Самарин и Усольцев

     Усольцев

     Всю последнюю неделю погода была хлипкая, дорога стала совсем трудной, и машина ехала очень медленно. Днём был ленивый нудный дождь, вечером слегка подмораживало. Весь путь был страшно разбит большегрузами, глубокая колея зияла как бездна, Усольцев ехал одним колесом по высокой середине дороги, другим колесом по неровной обочине. Дорога в сумерках была как фиолетовый пластилин, с виду вроде твёрдый, а на самом деле мягкий. Волгу бросало, то в одну сторону, то в другую, и Усольцев едва удерживал её неуверенное равновесие. Он двумя руками вцепился в руль, напряженно всматриваясь вперёд, ссутулился, на висках надулись вены, плотно сжатые губы образовали тугую нитку. Усольцев человек спокойный и сосредоточенный, тем не менее редко бывал столь напряжён, пожалуй дорога его действительно сильно волновала и он не мог расслабится ни на секунду.

     Широкая колея, проделанная двойными колёсами грузовиков с прицепами, над которой ехала легковушка, грозила полностью проглотить незадачливых путешественников. К ночи снова подморозило, и дорога стала твёрже, под колёсами похрустывали лужицы. Особенно сложными были участки, где вчера разъезжались два грузовика, колея там становилась непреодолимой, и Волга полностью проваливалась в неё, рискуя больше оттуда не выбраться. Обочины были узкие и крутые, переходившие то в яму, то в болотце. Усольцев отчаянно подгазовывал и машина чудом выскакивала из безнадёжной ситуации, вынося своих пассажиров снова над колеёй. Усольцев предлагал Самарину ехать на грузовике - и быстрее, и надёжнее, но Самарин, который недавно получил в своё распоряжение новенькую чёрную Волгу, настоял на том, что в обком надо ехать на служебной машине. Усольцев сопротивляется не мог и заранее приготовился к худшему развитию событий.

     Вообще Усольцева было сложно вывести из себя. К своим сорока пяти он повидал многое, и хлебнул не мало и, пожалуй, даже через край. Он уже ничего в жизни не боялся и всегда повторял поговорку, мол, дальше Сибири не пошлют. На фронте, уже в сорок четвёртом, он был ранен, контужен и попал в плен. Попал ненадолго, даже до лагеря довести не успели, колонну пленных наши отбили во время наступления в Венгрии. После медсанбата долечивать раненую ногу его отправили подальше от дома и ближе к лесоповалу, припомнив ему ещё и подвиги отца. Его отец, старый большевик, член ВКПб аж с января восемнадцатого года, активный участник революции и гражданской войны, сгинул в лагерях сразу после смерти Ленина, и о том, что ему пришлось пережить Усольцев мог только догадываться. Выходит, что сам Усольцев был потомственный ЗК, и несмотря на то, что отца он совсем не помнил и даже карточки от него не сохранилось, тем не менее он чувствовал незримую связь с родителем и невидимую поддержку от него. Лагерь показался Усольцеву пленом, в который его взяли свои же, но это не озлобило его, он принимал всё, что с ним происходило, как должное, как часть жизни. В общем был он человек бывалый, но несмотря на это пройдохой и прохвостом он не стал.  Он научился жить здесь и сейчас, ни о чём не мечтать, ничего не ждать и не на кого не надеяться.

     Несмотря на внешнюю невозмутимость и даже обычную свою холодность Усольцев был крайне раздосадован и растерян обстоятельством, которое в жизни ему переживать ещё не приходилось. От него ушла жена. После семи лет брака, говорят, наступает кризис, в отношениях супругов возникает некий надлом. Усольцев не догадывался о том, что этот кризис у них существует, но это не могло его от него спасти. Галина с утра молча собрала свои вещи в чемоданы, молча вынесла их в коридор и тихо, не поднимая глаз, произнесла, что уходит от него. Усольцев всё это время растеряно стоял в майке и трусах с зубной щёткой в руке и полотенцем через плечо. Жена машинально поправила вязанную шапочку и не оборачиваясь вышла из квартиры, волоча за собой по лестнице большие, неудобные чемоданы. Она покинула их маленькую тесную комнату в общежитии автоколонны, будто бы вышла в открытый космос с оторванным страховочным фалом, без всякой возможности вернуться обратно. Чемоданы глухо стучали, перебираясь по деревянным ступеням, соседи начали просыпаться, зашаркали по коридору и ворча закрыли входную дверь. Усольцев стоял на пороге своей комнаты, смотрел куда-то невидящем окаменевшим взглядом, словно бы перевернул страницу книги, а там нет продолжения, ни текста, ни картинки, ничего.

     Случилось это в тот день, когда горком получил новую служебную Волгу. Придя на работу Усольцев получил ключи от новой машины и поступил в распоряжение первого секретаря. Самарин сам показал ему чёрную красавицу и уже вечером они выехали в областной центр, где в обкоме завтра с утра должно было состоятся совещание. Самарин сказал Усольцеву, что по дороге надо будет поговорить.

