Папа и рыбалка. Из цикла Папа и...

из цикла «Папа и …»

Когда я впервые поехала с отцом на рыбалку – мне было лет девять. Мы ехали на трёхколёсном мотоцикле М-72, который он купил после продажи двухколёсного ИЖ-49. А его папа купил, продав свой шикарный трофейный аккордеон с перламутровыми клавишами и изумительным звуком. Я так рыдала сначала, поняв, что техника победила в отце искусство. Но он твёрдо обещал, что с музыкой покончено не будет, и аккордеон заменит баян… Но баяна пока что не было, и в доме повисла музыкальная пауза.
А сейчас мы ехали на рыбалку. Я сидела на заднем сидении за папиной спиной, а в коляске сидел дядя Миша-рыбак. Он-то и был главным действующим лицом этого мероприятия. Одно слово – рыбак. Он умел поймать рыбу там, где ни у кого и ничего не клевало. Всегда, везде и при любой погоде – дядя Миша был при улове. Наверное его природа любила. За то, что он был очень хорошим человеком: добрым, очень деликатным и скромным. Их с отцом сближало то, что оба они были фронтовиками. Дядя Миша был пехотинцем. А после войны у него умерла жена, потом дочь – после родов. Внук остался жив, но он был болен ДЦП. Дядя Миша посвящал ему всё своё пенсионное время и очень сокрушался о том, что если вдруг неожиданно умрёт – не с кем будет оставить внука.  Он почти всегда брал Олежку с собой на рыбалку. Получалось, что брал вместо меня – и я внутренне негодовала. Но я всё поняла, когда мне папа объяснил, что рыбалка – единственная радость в жизни деда и внука. А сегодня Олежа чуток приболел, и с ним согласилась посидеть соседка. Тут и выпало мне счастье поехать на долгожданную и обещанную отцом рыбалку. А ездить я любила очень. Меня хлебом не корми, а дай куда-нибудь поехать. Неважно куда: на бахчу, в деревню за картошкой или на базар. Главное - чтоб ветер в лицо, мелькание придорожных картин и волнующее ощущение дороги…
Вот мы приехали на берег небольшого озера. Время близилось к вечеру, и дядя Миша поспешно накачал насосом небольшую резиновую лодочку и отчалил в сгущающуюся темноту. Папа прилёг отдохнуть прямо на тёплую землю. По тому, как сильно билась у него жилка на виске – видно было, как он устал… Я решила не мешать ему и пошла потихоньку обозревать окрестности.
Постепенно садилось за горизонт солнце, и смолкали птичьи голоса. Опускалась вечерняя прохлада и тишина. Такая тишина!.. Степь после бурного и жаркого дня приходила в себя, вдыхала свежий живительный воздух и отдавала высоте неба накопленное за день тепло. Потихоньку шуршали в траве какие-то насекомые. Тоненько попискивали полевые мышки. Простор – и никого. Но ощущение того, что меня окружает какое-то близкое и родное существо возникло и не покидало. Степь, уходящая своим мощным пространством за горизонт, – особая всепоглощающая стихия. И любой человек, независимо от возраста, не может не почувствовать притяжение этой широкой и вольной земли, а то и просто растворяется в этой волшебной стихии…
Я услышала плеск весла и голос дяди Миши. В темноте он причалил к берегу и хотел выяснить, где мы находимся. Проснулся папа и засуетился над устройством костра. Подошёл дядя Миша с полной сумкой рыбы. Он разложил на траве газету, высыпал на неё рыбу для ухи и отправился за вторым уловом. Папа пошёл собирать «дрова» на костёр, а я не могла оторвать глаз от прыгающих на земле рыбок. До чего же они были красивые! Такие блестящие, с золотистой чешуёй! И все, чуя близость воды, старались продвинуться в этом направлении. Они жадно открывали рты, но воздух был не их стихией, и рыбки, как мне почудилось, просто заглядывали мне в глаза и умоляли им помочь… И я помогла. Я решила спасти хотя бы самых маленьких, пытаясь поймать руками этих скользких и прыгающих рыбок. Не больно-то у меня получалось сначала, но потом я приспособилась, и дело пошло… Мне доставляло огромное удовольствие видеть, как, касаясь воды, рыбки сразу уходили в глубину – как будто ничего плохого с ними и не было никогда. Я уже более половины улова отправила на законное место, но тут услышала гневный голос отца:
                – Инка! Ты что делаешь, ненормальная? Из чего же я буду уху варить? Значит, Мишка там старается и ловит рыбу, а ты её здесь обратно в озеро бросаешь! Ты хоть соображаешь, что ты делаешь?..
