Страданья Дуни Лопухиной...

Страданья Дуни Лопухиной, последней русской царицы

В сильнейшую грозу 30 июня 1670 года в семье стрелецкого полковника Иллариона Лопухина родилась дочь Авдотья. Влияние грозы на будущее новорожденной девочки мамки и няньки толковали так и эдак, но и предположить не могли, что девочке суждено стать русской царицей Евдокией Федоровной. На самом же деле грозовое знамение было не в том, что восемнадцати лет отроду Дуня Лопухина станет царицей, а в том, что станет она последней исконно русской царицей, поскольку все последующие государыни будут или самозванками, или полукровками, или чужеземками и все они уже будут именоваться императрицами. Пусть вас не смущает, что, выйдя замуж за царя, Авдотья Илларионовна стала Евдокией Федоровной. В те стародавние времена царским невестам меняли имя, дабы отвести порчу, а отчество – дабы призвать покровительство Федоровского образа Божьей матери, святой иконы, которой в свое время благословили на царство первого русского царя из династии Романовых. Впоследствии именно по этой причине многие невесты русских императоров становились Федоровна.  Мужем Дуни стал царь Петр Алексеевич, шестнадцатилетний долговязый юноша, женившийся только потому, что так решила его матушка, царица Наталья Кирилловна. Она же и невесту выбрала. Лучше бы она этого не делала, поскольку впервые в истории государства российского нарушила неписаный закон выбора царской невесты. До этого царь всегда выбирал себе жену сам, причем из лучших девиц земли русской, коих свозили на смотрины из самых дальних, медвежьих углов. Нарушив закон предков, царица-мать нарушила некую важную причинно-следственную связь, чем навлекла беду не только на свою невестку, но и на внука, а потом и на правнука, а потом и на весь род Романовых. Негожее это дело – древние законы нарушать, непременно аукнется… Впрочем, Петру процедура выбора невесты была бы только в тягость, Не до девиц ему было, он девицам предпочитал потешные полки, сабли, пушки да пищали.  Царскую свадьбу, не особо пышную, сыграли в январе 1689 года. И если учесть, что первенца своего Дуня родит только в феврале следующего года, то можно сделать вывод: не шибко был Петр озабочен проявлением знаков мужского внимания к жене. Иное дело – потешные солдаты… Тем не менее, воспитанная в традициях Домостроя молодая женщина скромно ждала, когда в юном царе проснется мужчина. Не ведая, что тем самым совершает трагическую ошибку.  Мужчину в Петре разбудила другая, не скромная, и сделала это без рассусоливаний, властно, с откровенным профессионализмом. История сохранила и имя этой женщины, и год ее первого свидания с Петром. Звали ее Анна Монс, она была хорошенькой немкой, приехавшей в Москву из лифляндской Риги, и началась ее связь с русским царем в 1692 году в московском доме швейцарского авантюриста Франца Лефорта, в так называемой Немецкой слободе. Дом Анны Монс в Немецкой слободе. Забегая вперед, скажем, что связь эта продолжалась долго, 11 лет, и продолжалась бы еще дольше, не узнай Петр об измене Анны, которой надо было уже как-то устраивать свою собственную жизнь, что она и попробовала сделать, ответив на обещания Саксонского посланника Кенигсена. Петр об измене узнал и безжалостно растоптал обоих…Так чем же Анна Монс взяла царя? Чем приманила? Ответ предельно банален, и ровно настолько же однозначен. Приманила рижанка царя своим бюстом, а взяла умением делать в постели то, чему Домострой русских барышень не учил. Больших достоинств у фрау Монс не наблюдалось. Чтобы понять чувства, возникшие у русского парня (хотя и царя), попавшего в немецкую колонию конца XVII века, надо мысленно сравнить чисто внешний облик двух молодых женщин – русской и немки. Начнем с русской, и да простит нас бог, для этого попробуем ее раздеть.


царица Евдокия Федоровна.