     Самарин

     Он не курил и относил курение к человеческим слабостям. Старался не показывать свои слабости на людях и всегда быть положительным примером для других. Это обычно вызывало насмешки и он очень страдал от непонимания. Вообще-то Самарин был из комсомольского актива. Совсем недавно он перекочевал из горсовета, где  был председателем, в горком партии, где стал сразу первым секретарём. Секрет его продвижения по служебной лестнице был крайне прост: в городке был сильный кадровый голод. Было очень сложно обойтись своими силами, чтобы не привлекать руководителей извне. Своих кадров, хорошо знающих местную специфику было раз, два, и обчёлся, и поэтому успешный комсомольский вожак Самарин должен был неизбежно попасть на партийную работу. Областное руководство хорошо знало его ещё по работе в университете, где он вёл активную комсомольскую работу и доверяло ему в дальнейшем, выдвинув его первым секретарём горкома комсомола. Это было сделано ему авансом, так как к ним в городок из областного центра на эту должность никто ехать не хотел. Он был молодой, высокий, красивый, серьёзный и очень активный, он складно произносил речи без бумажки и складно и главное вовремя, писал отчёты о проделанной работе. Но всегда ходил с газетой, с Правдой или Комсомолкой, всегда со свежим номером и на любой идеологический вопрос отвечал очень вдумчиво, выбирая из передовицы нужные цитаты. Самарина всегда ставили в пример, особенно часто на областных съездах комсомола и партийных конференциях и он воспринимал всё это как должное. Он был уверен, что Маркса и Ленина надо читать и перечитывать на протяжении всей жизни.

     Он был неженат и по части женщин немного робок. Из партийного лидера он вдруг превращался в испуганного котёнка, попавшего в заботливые нежные руки.  Несмотря на свои тридцать пять он не был женат и все его романы были с коллегами. Если он влюблялся в какую ни будь комсомолку, которая была в его подчинении, то это превращалось в катастрофу. Высокий, стройный, симпатичный Самарин улыбался глупой улыбкой, терялся и творил неимоверные глупости. Быть влюблённым ему определённо было противопоказано. Но при этом руководство не раз намекало, что настоящий коммунист должен быть образцом для подчинённых и, в том числе, в семейной жизни. Самарин собирался, выбирал и снова бросал мысль о женитьбе. Да и в общем кандидаток в городе совсем не осталось. Самарин уже стал относится к этому философски, как вдруг на горизонте появилась Галина. Он знал, что она жена Усольцева, водителя из автоколонны и не мог перешагнуть через это обстоятельство, но её отношение настолько сильно изменило его холостяцкую жизнь, что порой он забывал о её муже. Они встречались уже месяц, то пересекались в читальном зале библиотеки, то будто случайно сидели рядом в кино, пару раз они гуляли вместе в лесу, недалеко от города и разок сходили в привокзальное кафе, (ресторана в городке не было). Она брала его за руку и смотрела в глаза. Он был покорен как мул и боялся думать о будущем. Галина советовала какой галстук лучше к этой сорочке и навела порядок в его служебной  квартире, расставив всё по своему вкусу, потом стала готовить ему щи, и Самарин сдался.

     Несмотря на то, что Галина была старше Самарина он в тайне надеялся на то, в чём он порой боялся признаться даже самому себе. Он очень хотел стать отцом и рассчитывал, что Галина несмотря на возраст родит ему детей. Он не говорил с ней об этом, но надеялся, что, когда они поженятся, она сама захочет иметь от него хотя-бы одного ребёнка. Они договорились, что он сам поговорит с Усольцевым, что бы избежать скандала, а потом она переедет к нему жить. Пока будет длится развод, алименты и делёж имущества Самарин будет в командировке в Москве, после которой поедет в по путёвке в Кисловодск. А когда он вернётся, суд уже будет позади и они тут же распишутся. Но Самарин оттягивал разговор с Усольцевым и Галина не выдержала и собрала чемоданы. Впрочем, это ничего не меняло в их планах и разговор Самарин решил провести сегодня же вечером, по дороге в областной центр. Он надеялся, что сможет всё объяснить и полагал, что найдёт понимание в Усольцеве. Самарин не сомневался, что отношения Галины с мужем давно изжили себя и Усольцев будет не против развода. Нужно будет только подготовить его к этому решению, а в своём красноречии и убедительности он не сомневался.

     Дорога

     Дорога до областного центра была действительно странной. Вот мост хороший построили и даже часть дороги до моста успели засыпать щебёнкой, но до асфальта так дело и не дошло. При каждом дожде, даже не очень сильном, дорога переставала быть проезжей и по одной машины тут не ходили, даже грузовики ездили как минимум по двое, чтобы вытягивать друг друга из жидкой бездны. Вот уж который год подряд дорога от городка до моста вообще дорогой не считалась, а за мостом была дорогой весьма условно. И только добравшись до трассы можно было почувствовать под колёсами асфальт. Но и на самой трассе асфальт давно покрылся трещинами и выбоинами, которые неуклонно росли и расширялись из года в год. Впрочем, все эти страшные тяготы дороги были лишь в тёплое время года. С наступлением зимы и до начала паводка дорога была прекрасной, почти идеальной. Снег, замёрзшая вода, выравнивали дорогу лучше всякого ремонта, трасса становилась гладкой как стол и ехать по ней было одно удовольствие. Большая часть движения и перевозок по этой дороге  осуществлялась именно зимой.

