3 Похвальное слово о современной русской поэзии

Похвальное слово о современной русской поэзии

Сергей  Попов, Русская народная линия

22.10.2016

Часть 3


В 1987 году Союзом Писателей СССР был организован первый Турнир Поэтов. После выступлений претендентов решение о победителе принимал весь зал открытым прямым голосованием. И надо ж было такому случиться, что абсолютно равное число голосов получили участница нашего семинара Елена Шерстобитова.
и участник семинара Ковальджи (тогда уже переименованного в клуб «Поэзия») Игорь Иртеньев. Победителей, как говорят, не судят.

Но всё-таки хочется помереться силами противоборствующих сторон.

Приведем по три стихотворения каждой стороны, написанных во время учебы или чуть ранее.

Начнем с клуба «Поэзия». Участники работы клуба делились на три направления:

- метафористы;

- иронисты;

- концептуалисты.

Направлений было три, а настоящий поэт всего один - Александр Еременко.
Перечитав уймову кучу стихов других участников клуба, пришлось прийти к выводу, что все они в той или иной степени являются подражателями Ерёменко, а сам Александр лидирует во всех направлениях. Сам Бунимович написал: «Разве есть поэт кроме Ерёмы»? В каждой шутке есть доля шутки. Но до формулы: «Ерёма - это наше всё» осталось совсем немного. Итак:

Александр Ерёменко-метафорист

* * *

В густых металлургических лесах,

где шел процесс созданья хлорофилла,

сорвался лист. Уж осень наступила

в густых металлургических лесах.

 

Там до весны завязли в небесах

и бензовоз и мушка дрозофила.

Их жмет по равнодействующей сила,

они застряли в сплющенных часах.

 

Последний филин сломан и распилен.

И, кнопкой канцелярскою пришпилен

к осенней ветке книзу головой,

 

висит и размышляет головой:

зачем в него с такой ужасной силой

вмонтирован бинокль полевой.

 

Александр Ерёменко -иронист

В начале восьмого с похмелья болит голова

не так, как в начале седьмого; хоть в этом спасенье.

Сегодняшний день - это день, поражённый в правах:

глухое похмелье и плюс ко всему воскресенье.

И плюс перестройка, и плюс ещё счеты свести

со всем, что встает на дыбы от глотка самогона.

Вот так бы писать и писать, чтоб с ума не сойти,

в суровой классической форме сухого закона...

Вот видите, сбился, опять не туда повело:

при чем здесь «сухой» самогон, когда спирта сухого

глоток... Извиняюсь, опять не про то. Тяжело

в ученье с похмелья в бою... Будь ты проклято! Снова.

Вернее, сначала. В начале восьмого башка...

Люблю тебя, жизнь, будь ты проклята снова и снова.

Уже половина... восьмого стакана... рука

уже не дрожит, и отыскано верное слово.

 

Александр Еременко-концептуалист

Неопознанный летающий объект,

ты зачем летаешь, неопознан,

над народом, без того нервозным

по причине скверных сигарет?

 

Уважай строительный объект.

Не виси над нашим огородом.

Или хочешь к бомбам водородным

прицениться? Так у нас их нет...

 

Может, проникаешь в интеллект?

Только не проникни в нашу тайну.

 

Вот жена моя заходит в спальню -

Неопознанный

Летающий

Объект.

В семинаре Балашова-Храмова нет и не будет каких-то направлений. Есть только имена.
Александр Сорокин
Ты знала

Холодный ветер дул с окраин,

бросало в дрожь особняки.

Ты знала - мы с огнем играем,

но не отдернула руки.

В любви так много жадной страсти! -

она бездомна и груба,

как это долгое ненастье,

как наша темная судьба,

как тот, с перрона отходящий,

пустой, нетопленный состав...

- Мой милый, ты ненастоящий,

и я умру, твоею став.

Да! Но тогда ты промолчала,

к моей щеке прильнув щекой.

Да! Но начать нельзя сначала

ту жизнь - она была такой.