Нет, поскольку она все же царица, то будем ее одевать. И для этого воспользуемся замечательным исследованием Ивана Забелина, который в конце XIX века оставил нам монографию о быте, одежде и еде русских царей и цариц. Итак, ближе всего к телу царицы была нижняя рубаха до пят, сотканная из относительно тонкой материи белого цвета. И на этом все, никаких иных волнительных элементов женского белья знатные дамы Московии по тем временам еще не носили. Поверх нижней рубахи надевали верхнюю, она шилась из цветных тканей. И ее длина была до пят. И рукава с широкими прорезями – тоже почти до пят. Поверх всего этого надевали так называемый летник. Сам он был короче верхней рубахи, но его рукава – длиннее. Зимой к высокому глухому вороту летника пристегивали бобровый воротник. Поверх летника надевали телогрею – большое распашное платье из плотной ткани, которое по всей длине застегивалось на пуговки или завязывалось тесемками. Рукава у телогреи вообще волочились по полу. Зимой по торжественным случаям поверх телогреи еще надевали и мантию из тяжелого шелка, затканную и расшитую золотом, жемчугами, драгоценными каменьями. Летом эта мантия надевалась сразу поверх летника. На ноги обували либо сапожки, либо чоботы, то бишь туфли, которых, впрочем, никто и никогда не смел видеть. Но и это еще не все. С любой верхней одеждой царица обязана была носить батистовую фату, которая целиком закрывала лицо, дабы никто государыню не смел дерзко рассматривать... Государыня-царица Евдокия Федоровна. И вот эдакое существо, облаченное в нарочито бесформенную конструкцию из тканей, мехов, камней и металла представало перед мужем, ежели он удосуживался почтить существо своим редким вниманием. Жена хоть и царица, а и глаз-то на супруга поднять не смела, стояла перед ним тихая и покорная, как Домострой учил. А теперь пройдемся по облику немки. Сверху вниз.


Анна Монс

Наверху – пышные волосы с локонами, открытое лицо, голая шея, голые плечи, голые руки и грудь, обнаженная ровно до того предела, который сильнее всего будит воображение и возбуждает желание обнажить эту прелесть полностью... А ниже – утянутая корсетом тонкая талия, подчеркивающая пышность того, что еще ниже. А в самом низу, в буйстве белоснежных кружев – атласный башмачок на ножке в тонком чулке, и ножка та все время призывно мелькает и мелькает... И при всем этом соблазнительном многообразии – лукавые глазки и хорошо отработанное кокетство. Потом – жаркая податливость, потом – тщательно отрепетированная страсть. Можно нагородить целый исторический огород из враждующих дворцовых партий, из соперничающих боярских родов, из коварных стрельцов, и попытаться объяснить всем этим нелюбовь Петра к стрелецкой дочке Дуне Лопухиной, оправдать выросшую из нелюбви неприязнь и последовавшие за этим гонения на жену и весь её ни в чем не повинный род… Но! Чаще всего все сложное объясняется самым простым: в нашем случае приподнятым бюстом и отработанным кокетством соперницы. Дуня между тем страдала. Ждала и надеялась. Узнав об измене, в отчаянии ревности тихонько пожаловалась свекрови. Та, услыхав о прелюбодеянии своего единственного сына, занемогла и умерла. Больше Дуне на царя жаловаться было некому. Но не горькими упреками, а заботой и нежной любовью проникнуты ее безыскусные письма к супругу, который то в Архангельск от нее ускачет, то в Переславль. «Здравствуй, мой свет, на многие лета. Пожалуй, батюшка мой, не презри, свет, моего прошения: отпиши, батюшка мой, ко мне о здравии своем, чтобы мне, слыша о твоем здоровье, радоваться... Жёнка твоя Дунька». Но не отписывал Петр жёнке Дуньке. Обширный клан Лопухиных не скрывал недовольства тем пренебрежением, которое царь являл царице, их родственнице. Об их зреющем недовольстве бдительное окружение Петра не преминуло ему донести. А политические соперники Лопухиных пустили в ход и ложные доносы. Петр в ярости бросил нескольких родственников жены в темницу, где собственноручно пытал их. Неприязнь к жене и ко всему ее роду достигла у Петра такой силы, что действующие лица этой далеко зашедшей трагедии молили только об одном: избави, боже, от мучений.