Интерлюдия-3. Полукровка - 1 часть

     ИНТЕРЛЮДИЯ-3. ПОЛУКРОВКА

     Своей матери она почти не помнила – ей не успело минуть и трёх лет, когда та скончалась от чахотки. Осталось лишь смутное ощущение чего-то нежного, кроткого и ласкового, от которого порой невыносимо щемило сердце, заставляя просыпаться среди ночи с глухими рыданиями, прижимаясь к подушке мокрою от слёз щёчкою.
     Вырастила её бабушка Тильда – особа упрямая и своевольная. Она была уроженкой Китового Мыса – самой северной и суровой провинции Империи.
     Дед Матеуш (тогда совсем ещё молодой, но подающий надежды приказчик, служивший у купца, торгующего скобяным товаром) встретил её, прокладывая новый торговый маршрут к жителям снегов. Он без памяти влюбился в надменную северную красавицу, сумел завоевать её сердце, и вскоре привёз молодую жену в Столицу.
     Торговый путь, проложенный дедом Матеушем, принёс немалый доход, солидный процент от которого полагался ему. Получив обещанные деньги, он ушёл из приказчиков, чтобы заняться своим собственным делом. Они с бабушкой перебрались в одну из восточных провинций, где у деда было небольшое поместье, оставленное ему в наследство.
     Поместье располагалось на окраине густонаселённого, тонущего в зелени городка и представляло собой старинный каменный дом в архаичном имперском стиле - с колоннами, внутренним двориком и крохотным садом. Дед открыл в городке скобяную лавку, обзавёлся прислугой и экипажем, а на исходе третьего года совместной жизни (после нескольких неудачных родов) молодая жена подарила ему наконец долгожданную дочь.
     Девочку назвали Виви, что на языке жителей снегов означает – «живая». Она росла слабым и болезненным ребёнком, но Матеуш души в ней не чаял.
     Других детей у них так и не появилось…
     Бабушка Тильда никогда не рассказывала ей о маме – говорила только, что та опозорила их дом, принеся её в подоле от заезжего проходимца. Она не понимала что это значит, но боялась задавать вопросы, потому что бабушка быстро приходила в неистовство. Когда дед Матеуш был ещё жив, она пыталась расспросить об этом его, но он только печально улыбался и ласково гладил её по голове.
     Дед Матеуш был таким же добрым как и мама, но пережил её всего на несколько лет. Подавленный смертью любимой дочери, он почти перестал заниматься делами, его скобяная лавка захирела и её пришлось сбыть за бесценок, чтобы не терпеть убытки.
     Когда он умер, бабушка рассчитала слуг, продала экипаж, а вскоре и поместье. Они перебрались в небольшой домик на Скорняжной улице, на первом этаже которого располагалась мастерская по выделке шкур и мехов.
     Там она была предоставлена самой себе - целыми днями носилась по окрестным улицам с соседскими мальчишками, запускала воздушных змеев на пустырях, дралась и лазила по деревьям. Её густые, белокурые, как у бабушки, волосы, сроду не знавшие расчёски, свалялись лохматыми колтунами; коленки и локти вечно были покрыты ссадинами, а одежда - разномастными заплатками.
     Бабушка никогда не ругала и не наказывала её, но зато и никогда не проявляла к ней никаких тёплых чувств - обеспечивала питанием, одеждой, крышей над головой, учила чтению, письму и счёту, но в остальном они оставались совершенно чужими друг другу.
     Слово «полукровка» она впервые услышала от взрослых на улице. Восточные провинции всегда кичились своими древними родами и чистотой крови, а в ней за версту можно было угадать чужачку. Жители Старой Империи отличались оливковым цветом кожи, тёмными волосами и миндалевидным разрезом глаз светло-карего или серо-зелёного оттенка. У неё же (помимо светлых бабушкиных волос) была очень смуглая кожа и чёрные глаза, доставшиеся, по-видимому, от неизвестного проходимца-папаши.
     Но то, что она оказалась полукровкой, на её жизнь почти никак не повлияло – разве что теперь пришлось чаще драться с мальчишками из соседних кварталов, чтобы навсегда отбить у них охоту обзывать её этим словом.
     А вскоре выяснилось, что папаша её не так уж неизвестен.
     Когда ей минуло четырнадцать лет, что по законам Империи считалось совершеннолетием, бабушка (к тому времени уже совершенно больная) позвала её в свою комнату для разговора.
     - Ты стала взрослой, – сказала ей старая Тильда. – Я заботилась о тебе, как того требовал от меня долг женщины народа снегов, но теперь ты вольна сама распоряжаться собой.
     Порывшись в сундуке, бабушка достала из него какой-то выцветший лоскут и протянула ей. Лоскут оказался куском старой балаганной афиши, сделанной из пропитанной рыбьим клеем дерюги. На ней был грубо намалёван коричневый здоровяк в пятнистой звериной шкуре, а рядом - стоящий на руках паяц в клетчатом трико и трёхрогом колпаке с бубенцами. Остальная часть афиши была оторвана.
     Она вдруг припомнила, что в Ярмарочную неделю бабушка нередко разрешала ей посмотреть выступления местных лицедеев, но никогда не отпускала, если приезжали бродячие артисты. Однажды, когда в город пожаловал очередной заезжий балаган, бабушка, обычно спокойная как Упор-гора, в ответ на просьбу сходить на представление, почему-то ужасно рассердилась на неё и даже заперла в чулане на несколько дней.
     - Это твой отец. - сказала бабушка, указывая пальцем на плечистого здоровяка. - Несколько лет назад он приезжал сюда и интересовался тобой – я выгнала его взашей. Но теперь я решила, что ты должна знать о нём. Когда я умру (а это произойдёт очень скоро), он останется единственным человеком, кому хоть в малой мере небезразлична твоя судьба.
     На следующий день она решила уехать.
     Бабушка не гнала и не торопила её, но ей самой уже было не усидеть на месте, зная, что где-то на свете у неё есть отец. Ранним утром, уложив в дорожную сумку свои пожитки и взяв немного денег на первое время, она отправилась в путь, примкнув к обозу, везущему в Столицу выделанные меха и шкуры.
     Бабушка вышла её проводить. Больше они с ней никогда не встречались.
     (Несколько лет спустя она вновь приехала в этот городок, чтобы ещё раз увидеться с бабушкой или хотя бы отыскать её могилу, но бывшие соседи рассказали: почти сразу после её отъезда в Столицу старая Тильда собрала вещи, распродала оставшееся имущество и вернулась на Китовый Мыс, чтобы «почить на родной земле».)
     На клочке афиши, сохранившей изображения отца и клетчатого паяца, был различим ещё обрывок слова - «Мамфу». Бабушка сказала, что это часть названия знаменитой в прежние времена столичной труппы: «Балаганчик дядюшки Мамфуса», растерявшей ныне свою былую известность. Поэтому-то она решила начать свои поиски со Столицы.
     Ей понравилось в дороге - ехать, свесив ноги с поскрипывающей телеги; вечерами сидеть у костра, прислушиваясь к неспешным разговорам бородатых возниц; а потом - лежать в душистой соломе, укрывшись истрёпанной рогожей, и смотреть на звёздное небо.

Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2016/10/22/364