Беда нас бросила друг к другу

при тусклом блеске фонарей

и повела сквозь гарь и вьюгу,

чтоб стал я чище и добрей,

чтоб ты светлей и тише стала

и - будем вместе ли, поврозь -

чтоб нас печаль не покидала,

а сердце - к радости рвалось.

 

Сергей Попов

* * *

Со своею пенной свитой

Бродит ветер вдоль залива,

Непогода серый свитер

Вяжет небу торопливо.

 

Среди крыш, покрытых цинком,

В переулках тихой Ялты,

Между церковью и цирком

Что, приятель, потерял ты?

 

За одно стихотворенье

Ты готов угробить душу.

В гимнастическом паренье

Волны прыгают на сушу.

 

На спасательном буксире

Ходят парни из ОСВОДа.

Ничего нет в этом мире

Непонятней, чем свобода.

 

Александр Климов-Южин
* * *

Здесь волость целая была,

Надсадно мельница скрипела,

И жизнь, как в майский день пчела,

В цветке гудела.

Гнилые сваи из воды

На обмелевшем перекате

Торчат, и в дикие сады

Летят вороны на закате.

Теперь, каких-то тридцать лет,

Как быстро молвится преданье,

Что и надежды малой нет

На правду и на состраданье.

И только яблоня всю ночь

Мне шепчет о былом и белом,

Цветущем, сон свевая прочь, -

Как быстро время пролетело.

Кто в эти яблони входил,

Кто ветки нагибал с плодами,

Кто в них вздыхал, кого любил,

Кто трогал зрелый плод губами?

Нет, мне ответа не найти,

Я ничего не понимаю, -

Так взять - и запросто уйти

По воле собственной из рая.

Но пусть над этою водой

Сегодняшнею, беспечальной,

Полувопрос невольный мой

Печальной оборвётся тайной.

Пусть задохнутся города,

Живое жизнь мертвит и губит.

Так - слава Богу, что не будет

Меня в том времени, когда

Меня действительно не будет.

Один из моих молодых родственников, почитав стихи поэтов нашего семинара, сказал: « Но ведь это - не поэзия, это - философия.» Я подумал, что он имеет ввиду отсутствие «тайны». Но оказалось проще, стихи для него - это узор, который плетут словами. Чем занимательней узор, тем лучше «поэзия». Узор нужно разглядывать, а не читать. Разглядывать, как привычный телевизор. «Поэзию» можно слушать, как музыку, не понимая слов, но наслаждаясь звуками. «Дыр, бул, щил» - так, кажется. А тайна совсем не причём. Разговор с Богом всегда таинственен, потому что Бог по определению непостижим. А Ему нужны собеседники... А великая поэзия - это не просто интересное собеседование, а собеседование идеально музыкальное и идеально сплетённое. Вот так, брат.

В завершении представления стихов участников двух московских семинаров, я хотел бы почтить память и показать стихи ещё двух поэтов. Самого старшего (по возрасту) ученика Евгения Храмова и Эдуарда Балашова - Владимира Щадрина и совсем молодого, но рано ушедшего из жизни поэта Бориса Рыжего, который являлся большим поклонником творчества Александра Еременко и продолжателем поэтических поисков последнего.

 

Владимир Щадрин
Мы с сукой сторожим гараж.

То есть, кто сука - неизвестно.

Она не пьёт и смотрит честно,

а я - иуда и алкаш.

Замки проверили, печати.

Иллюминаторы зажгли.

Открыли килечку в томате.

Чайку согрели и - легли.

Она - выкусывать чего-то

на правой ляжке, у спины,

а я... - Созвездья мне видны,

каштан, железные ворота,

которым страж я и вратарь,

сам сука, суке - бог и царь...

Загадочная вещь - окно!

Ну, что в нём? дерево одно...

Кусок дороги... Два подъезда... -

А вот поди-ка ж ты, -

созвездья! 

Борис Рыжий

Приобретут всеевропейский лоск

слова трансазиатского поэта,

я позабуду сказочный Свердловск

и школьный двор в районе Вторчермета.

