Винтиль!

Жил-был на свете Винтиль. В Москве поры моего отрочества и юности какие только странные люди ни проживали. А этот маленький седой человечек, одетый в неописуемые лохмотья, имел свою комнатку в полуподвале старого деревянного флигеля в Гусёвом переулке, переименованого тогда победившим пролетариатом в Большевистский переулок. И при этом рядом сохранился старинный Харитоньевский, в котором и Пушкин бывал. Так упомянутый мною Винтиль одинаково подходил и к тому и к другому. К пролетарскому, как чистой воды лишённый всего нищеброд, а к старому и очень русскому, как человек сам себя называвший паупером! Что на английском и русском примерно будет одно и тоже! В комнате я у него не бывал, нелюдим он был очень, но, те кто бывали, говорили, что у него там нет вообще ничего, кроме старого тряпья на полу и нескольких книг на неведомых русскому человеку языках. Ничего удивительного в таком образе жизни не было. В подвалах и полуподвалах той поры жили или "бывшие", или полные неудачники. Стол, две скамейки и кровать – это уже роскошь, очень старая этажерка для книг и радиола – излишества, пара книг – невозможная вещь, поскольку в туалет ходить надо, а лопухи на этом дворе не росли! Я уже был взрослым, с тринадцати лет подрабатывал где мог, а куда денешься, ежели нужда дикая прижимает. Поддавать ребята тогда начинали рано, курить само собой, да и от нескромных предложений не отказывались! Но, любимая моя фраза от актёра Буркова: "Сейчас не об этом!"
В этом же самом флигеле, и тоже в полуподвале, жила моя бабушка с дочкой, попавшей под бомбы на рытье окопов под Москвой и ставшей инвалидом второй группы. Естественно я там бывал часто, помочь чего, дрова поколоть-попилить, или просто поздороваться! Вот как-то и зашёл после мед. училища, где тогда учился и отработав на Главпочтамте свои семь часов, разнося телеграммы. Ибо, хлеб мой насущный Господь давал мне через небольшие, но труды! И, никого не застав дома, сел я ждать в скверике, старательно облагороженном жильцами. Красивые дворовые цветочные грядки уже потратила малость осень, но и старые деревья, и цветы, да и кусты боярышника были хороши. Стояла тишина, так как с Чистаков и с Кировской шумы сюда, практически, не доходили. Я присел на очень удобную скамейку, как я понимаю, оставшуюся ещё от царского прижима, курил и отдыхал. Шесть часов учёбы, пешая дорога к Почтамту, и часы работы меня всё же вымотали. Да и есть хотелось, а с деньгами была напряжёнка. До стипендии ещё неделя, до зарплаты столько же, а у меня на всё, про всё,  рупь с полтиною. Видать придётся забодать чего, а иначе зубы на полку! Вот в таких-то тяжких размышлениях и шло время. Вдруг в кустах что-то шумно зашевелилось, и оттуда, с трудом встав на ноги, вышел наш Винтиль! Был он весь сильно помятый, зеленоватого цвета, с нездоровым блеском в тёмно-синих глазах и с седой щетиной двухнедельной давности. Его парусиновый костюм, предельно давно утративший свой белый цвет, сорочка и галстук - всё это было неописуемо грязным, мятым, но,  в сочетании с его лицом, смотрелось нормально. Одно дополняло другое! "Мой юный друг", - сипло проговорила эта фигура,- "не будете ли вы столь любезны поделиться со мной сигаретой и огоньком. Остальное у меня есть с собой!"  А получив сигарету, прикурил её быстро от моей, и присел на скамейку напротив. "Премного благодарен, вы почти спасли мою жизнь." "Мечты, мечты, где ваша сладость?" Руки у него тряслись, щёку судорожно подворачивало насторону. Обильный пот выступил на лбу и щеках. "Чего-то мне нездоровится",- промолвил старик,- "похоже время уже вышло. Марш, марш, в Рай без пересадки!  Господа кавалергарды, встречайте ротмистра Алтуфьева, только что прибыл к вам в строй собственной персоной." И с глухою тоскою проговорил:"И в смертный час не нашлось в моей России ста грамм старому кавалеристу!" Тут я вспомнил, что в сумке  моей спортивной кроме плавок, мочалки и мыла с полотенцем, мне сегодня  надо было успеть в бассейн на Мироновской улице, что у метро "Семёновская", лежит так называемый "мерзавчик", то есть стограммовая бутылочка водки. В бассейн я по-любому не попадал, думал выкроить время, но никак оно не растягивалось, а выпивку эту принёс я дяде своему, тоже Мише, причём просто так, поскольку мужик он был хороший, а у меня других мужиков в семье не было. Естественно, эта малая бутылочка перешла из рук в руки к Винтилю, который поблагодарив меня церемонным поклоном, быстро сорвал "бескозырку", как в просторечии именовалась пробка из толстой грубой фольги со специальным язычком, вылил содержимое в свой мятый рот. Попросив ещё сигарету, он закурил, вздохнул и сказал: "Видно опять пронесло!" А затем ушёл в свой полуподвал, объяснив, мол, надо хоть немного поспать! "Вы ко мне как-нибудь заходите",- попросил Винтиль уходя.- "Поговорим, да теперь я и должник ваш!" А когда в следующий раз посетил я бабушкин двор, то узнал, умер Винтиль в ту же ночь. Просто остановилось сердце. Уже и увезли. Сожгут в Московском крематории, пепел в общей могиле захоронят, был человек, и нет человека. Прощай кавалергард, ротмистр Алтуфьев! Пусть земля тебе будет пухом!