Мгновения

Почти на целую человеческую жизнь уже отдалился от нас тот роковой июньский воскресный день – двадцать второе. И тем значительнее видятся отдельные эпизоды тех дней…
Наш паровоз, вперед лети!
Быть бы Марату исправным хлебопашцем, да уж столько разговоров в деревне было о гигантском Магнитострое, что не удержался и подался сюда совсем еще подростком. И вот он уже машинист паровоза на ММК. Мечта свершилась?
Как бы не так. Сорок первый, райком, военкомат, Сталинград. Понятно, что сначала иной должности, кроме механика – водителя Т – 34, ему и не полагалось. А потом он, сметливый и шустрый, оказался куда нужнее не в танке, а на…танке. В спецгруппе, под пулями и снарядами «летавший» от одного захандрившего стального друга к другому. Да и неисправностито чаще всего были плевые. Молодые бойцы просто терялись в критической ситуации. С нервишками у Марата было все в порядке. Сколько боевых машин ему с дружками довелось вернуть к жизни, не сосчитать. Не однажды командировался и в родное Южноуралье – за новенькими танками.
Восемь раз горел и его танк. Чудом спасался. А ранение оказалось коварным и потому особенно обидным. Фронтовая медкомиссия оказалась добренькой и разрешила Марату быть на передовой. А вот в 45-м, на ММК разговор был короткий: нет.
Так Марат стал вагонником, потому что не мог жить без чистой мальчишеской мечты о железнодорожном локомотиве, по легенде и по жизни положившем начало Магнитке.
С тросточкой
Вернувшись с войны, Павлуша частенько ловил восхищенные взгляды молодух: высокий, красивый, статный, с тросточкой – значит, раненый герой.
 А все было совсем не так. В первом же бою, где, казалось, наши без труда одолевают гитлеровцев, боевой экипаж, отличавшийся на танкострелковых тренировках удивительной меткостью, откровенно оплошал. Павлуша наводил быстро и точно, да только реальные мишени двигались не по заранее известной учебной траектории, а как им заблагорассудится. Да и били в ответ! Механик после каждого неудачного выстрела зло матерился и от души дубасил Павлушины ноги, торчащие прямо за плечами.
К концу боя рана, нанесенная товарищем, кровоточила хуже вражьепулевой. Так Павлуша стал инвалидом. Стесняясь, ходил не с клюкой, но изящной тросточкой. И до самой пенсии учил, уже в полковничьих погонах, молодых ребят военному делу настоящим образом, не за страх, а за совесть.
Эх, Вася, Вася...
Василий, честно говоря, на фронт не рвался. Толковый токарь, он в основном механическом на ММК пригодился бы в военное лихолетье еще как. Но разнарядка была неумолимой. Так дайте ж оружие в умелые руки! Не дали. Некому было его изготовить в требуемом количестве в 41-м, токари были на фронте.
И пришлось Васе, как самому языкастому и непокорному, побегать в атаку...без оружия. Нет, конечно, не со знаменем он бегал, и не с пустыми руками. По команде все того же командира смастерил автомат - не отличишь от настоящего. Да так и бегал от шальных пуль, не имея возможности ответить огнем.
Обидно было - жуть. Молодой, горячий - и пустопорожний. Комсомольцы, кто оставался жив, один за другим вступали в партию. Васина обида перевесила все аргументы «за». Он зарекся быть коммунистом. И на войне, и после войны.
Месть Лены
Ленка, отчаянная комсомолистка, едва было получено «добро» на призыв девчат, пулей прилетела в райком.
И вот - на передовой. Но в... штабе. Так приглянулась она военному командованию, что все ее просьбы и мольбы о передовой разбивались о глухую стену непонимания.
«Знаешь, сколько наших ребят спасаешь, работая здесь, в штабе», - кипятился ее начальник. «А сколь¬ко гадов зато не уничтожу?» - сжимала губки Лена.