Я начала что-то лепетать про то, что мне рыбок стало жалко, и, расстроившись окончательно – расплакалась...
Отец замолчал и начал разводить костёр из принесённых им сухих веток. Он позвал меня, чтоб я следила за пламенем. А сам, взяв небольшой походный котелок, зачерпнул в озере воды и повесил над костром будущую уху. Потом бросил туда небольшую луковичку и горсть пшена. Затем папа пошёл к воде чистить оставшуюся рыбу, а я поддерживала костёр, подбрасывая в него палочек и сухой травы. Потихоньку начиналось закипание, и папа опустил в котелок несколько крупных рыбок. Вытащив из маленького мешочка два лавровых листика, веточку сухого укропа, он ещё покопался на дне и достал несколько горошин чёрного перца. Увидев изумление на моём лице, отец молча поднял вверх указательный палец – мол, знай наших. Потом он заправил уху этими пряностями и велел поддерживать тихий огонь.
Послышался тихий всплеск воды, и появился дядя Миша с новым уловом. Рыбы было не очень много, чуть больше половины скромной сумки. Подойдя к газете, где была ранее высыпана рыба, и не увидев там ничего, дядя Миша явно удивился, но ничего не сказал. Тем временем отец вытащил из ухи три варёных рыбины, положил их на «законную» газету и посыпал крупной солью. А потом достал откуда-то две солдатские кружки и красивую консервную банку. Он налил складным черпачком в эти посудины уху, и мы приступили… Запах был такой, что просто хотелось стонать от счастья! Полагалось есть рыбу по кусочку с газеты и запивать ухой. Мы справились с этим довольно быстро, так как эта вкуснейшая еда легла на наши голодные желудки неизъяснимым наслаждением.
Полностью расправившись с рыбным блюдом, папа принёс немного воды, и на тлеющих углях закипятил чай. Заварка и кусочек сахара были доставлены из того же волшебного мешочка. Но когда оттуда же была вытащена небольшая конфетка-карамель в замечательном фантике, и папа, подняв вверх палец, отдал её мне со словами: «Привет от Олежки…» – моему счастью не было предела!
Отец отдал мне свой «походный спинжак» и показал место с мягкой травкой, где я должна была спать. Земля была по-родному тёплой, а трава не такой пыльной как в городе. Я легла на пиджак, развернула конфетку, надёжно спрятала в кармане фантик и, положив карамельку в рот, начала разглядывать непостижимое ночное звёздное небо. Понемногу стали доносится тихие голоса папы и дяди Миши.
                – Это Инка рыбу в озеро выбросила… Жалко ей стало… – я услышала, как добродушно засмеялся дядя Миша.
                – Да она у меня какая-то ненормальная. То котят каких-то больных собирает и лечит в сарае, то собаку притащила покалеченную и выхаживала её. Слава Богу, хозяин нашёлся. А недавно тёща принесла с базара живого петуха – так Инка, когда поняла, что хотят его зарубить на суп, стала так орать, что все соседи сбежались. Потом сказали ей, что он улетел. Ну, это что такое?..
«Да – так и было», – отмечала я про себя, прислушиваясь.
                – Как что? – сказал дядя Миша, – Да она вся в тебя, Петро! Такая же добрая душа! Ты-то сам – когда кого просто так обидел?
Воцарилась задумчивая тишина, и мне даже почудилось, что где-то далеко-далеко завыл волк… Я подумала, что надо, наверное, переместиться поближе к ним. Но потом твёрдо решила, что при таких замечательных и сильных мужчинах, которые даже фашистов победили – мне бояться нечего. Если даже и волк появится – так они его в бараний рог скрутят голыми руками. Волк видимо испугался и замолчал. Папа с дядей Мишей стали тоже укладываться. Завтра - новый напряжённый трудовой день…
***
Да, я знала, какая трудная работа была у отца. Он был госавтоинспектором. Единственным - в городе. Как он говорил: партия бросила его на автомобильный фронт. Тогда в послевоенное время только организовывались институты социальной и общественной жизни. Папа работал круглые сутки буквально. Довольно часто ночью в доме раздавался стук. Папу вызывали на ЧП, которое могло случиться как в городе, так и в пригороде. И он с трудом вставал и ехал на аварию. Приезжал обратно обычно под утро, падал как подкошенный на диван, чтобы поспать хоть часок-полтора перед работой. Отец даже отказался от установки в доме телефона, чтобы, как он говорил, пока до него доедут дежурные – можно было поспать ещё целых 15-20 минут...
