Крутьков род глава 9

     Много в книгах про все написано, да по-разному про одно и то же, бывало,  в них сказано. Играл Петька во дворе Трофима Трофимовича, когда забрехала, забегала Метла, на будку свою запрыгивала, цепью звеня. Нагрянули к деду гости нежданные: Митька Синюха, Никола Бородавка  да Илюха Безносый – кобыла ему в юности нос расплющила, гундосил с тех пор.
   – Здорово, Трохимыч!
   – Здорово, колы нэ шутите! – вышел дед до калитки, на собаку прикрикнул, – Метла, змолкны, бисова сила! –  на лавку присел.
   – З чем пожалувалы, гостёчки?
   – У колгоз запысывать прийшлы!
   – Слыхав, мы колгозы тэперь создаем, – подтягивая штаны, уточнил Бородавка.
  – Хто ж это мы, позвольте спросыть? – с улыбкой во взоре полюбопытствовал  дед.
   – Советска власть! Чи ты не слыхав? Чи ты протыв?! – загундел Илюха.
   – А добро свое ты вытдать тэперь должен! – подступил к нему Бородавка.
   – Отдають должныки, а я нэ занимав ни у кого, – спокойно ответил дед.
– Вон, Синюха з Безносым должны были мэне, та й забыли, наверное. Та и ты ж, Мыкола, тэж должен був мэне, помнится!
     И не давая им слова вставить, продолжил: – А з колгозом вашим вы опоздалы вжэ!
   – Як опоздалы? – опешили те.
   – Та я вже запысався в колгоз!
   – Який?
   – Як прозывается? – заморгал глазами Синюха.
   – «Червоно дышло»! Хотыть и вас прыму! Нэсыте до мэне свое добро, усе нэсыте до кучи! Я у том колгозе начальник, усе прыйму! Чи вы против Совэтской власти?! От пропишу я куда следувает про вас начальству, сукины дэти! В колгоз воны до мэне идти нэ хочут! З добром своим расставаться нэ жэлають! Я усе про вас пропышу! В колгоз воны ходыть нэ хотят!
   – Погоды! Погоды, Трохим Трохимовыч! Мы же ничого не зналы про твий колгоз! – оправдывались растерянные мужики.
   – Хо! Нэ зналы воны!..  Про свий зналы, а про мий нэт?! Давай, ходымо выдсэля! У нас, у каждого тэперь свий колгоз!..

     Взбаламуть реку чистую, озеро – сразу муть на поверхность поднимется.
Жди, пожди потом просветления, когда все осядет, уляжется, унесет все течение времени. Как ни назови ты явление, как ни назови ты кого, только суть его останется неизменной. Величай ты жука навозного, хоть конем строевым, хоть мерином, – не проскачешь на нем да и поля не вспашет. По плодам узнается дерево каждое. Только Бог сотворить мог из ничего мироздание целое и свободу выбора человеку дать. 
     От гордыни великой были все несчастья людские во все времена. А гордыня сродни безумию. Вот и пела, вторя безумцу, масса народная, что разрушит весь мир, что никто станет всем. Разгорелось из искры пламя адское, и запылала земля родная, да не синим огнем, а красным пламенем. Только кровью людской тот пожар погасить суждено, видно, было нам…
     Помнил Петька, подъехали к дому отцову телеги. Из одной дядьки спрыгнули, кто в шапке высокой, кто в кожаной кепке, кто с винтовкой, кто с пистолем, как у деда на картине его любимой  у всадника был. Помнит,  обнял его отец, подхватил на руки, подбросил к небу, словно хотел на крыло поставить птенца неразумного, от силка спасти. А потом подтолкнули отца винтовкой к телеге, мамка заплакала, а за ней младший братишка и сестры. Старший брат Ванька на хуторе был. И повезли Ивана Трофимовича в неизвестную вечность.  И не видели больше его никогда и ни Петька, и никто из родных его. И зарыт, похоронен не знают где убиенный Крутько Иван. Тридцать лет и три года было ему, как страдальцу извечному.
     А потом в хате у них разбросали все, один диктовал, другие в телеги грузили, а еще один записывал, слюнявя карандаш:
   – Полушубка тры, полушалка два…
   – А ось, що у вас у чугунках? – пытал мамку дядька с винтовкой.
   – Та чепуха! – отвечала за нее бабушка. – Скотыне наварыли усякого разного, покормить же ж трэба!
   – А скильки тут будэмо? – грозно спрашивал дядька.
   – Та нэ знаю, пуда два, навэрное, – отрешенно отвечала бабушка.
   – Пышы, Мытька: «Два пуда чепухы, изъято еще!»
     Кудахтали потревоженные куры, протяжно мычали уводимые быки и коровы. Поросята визжали, как резанные, всхрапывали лошади, видя незнакомых людей. Любопытные глазели, кто из окон, кто, собравшись на улице…
      Все вынесли из хаты, что смогли, и чугуны с «чепухой» тоже. А Синюха с Безносым полушубки на себя тут же надели. Январь наступил уже на дворе. Первое число было. Вот и получили все Крутько по число первое.
     А потом поехали дядьки  те на хутор отцов. Уён за вилы схватился, когда узнал, зачем гости пожаловали нежданные.
   – Ён трудом своим наживал здесь все! Ня дам вам у ён добро забярать!
У ён дятей сколько, мал мала меньше! Ён их кормить-поить должен! Ён же и вас кормил-поил! Уйди от греха подальше! Вилами заколю!
   – А ну, змолкны, кулацкий прихвостень! – оборвал Уёна Илюха Безносый. – Отойды в сторону, говорю, не то пулей ужалю!
   – И рука у ён поднимиться в человека живого стрялять?! – возвышая голос, неизвестно у кого успел спросить Уён.
   – А то нет?!
Раздался выстрел, и Уён упал, распластав руки, как большая убитая птица.