотелось заплакать, но она сдерживалась, негоже казачке мужа встречать заплаканной. Еще чуть-чуть, говорило сердечко, потерпи родная, и приедет пыльный и уставший.
Женщина ставила на стол еду, как положено, чтобы ломился. Вареники, да копченая рыба, квасу чтобы с дороги остыл, солений всяких, курицу и, разумеется, борщ, горилки в запотевшем штофе. От топота копыт сердце екнуло, он, приехал…. Маришка заулыбалась и выскочила во двор. За забором стоял местный пьяница Шевченко, в новой хрустящей кожаной тужурке.
- Мужа ждешь? – свежеиспеченный комиссар был, основательно выпивши, Маришка никогда не любила этого некчемушного человека, зачем он приехал? Ох, не к добру это, думала девушка.
- Что надо? – Маришка не притворялась, и ее неприязнь видел даже упившийся комиссар.
- Так можешь уже не ждать! – расхохотался пьяница – на Дону их посекли. И твой там остался.
Маришка вздрогнула, представив Лешку с рассеченным лбом, валяющимся в пыли. Почему-то она поверила ему, захотелось заорать, но не при нем, никогда! Девушка стиснула зубы, хмуро глядя на ухмыляющегося комиссара.
- И чего ты хочешь?
- Слушай, Маришка, ты же мне нравишься, а что тебе за мертвецом тянуться? – непрошенный гость перся в дом, Молчальник, старый пес, неделю как лежал и только скулил, жалко было его, но и добить рука не поднималась. Пес попытался зарычать, едва поднимаясь, на трясущихся лапах, хотел было кинуться на комиссара, удара нагайкой хватило старому верному животному.
Маришка зажала рот ладонью, чтобы не закричать. Казалось, кошмар ожил, и Лешка погиб, и эта тварь в дом ломится. Хата крайняя на улице, зови, не зови, никого не докричишься. Тать  уселся на лавке и по-хозяйски налил себе горилки.
- Так что, Маришка, давай сразу поминки и свадьбу отмечать! При новой власти попов спрашивать не надо, и будешь у меня как у Христа за пазухой. Что скажешь?
Маришка молчала, похоже, что комиссар действительно думал, что она от мужа отступиться. Серая от горя, девушка прошла в сени и взяла вилы. Не много силы в девичьих руках, но на одну сволочь хватит, думала она. Шевченко попытался вскочить:
- Ты что, дура, охренела?
Маришка воткнула вилы ему в бок, комиссар закрутился и рухнул на землю, через минуту он даже шевелиться перестал.
- Собаке, собачья смерть! – плюнула на труп казачка и устыдилась своих слов, глядя на Молчальника, собака, а совести побольше чем у некоторых людей.
Тяжело села на лавку, мысль, что Лешки больше нет, не укладывалась в голове. Маришка завыла, как зверь, ни слов, ни мыслей, только пустота и горе. Потом уж, к вечеру, мамка скажет, вздыхая: Бог терпел и нам велел, такая уж наша доля. Плохое утешение, а другое, откуда взять? Терпи казачка, уже вдова, еще дитя не родив. Станичники не отдали ее новой власти на съедение, утопили ублюдка по-тихому, да и не искал толком никто эту сволочь.
Пошли тоскливые одинокие дни, через месяц отрада, появилась, узнала что от Лешки память у нее, дитя под сердцем. Маришка даже отходить стала, а по-первому времени тетки и мать с нее глаз не сводили, боялись что удавиться.
На страстной неделе, родила Маришка хлопца, горластого, да красивого как батя, хотела его Лешкой и назвать, да мать отсоветовала, назвали Димкой. Ох уж любила его казачка, но не баловала, да еще и с дедом Сергеем старалась его почаще оставлять. Дед Сергей, хоть и столетний, а казак был настоящий. И дите никогда без дела не наказывал, хотя и строгий был воспитатель. Уже в три года сынок на лошади по двору ездил. Дед ему жеребенка подарил, друзья стали не разлей вода. Маришка охала, когда видела, что сынок вытворяет на жеребце, а дед Сергей только усмехался в седые усы и приговаривал:
- Добрый казак вырастет!
Годы сгорали как порох, вот уже и вырос сын. И по-хозяйству помощник и девчата заглядываются на рослого красавца. Вот-вот и жениться будет пора. Маришка, хотя уже не Маришка, а Мария Федоровна, с тоской ждала этого.
Весной сорок первого Ленка Бобрыка в гости зачастила. Маришке понравилась девочка, хозяйственная, да покладистая. По осени и свадьбу сыграть можно. Димка в Ленке души не чаял, а матери разве счастье сына не важно, а что одна, так-то судьба.
Началась война, станица гудела, немец войной пошел. Были несколько дураков что говорили, мол, немец комуняк выгонит. Только деды все одно говорили:
- Немцу окорот давать надо.
Димка не стал дожидаться повестки и сам пошел в военкомат. Маришка на пару с Леной пытались его остановить, он только вздохнул тяжко и ответил:
- Мама, моя ведь Родина, не чужая, стыдно мне отсиживаться.
И так в этот момент был похож на отца, что Маришка в голос зарыдала. Такого не остановишь, не объяснишь, обнимет и уйдет. Ленка перебралась к ней, родителей у девочки мор прибрал, а дядьке не хотелось лишний рот кормить. Плакали, да молились втихомолку. У невестки живот начал расти, в январе получили на Димку похоронку. Маришка поседела за ночь, а Ленка едва ребенка не выкинула, а через неделю письмо, что мол, жив и здоров.
Так что и не знали, горевать или радоваться. Каждую сводку слушали и застывали, только бы живой вернулся. Услышал Бог молитвы, без единой царапины вошел на порог, и Лешка, пацана назвали в честь деда, сразу признал отца. На руках сидел да медалями игрался. Полстаницы пригласили в гости, остальных не приглашали, потому что и так придут, победа, праздник, радость. Лишь на мгновение загрустила Маришка, видела, как внук к дедовой шашке потянулся:
- Господи, неужели и ему воевать? – вздохнула казачка.
- То, мама, доля такая у казаков. – спокойно ответил Дима.
Лешке предстояла Ангола и Корея, а его жене предстояло ждать и молиться. Но ничего не попишешь – такая доля у казачки.
Тем же летом, я видел в хате, где жила дочь Леонида Дмитриевича, Светлана Леонидовна, ту самую шашку. Тускло поблескивающий металл и невзрачная рукоятка, боевого оружия, вызвали во мне дрожь и инстинктивное желание взять ее в руки. Конечно мне, пацану, не дали взять семейную реликвию. Хотелось бы закончить на счастливой ноте, но жизнь наполненна разным: счастьем и горем, радостью и печалью, смехом и плачем...
Мария Федоровна умерла в Краснодаре, в шестьдесят восмьом году. Сын забрал ее из станицы в город, а к городской жизни она так и не привыкла. Схоронили ее, не пожалел сын денег, в станице, рядом с мужем. Сельский погост находится на холме, откуда видно всю степь, до дымчатого горизонта.
Леонид Дмитриевич, из-за слишком прямого и честного характера, так и не поднялся выше майора. Не слишком любят генералы, честных подчиненных. В восемдесят третьем, один из его сыновей погиб в Афганистане, Леонид Дмитриевич тяжело переживал гибель сына, даже стал заговариваться. Родные и близкие не бросили его и он умер в двухтысячном, в окружении семьи и внуков, вполне счастливый прожитой жизнью.