Но телефон – это ещё что. Через несколько лет в профкоме ему «за добросовестный труд» предложили квартиру: «Будешь жить самостоятельно и просторно в своей квартире, Пётр Максимович, а не в доме тёщи!» На что папа твёрдо ответил, что тёща у него, конечно, не подарок, но жить у него есть где, а вот Володя Ефимов, тоже хороший сотрудник, снимает жильё, а семья у него большая… Квартиру в центре города дали Ефимову, что послужило маме поводом для болезненных воспоминаний на всю жизнь… А папа так и прожил всю жизнь в тёщином доме. И умер там же…
Отцовское бескорыстие и честность были общеизвестными. Мне папа убедительно объяснил, что никогда и ни у кого я не должна брать ничего в его отсутствии. А он, между тем, уже стал главным инспектором при двух помощниках. Номенклатурная личность в городе. Многие искали с ним знакомства и надеялись с его помощью решить свои проблемы. И, если из подъехавшей машины выносили что-то и просили передать Максимычу, – я должна была решительно ответить, что "папы дома нет и что ничего брать он не разрешает". Один раз привезли живого барана! Папа очень смеялся, когда я ему про это рассказала:"Пусть он сам ест своего барана, а меня не будет есть моя совесть".
   Но однажды я прокололась. И как!.. Услышав стук, я открыла дверь. Как-то мягко обогнув меня, стоящую в калитке, высокий мужчина быстро прошёл к крыльцу и поставил там небольшой ящик. Я, не успев моргнуть глазом, только увидела, как он быстро вышел, сел в машину и уехал. Мне только и осталось - записать номер машины. Но когда я посмотрела в ящик – мне стало плохо. Там лежали потрясающие копчёные рыбки, кажется, породы синец. Они так пахли, что просто челюсти сводило. И я, не очень соображая, что я делаю – схватила одну рыбку, мгновенно очистила и так же мгновенно её съела. И тут же съела ещё одну… Потому что вкус был такой, что словами описать его было невозможно! Рыбка была свежего копчения, не очень солёная и прозрачная от жира. Я помню до сих пор и вид, и вкус этого чуда. Но тут очень вовремя приехал с работы папа и, увидев неизвестный ящик, сильно помрачнел: «Кто?! Номер!» Я попыталась объяснить, что даже ничего не успела спросить… Но отец выхватил у меня из рук бумажку с номером машины, швырнул ящик с рыбой в коляску и поехал к «взяткодателю». А я стояла и думала: "Может зря я съела рыбку? А может зря, что только две…"
***
Утром отец разбудил нас, дал мне и дяде Мише по кружке горячего чая с куском хлеба. И вскоре мы отчалили от озера и поехали домой. Я, в полусонном состоянии, прижавшись к спине отца, ехала наполненная новыми впечатлениями и радостными ощущениями жизни. Мы довезли дядю Мишу, попрощались, и он, уже взявшись за ручку калитки, вдруг резко повернулся и заспешил обратно. «Петро! Я ж забыл сказать тебе, что брат будет продавать баян. Хороший, тульский. Купить-то он купил, а играть-то не научился… Он ко мне принесёт, а ты приезжай завтра»,- и дядя Миша пошёл к своему Олежке. Я пересела в коляску, и от счастливого предчувствия появления в доме музыкального инструмента, – тут же уснула.