Но где бы мне ни выпало остыть,

в Париже знойном, Лондоне промозглом,

мой жалкий прах советую зарыть

на безымянном кладбище свердловском.

Не в плане не лишенной красоты,

но вычурной и артистичной позы,

а потому что там мои кенты,

их профили на мраморе и розы.

На купоросных голубых снегах,

закончившие ШРМ на тройки,

они запнулись с медью в черепах

как первые солдаты перестройки.

Пусть Вторчермет гудит своей трубой.

Пластполимер пускай свистит протяжно.

И женщина, что не была со мной,

альбом откроет и закурит важно.

Она откроет голубой альбом,

где лица наши будущим согреты,

где живы мы, в альбоме голубом,

земная шваль: бандиты и поэты.

Казалось бы, что общего может быть между двумя поэтами.

Владимир Евгеньевич Щадрин родился в 1937 году в селе Пушкин Хорезмской области (Узбекская ССР). Окончил физический факультет МГУ (1965). С 1961 по 1990 год работал старшим лаборантом в Институте проблем передачи информации АН СССР, там же младшим научным сотрудником. Имеет научные труды. Член различных научных обществ на родине и за рубежом. Публиковать стихи начал с 1985 года: в альманахе "Поэзия», в журналах "Юность", "Москва", "Знамя", в «Литературной газете». С 1990 года служил в церкви Петра и Павла в Лефортове певчим. Умер Владимир Щадрин в 2004 году. Борис Рыжий родился в 1974 году, на 43 года позже Щадрина. Владимир Евгеньевич вполне годился ему в отцы. Борис в 1997-м окончил отделение геофизики и геоэкологии Уральской горной академии, в 2000-м - аспирантуру Института геофизики Уральского отделения РАН. Проходил практику в геологических партиях на Северном Урале. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Публиковать стихи начал в 1992 г.: в «Российской газете», в журналах «Уральский следопыт», «Звезда», «Урал», «Знамя», «Арион», альманахе «Urbi». Участвовал в международном фестивале поэтов в Нидерландах. Борис Рыжий - лауреат литературных премий «Антибукер» (номинация «Незнакомка»), «Северная Пальмира» (посмертно). Самовольно ушёл из жизни в 2001 году.

А общее между ними то, что пишут они о «собачьей жизни» русских поэтов. Пишут со знанием дела. И неважно, кто они в мирском понимании - ночные сторожа каких-то гаражей или лауреаты престижных международных премий.

Хочу добавить несколько слов о Владимире Щадрине. Я познакомился с ним в 1981 году на семинаре. Когда я угодил тубдиспансер, Володя каждую неделю приносил мне просфору и святую воду. А когда меня сняли с учёта, посоветовал заказать водосвятный молебен в благодарность Богу за исцеление. Мы приехали с ним в Лефортово ранним декабрьским утром на 7-ми часовую службу. Владимир исповедался и причастился, а я непрерывно выходил из храма покурить, дожидаясь молебна. Служба показалась мне бесконечно долгой и совершенно непонятной. Я ведь в первый раз посетил Литургию с тех пор, когда меня крестили в пятилетнем возрасте в 1958 году. После молебна, Володя, как старший брат, поглаживал меня по голове и приговаривал: « Хорошо, Серёженька, что ты так сделал, молодец». Доброту его забыть невозможно.

Владимир Щадрин никогда не позволял себе в своих стихах призывать читателей ходить в церковь, рассказывать, как там хорошо, вообще говорить о Христе и его Учении. Он писал о птичках, собаках, бабочках и особенно часто о цветах, которые жили у него какой-то особенной религиозной жизнью. Нам Вова казался очень странным, почти юродивым. И я с радостью замечаю, как год от года растёт интерес к его странным и необыкновенным стихам. Люди чувствуют, ка глубока его вера, им не нужно высокопарных дидактических слов, им нужна живая любовь, преизливающаяся из каждого его слова о жучках, червячках, музыкантах, женщинах и конечно цветах.