     И только весна вступала в свои права, как дорога переставала служить способом сообщения и становилась причиной разъединения городов и посёлков. Именно на это время года и приходилось в районе самое большое количество уголовных преступлений, особенно по деревням и рабочим городкам, где не было представителей власти и милиционеров, а добраться к месту преступления милиция не могла. Затем начинался сезон лесных пожаров, тайга горела так, что по дороге проехать было невозможно даже днём, не говоря уж о ночном времени. И опять милиция не могла вовремя добраться туда, куда требовалось.

     Вот об этом сейчас думал Самарин, хотя знал, что нужно начать разговор с Усольцевым о разводе с Галей, но он инстинктивно отгораживался от этого, оттягивал разговор на более позднюю часть дороги. Самарин боялся вообще что-либо говорить в слух пока они не проедут мост, он боялся отвлечь Усольцева от дороги, что бы не свалиться в кювет или не провалится в гигантскую колею. Дорога страшно пугала Самарина теперь, когда в сгущающейся темноте по обоим сторонам был лишь чёрный космос, а слабый свет жёлтых подслеповатых фар с трудом боролся с наступающей неизвестностью, Самарину казалось, что они вот-вот провалятся в тартар и никогда от туда не выберутся. Никогда. И тогда прощай партийная работа, ответственная должность в которую он вступил недавно и Галя, которая ждёт, что он поговорит с Усольцевым. Он уже отмахивался от этих мыслей, как от назойливой мухи и твёрдо решил, что начнёт разговор как только они переедут на более твёрдую дорогу за мостом.

     По мосту кто-то ехал. Свет фар сначала неловко подпрыгивал, а затем стал ровно двигаться, не мигая и не болтаясь из стороны в сторону. Это могло означать лишь одно, что мост уже рядом и на мост кто-то только что заехал. Мост был узкий и движение могло быть только в одну сторону, поэтому Усольцев приостановился, не глуша двигатель и поморгал фарами, говоря, что пропускает встречную машину. В ответ встречная машина поморгала ему. Усольцев взглянул на Самарина и понял, что тот спит. Встречный грузовик проехал мост и ещё раз моргнув остановился на обочине, напротив Волги. Начинался холодный ночной дождь. В темноте машина была совершенно невидна, свет фар будто висел в воздухе. Из грузовика спрыгнул водитель и осторожно перебираясь через дорогу подошёл к Волге, навстречу ему вылез Усольцев. Это был неписаный закон дороги: встретившись, водители останавливались, спрашивали, как дела и не нужна ли помощь и покурив вместе, обменивались новостями. Встречный грузовик вёл старый приятель Усольцева по автоколонне по фамилии Клинов.

     Они покурили вместе, и Усольцев рассказал, что едут они на совещание, а сегодня утром от него ушла жена, собралась и ушла и он пока не знает, что с этим делать, радоваться ему или нет. Клинов ещё не знал всех подробностей, но уже догадывался в чём тут может быть дело и промолчал, оберегая коллегу, которому предстояла тяжёлая ночная дорога. Пожав руки, они разошлись по машинам и след их фар растаял в темноте. После моста можно было ехать побыстрее, но на щебёнке, которой была покрыта дорога, ехать было тряско, мелкие камешки били в днище, и Усольцев боялся разбудить Самарина, спавшего как младенец. Ему снилось, что, когда перед самым мостом Усольцев вышел из Волги, он тихонечко подтолкнул машину сзади, и она покатилась под мост с высокого обрыва. Самарин слышал, как хрустят под колёсами и разлетаются по сторонам камни, и машина с ним летит вниз, он понимал, что его конец неотвратим и всё ждал, когда же будет удар и всё закончится. У него захватило дух, конечности  похолодели, засосало под ложечкой, мышцы свела судорога, в животе стало сыро и холодно, он весь напрягся и…

     С криком Самарин проснулся, подпрыгнув на месте, обалдев от ужаса, окаменело смотрел в черноту лобового стекла, как в пропасть, в которую он только что летел, где перед ним жёлтое пятно света заставляло прыгать грубую неровную дорогу. Самарин проморгнул несколько раз, сглотнул пересохшим горлом и вытер огромные капли со лба. Он теперь боялся посмотреть в сторону Усольцева, который два мгновения назад столкнул его в пропасть. Самарин несколько раз глубоко вздохнул и постепенно стал приходить в себя, и вдруг сделал вывод, что больше спать ему сегодня не стоит. Он постарался придать себе беспечный вид и сказал, поворачиваясь к своему водителю.
     - Приснится же такое…
     - Сон в руку? - вопросил Усольцев равнодушно, не отрываясь от дороги.
     - Да, уж, в руку, - машинально повторил Самарин и повернув голову к водителю, серьёзно, без насмешки сказал - приснилось, будто ты меня с обрыва под мост вместе с Волгой столкнул…
     - Страшно было? - с улыбкой после паузы произнёс Усольцев.
Самарин обиделся и пожалел, что рассказал это водителю, чего доброго и правда столкнёт, как теперь разговаривать про Галину. Самарин злился сам на себя. Теперь Усольцев отнесётся к нему не серьёзно, с насмешкой, наверняка не воспримет его разговор о разводе. Не то, что бы он был человеком суеверным, но сон овеществил его опасения, ведь глубоко в душе он не верил, что разговор с Усольцевым может закончится так, как ему бы хотелось.