***
А последняя моя рыбалка с отцом была, вроде, совсем недавно – всего-то лет 25 назад... У него тогда была «Победа», которую я просто обожала. Машина была высокая, с плавными линиями и очень удобная внутри. Папа ремонтировал её почти круглосуточно. У неё, а значит и у него, – постоянно то «стучали пальцы», то «движок чихал», а то и рессоры скрипели по непонятным причинам. Он установил перед гаражом небольшую лебёдку, чтобы в любую минуту можно было достать этот, не всегда послушный, движок и произвести над ним необходимые обследования… Самым лучшим словом для отца было слово «солидол». Он мог мазать им не только внутренности машины, но и собственные ссадины, и собачьи ушибы… Папа обильно «квацал», солидолом домашние часы, и они не выдерживали такой процедуры и останавливались. Предлагал маме и мебель смазать «солидольчиком». На что мама весьма резко протестовала. А однажды, когда мама была на работе, папа «пожалел» мирно и круглосуточно работающий вентилятор. Он разобрал его и так обильно смазал моторчик, что, когда собрал его и включил, – солидолом брызнуло и по нам, и по стенам! Вот повеселились! А потом клеили новые обои.
Естественно - в его хозяйстве был постоянный «дефицит тряпок». И я всегда по персональному заказу папы привозила из Питера внушительный чемодан с ветошью. Он радовался как ребёнок. И когда я спрашивала у мамы: «Чего тебе тряпок жалко, что ли?», - она с нервной горячностью бунтовала: «Да в доме ни одной тряпки не осталось! Он всё перетащил к себе в гараж. Недавно снял со своей кровати простынку и порвал её на «полотенца для Машки» (Да, папа совершенно очеловечивал машину и звал Машкой.) А ты знаешь, что он часто после встречи с друзьями в гараже просто приходит в спальню и, не помывшись, не раздевшись, валится на кровать. Говорит, что незачем раздеваться, если утром – опять в гараж…» Да... Можно было понять и маму. Я обещала ей, что поговорю с ним серьёзно.
Надо сказать, что у отца в гараже была своя мужская республика, и женщинам туда вход был воспрещён. Однажды, когда я зашла к нему и предложила навести порядок, папа просто оскорбился: мол, здесь и так всё в полном порядке, – и мягко, но твёрдо выпроводил меня из гаража… Почти каждый день к нему приходили в гости закадычные друзья, и они праздновали по поводу многих радостей земной жизни. С разными результатами. Один раз они так напраздновались со сварщиком Колей перед работой, а не в конце нее, – что на следующее утро я услышала то, чего никогда не слышала ни до, ни после. Папа стоял в трусах на крыльце и материл кого-то так, что я вскочила с кровати и помчалась выяснять, кому же предназначены эти словесные перлы. Оказалось, что ему самому! Он пальцем указывал мне на раскрытую переднюю дверцу. И я сначала не поняла причину его негодования, а приглядевшись повнимательнее – покатилась от хохота… Они приварили дверцу вверх ногами! И это в результате «светлых и свежих мыслей» после празднования. Папа молча и неодобрительно посмотрел на меня и пошёл досыпать, наверное, с надеждой на то, что в следующий выход с крыльца – панорама будет более обнадёживающей…
Иногда папуля, если не было денег на выпивку, ехал в какое-нибудь людное место и громко объявлял обществу, что он на спор за бутылку пройдёт по крыше своей Машки. Мужики, молча оценив статную и не худую фигуру отца, не верили и соглашались на спор. «Деньги на капот!» – объявлял зачинщик спора и лез на крышу машины. Она его не подводила и, покряхтывая, терпела все его эксперименты над собой – и этот в том числе. Спустившись с крыши, папа с достоинством клал деньги в карман, а подбежавшим новым зрителям, предлагавшим повторить фокус, он говорил: «Нет, я мужчина серьёзный, и перегружать любимую Машку не собираюсь. Вы вот по своим машинам попробуйте походить – увидите, что получится…» И гордо похлопав по замечательной машине, уезжал. Да, в артистизме ему нельзя было отказать! Вспомнилось также, что он для «укрепления» машины приварил к её дну рельс. И, потеряв в скорости, Машка приобрела в проходимости. Мы, к примеру, могли с полным багажником картошки ехать по склону обочины дороги, которая была заполнена машинами, застрявшими в непроходимой грязи, на зависть всем. А когда какой-нибудь нетерпеливый водитель пытался поторопить бибиканьем неспешный бег нашей Машки – отец говорил вполголоса: «Ну, давай, давай стукнись об меня… Ну, хотя бы чиркни… Ну, давай – чего ж ты…» Но желающих стукнуть или чиркнуть не было – все знали о непробиваемости «Победы».