И нашла-таки, чертовка, выход. Когда штаб на плечах передовых частей врывался в освобожденный пункт и Ленку упускали из виду за ненадобностью, она самостоятельно шла зачищать подъезды и подвалы. И пленных не брала. «Судите меня, люди», - говорила она сама себе. И смерть от руки Лены нашли многие, кто уже отличился или только собирался это сделать в войне против наших, а чаще - на оккупированных территориях - против баб, стариков, детей. Святая месть.
Утренняя ванна
Это только в кино война - сплошные атаки, бомбежки, взрывы. А в жизни - это изматывающие марши, рытье окопов, наблюдение, постоянная жажда, голод, то жара, то холод, пыль, грязь, слякоть. И это тянуло жилы не меньше боевых столкновений. Потому что там ты весь в движении, а здесь - в ожидании. А ждать да догонять известно как.
Михаил, выучившийся на связиста на ММК, все 1418 дней и ночей оттрубил в адских полевых условиях. Тонкий, ранимый, импульсивный, он полевую грязь воспринимал вдесятеро хуже самых суровых и жестоких спецзаданий, когда требовалось немедленно установить связь между КП. Невзирая на стрельбу, светлое время, открытое пространство. Ни на что.
И когда все это кончилось, Михаил получил право на маленькую человеческую слабость. Ежеутренне, с 5 до 6, перед каждой рабочей сменой на ММК, он принимал…ванну.
Верность
Татьяна росла старшей в семье. Бывает, такие случаются строгими, дотошными, но заботливыми. Она уродилась хохотушкой, с неизменными милыми ямочками на щеках. Быстро выскочила замуж. Конечно, за гармониста из культурного барака. Был и такой у нас. На ММК неслась строить домны и батареи, станы и мартены, словно пироги печь.
Успели, успели сотворить они собственное чудо - Лёнечку. Как знать, не будь его, вылитого отца - Шуры, сложилась бы ее судьба иначе...
Медовых лет им отпустилось на Магнитке мало, а уж вестей с фронта и того менее. Шура положил голову на главном направлении - под Сталинградом.
И Татьяна переменилась. Нет, она осталась доброжелательной, совестливой, организованной и трудилась, не покладая рук. Но вот задора, огня - как не бывало. Зачастила в церковь. Здесь ей было уютно, покойно, хорошо думалось и вспоминалось И верилось в самое лучшее.
Чудес на свете не бывает. Не отмолила Татьяна у Бога Шуру. Осталась навсегда вдовой, верной и сердцем. И разумом.
Сторож
Июнь. Рабочий день. С утра садоводов мало, почти одни пенсионеры, так что конфликтов у ворот нет, все чинно предъявляют пропуска «сторожу» - мальчишке лет 12-ти,
И вдруг разгорается спор. «Не пущу», - хмурится пацан в сторону рослого старика с воинскими планками. Тот, то ли в шутку, то ли всерьез пытается применить силу. Но не тут-то было. Старушки поддерживают «сторожа», хотя бы на словах. Наконец, поток после очередного автобуса сходит на нет и они остаются один на один. «Все, пропал», - думает мальчишка. А старик неожиданно добреет и усаживается на скамеечку. И неторопливо рассуждает, как сам был пионером, до войны, как мастерил планеры, как мечтал бить фашистских гадов и добился повестки, хотя еще молод был. И вот - передовая, разведка, свидание со смертью изо дня в день. И разведчику никто не был помехой. Он, советский солдат, творил Победу.
И сотворил.
А когда мальчишка готов был пойти на попятную и пропустить старика без пропуска, тот великодушно отказался: «Нет и нет». И хлопнул себя по руке. «Уже два часа, беги, пострел, я тебя меняю на воротах».
И потом, сколько лет они ходили друг к другу в гости - участки оказались совсем близкими - и всегда по-доброму вспоминали спор, где оба были правы.