     Они выехали на трассу. Дождь усиливался, дворники судорожно метались по лобовому стеклу, водяные струи в свете фар неслись из стороны в сторону. Дорога стала получше, и Волга ехала побыстрей, Самарин вертел в руках бумаги, отчёты за последние полгода, черновики, разные записи и пытался подготовится к докладу. В областной центр они должны были попасть часа через четыре, а на девять было назначено совещание с участием областного начальства. Самарин очень волновался, это было первое совещание такого уровня, в котором он участвовал, как первый секретарь своего горкома. Кроме доклада он подготовил для утверждения ряд важных предложений, для реализации которых, требовалось одобрение вышестоящего начальства. От областного начальства зависела и его командировка в Москву, к которой он долго готовился и очень надеялся на неё, чтобы избежать неприятной процедуры развода Галины.

     Усольцев считал Самарина карьеристом-выскочкой и маменькиным сынком, особенно не верил в его заумные речи о коммунизме, долге и совести и был уверен, что от такого можно ждать удара в спину в любую минуту. Таких, как Самарин, Усольцеву пришлось повидать немало и на фронте, и в лагере, и на Целине, и здесь, в Сибири и он твёрдо знал, что от Самарина лучше держаться подальше. Усольцев не был его личным шофёром и тот привлёк его в эту поездку, как бы случайно. Почему выбор пал именно на Усольцева было непонятно, но это могло означать, что возможно после этой поездки Усольцева переведут на работу в горком. Странный сон Самарина засел в голове Усольцева, он не думал о том, что Самарин его так боится, что даже во сне ждёт от него подвоха. Усольцев понимал, что тут что-то не то, есть какая-то причина этой боязни, но соотнести это с утренним уходом жены он это ещё не мог.

     После газика Усольцев наслаждался ездой Волги, дорога вообще доставляла ему удовольствие. Едешь в ночь, куда-то в темноту, в бесконечность, оторванный от всего реального, окружающего мира, существуешь будто в безвременье и даже присутствие рядом пассажира не нарушало одинокое наслаждение от дороги. Усольцев любил ездить в рейс один, он отдыхал за баранкой, наслаждался свободой, из рейса он прибывал всегда в хорошем расположении духа и некоторое время привыкал к нормальной жизни, входя в неё постепенно, как в холодную воду.

     Самарин просматривал бумаги, раскладывая их на портфеле, погрузившись в работу он немного отвлёкся от мыслей про Галину, но время от времени её лицо вдруг проступало на листах, исписанных мелким быстрым почерком. Сейчас она была не к месту, и Самарин тряс бумагами, чтобы стряхнуть с них Галину. На данный момент разговор с Усольцевым о разводе был бы вообще для него некстати, и он снова договорился сам с собой, что вернётся к разговору на обратном пути, когда они поедут после совещания домой.

     У обкома

     Пока Самарин отправился в обком партии на своё совещание Усольцев решил прошвырнуться по магазинам. Всё, что было интересного в областном городе, было на центральной площади и горсовет, и обком, и магазины, были вокруг памятника Ильича, стоявшего со своей вытянутой в пространство рукой. Площадь была большой и неровной, кое где асфальт не сдержался и вздыбился. Вокруг простирался небольшой сквер, основательно заросший давно не стриженными кустами. За кустами стояли не крашенные кособокие лавочки, на которых никто никогда не сидел. Усольцев в растерянности не знал с какого магазина начать и двинулся против часовой. Он с нетерпением ждал этой поездки, копил деньги на подарки жене, но теперь не очень понимал, как ими распорядится. Сначала он зашёл в гастроном. Большой, пахнущий колбасой вперемешку с молочкой, магазин был почти пуст. Очередь стояла только в кассу. Усольцев сразу смекнул, что если народу нету, то и купить, стало быть, нечего.

     В колбасном отделе властвовала женщина особенной величины и стати. Она, наверное, могла засунуть пару батонов варёной колбасы себе за пазуху совершенно без ущерба фигуре, и это вряд ли бы стало заметно для окружающих. Усольцеву показалось, что бледно розовая продавщица насквозь состоит из фарша, который идёт на производство варёной колбасы и если её разрезать пополам, то можно понаделать с пару центнеров молочных сосисок. Она, как памятник колбасе, одетый в белый необъятный халат, стояла посреди отдела, тяжело уперев огромные руки в крутые начала своих бёдер, в те места, где у обычных женщин ещё находится талия. В дополнение к гигантским размерам всех без исключения частей тела, кроме головы, при приближении Усольцева продавщицу посетило свирепое выражение лица. В голове Усольцев составил план покупки колбасы: сейчас он возьмёт Чайной или К завтраку себе на обед, а Краковской два колечка с собой. А перед отъездом зайдёт сюда с Самариным и возьмёт ещё Докторской и ещё Краковской. План был отличный, так как колбасы давали только по кило в одни руки. Ещё он подумал о бутылке кефира или ряженки, а хлеб у него был с собой.

