Свято место. Глава 12

Телега оказалась вся в ржавчине, каких-то ржавых царапинах, но при этом крепкая и кажется не тяжелая.
– Олежкина телега-то. Железо возили с Генком. Все станы, все бригады уж особирали. «Семьдесят лет копили железо, долго возить можно», Олежка-то говорит, – Сабанов застилал телегу старыми половиками, Аня ему помогала.

Потом укладывали «оборудование», как назвал поклажу археологов Василий Григорьевич, на плоскую поверхность воза. Усаживались сами. Оказалось, что сидеть нужно на краю телеги, свесив ноги, никаких скамеек или еще чего-то подобного и не предполагалось. Перминов пытался возражать, но его никто не поддержал.
Тронулись почти в полдень. Лошадка вышагивала неторопливо и важно, телега мерно поскрипывала. Простор за деревней безмолвствовал.

– Что молчите-то? Раньше, как в поле ехали, всё песни пели, радио-то, как нынче в машинах, не было, вот и веселили сами себя, – рассказывал Сабанов.
– Ну, вот вы начните, а мы, может быть, подхватим, – предложил Семен.
– Вы тех песен не знаете, я и то уж не все застал. Каждый раз как в поле баб вез, какую-нибудь новую пели. Вот сколько их знали-то. Мне одна запомнилась, не долгая, и не такая уж красивая, а только вся мудрость в ней, петь ее надо на несколько голосов. Вы слов не знаете, а у меня и единого голоса нету. Так, для общего развития вам на память перескажу, может, где и пригодится:

«… Та злосчастная девчонка коя любит моряка
Моряк уедет в сине море, ты останешься одна.
А та счастливая девчонка, коя любит мужика.
Мужик уедет в чисто поле, будет пашенку пахать.
Пашню спашет, иль не спашет, к вечеру идет домой
Как он вечером приходит, так ложится спать с тобой…»

– Вот, примерно так, а впроголось-то надолго затягивалось, да и начало я уж забыл, – закончил Сабанов.
– Интересно, – задумалась Аня, – вот значит как? А Сюткин поет про то, что любить надо отважных летчиков и моряков…
– Тут, вся соль, вся, правда. Везде любимый уедет, улетит, уплывет. А тут, спашет, иль не спашет, все одно воротится. К семье, домой. Другая философия, – рассуждал Сабанов.
– Типично мещанская точка зрения, – вставил остроумно, как ему показалось, Перминов.
– А только все равно, пассионариев больше любят, – поддержал разговор Семен, – Гумилев обосновал. От них детей хотят, мучаются потом, воспитывают в одиночку, проклинают его. Детям врут, мол, погиб. А он, может, и правда где-нибудь погиб. Плохие они семьянины – пассионарии-то.
– Определенно правильная идея, – продолжала рассуждать Аня, – конечно, любить моряка интереснее, только не долго. Потом можно вспоминать всю жизнь, а жить надо с мужиком. Он и накормит, и оденет, и за ним, как за каменной стеной...
– А тот как вернется, к нему можно сбегать, молодость вспомнить, – поддел ее Семен.
– Да ну тебя… – фыркнула Аня.
– И про моряков есть песни, только там все несчастная любовь, а тут вот про счастье. Она, пожалуй, одна такая, – Сабанов слегка подгонял лошадку, – ну, шевелись!

– Вот, дожили, три лошади на всю деревню, – перешел он на, кажется, давно привычное ворчание, – раньше, хоть трактора были, а тут уж чуть не двадцать лет, не одного нового. Вон Олежка, себе два колхозных выкупил, отрепетировал, как он говорит, да и стоят у него сейчас. А в колхозе, да не в колхозе, в ООО, полтора алкоголика, не могут никак пособиться с техникой-то, все лето прошарашились. Какой уж там урожай, десять процентов только от старого-то засеяли, и то не могли без Олежкиного трактора убрать...

Начался негустой прозрачно-золотистый березняк. С берез медленно и уныло валились листья, колеса шуршали по ним, нарушая прохладную тишину леса. Телега кренилась и переваливалась, переезжая какие-то лужи и ямы. Высоко летели брызги, ноги пришлось поджимать.

– Вот ведь хорошая дорожка раньше была… Тут уклон, вода надолго не держалась, скатывалась, а сейчас, всю испохабили, дрова принялись рубить, да на «Кировцах» вывозят в любую погоду… – опять ворчал Сабанов, – если вся дорога такая, долго проедем.
– А далеко еще? Мы где сейчас? – Перминов раскрыл планшет с картой.
– Вот я – старый пень. У меня же есть карта-то. У агрономов всегда карты были. И севооборот на них рисовали, и так, чтобы ориентироваться. Там, все нарисовано, все названия подписаны. Забыл вам показать-то, ну ничего потом как-нибудь скопируете. Нынче с копиями-то проще. А я чуть не месяц перерисовывал. А по вашей карте-то я, пожалуй, и не определю. Так, давай посмотрю, – Сабанов взял планшет, Семен и Перминов подвинулись ближе к нему.
– Вот тут, значит, Сарайкино. Так… это Больша дорога. Мы, должно быть, по этой едем. А надо нам вот сюда, к этому болоту, – он водил пальцем по карте, совсем отпустив вожжи.