***
Дядя Миша наш сильно постарел, и на рыбалку отец ездил теперь с новым компаньоном по имени Сергей, отличающимся природной весёлостью и лёгким отношением к жизни. Маму не радовало это содружество, так как Сергей тоже вел не особо трезвый образ жизни. Но что тут сказать – подобное тянется к подобному… И однажды, без всякого особого предупреждения, отец объявил мне посреди дня: «Через полчаса выезжаем на рыбалку». Это было как гром среди ясного неба. И я забегала по дому, собираясь на это неожиданное мероприятие. Даже одеяло взяла и полотенце. Папа кричал мне: «Не забудь картошку и огурчики с помидорами…»
Пришёл Сергей – какой- то возбуждённый и суетливый. Он начал торопить отца, и я, ещё находясь в процессе собирания, увидела краем глаза, что ворота открываются, и папа уже выезжает и сигналит мне, чтоб я срочно выходила. И пока Сергей закрывал ворота – я уже сидела в машине. Тут же подсел и он рядом с отцом, и мы понеслись... Машина мчалась изо всех своих пожилых сил, как могла. Отец, невзирая на колдобины и выбоины, жал на педали изо всех сил. Я сначала подумала, что мы торопимся в магазин за бутылкой, но нет… Мимо магазинов мы летели не менее стремительно, и остановки не было. Когда мы выехали из города, скорость не убавилась, и я поняла, что, скорее всего, мы движемся к Волге, одному из самых красивых мест пригорода. Я убедилась в этом, когда отец резко свернул с дороги, и машина ещё сильнее запрыгала по бездорожью.
                – Нельзя ли потише, – закричала я, болтаясь по сидению как влево-вправо, так и верх-вниз.
                – А это только первые пятьдесят лет, а потом привыкнешь, – глубокомысленно изрёк Сергей, видимо ничуть не страдая от болтанки.
Видно было, что для них с отцом это была привычная стихия. Но то, что произошло потом, – до сих пор остаётся для меня нераскрытой тайной… Папа резко затормозил на высоком берегу, одновременно они открыли с Сергеем передние дверцы и вывалились на землю. Я сначала даже испугалась – что бы это могло значить? Но они лежали не двигаясь на родной земле, овеваемые тихим и ласковым ветерком, закрыв глаза, видимо, от счастья…
Волжская даль открывалась такой изумительно-прекрасной картиной, что никакие красоты Италии, Египта и прочих стран – и рядом не стояли перед этим грандиозным зрелищем: главной рекой страны. Я всегда была уверена, что Волга – хозяйка России. Неужели кто-то не согласен?..
Очухавшись немного от трясучей дороги, я потихоньку вылезла из машины и подошла посмотреть – что там мужики? Они лежали и не шевелились. Я, нагнувшись, спросила негромко у отца: «Пап, ну ты как?» – на что он поднял большой палец на руке (мол, всё отлично), а потом махнул рукой: мол, вали отсюда – не мешай…
Я ещё постояла в недоумении перед этим удивительным явлением и решила пойти искупаться в Волге. И пока я спускалась по крутому берегу, всё думала – что же этот поступок их означает?.. После недолгих и праведных размышлений поняла: видимо так проявлялась их любовь к Родине, к земле, к природе, к широкому волжскому простору… А иначе как ещё это можно было объяснить и понять?..
***
И тут со мною приключилось такое!.. Спустившись к реке, я зашла по пояс в воду, и, увидев какие у меня жуткие руки после сбора вишни, стала их мыть и чистить. Волга была такая тёплая и ласковая, что я, как в материнской утробе, просто млела от блаженства. Вдруг я ощутила какое-то внутреннее беспокойство – как будто кто-то смотрит на меня. Огляделась по сторонам – никого вроде не было вокруг. Но когда я опустила глаза, то увидела прямо перед собой, приблизительно в метре, что-то шевелящееся и с усами… Вглядевшись я поняла, что это огромный сом! И мгновенно вспомнив рыбацкие рассказы о том, что они, как бы, в основном, питаются утопленниками и могут человека за ноги утащить на глубину – я тут же осознала, что это именно такой сом! Голова у него была, как огромное ведро… И я от ужаса заорала так, что этот вопль наверняка услышали и в Астрахани. Тем более мои рыбаки. Они вскочили с земли и стали кричать мне сверху: «Чего ты орёшь, что случилось?» И в это время, оглушённый таким убийственным визгом, сом круто развернулся и рванул к середине реки. А своим разворотом он сделал такой водоворот в природе и крутую волну, что я просто не устояла на ногах и упала в воду. Прибежали испуганные отец и Сергей, и когда я, дрожа от пережитого, стала рассказывать про сома и показывать руками, какого размера у него была голова – оба облегчённо заржали, выговаривая мне, что правильные дочки рыбаков не растерялись бы и стали ловить сома «за зебры». Я даже обиделась на них за такие непонятные шуточки… Но немного поплавав и успокоившись, я поднялась наверх и, пристроившись на заднем сидении, сладко задремала…
Уже основательно смеркалось, когда я, отдохнувшая и готовая к трудовым подвигам, вылезла из машины и осмотрелась. Отец колдовал над костром.
