Час волка

ЧАС  ВОЛКА


Пыльная  жара  съела  остатки  утренней  прохлады. В  сквере,  напротив  магазина  с  завораживающей  вывеской  «Вино – водка»,  потихоньку  собирался  народ,  жаждавший  опохмеления. Близился  «час  волка».
Когда  приняли  очередной  указ,  направленный  на  борьбу  с  пьянством,  и,  ограничив  время  продажи  веселящих  напитков,  начали  отпускать  спиртное  с  одиннадцати  часов  утра,  кто-то  из  журналистов  тиснул  в  одной  из  центральных  газет  статейку,  заметив,  что  одиннадцати  часам  соответствует  волк  на  часах  театра  Образцова,  что  в  Москве  на  Садово-Самотёчной  улице.  На  них   против  каждого  часа  расположен  какой-либо  зверь. Статья  так  и называлась: «Час волка». Это  название  и  прижилось  в  народе.
Правило  действовало  повсеместно. Не был  исключением  и  маленький  Пучеж – небольшой  городок  на  высоком правом  берегу  Горьковского  водохранилища,  один  из  районных  центров  Ивановской  области.
Среди  обладателей  краснокирпичных  физиономий  шатались  два  студента,  одетые  в  зелёные  геологические  костюмы. Один  из  них  был  патлат  и  бородат,  второй  –  просто  небрит  и  острижен  наголо. Они  проходили  производственную  практику,  работая  в  бригаде  геодезического  предприятия,  выполняющей  съёмку  дна  водохранилища.  Остриженный  наголо пару  недель  назад   поспорил  на  две  бутылки  водки  с  другим  студентом,  грузином  Датико,  что  подстрижётся  под  «ноль»,  и  короткий  «ёжик»  свидетельствовал  о  том,  что  спор  он  выиграл. Накануне  бригаду  посетил  вечно  хмельной  начальник  партии Семендяев,  который  привёз  аванс  и  полевые. По  этому  поводу  намечалась  вечеринка,  и  двух  приятелей  отрядили  на  закупку  бодрящих   напитков.
Остриженный  студент  сидел  на  лавочке  и  курил  дешёвую  сигарету, патлатый  с  иронической  ухмылкой  рассматривал   стенд  с  пришпиленной  за  пыльным  треснувшим  стеклом  газетой. На  первой  странице  был  сильно  ретушированный  портрет  бровастого  генсека  –  усталого  пожилого  человека,  лишённого  радостей  безделья  на  заслуженной  пенсии,  жить  которому  оставалось  считанные  месяцы. В  передовице  были  очередные  призывы  «ускорить», «усилить»  и  «поднять». Рядом  висел  листок  местной  газетки,  в  которой  были  уверения  в  том,  что  пучежцы  «все,  как  один»  «в  едином  порыве»  «усиливают»  и  «поднимают»,  а  также  клятвенные  обещания  «сберечь»  и  «приумножить».
Народ  уже  давно  плюнул  на  все  эти  призывы  и  обещания,  ушёл  в  кухонную  оппозицию,  выпивал,  закусывал,  да  слушал  мутные  заграничные  голоса  бесноватых  диссидентов. Люди  «сберегали»  электроэнергию,  выкручивая  в  подъездах  лампочки,  и  «приумножали» собственное  благосостояние,  пронося  в  потайных  карманах  гвозди  через  проходные  предприятий. Состоятельность  определялась  наличием  в  холодильнике  бутылки  водки,  да  банки  балтийских  шпротов,  которые  тогда  казались  восхитительно  вкусными. 
Из-за  угла  вышел  дед. Самый  настоящий  дед: седая  борода,  помятые  брючки,  на  ногах  сильно поношенные  сандалии,  заправленная  в  брюки  фланелевая  клетчатая  рубашка,  на  голове  старая  кепочка. Старик  шёл,  одной  рукой  опираясь  на  клюку,  во  второй  бережно  нёс  холщёвую  сумку  с  пустыми  бутылками.
Дед  уселся  на  лавочку  рядом  с  остриженным  студентом,  достал  пачку  «Прибоя»,  вытащил  папироску,  размял,  прикурил,  пустил  ноздрями  дым,  и,  внимательно  поглядев  на  студента,  спросил:
– Давно  вышел?
– Чего? – не  понял  вопроса  студент.
– Я говорю,  освободился  давно? – уточнил  дед.
Володька, – так  звали  студента, – раскрыл  было  рот  и  хотел  начать  рассказ  о  том,  что  он  вовсе  не  освободился,  что  он  учится  в  институте,  что  у  него  практика,  но,  взглянув  на  собеседника,  понял:  дед  не  поверит  ни  единому  слову. Он  будет  слушать,  кивать  головой,  ухмыляться  в  бороду  и  думать  про  себя: «Давай, давай, чеши, разливай  шире,  вешай  на  уши… Много  мы  басен  слышали,  ещё  послушаем…»
– Да, две  недели  как  вышел. – Володька  решил  не  обманывать  ожиданий  и  начал  самооговор.
Дед  опять  пустил  ноздрями  дым,  смахнул  со  щеки  старческую  слезу  и  продолжил  допрос:
– Много  дали-то?
Володьке  был  всего  двадцать  один  год. На  большой  срок  он  претендовать  не  мог,  да  и  не  хотел. Впрочем,  можно и  в  четырнадцатилетнем  возрасте  натворить  дел,  коих  достанет  на  приличный  срок,  но  выставлять  себя  матёрым  уголовником  не  стоило.
– Два  года, – оклеветал  себя  студент.
– На  работу  уже  устроился?
– В  геодезическую  партию  на  лето  нанялся, – это  был  единственный  правдивый  ответ,  которому  дед  поверил.
– За  что  посадили-то? – старик  был  неутомим  в  своём  любопытстве.
– Да, так… – Володька  затянулся  сигаретным  дымом  и  ненадолго  задумался.
Надо  было  что-то  сказать,  чтобы  старый  хрыч  отстал  с  расспросами. Выставлять  себя  хулиганом  Володька  не  желал:  мордобоя  он  не  любил  и  слыл  пацифистом. Сказать,  что  взломал  газетный  киоск  с  целью  изыскания  средств  на  опохмел,  тоже  было  неприемлемо. В  этом  было  что-то  балагановское;  пошлая  мелкая  кража  претила  самой  натуре  студента. Наконец,  он  вспомнил  где-то  читанный  или  слышанный  случай  и  возвёл  на  себя  очередной  поклёп:
– Да, так… Трактор  колхозный  утопил.
– Бывает. – поверил  дед. Он  сделал  последнюю затяжку,   бросил  окурок  папиросы  на  землю  и  утопил  его  подошвой  в  пыли.
В  это  время  внутри  винной  лавки  послышались  возня  и  шум  отодвигаемого  засова. Дверь  отворилась,  и  народ  устремился  к  прилавку,  как  вода  в  открытый  шлюз.
Пробил  «час  волка».

2008 г.