Алюминиевый сад. Глава 1. Веранда
На огромной веранде, построенной из спутано-волокнистых амфиболов тремолит-актинолитового ряда с характерной структурой глыб Каменной Гряды, сидела семья гладышей. Белые колоннады удерживали на плечах зеленую рифленую крышу. В бархатистый звон цикад вплетались сверчковые трели. На пруду пела жаба.
— Анварес, ты почему не собираешься на демонстрацию? — плоское фиолетовое тельце бабушки Мирдзы, покрылось красными точками. Дряблые подкрылки, словно носовые платки, болтались за спинкой стула. Два огромных красных глаза смотрели друг на друга.
— У меня нога болит,— хоботок внука оторвался от брюшка и нервно елозил по скатерти. Две пары рук держали наготове несколько тарелок с яствами.
— Зачем ты обманываешь себя? — старушка потянулась за жареным раком.— Ты же безногий! Что бы сказал дед, если бы узнал, что ты не пойдешь на праздник? — Мирдза посмотрела на портрет мужа и прослезилась.
Со стены улыбался клоп в красной папахе.
— Как щас помню,— нервно шевеля лапками, старуха указала на дырявый ковер,— здесь передо мной стоял Янис родненький.
— Янис? — у внучка что-то хрустнуло в ротовой полости.— Ты же говорила Пенис!
У бабушки ожили подкрылки, кожа на брюшке расправилась:
— Щас уже не упомнишь, то ли Янис у стола стоял, то ли пенис у Яниса?
— Это что же получается,— вмешалась в разговор Ильза,— у нас два дедушки?
Пробежав несколько раз по глазницам, бабушкины зрачки, с удивлением глянули сначала на прислугу, старого кузнечика с огромными седыми бакенбардами, затем сфокусировались на внученьке:
— Ты почему не в школе?
— Здрасьте, приехали,— взяв у кузнеца противень с хрустящими мальками, Ильза положила на тарелку несколько шпрот,— я второй год за столом безвылазно сижу, неужели не заметно?
— Так ты у нас второгодница? — бабуля положила радом с тарелкой вставную челюсть и прошепелявила.— А потему?
— Потему, потему? — передразнила Ильза,— потому что там преподают на гладышском языке.
Мать Ильзы и Анвареса впорхнула на веранду в белой тунике. Стройная, пахнущая дорогими духами, с модным ридикюлем на брюшке, Лаума легко приземлилась рядом с сыном. На облегающем платье виднелись темные подтеки. Измазанный губной помадой хоботок дрожал. Кое-где на щупальцах сталактитами торчал отслоившийся лак.
— Степан,— она жестом поманила слугу.— Налей-ка мне, любезный, крови.
— Тепленькой?— тряхнув бакенбардами, спросил пожилой кузнечик.
— Крови, ей! — взбунтовалась старуха,— а ты её насосала?
— Бросьте, маменька,— заплывшие тушью глаза метали молнии.— Не при детях!
Хитиновый скелет Лаумы пощелкивал. Наэлектризованная ткань липла к телу.
На тонких пружинистых ножках Степан нес к столу связанную зеленую муху. Клопы жадным взглядом буравили насекомое.
— Кошерная? — вспомнив загадочное слово, поинтересовался Анварес?
— Нет,— в один миг, откусив голову цокотухе, Степан положил обезглавленную тушку перед Лаумой.— Muscidai sortirius.
— Навозная, што ли? — Анварес выковыривал что-то из хоботка.
— Жри молча,— счастливая мать, закатив глаза, тоненькой струйкой втягивала в брюшко чужую жизнь.
Связанная жужжалка дрогнула, приняв на себя удар четырех жал. Бирюза на панцире поблекла. Связанные лапки, чувствуя край могилы, агонировали.
Какое-то время голова насекомого наблюдала за пищеварительным процессом кузнеца. Когда роговицы глаз растворились, челюсть, укусив напоследок стенку желудка, исчезла в анналах Вселенной.
Свидетельство о публикации №216102400583