     Но действительность внесла свои коррективы в его планы. Вместо Чайной ему досталась Ливерная, а вместо Краковской пришлось взять Одесскую. Колбасная продавщица завернула его покупки в такое количество бумаги, что он смог бы оклеить туалет в общаге. С бутылкой молока и вкусно пахнущим свёртком он по кругу обошёл центральную площадь с огромным Ильичём в центре, чтобы не портить её чистоту и величие своим затрапезным видом.

     Его Волга стояла возле обкома самой крайней и Усольцев устроился на заднем сиденье перекусить, разложив съестное на серой обёрточной бумаге. Тут неожиданно в окошке показалась небольшая голова одетая в кепку. Голова кивком поздоровалась и Усольцев опустил стекло для разговора.
     - Здорова, браток, - мелкий худощавый человек фальшиво улыбался, держа руки в карманах. - ты у кого шоферишь? Знакомая вроде машинка.
Усольцеву была хорошо знакома эта развязная манера разговора, он догадался, что это тоже водитель кого-то из партработников приехавших на совещание. Усольцев не любил, когда отвлекают от еды бестолковыми вопросами, особенно, когда он с набитым ртом. Он жестом предложил к нему присоединиться, но новый знакомец отмахнулся, мол, сыт уже.
     - Я уже перекусил, тут при обкоме столовая имеется, для своих, - он сделал жест пальцем вверх демонстрируя тайное знание.
Худощавый смотрел на Усольцева, брезгливо, как-то свысока, с нескрываемой неприятной улыбкой. Усольцев прожевал, протёр руки друг о друга и вылез из машины. Он не любил есть один в присутствии посторонних.
     - Я Самарина привёз - сказал он и не замечая стоящего у него на дороге коллегу, открыл капот.
Усольцев не терпел праздных разговоров ни о чём, не любил, когда всё ходят вокруг да около, а ничего конкретного не говорят. Он считал это потерей времени и стал проверять уровень масла в картере, достав тряпку, которая когда-то была его свадебной рубашкой.
     - А, ну, тогда понятно, - прогнусавил худощавый, рассматривая Усольцева снизу вверх - а я "самого" катаю, меня, если чего, Толик зовут.
Усольцев к тому времени уже испачкал руки и просто пожал плечами в ответ на протянутую ему руку. Толик перестал улыбаться, снова засунул руки в карманы и отошёл в сторону, поправляя кепку. Усольцев до хруста вытер руки, нежно захлопнул капот и снова стал есть свою ливерную колбасу. До того, как эта Волга попала к Усольцеву, на ней крутил баранку Толик, возя первого секретаря обкома, но недавно на область для начальства пришли новые Волги и старенькие отправили по райцентрам.

     Пока шло совещание Усольцев вздремнул. Ливерная приятно легла в него, так нежно и сон спутал все его планы похода по магазинам. Самарин вернулся после совещания совершенно расстроенным, если не сказать раздавленным. Он едва тащил непомерно раздувшийся портфель и ещё нёс две авоськи с бумажными свёртками. Усольцев стал помогать перекладывать обкомовский продпаёк, который Самарин получал каждый месяц после очередного заседания. В портфель поместились две банки красной икры, две банки шпрот, две банки ещё каких-то консервов, две пачки чая со слоном, одна баночка импортного кофе, кажется индийского, две средние коробки шоколадных конфет ассорти, две бутылки коньяка в которых Усольцев различил грузинский с пятью звёздочками и кажется армянский, количество звёздочек которого он не заметил. В авоськах, завёрнутые в бумагу, лежали некрупные бледноватые апельсины и две палки финской салями, тоже завёрнутые в бумагу. В общем всего было по два, кроме кофе, потому, что Самарин в прошлом месяце из-за сильных дождей, размывших дорогу до моста, на совещании не был.

     По магазинам

     Усольцев попросил Самарина сходить с ним в гастроном за колбасой, и Самарин машинально согласился. Колбасная продавщица, стоящая как богатырь на страже своего колбасного царства, изменилась в лице навстречу покупателям, вылезшим из чёрной служебной Волги. Самарин, красивым костюмом вызвавший нежную улыбку кассирши, не знал, что нельзя просить сразу целый батон докторской и именно поэтому ему завесили целый батон, лишь попросив выбить чек четыре раза по одному килограмму. Так же в авоську из-под апельсинов отправились ещё три килограмма молочных сосисок и шесть колец Краковской, которая где-то всё-таки нашлась. Самарин был ошеломлён и сконфужен содержанием покупок Усольцева. Он подумал, что надо бы отдать Усольцеву один батон финской салями, которую тот наверняка никогда не пробовал и бутылку грузинского, но потом вспомнил, что колбаса пойдёт на бутерброды для Галочки, а водителю можно отдать одну банку икры или кофе. Потом, когда они вышли из гастронома, Самарин передумал отдавать икру и кофе и предложил Усольцеву пачку чая со слоном, он вдруг вспомнил, что тот сидел и наверняка любит чифирить.