                – А где Сергей?
                – Рыбу ловит, – ответил он.
                – На лодочке?
                – На лодочке. Иди из багажника принеси пару полешек…
Я пошла, размышляя по пути: «До чего дошла техника – дрова на костёр – и то в машине теперь возят. А и правильно – где их тут в степи голой разыщешь?»
Вскоре с берега раздался весёлый голос Сергея:
                – Вы там не соскучились?
                – Ещё как, – отвечал ему папа, – еле дождались и тебя, и рыбу. Есть охота, да и выпить хочется. Поймалось там чего-нибудь? У меня тут уже точка закипания начинается…
Подошёл Сергей, неся на плече резиновую лодочку и ведро с уловом. Поймалась симпатичная щучка средней величины, карасики с ладошку, окушки и пять раков… «Как же мы их делить будем», – подумала я.
А папа взял штук пять самых маленьких карасиков и парочку окуней и бросил их в уху. А когда это всё закипело, он вдруг собрал всех пятящихся раков и бросил их в котел, на моё удивление. Подняв вверх палец, папа объяснил мне – вкуснее будет! И когда раки сильно покраснели, он черпачком вытащил на газетку и раков, и карасиков. Потом кинул в уху крупно порезанную и выпотрошенную щуку. Потом из легендарного мешочка были извлечены и брошены туда же пряности. А по окончании варки, к моему изумлению, в уху была вылита стопка водки… «Это укрепит нашу дружбу», – сказал Сергей.  Папа снял котелок, поставил его на землю, добавил из костра небольшую тлеющую палку и накрыл газетой, чтоб «настоялось». Три картохи были брошены в гаснущий костёр, быстро нарезаны огурчики и помидорчики, зелёный лучок, сырок с колбаской – все, естественно, на незаменимой газетке. Потом в пластмассовые стаканчики была налита водка, и трапеза началась.
После закуски приступили к ухе. Наливалась она в деревянные миски, и добавлялся зелёный лук.
                – Двойная – торжественно объявил папа, подавая мне уху.
                – Неправда твоя, – возразила я ему, – Учитывая вброс раков – тройная получилась…
                – Ты права, доча. Наноси пробу!
Я тут же и нанесла. Ну, что тут можно было сказать!.. Блюдо было не для слабонервных. Уверена, что никаким гурманам такая уха и присниться не могла! Вкус, вобравший в себя и рыбу, и пряности, и привкус копчёной палки, не говоря уже об особой нотке от варёных раков… Мощный аромат, я уверена, достигал высших слоёв атмосферы, а может, пробивал и её!
Мы сидели, ели, а нас окружал наступающий вечер с тихим волжским ветерком. Неожиданно недалеко от нас обнаружилось село, где стали вспыхивать огоньки в домах. Стало совсем уютно и хорошо. Мы выпили ещё по рюмашке и закусили печёной картохой, которую папа выкатывал из костра. Она разламывалась, и в серёдочку насыпалась соль. Горяченькая, перекатываемая из руки в руку, она была потрясающе вкусна! На закуску погрызли раков. И это уже было чересчур – просто разврат какой-то! Мне щедро отдали три рака. И они были тоже отменны по вкусу. В заключение мы всё это запили приятным яблочным компотом, привезённым из дома.
Убаюкиваемые вечерней тишиной, мы потихоньку уже начали клевать носами. И тут до нас донеслись голоса. В селе пели песню про восемнадцать лет. Мы сразу как бы проснулись и воспрянули духом. Прослушав первую фразу «за рекой, за рощей солнышко садится…», дружно втроём – подхватили: «что-то мне, подружки, дома не сидится». Пропев хором до конца любимую песню, мы, довольные, стали прислушиваться – что они там запоют дальше. Но пока было тихо. Наверное, они ошарашились от нашего вмешательства в их душевное пение…
                – Эх, Максимыч, был бы сейчас баянчик! – с мечтательным сожалением произнёс Сергей.