Недавно в воскресение в нашем храме протоиерей Леонид Ролдугин

неожиданно завершил свою проповедь несколькими строками Николая Гумилева, и у многих на глазах навернулись слёзы. Значит, нужна нашему народу и нашей Церкви художественная русская поэзия, ведущая нас к уразумению великих православных поэтов: Царя Давида, Царя Соломона, Пророка Исайи, Пророка Иеремии, Апостола Павла, Апостола Петра, Апостола Иоанна и других Евангелистов, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, Андрея Критского и всех святых, слова которых мы слышим в течение годового Богослужебного круга.

Прошли лихие 90-ые и война идей в поэзии стала заканчиваться. «Наша» Анна Саед-Шах вместе с Евгением Бунимовичем стали вести совместную рубрику об искусстве в «Новой газете», Андрей Волос стал лауреатом Государственной премии по литературе, многие уехали за границу, многие перестали писать стихи, кое-кто безвременно ушёл из жизни. Трагическая смерть Нины Искренко в 1995 фактически положила конец работе клуба «Поэзия».

Существовало и существует большое количество городов и весей, помимо Москвы, где происходит активная поэтическая жизнь. Не могу не упомянуть об интереснейшем поэте наших дней - Светлане Сырневой (г. Киров):

Прописи
Д. П. Ильину

Помню, осень стоит неминучая,

восемь лет мне, и за руку - мама:

«Наша Родина - самая лучшая

и богатая самая».

 

В пеших далях - деревья корявые,

дождь то в щеку, то в спину.

И в мои сапожонки дырявые

заливается глина.

 

Образ детства навеки -

как мы входим в село на болоте.

Вот и церковь с разрушенным верхом,

вся в грачином помете.

 

Лавка низкая керосинная

на минуту укроет от ветра.

«Наша Родина самая сильная,

наша Родина - самая светлая».

 

Нас возьмет грузовик попутный,

по дороге ползущий юзом,

и опустится небо мутное

к нам в дощатый гремучий кузов.

 

И споет во все хилые ребра

октябрятский мой класс бритолобый:

«Наша Родина самая вольная,

наша Родина - самая добрая».

 

Из чего я росла-прозревала,

что сквозь сон розовело?

Скажут: обворовала

безрассудная вера!

 

Ты горька, как осина,

но превыше и лести, и срама -

моя Родина, самая сильная

и богатая самая.

Но вернёмся ещё раз в Москву конца 70-ых годов. В то время, в период разочарования в своих стихах и первой любви, я всё чаще и чаще проводил время с третьим моим любимым другом - Михаилом Кирилловым-Угрюмовым. Михаил в то время не был женат, а я по известным уже читателю причинам тоже не торопился после работы домой. Практически каждый вечер мы встречались в Центре Москвы, и Михаил вёл меня какими-то проходными дворами к удивительным московским особнякам, рассказывал их судьбу и судьбы их жителей, многих из которых он знал лично. Иногда мы заходили к ним в гости, пили чай из чудесной посуды, любовались старинной мебелью и всем бытом и людьми, постепенно уходящей старомосковской жизни. Заинтересованному читателю настоятельно рекомендую найти и прочитать книгу Михаила Кириллова-Угрюмого «Красный суп», которая выйдет в свет в конце текущего 2016 года. Но главным событием нашей с Мишей жизни того времени было участие в семинаре по подготовке к сдаче кандидатского минимума по философии. Семинаром руководила незабываемая Нелли Мотрошилова. Мы изучали не только мысли великих Древних Греков. Весь наш семинар неожиданно для себя узнавал и спорил о трудах Лосева, Аверинцева, Флоренского, Бахтина, Лосского, Бердяева, Ортеги-и-Гассета и даже Маркузе. Особенно долго и тщательно мы с Мишей изучали два труда: книгу Томаса Куна «Структура научных революций» и книгу Пьера Тейяра де Шардена «Феномен человека». В результате мы пришли к выводу, что по настоящему наукой могут заниматься только верящее (может быть подсознательно) в существование Бога люди, и что наука и религия неразделимы. Наша дружба продолжается уже без малого 40 лет. Я уже не представляю своей жизни без троицы любимых друзей - Александра Соколова, о. Александра Шумского и Михаила Кириллова-Угрюмова.