     Следующим в списке был универмаг, находившийся рядом, напротив гастронома. Так назывался магазинчик, торговавший одеждой, тканями, обувью и посудой. Усольцев ещё зимой обещал Галине купить ткани для портьер. Они вместе выбирали, споря над расцветкой. Теперь всё это было не нужно и Усольцев, познавший в гастрономе силу красивого мужского костюма, не раздумывая решил потратить припасённые деньги на себя. Самарин снисходительно помогал выбирать костюм, смотрел со стороны, пока Усольцев крутился у зеркала. Выглядел Усольцев в костюме странно и непривычно, с одной стороны он вдруг стал необыкновенно красивым и представительным, а с другой стороны он не знал, как носить костюм, куда деть руки. Это был его первый костюм после войны. В углу магазина, где продавалась посуда, стаканы, чашки и фарфоровые фигурки стояла большая хрустальная ваза. Эту вазу присматривала Галина во время прошлого приезда в город. Усольцев не понимал зачем нужна такая вычурная и дорогая ваза, если у них и цветов то купить негде. Но Галине она всё-таки нравилась, хотя возможно ещё и по тому, что ваза эта была единственным красивым предметом во всём магазинчике и просто бросалась в глаза. Самарин попросил продавщицу показать вазу и спросил Усольцева, как она ему? Усольцев пробурчал что-то вроде, «бред» или «ужас», но справедливости ради заметил, что его жене она нравилась. Самарин, поколебавшись, со вздохом купил вазу и торжественно понёс её в машину. Уже на выходе из универмага Усольцев задумался: костюм, мол есть, а окна в комнате занавесить так и нечем. И всё-таки вернулся, чтобы купить выбранную Галиной ткань.

     На центральной площади остался один магазин, книжный. В старом здании до революции был галантерейный магазин, потом стал располагаться ревком, потом горком, который сменился на обком, а когда после войны построили новое здание для обкома, в старом снова открылся магазин. Сначала открыли винный, но напротив обкома это было слишком и вскоре винный переделали в книжный. Одна половина магазина была отдана книгам и школьным товарам, вторая пластинкам и музыкальным инструментам, но магазин всё равно назывался книжным. Посетители заглядывали в книжный крайне редко, по большей части за чернилами, простыми карандашами или тонкой тетрадкой за три копейки, их больше купить было негде, кроме старенького сельпо на другом конце города. Отдел пластинок не пополнялся уже давно, а книгами здесь не интересовались вовсе. По этому каждый посетитель магазина был настоящим героем и его приход большим событием для продавщиц.

     Галина любила читать. Читала на работе в детском саду и дома перед сном. Любила заснуть с книгой. Любовь к книге привила соседка, её старая учительница немецкого языка Марианна Станиславна, жившая на первом этаже. Учительница жила скромно, если не сказать бедно, но обладала роскошной библиотекой. Ровесница века, она блестяще окончила гимназию и прекрасно владела многими языками. Особенно она любила французский и итальянский, которые в первые годы преподавала в школе. А вот более всего ей был ненавистен немецкий. В первую мировую она помогала в госпиталях раненым, была сестрой милосердия, насмотрелась на ужасы той войны, которую называли германской. И вот на второй войне её знание немецкого языка очень пригодилось и всю войну она была переводчицей, то при штабе, а то и на передовой. И после войны французский с итальянским никому небыли нужны и Марианна Станиславна продолжала преподавать ненавистный для неё немецкий. Вот теперь, уже давно на пенсии, старая учительница продолжала жить только книгами. Она сохранила книги, которые унаследовала от своей семьи, возила их всегда за собой. Говорят, что из-за этих книг она отправилась в Сибирь, но и тут не бросила их. Из её книг состояла школьная библиотека и городская библиотека была основана на её книгах. Для Галины у неё всегда были припасены томики Бальзака, Мопассана, Диккенса, Стендаля, Золя. Среди ровесниц и подруг Галины не было ни одной читавшей про мадам Бовари, но зато сама Галина книгу за книгой читала запоем, буквально глотала книги. Именно книги тесно связывали её и старую учительницу, которой Галина годилась в дочери.

     Самарин тоже знал о увлечении Галины чтением и сразу нашёл полку с иностранной литературой, он рассчитывал привезти своей пассии книгу в подарок. Усольцев не обратил внимание на полки с книгами, а увидел в противоположном углу пианино. Блестящее тёмным лаком, под толстым слоем пыли, на золотых колёсиках, скромное пианино, забытое всеми, сиротски ютилось напротив прилавка. Усольцев подошёл к нему, как в детстве, крадучись, стараясь не испугать, бесшумно открыл крышку и завороженно слегка притронулся пальцами к нежным клавишам. Почувствовав тепло, вдруг неуверенно взял аккорды. Потом пальцы задвигались сами с трудом вспоминая ноту за нотой. Маленькая хрупкая продавщица отдела пластинок вытянула шейку и поднялась на самые носочки. Усольцев остановился, тяжёлые грубые пальцы не подчинялись, не гнулись, не хотели играть. Он размял их немного, сцепив между собой и покрутив, и вдруг почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Сзади стоял Самарин ошарашенный тревожными пассажами пианино, рядом с ним стоял директор магазина, толстый лысый человек в подтяжках поверх свитера и домашних тапочках на меху. Не обернувшись Усольцев начал с начала и сыграл весь музыкальный отрезок до конца в нужном темпе. Стоя играть было не удобно, не привычно, несколько нот но вообще проглотил, а ми и фа третьей октавы провалились. Тем не менее ему самому понравилось, он давно забыл, как звучит инструмент, забыл, что закончил музыкальную школу, это было из его далёкой прошлой жизни и будто бы происходило вовсе не с ним. А тут прям нахлынуло, как говорится, завертело, закружило, подкралось к самому горлу, накатило на глаза. Вспомнилось детство, мать, захотелось сыграть ещё что ни будь, но он обернулся и столкнулся с насмешливым взглядом Самарина.

