4. Айхенвальд о Жуковском

4. ЖУКОВСКИЙ (1783-1852)/69; (№17)

Тишайший поэт русской литературы, благодушный и кроткий, Жуковский - представитель всяких признаний и покорности. 14-летним мальчиком он пишет уже оду - императору Павлу. В высшей степени ценно, что на земле венцом его утверждений является человек - "святейшее из званий"; наставник Александр II, всегда - хвалитель человеческий, доверчивый гуманист и друг души. Но психологически и эстетически это можно было бы вполне приветствовать лишь тогда, если бы его миросозерцание прошло через горнило каких-нибудь сомнений и критики, если бы хоть один луч протеста и гордыни когда-либо прорезал его слишком невозмутимую первоначальную тишину.

Но нет: благонравие и благоволение Жуковского спокойно, без ритма, без колебаний, и кажется, что его душевное море никогда не знало прилива и отлива, - в таком случае, море ли оно?..
   
Певец и питомец добродетели, он не стесняется о ней говорить, - ему не совестно ее восхвалять; всегда нравственный, без темперамента, искренний служитель "посредственности" (т. е. умеренности), он добро чтит не за страх, а за совесть. И когда в послании к Батюшкову, "сыну неги и веселья", он называет поэта-эпикурейца "родным по музе" и чокается с ним, то как-то не веришь этому родству; и больше находится Жуковский в своей душевной сфере, когда дружески советует: "Отвергни сладострастья погибельны мечты". И если иногда он прославляет вино, то это он к вину снисходит.

Ничем не опьяненный, выше всяких соблазнов, никогда не возвышая голоса, безгневный и мягкий, Жуковский уже этим складом своей натуры был предназначен к тому, чтобы бесшумно войти в систему жизни, которую он застал, и без поправок и оговорок склониться перед освященной традицией.
   
Безоблачность Жуковского, тихая погода его души, слишком ровный свет его сердечной лампады не производят отрицательного впечатления, потому что во всем этом нет сознательного самодовольства и все это пронизано лунными лучами непритворной меланхолии.

Несамостоятельный, способный лишь к мелодичным отзвукам на чужие звуки, прирожденный переводчик, Жуковский точно потому вызван природой, что она позаботилась о создании русского эха для немецкого идеализма. От Германии, от Шиллера, от Рейна - много у Жуковского.

Ореолом уважения вовеки будет окружена созерцательная фигура Жуковского. К тому же нельзя, неблагодарно было бы забыть, что, когда нужно было, он из этой созерцательности немедля выходил, своими отношениями к трону пользовался для того, чтобы выручать товарищей по благородному ремеслу, и всегда, от Пушкина и до Шевченко, где русский писатель в беде, там около него, помогая и поддерживая, стоит Жуковский.

Это его собственную литературу так достойно восполняет, это так хорошо комментирует его мысль о "священном добра наслажденьи", и в его негромкой гармоничности нет более обаятельной черты, чем это соответствие доброго слова и доброго дела.

ФОТО ИЗ ИНТЕРНЕТА