Сиреневый туман Глава 12

                Глава двенадцатая

  Когда девушка открыла отцу свое намерение сделаться фельдшером, Владимир Матвеевич встал на дыбы.
  Он разъярился не на шутку, да и Лиза, гостившая тогда у родителей, подлила масла в огонь.
  Вместе с отцом они стали доказывать Мане, что фельдшеров посылают на борьбу со страшными болезнями,
  что вот-вот начнется война и ее отправят на фронт и прочее и прочее в том же духе... Манечке даже дурно
  стало от слов сестры, никогда она не видела ее такой грубой и злой. Одним словом, у нее отобрали
  собранные документы и спрятали в домашний сейф под замок.
   
  Все было кончено. Жизнь потеряла всякий смысл. Маня выбежала во двор с веревкой и хотела
  повеситься за сараем, но чьи-то руки ласково обняли бедняжку, и она упала на грудь своей доброй
  мамочки. Паулина Лукьяновна до глубины души была тронута желанием дочери учиться, к тому же
  она давно замечала склонность девочки к медицине. Но что же было делать сейчас, когда отец
  буквально восстал против намерений дочери? Она ласково убеждала Манечку, что потом, немного позже,
  обязательно уговорит отца, и он разрешит ей учиться в фельдшерской школе.
  Почти насильно увела она отчаявшуюся Маню в спальню, напоила валерьянкой, уложила в свою постель
  и несколько дней не оставляла одну ни на минуту.

  Возможно, движимая благими намерениями, Лиза не осознавала своего истинного побуждения к категорическому
  неприятию выбора сестры. Она, должно быть, до конца жизни так и не призналась себе, что тогда,
  в Житомире, просто позавидовала ей. Ведь казалось, что осуществить страстное желание Мани стать фельдшером
  так просто! Стоит только поступить в училище и получить затем любимую специальность. Давно ли Лиза
  вынашивала собственные мечты о высшем образовании, ради которых пренебрегла выгодной партией с аристократом
  Бельским? От учебы пришлось отказаться из-за рождения ребенка и непрестанных ссор с мужем, на поверку
  обнаружившим свое истинное лицо ловеласа и гуляки. “Фиктивное венчание” и сумбурная скоморошная свадьба
  наперекор родным обернулись уродливой семейной жизнью, полной лжи и легковесных измен. Но тогда...

  Позабыв о сумасбродном поступке старшей сестры и не допуская даже в мыслях укорять ее саму в чем-то,
  Манечка только с робкой обидой прислушивалась к жестоким словам:
   
  – Ты вся, с головы до пят, провоняешься хлороформом. Фи!.. – Лиза зажала маленький носик тонкими
  пальчиками, изящно оттопырив мизинчик с розовым оточенным ноготком. – Вокруг заразные больные,
  смертельные случаи... вскрытия. Ты будешь копаться в гнилых кишках... От тебя будет нести формалином
  и трупами! Да, да! А потом, еще трупная палочка... ужас как опасно! Мы ведь читали с тобой Тургенева,
  как погиб нигилист Базаров...
   
  – Ах, Лиза, Лиза, ну что ты говоришь такое! – пыталась возражать Маня. – А как же врачи в больницах?
  Кто бы тебя спас от инфлюэнции зимой и Люсеньке ушки вылечил?
  – То совсем другое. Тебе придется рассматривать голое тело... Лечить дурные болезни у развратных особ...
  – Довольно! – положил конец препираниям сестер отец. – Я сказал, что о фельдшерском не может быть
  и речи. Это мужская профессия.
  – Но папа!..
  – Никаких “но”. Дай сюда свой гимназический аттестат и метрическое свидетельство. Поленька, сейчас же
  запри ее визитное платье и туфли в комод под ключ! Отправляйся проверять французский у Лены,
  и чтобы без глупостей!..
   
  Владимир Матвеевич сунул документы за лацкан сюртука, во внутренний карман, и отвернулся к окну,
  потому что не мог видеть слез дочери. Он вообще не переносил женских слез, но допустить, чтобы
  его девочка возилась с трупами и лечила сифилитиков?! Нет, это было уже сверх всякой меры.
   
  Он видел, как она выбежала в сад, а за ней торопливыми шагами почти побежала Поленька... Заметил и то,
  что у Павлуши глаза на мокром месте – ему было жаль сестрицы. “Ну и пускай... Без меня разберутся.
  Ишь, чего надумала! В фельдшерское ей охота. Господи, ну что за наказание такое! Завтра же скажу,
  чтобы сватов засылали...” От огорчения Владимир Матвеевич подошел к громадному буфету резного
  красного дерева и со скрипом распахнул дверцы на верхней полке.
   
  – Что-то зуб у меня разболелся! – пробормотал он как бы себе под нос, явно, однако, адресуя жалобу
  всевидящей Лизе, и плеснул в граненую рюмку доброй пшеничной водки.
   
  Осушив “лекарство” одним глотком, он незаметно занюхал его рукавом вытертого домашнего сюртука
  и отправился на кухню – “зажевать” запах водки огурчиком и корочкой хлеба. “Поленька не рассердится, –
  подумал он, невольно перекрестившись, – Господи, помилуй! Дай же мне силы поднять их, неоперившихся,
  на ноги! Вразуми детей моих непокорных...

  Павлушка замкнулся в себе, ростом вытянулся, а характером – что воск... жалостливый... Учитель жаловался –
  исколотил сынка генеральского за то, что тот камнями нищенку прогонял... И меньшая, Леночка,
  мизинчик мой ненаглядный, все туда же – выбрала себе подружку туберкулезную, сладкие куски из дома уносит –
  это пусть! Слава Богу, есть еще что подавать нищим. Так мало того – грамоте вздумала больную девочку
  обучать. Ну на что ей грамота, бедняжке, на том свете-то? Никого я не научил об себе думать, все о ближних...
  Разве что Юля характером ни в мать, ни в отца... Ишь, бульварные романы почитывает... Третьего дня
  порвал один – срамота, глаза б мои этой мерзости не видели. Охо-хо, и за что же нам с Поленькой
  испытания такие? То Маркс, то де Сад... – вздыхал Владимир Матвеевич, – Лиза ослушалась, каково ей
  жизнь мыкать с хлыщом эдаким? Ишь, как тоскует по родному дому. От себя отрывает, а подарочками
  всех балует, в гости зовет... От Жени письма приходят редко, он тоже отрезанный ломоть. Витя...”
   
  При мысли о Вите у бедного отца защемило в груди. Внук! Мальчик, продолжатель древнего рода Мацкевичей,
  рожден этой... этой... Владимир Матвеевич аж заскрипел зубами и застонал, припоминая наглую комедиантку...
  Но, справедливости ради, он не мог не признать, что певичка из подвального кабачка стала хорошей матерью.
  Поговаривают знакомые, она носит в животе второго Витиного ребенка... Надо бы примириться, но как...
  как сломить фамильную гордость и переступить ненавистный порог изгнанного из дома сына?
   
  “Грешен, грешен, гордыня мучит... За то и испытания посланы... Господи, не дай же ослепнуть
  от гнева родительского, научи прощать и миловать, как Ты прощаешь и милуешь...” –
  шептал он, стараясь сморгнуть непрошеную слезу...

*******************
Продолжение следует