     - Это что сейчас было? Шопен наверное? - Самарин будто издевался.
Директор магазина безвольно открыл рот, впервые за последний год он слышал, как играет пианино и при этом он стоял между людьми, которые говорили о музыке.
     - Это Бетховен. Аппассионата, - глухо отозвался Усольцев, медленно закрыл крышку пианино и обречённо направился к выходу.

     Домой

     Самарин ненавидел себя за глупую мальчишескую не сдержанность, ненавидел Усольцева за колбасу, костюм и аппассионату. Сегодня был худший день его жизни. Сегодня разрушились его мечты и надежды. Его доклад посчитали неудовлетворительным, командировку в Москву отменили, отпуск в Кисловодск перенесли на следующий год. Его предложение об окончании строительства дороги,  о начале строительства в их городке кирпичного завода, открытия детского сада и ремонте старой школы перенесли на следующую пятилетку. Все его идеи ломались на глазах, мечты летели под откос. Он казался себе не нужным и всю свою жизнь он считал бессмысленной. Как же теперь Галина? Усольцев наверняка обиделся и не захочет говорить о разводе. Придётся как-то переживать это, разразится скандал. Его связь с Галиной превратится в банальную аморалку и это повлечёт за собой строгий выговор, а может лишение должности или перевод на другое место работы. Сердце бешено колотилось, голова кружилась, не хотела думать, ужасно мутило. Самарин попросил остановить машину, вышел на обочину и скрылся в кустах. Через минуту он пошатываясь вышел, открыл заднюю дверь и достал с сиденья бутылку грузинского коньяка и набор шоколадных конфет ассорти.

     Усольцев старался не гнать. Самарин молчал постепенно, тупея от коньяка, и, то пускал слезу, шмыгая носом, то, приложившись лбом к стеклу, смотрел в мелькающий вдоль дороги пейзаж, то сидел с закрытыми глазами не выпуская бутылку из рук. Коньяк оглушил его, щёки загорелись, уши пылали, на голове сидела железная кастрюля. Он начал медленно вырубаться, забывая о сегодняшнем совещании, Москве, отпуске и Галине. Тяжело и тихо развалился как мешок на заднем сидении, провалившись в тёмный тревожный сон. Усольцев наслаждался дорогой, аппассионата не выходила из его головы. Он был окрылён и грешным делом подумал, что если бы Галина принесла ему ребёночка, то он был бы готов к тому, чтобы переехать в областной центр, чтобы отдать сына в музыкальную школу.

     Постепенно стало вечереть, дождь припустил, приближение к дому всколыхнуло вчерашние эмоции Усольцева. Уход Галины всё ещё казался нереальным, будто из сна. Усольцев, конечно, догадывался о причинах её поступка, но по-прежнему не верил в его серьёзность. Он рассуждал про себя, предполагая, что Галину не устраивало в нём. Конечно он не был идеальным героем из книг, которые читала Галина. Он был лишь простым шофёром из автоколонны, не слишком может быть образованным, не очень практичным. Возможно он мало или недостаточно любил её, мало проявлял нежности и ласки, редко дарил подарки. Зато, в отличии от большинства своих соседей и коллег, он почти не пил и никогда не бил жену. Они никогда не ссорились и всегда находили компромисс в домашних спорах. Он ездил в дальние рейсы и бывал дома два-три дня в неделю и на ссоры и конфликты у него не было сил. Впрочем может быть ей не хватало всего этого и она вдруг не выдержала тихой, спокойной, однообразной жизни и ушла от него. Куда она ушла. Это второй вопрос, который так волновал его. К кому она могла уйти, кто бы мог быть лучше для неё? В ряду друзей, коллег и знакомых, которых он прокручивал в голове, не было никого, кто бы мог стать для неё ближе. Усольцев думал, что женщины странные, непонятные существа, вспоминал мать и не мог понять, за что женщины любят мужчин, как выделяют для себя из многих других своего не повторимого и единственного. Вот взять Самарина, рассуждал он, разве Галина смогла бы уйти к нему? Что в нём может быть такого? Усольцев повернулся к беспечно спящему пьяным сном Самарину. На секунду он задумался, взвешивая все «за» и «против» и почувствовав, что «за» перевешивают, отогнал от себя эти мысли. Какое-то нехорошее предчувствие держало Усольцева в напряжении, мысли о Галине не давали ему успокоиться, неизвестность сводила его с ума и чем ближе они были к дому, тем тяжелее ему становилось.