                – Почему это «был бы» – сказал папа – он и есть! Отдыхает в багажнике в правом углу.
                – Да ты что! – подскочил Сергей, побежал к машине и через секунду вернулся с баяном и двумя полешками для продления костра. Папа принял удобную позу и растянул баян…
Вот тут уж мы отвели душу – в полном смысле этого понятия. Мы пели русские народные песни – какие только могли вспомнить. Орали в полное горло, в основном для сельчан, чтоб они тоже могли присоединиться. Но когда пели сами – их не слышали. У меня уже в горле начало першить от напряжения, да и у всех хористов тоже. Чувства переполняли нас и просто поднимали над землёй. Мы зачаровано замолчали, любуясь ночной Волгой и огоньками далёких пароходов, и чувствовали себя частью этой земной красоты!
Вдруг, неизвестно откуда, появился белобрысый подросток. Причёска у него была такая – будто его густой и высокий чуб корова языком прилизала. Он посмотрел на нас, улыбнулся, вежливо сказал: «Здрасьте», – и мгновенно исчез. Я посмотрела на отца:
                – Что это было?
Он поднял палец и ответил:
                – Разведка, доча, не сомневайся! – и улыбнулся.
Сергей тоже решил внести свою лепту в светскую беседу и сказал одну из своих коронных фраз, которую можно было растолковывать как хочешь:
"Петушки к петушкам, а раковые шейки в сторону! Пора спать ложится".
И он пошёл ставить свою палатку, а я собрала всё, что мы намусорили, маленьких варёных рыбок для кошки и всё это завернула, конечно же, в газету. Ни одного свидетельства нашего пребывания на волжском берегу не должно было остаться.
Залив водой остатки костра, я пошла устраиваться на ночной сон. К отцу в машину я идти не могла, потому что знала, что он храпит по ночам так, что спит в доме в отдельной комнате. Впрочем, это не очень-то спасало семью от ночных концертов папули. Я пошла в палатку к Сергею со своим одеялом и полотенцем вместо подушки. Он уже почти засыпал, но охотно подвинулся и сквозь сон выслушал историю о храпе отца. Я убедилась, что в палатке нет комаров, сделала из полотенца подобие подушки и довольная, завернувшись в одеяло, закрыла глаза…
И тут началось! Оказалось, что Сергей храпит так, что моему отцу было далеко до его рулад. И чем крепче он засыпал – тем мощнее и изощрённее раздавался его храп. Я просто обалдела от этой звуковой какофонии. Он то рычал, то хрипел, то вдруг начинал взвизгивать и свистеть. Потом неожиданно у него останавливалось дыхание, и воцарялась призрачная тишина, но только для того, чтобы с новой силой выдать волны потрясающего храпа. Я даже попыталась покашлять, чтоб разбудить его, но реакции не было. Тогда я просто растолкала его и попросила  лечь на левый бок. Он послушно перевернулся, но и на боку он стал выдавать такую симфонию без оркестра, что стало ясно: надо бежать из этой многозвучной обители. Я аккуратно вылезла из палатки, прихватив свои постельные принадлежности и пошла к машине, где спал отец. И чем ближе я подходила – тем отчётливее слышался родной папочкин храп. Я постояла, сосредоточилась, а потом пошла к отцу, разбудила его и попросила продолжить свой сон в палатке с Сергеем. Он был очень недоволен такой грубой побудкой и даже пообещал не брать меня больше на рыбалку, но залез со своим тулупом в палатку. Я постояла немного и прислушалась с некоторым злорадством – что же дальше будет? Кто из них первый сдастся. Но случилось невероятное… Через несколько минут они одновременно захрапели – да так, что палатка просто заходила ходуном… от радости,наверное. Значит - правильно мама говорила: храпящий храпящего не слышит. Я постояла, с улыбкой послушала эти дивные, почти соловьиные, трели и отправилась спать в родную машину.
Возвращение с рыбалки было спокойным и неспешным. Отец аккуратно объезжал глубокие рытвины, в подтверждение слов Сергея: «Петушки к петушкам… А раковые шейки – в сторону!» То есть – всему своё время!