На какое-то время от мучений всех избавил сам Петр. В марте 1697 года он с огромным посольством отправился в Европу – посмотреть, как и чем там живут. Уехал, даже не зайдя проститься с женой и сыном. Зато не успел царь до первого заграничного города доехать (то есть, до Риги), как явились к царице два боярина – Стрешнев и Нарышкин – и давай уговаривать ее добровольно постричься в монахини. Знамо дело, не сами пришли, а по царскому велению… Евдокия от пострига отказалась наотрез. Полтора года Петр осматривал Европу, плел кружева внешнеполитических союзов, изучал крепости и порты, вникал в тонкости корабельного дела. Все, что он до того видел в Немецкой слободе, оказалось лишь бледным отражением увиденного им в Риге, Кенигсберге, Амстердаме, Лондоне, Дрездене, Вене. Дворцы и парки, форты и линейные корабли, балы и фейерверки потрясли душу молодого царя – первого из русских государей выехавшего за пределы своей страны. Его принимали герцоги и короли, и Петр остро чувствовал их неподдельный интерес к его огромной и неведомой стране. Вот только в Вене царь имел встречу с невзрачным и скучным человечком, который только что не зевал, разговаривая с русским царем. Звали его Леопольдом I, служил он монархом самой обширной территории Европы – Австрии и по совместительству был императором Священной римской империи. Ишь ты – император! С тех пор и запало в сердце Петра фанатичное желание во что бы то ни стало сделать из России страну, с государем которой никто бы не посмел разговаривать позевывая. О, зато вся лучшая половина всех лучших дворов Европы с нескрываемым восторгом глядела на диковинного правителя загадочных земель, который к тому же был на две головы выше любого из своих спутников и пальцами сгибал серебряную монету пополам. По причине того любопытства и восторга наш двадцатипятилетний царь у европейских львиц отказа не знал. В Москву Петр вернулся раньше намеченного срока, получив известие об очередном стрелецком бунте. Прискакав в Москву, он домой, тем не менее, даже не зашел, а прямиком направился к Анне Монс... Дуню встретил только неделю спустя, и то не дома, а в хоромах дьяка Виниуса. Заперся с ней и говорил четыре часа кряду, и все четыре часа об одном и том же – иди в монастырь. Тихое существо со смиренно опущенными глазами проявило недюжинную силу воли и повторно отказалось от пострига. Прошло еще три томительных недели. И тогда случилось то, что лишило Дуню сил и сломило ее волю как прутик, как сломило бы волю любой матери – у нее отобрали ее сына Алешу. Мальчику шел уже восьмой год, и он на всю жизнь хорошо запомнил, как именем государя бояре отрывали его от безумно воющей матери. Суздаль. Покровский монастырь. А на другой день к Теремному дворцу Кремля подкатила кибитка, царицу под руки свели вниз и кони резво умчали ее в Суздаль, в Покровский монастырь. И вся-то беда царя Петра, и вся-то причина страданий царицы Дуни была в том, что в те стародавние времена царя с царицей, супругов Романовых, никто не мог развести. Пытошные листы Минуло десять лет. Петр с плотницкой удалью прорубал окно в Европу, а опальная царица Евдокия Федоровна, она же теперь инокиня Елена, сидела пригорюнившись у монастырского окошка и тосковала. Как вдруг в городок Суздаль воинская служба заносит майора Степана Глебова, храброго вояку сорока лет, выходца из старинного боярского рода Глебовых, дальних родственников Лопухиным. Евдокия Федоровна, узнав о приезде Степана Богдановича, которого она хорошо знала по московской жизни, сама послала за ним, чтобы узнать о новостях. Новостей было много, беседовали они долго, и конечно же без свидетелей – зачем они им. В другой свой приезд Глебов уже и сам зашел навестить опальную царицу, гостинцы и письма от родни передать. И, что самое главное, – письма от сына Алеши. Снова они долго сидели, беседовали, и снова без свидетелей. Кто-то это конечно же заметил, как мог домыслил, и конечно же донес. О доносе вспомнили, когда понадобилось. В это время Петр не на жизнь, а на смерть вел войну с собственным сыном, наследником престола.