     У моста

     Волга, ныряя по лужам и угрожая сползти в колею, приближалась к мосту, дорога опять раскисла и не предвещала ничего хорошего. За мостом Волгу ждало безвольное месиво и Усольцев готовился к худшему. На той стороне он заметил машину и посигналил фарами, машина остановилась, пропуская его вперёд. Переправившись, Усольцев тут же остановился, криво заехав на мокрую лысую обочину рядом с мостом. Самарин спал, невольно постанывая, как котёнок. Встречная машина была автобусом, на котором обычно раз в неделю возили народ в областной центр за покупками. Этот автобус принадлежал автоколонне в которой работал Усольцев и он знал, что сегодня рейса в город не было. Усольцев подошёл к автобусу и ему на встречу выпрыгнул дежурный водитель автоколонны Кораблёв.

     - Вот жена начальника собралась рожать, - как-то боком, задумчиво сказал Кораблёв, - везу в больницу, а у меня генератор чего-то шумит, не знаю доеду ли.
    
     Роженица обмотанная шерстяным платкком, распластавшись на переднем сиденье, уткнувшись возле окна, опрокинув голову набок, мучительно смотрела вверх. Время для неё остановилось, она отдыхала от очередной схватки и была в предвкушении следующей. На заднем ряду сидений, сняв сапоги, в неестественной позе дремал фельдшер Синюгин, распространяя вокруг тонкий храп и зловонный смрад запойного перегара. Больницы у них не было, только фельдшерский пункт и Синюгин был единственным человеком на всю округу знавший какой стороной втыкать шприц. Рядом с роженицей, мягкой ладошкой держа её за руку, сидела Марианна Станиславна, которая в прошлом была сестрой милосердия и не могла оставить роженицу наедине с Синюгиным.

     Увидев Усольцева Марианна Станиславна легко выпорхнула из автобуса и позвала его мягким движением в сторону. Отойдя на пару шагов она приблизила к нему своё сморщенное старушечье личико, некогда необыкновенно красивое и тихо вкрадчиво произнесла.
     - Галя вчера утром пришла ко мне с чемоданами, весь день проплакала, кажется она сама не знает что делает. Вы как-то поговорите с ней, по нежнее, по ласковее. Успокойте её, приласкайте. Кажется она чувствует себя одиноко, но не знает, как теперь вернутся домой.

     Усольцев заулыбался, подумав про себя: "Вот дурёха, курица не птица…" и добавил в слух, обращаясь к Марианне Станиславне, мол всё будет хорошо и так далее, и на Галю он зла не держит, и заберёт её домой, как только они вернутся в город. Довольная Марианна Станиславна впорхнула обратно в автобус, а Усольцев почувствовал большое облегчение, будто бы на свободу вышел. Становилось прохладно, промозглый осенний дождь настойчиво лился на дорогу, превращая её с скользкое вязкое болото. Усольцев предложил Кораблёву пока не поздно посмотреть генератор, они открыли капот и погрузились в мотор газика.

     Вдруг Кораблёв поднял голову и ошалелыми газами уставился на другую сторону дороги, где на обочине Усольцев оставил Волгу. Волга медленно сползала задом с обочины в кювет в сторону моста и качнулась перевалившись с боку на бок в канаве, незакрытая водительская дверь распахнулась, как бы стараясь удержать равновесие. Кораблёв заорал, маша рукой в ту сторону, Усольцев обернулся и остолбенел. Волга медленно катилась по насыпи под мост. Усольцев рванулся с места, за ним матерясь, побежал Кораблёв. Машина со спящим Самариным не спеша приближалась к крутому спуску. Раскрытая водительская дверь захлопнулась, когда Волга одним колесом встала на самый край. Самарин открыл глаза почувствовав, что машина катится, как во сне. Волга вдруг подскочила на большом камне, с ужасом судорожно содрогнулась, багажник открылся и из него всё посыпалось по сторонам. Ваза, завёрнутая в бумагу, разворачиваясь налету, помчалась вниз, обгоняя машину. Во все стороны полетело содержимое обкомовского пайка, банки со шпротами и икрой, кофе, два батона финской салями, бледные апельсины, словно испугавшись, побежали кто куда. Волга не удержавшись на колёсах, сорвалась в пике и, закрутившись в воздухе, принялась вытворять странные кульбиты. Растерянный Усольцев стоял на самом краю, беспомощно наблюдая полёт Самарина. А сон, стало быть в руку, металась в его голове мысль, громко стучась в висках. Волга медленно с шумом вошла в воду с лязгом врезавшись в камни на дне, опрокинулась на крышу и выпуская по бокам пузыри, погрузилась в мутную воду. На большом камне возле воды лежал упавший из машины свёрток с костюмом Усольцева. Коробку конфет ассорти уносило течением.

     Галя

     Самарин называл её Галиной, а Усольцев галчёнком, когда-то в молодости ей нравилось такое прозвище, но сейчас оно её раздражало.

     Узнав о трагедии на дороге возле моста, Галя собрала чемоданы и перетащила их обратно на второй этаж общежития. Она затащила чемоданы только в коридор, открыла комнату и прямо в пальто упала ничком на диван. Уронив лицо в ладони, она беззвучно заревела. За окном шёл дождь пополам со снегом.