А дома продолжались скандалы, начался размен родительской квартиры, возникло подозрение, что я болен туберкулёзом, началось десятимесячное пребывание в стационаре в одной палате с молодыми уголовниками, отпущенными на волю по болезни. Я их не боялся, конечно, не по причине особой смелости, а из-за полного равнодушия к жизни. Они это чувствовали и особо меня не доставали, а когда с работы мне стали приносить огромные рулоны-распечатки с большой ЭВМ, и я стал чертить на ватманских листах какие-то диковинные графики, даже, по-своему, зауважали. Именно тогда, в тубдиспансере, при изучении распечаток и графиков мне пришла в голову мысль о возможности моделирования процессов ранжирования документов в информационно-поисковых системах (сейчас их называют интернет-поисковиками) с помощью математического аппарата статистической физики. Эта мысль, а также опровержение врачами неприятного диагноза, снова вернули меня к жизни. Уже гораздо позже, в году этак 1998, когда острые воспоминания наконец-то переварились, внезапно родилось стихотворение.

Новый год

А где-то в Битце или в Икше

Ребята прочитают Ницше

И заведут свой мотоцикл,

И западный, четырехтактный,

Их повезет на бой контактный...

 

От новогодних фейерверков

Опять всю ночь болит душа,

Чечнёю душу исковеркав,

От хулиганского ножа

Дойти до взрывов на погостах,

Быть может, и не так уж просто,

Но помогает анаша.

 

Щенки, кого вы убивали

В том неотесанном подвале,

В себе не разглядев врага.

И все решила кочерга...

 

Который раз в тюрьме забитой

Ты достаешь молитвослов,

Ты, даже матерью забытый,

Добрался до своих основ.

А в тех основах - доброта,

Но тяжелее всякой пытки

Твои последние попытки

Доподтянуться до креста.


В прошлое воскресенье сидели с моим отчимом на лавочке, и он вдруг начал читать:

«Опять под палубой кают

Басы турбинные поют.

Мы с якоря готовы сняться

И выйти в море без огней...

Опять в тиши московских дней

Мне битвы северные снятся...»

А читает стихи он мастерски, как, впрочем, многие люди его поколения в отличие от современных обученных артистов. На телеканале СПАС задумали хороший, как теперь говорят, проект: молодые актёры читают русскую классику. Но слушать невозможно. От избытка «сахара» тошнит.

Отчим читал медленно, смакуя каждое слово. «Кто это? Чьи стихи?» - открыл я рот. «Да уж не припомню, у нас в Новосибирском институте инженеров водного транспорта ходили они тогда по рукам, все переписывали, девушкам читали...». Хорош иногда интернет, когда знаешь точно, что хочешь найти. Сегодня я захотел и нашёл. Эти стихи написал Николай Панов, как оказалось, мой земляк по материнской линии. Родился в Козельске. Писал в основном прозу - рассказы, повести. Родился в 1903 году, а в 60-х стал кумиром инженеров водного транспорта. Вот так да!

Стало накрапывать. Пошли к подъезду. Отчим остановился передохнуть: «Ты знаешь, я вот думаю - в Италии каждый второй мужчина - хороший тенор. Немного подучить и любой оперный театр возьмёт, а у нас в России - каждый второй в душе хороший поэт, так мне чего-то подумалось...».

Пришли домой. Пьем чай, а тут отчим начинает вспоминать подробности о пребывании в больнице. Там он лежал двумя неделями раньше. И, главное, не о болезнях говорит, а о людях, и опять о стихах: «Был там, в палате один грек, наш русский грек, правда, сейчас уже, конечно, с двойным гражданством. Вроде был он, в своё время, помощником оператора у самого Андрея Тарковского. И непрерывно об этом рассказывал. Какой, мол, поразительный человек Андрей Арсеньевич. А я ему возьми и скажи, что отец Андрея Арсений погениальнее будет. Грек как будто жабу проглотил. Лицо, а особенно глаза его, выражали одновременно крайнее удивление, ненависть и даже восторг. «А Вы откуда знаете?» - еле проговорил он: «Может Вы и стихи его знаете?» - «Знаю и даже могу почитать». Тут я не выдержал и возвысил голос: «На предпоследнюю войну, бок о бок с новыми друзьями»... Подожди, - сказал отчим и начал читать сам, как в больнице.