Царь Петр и наследник Алексей.

Позже во многих исторических романах стал гулять слезоточивый сюжет: встретила-де опальная царица хорошего человека, и полюбила она его всей душой, и отдалась ему со всею силою нерастраченных женских чувств… Основания для сюжета были, причем документальные. Назывались те документы «пытошными листами». Один подписан Глебовым, и в нем есть такие слова: «Сошелся я с ней в любовь и жил с ней блудно». А во втором написано следующее: «Я, бывшая Царица старица Елена привожена на Генеральный двор и с Степаном Глебовым на этой ставке показала, что я с ним блудно жила». И подпись стоит. И документы и подписи – подлинные. Но ни один порядочный историк содержанию документов никогда не верил. Ну ладно Глебов, которого мало кто знает, мог подписать бумагу. Но как такое могла сделать Евдокия Федоровна, твердая в своей правде как гранит? Ответ был получен много позже и он такой: на Генеральном дворе, на очной ставке их пытали на глазах друг у друга, обещая прекратить пытки, если «пытошные листы» будут ими подписаны. Глебов подписал не раздумывая, отлично понимая, что ему самому смерти не миновать. В ответ это же сделала и царица, спасая друга семьи от страданий и увечий. Не спасла, наивная. Глебова император Петр тут же посадил на кол, да еще и укрыл сверху тулупом, чтобы не сразу замерз и подольше помучался. А Евдокия Федоровна была немедленно отправлена в Старую Ладогу, в Успенский монастырь. Будучи в дороге, не сразу узнала, что Петр уже казнил и ее единственного сына Алешу, казнил не за конкретное преступление, а лишь за то, что сын был категорически не согласен с методами, темпами, а главное, с ценой превращения святой русской земли в империю. Ну да это тема не этого рассказа… В Успенском монастыре Евдокия Федоровна прожила еще семь лет. За это время царь Петр (при живой-то жене) обвенчался таки с лифляндкой, но с другой – с Мартой-Екатериной Скавронской-Веселовской-Рабе – и зажил с ней счастливо. Хорошая была женщина, которую русские под городом Мариебургом (Алуксне) взяли то ли в плен, то ли на работу в прислуги, то ли насильно, то ли по доброй воле. Знала она жизненные тяготы, умела рубахи стирать, щи варить, на соломе спать, а так же читать и писать на нескольких языках и здраво рассуждать о делах политических. И в любви знала толк. Нашел в ней Петр все, что надо было ему от спутницы жизни, а поэтому угомонился. Только ей и Меншикову дозволено было тревожить его в столярной мастерской, куда он удалялся от дел мирских и имперских… А потом Петр умер. Отчего страдания Евдокии Федоровны только умножились. За ней приехали, и отвезли в Шлиссельбургскую крепость. И там бросили в самую сырую из темниц, кишащую крысами и клопами. Иначе и быть не могло – после Петра императрица Екатерина два года правила в постоянном страхе от того, что на престол может вернуться (или ее вернут) законная русская царица. Ждала, что в темнице сопернице придет конец. Но не дождалась. После Екатерины на престол взошел сын Алексея и внук Евдокии Федоровны с. Государь-император Петр II Алексеевич – последний мужчина в царском роду Романовых. Первое, что он сделал – вернул свою легендарную опальную бабку в Москву, и со всеми надлежащими почестями поселил ее в Вознесенском монастыре. Стала жить она там в тепле, чистоте и заботе, окруженная множеством прислужниц. Сановные посетители наперебой заспешили навестить старицу и заверить ее в своей преданности. Но ждала она только одного внука, который должен был вот-вот приехать в первопрестольную для священной коронации. Внук приехал, и не заезжая в Кремль, отправился к бабке. Старица Елена. Встреча произвела на обоих тягостное впечатление. Внук увидел не легендарную узницу, нарисованную его детским воображением, а больную, толстую старуху, проведшую 30 лет в заточении, к тому же не шибко грамотную и весьма набожную. А Евдокия Федоровна увидела перед собой не ласкового внучка, а надменного и щеголеватого подростка в напудренном парике, уже хорошо осознающего силу своей власти, хотя и был он с ног до головы опутан веревками дворцовых интриг, узлы которых крепко вязал светлейший князь Меншиков.


император Петр II Алексеевич

Последнее она особенно хорошо разглядела, а потому сделала отчаянную попытку преподать внуку «разумное родительское поучение». Это было ошибкой. Молодому государю это неуклюжее старческое поучение сильно не понравилось. Что тут же было замечено придворными, после чего толпа заверявших царицу в преданности стала редеть. Да и внук бабку забыл. Жизнь ее остановилась. В жизни ее никого не осталось. Только Господь. Послесловие Монастырские колокола уж пробили к вечернему богослужению, а нарочного из Кремля все не было. Старица Елена ждала его с великим нетерпением: Верховный тайный совет в этот день решал, кому быть русской императрицей. С внезапной смертью ее внука Петра II род Романовых по мужской линии пресекся, остались одни бабы, прости господи. Кандидатур на престол было три: обрученная невеста только что умершего императора Катя Долгорукая, совсем девочка, на которой он к тому же так и не успел жениться; дочь Петра I принцесса Елизавета Петровна, сколь красивая, столь же и невежественная; и она – законная русская царица, уже ни на что не годная по старости. Был у Верховного совета и еще один негодный кандидат – герцог голштинский, мать которого была старшей дочерью Петра I, но ему было только два года отроду и был он, скорее, прозапас. Старица Елена уже и девок кликнула, дабы помогли сойти в церковь, но тут ей, наконец, доложили о прибытии нарочного. Тот вошел и встал во фрунт, столб столбом. – Да не томи, сделай милость… – Матушка-царица… Божьей милостью Императрицею и Самодержицей Всероссийской… – Короче! Кого?.. – Вдовствующую герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну… Не изволь гневаться, матушка… Какое там – гневаться! Это было мгновение торжества Дуни Лопухиной. Это было исполнение ее самой тайной надежды.


Герцогиня Анна – это была другая ветвь Романовых, идущая от тихого царя Ивана, старшего брата Петра. Кровь же самого Петра, кровь ее мужа-мучителя и убийцы ее единственного сына – эта черная, буйная кровь пресекалась полностью. – Бог ему судья, – сухими губами прошептала старица. При этом остолбенелый нарочный был в полной уверенности, что сказала она это в адрес Верховного тайного совета.


по материалам http://www.gazeta.lv