Очень важный человек

Каравайчук для людей моего поколения, особенно питерцев,
и для меня – очень важный человек.

Во-первых, даже в дремучие времена, когда «академическая» затхлая система держала в руках все и вся, он был живым примером того, как можно игнорировать любые социальные обстоятельства. Придешь, бывало, в уныние и тут встретишь его на Васильевском, и эта его походка с размахиванием рук, свитер, берет, очки – все отзывалось в сердце радостью и, как ни странно, дисциплинировало, что ли. Стыдно было унывать на его фоне. Многочисленные анекдоты о его жизни, передававшиеся из уст в уста, практически все повествовали о его кристальном, основанном на глубоком ощущении собственной свободы безразличии к иерархиям и условностям: музыка как таковая всегда была для него важнее всего. Даже физический его облик говорил о максимальном претворении духовного в телесное – половина моих соратников по музыке из моей питерской юности давно перекочевала в иной мир, а Каравайчук не менялся внешне десятилетиями и играл одинаково десятилетиями.
Во-вторых, что он был такое в смысле «профессии», «жанра»? Если занотировать его импровизацию и предложить сыграть даже очень хорошему пианисту, ничего не получится. Материал, которым он пользовался, – это тезаурус европейской музыки, усвоенный им еще в молодости и освоенный как свое личное пространство. Плюс – тактика превращения любой «ошибки» в элемент ткани. Но сквозь этот как бы слабый материал всегда сияла эта самая его «нота», о которой он часто говорил в последние годы. И тут дело не в туше, вообще не в пианизме как таковом – дело в мощи внутреннего ядерного взрыва, который тем удивительнее сияет наружу, чем зауряднее то, через что прорываются лучи.
Моя любимая его запись – там, где он просто играет медленные сходящиеся и расходящиеся гаммы. Это совершенно гениальная музыка, и «работает» в ней именно эффект сочетания внутреннего сияния с внешней нарочито небрежной простотой. Каким образом внутри этого человека зародилось и выросло это сияние – и загадка, и урок лично для меня. «Святость» – слово, которое просится тут на язык, но не хочется его употреблять, потому что оно как бы отделяет, как бы говорит: «Это недостижимо для нас». Хочется верить, что и для нас достижимо и что он для нас не только икона, но и учитель.
 фото Стас Левшин
http://rigaslaiks.lv/ru/statja/russian



 Да, что такое музыка?

Музыка – это то, что ниже тебя и никогда не будет тобой, как бы она ни старалась. Но она пыжится, и вовсю. И вот эта напыженность, псевдосостояние музыкальности на Земле принимается за музыку. На самом деле это не музыка, а музыка – только то, что делают сами ангелы и более, или случай. А то, что уже человек (и даже когда он спрашивает, что это такое), он не может ни сделать, ни спросить. Самое трагичное, что человек даже права спрашивать не имеет. И если он чувствует, что он не имеет права спрашивать, то он в какой-то мере достоин жить на Земле. А если у него такое вот право есть – чувство, что он может, – не на Земле, а там, оттуда, может, то вот такая, такая, такая штука.