Арсений Тарковский

Близость войны

Кто может умереть - умрет,

Кто выживет - бессмертен будет,

Пойдет греметь из рода в род,

Его и правнук не осудит.

На предпоследнюю войну

Бок о бок с новыми друзьями

Пойдем в чужую сторону.

Да будет память близких с нами!

Счастливец, кто переживет

Друзей и подвиг свой военный,

Залечит раны и пойдет

В последний бой со всей Вселенной.

И слава будет не слова,

А свет для всех, но только проще,

А эта жизнь - плакун-трава

Пред той широкошумной рощей.
«Написано, между прочим, в 1940-ом году», - сказал отчим.

Как красивы, бывают вдохновенные лица стариков. Недавно увидел последний фотопортрет Бориса Шергина и прослезился от радости. Безногий, слепой инвалид Гражданской войны, а какая девяностолетняя мощь.

По дальнейшим рассказам отчима я узнал, что грек погрустнел, понял, кажется, что простые, а не элитарные русские тоже что-то из себя представляют и умолк.

Дорогой читатель, не поленись, возьми из интернета тексты самых прославленных наших и зарубежных рокпоппанкшансонбардпоэтов и сравни с вышеприведенным творением мастера. Суду, даже самому благодушному, станет всё ясно.

О роли поэзии во время войны полнее и доказательнее других написал всё тот же Вадим Валерьянович Кожинов. В книге «Великая война России» он пишет: «Когда гремит оружие, музы молчат», - это восходящее к Древнему Риму изречение ни в коей мере не относится к нашей Отечественной войне. Даже самый скептический исследователь бытия страны в 1941-1945 годах неизбежно придет к выводу, что его насквозь пронизывала поэзия, - правда, в наибольшей степени в ее музыкальном, песенном воплощении, которое усиливает, и очень значительно, воздействие стихотворной речи на уши людей, и словно придает ей крылья, несущие ее по всей стране.» Как бы предваряя события, которые наступят в 90-е годы Кожинов пишет: «Впрочем, не только песни, но и сами по себе стихи подчас обретали тогда широчайшую, поистине всенародную известность, как, например, главы «Василия Теркина» или симоновское «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...»«. Но уже в годы Великой Отечественной Войны значение песенного, музыкального начала всё больше доминировало, и чистая поэзия отходила на второй план. После войны положение с каждым годом усугублялось. Русские всё чаше стали напевать сначала французские, потом итальянские, а к концу 70-х исключительно англосаксонские песни, слова которых, за редким исключением, не имели уже никакого значения. Так, сначала без единого выстрела, мы проиграли «холодную войну», материальные и человеческие потери в которой были ничуть не меньше, чем в войне «горячей», а последствия длятся до сих пор и конца им не видно. Я бы дерзнул оценить наше поражение 90-х как 50 000 000 : 1. И это одно очко в нашу пользу принёс Владимир Семёнович Высоцкий. Вот так пренебрежительное отношение к поэтам и поэзии в нашей стране привело к национальной катастрофе.

Однако нас всегда выручала при отступлениях и поражениях тупая самонадеянность Запада на свою неизвестно кем данную исключительность. Запад уже сейчас поёт и играет незнамо что. Мумифицированные ролинги уже допевают свои энергичные песни. Последнюю войну мы должны выиграть стихами, причём только сердечным и выразительным, проникновенным и мастерским чтением стихов, исполняемом на радио, по телевидению и в интернете, в крайнем случае, используя старый русский жанр мелодекламации. Возможности для этого у нас ещё есть.

Сентябрь-октябрь 2016 года, г. Москва