Лошадь упрямо шагала, видя перед собой дорогу, темп шагов, казалось, и не изменился.

– Ого, далековато… – Перминов взял планшет, – вот смотри, Семен. Это мы только к вечеру и доползем.
– Ну, а я, что Николаю Степановичу говорил… Летом надо было. И дороги получше, и день подольше. Да и от этого его раскопа поближе. Только там, конечно, без дороги, по лесу, пешком пришлось бы идти...

Лес скоро кончился, открылась одичавшая степь с перепутанными лохмотьями разносортного бурьяна, дорога вилась по краю этого заросшего поля, исчезая за плотной стеной перезревших сорняков. Сабанов направлял лошадь прямо по хрустко шуршащему дурностою.

– Вот, тут самое большое поле было. Да удобное, не лесочка, не овражка. Все ровненько, да гладенько. Нет, с этой демократией, уж, сколько лет не сеют. С самых ельцинских пор: «Фермеры, нас выручат». Ну и где они? Кого выручили? – не унимался Сабанов.

– Может, расскажете, об этом месте, куда едем-то? – тихонько предложила Аня.
– Правда, расскажите, – поддержал ее Семен.
– Дорога-то долгая, что бы и не рассказать. История-то тоже не коротенькая, – согласился Сабанов, – мне ведь тоже не все и не сразу открылось. И вам все-то сразу ни к чему.

– Начну с того, что место необычное, разговаривали как-то с Николаем-то Степановичем, по всем признакам, должно быть, люди такие места не пропускали и, наверно, его давно приметили. Оборонить не трудно. Вода есть. На усторонье. Ну а уж по легендам, так выходит, что там жили еще до основания наших деревень. Их ведь одну за другой в семнадцатом веке основывали. Линию тут создавали от киргизов, да кайсаков, да калмыки еще в ту пору тут проходили.

– Ну, это все утверждения спорные, – перебил Перминов.
– Как прочитал, так и говорю. Тоже ведь историки написали. Все у вас, у историков, так. Нынче говорим белое, через год – черное. И все про одно и то же. Не простая наука у вас, – сердито ответил Сабанов.
– Сашка, помолчи, – шепнул Перминову Семен.
– Да не выношу я, когда вот так запросто оперируют непроверенными данными, – шипел в ответ Перминов.

– Так, о чем это я говорил-то? – после долгой паузы вспоминал Сабанов.
– Вы нам рассказывали, что в Святом месте люди еще до основания деревень жили, – напомнила Аня.
– Точно, жили... Ямы там сплошь. Наверно землянки были выкопаны? Да и сказку местные старухи рассказывают про это место-то. Жил когда-то давным-давно с отцом и матерью парень один – Иван, никак женить его не могли. То он девкам не нравился, то девки ему.
– Парни, что ли нравились-то? – тихонько хохотнув, спросил Перминов.
– Да это нынче, мода такая пошла, и ведь говорят: «Это нормально, это природа такая». А все к одному и говорят, чтобы деток не рожали. Скорей повымирам, и все, не будет нас. А земля пустоту не терпит. Наползут всякие…
– Оккупация! – хохотнул Перминов.
– А чем не оккупация, – не унимался Сабанов, – когда свое, вон, развалилось, травой заросло, да за границу увезено. Народ мрет, а ихнее процветает.
– Чье, ихнее-то? – ожесточаясь, спросил Перминов.
– А я-то откудова знаю? Вот, сейчас за нас возьмутся, там и посмотрим, чье оно будет… – Сабанов тоже говорил с жаром.

– Василий Григорьевич, Вы же сказку обещали, – не выдержала Аня.
– Да, сказку, точно. Так, на чем я опять остановился-то? – помолчав, успокаиваясь, стал вспоминать Сабанов.
– Да Вы только начали, про Ивана… – подсказала Аня.
– Что ему девки не нравились, – опять подхватил Перминов.
– Ну, слушайте дальше, – продолжил Сабанов, не обращая внимания на Сашкино замечание, – только не с Ивана начать-то надо было…

Жили когда-то старик со старухой, оба старой веры. Ушли в лес, землянку там выкопали и жили себе тихонько. Ко всяким больным приходили лечить, к бабам, что разродиться не могли, скотину тоже лечили. Где они жили никто не знал. Как они про болезнь узнавали, тоже непонятно?.. Вот, один парень – Иванко и решил выследить их, да и пошел за ними, когда они сестру его лечить приходили. Друга хотел подговорить, вдвоем-то, не так страшно, да тот не согласился. Этот один и пошел.
На другой день хватились, а его все нету. А зима была, буранило шибко. Да и в деревне не в раз спряташся, семьи-то тогда все большие были, всегда все на виду, а тут, ну нигде нету. А друг-то и проговорился. Стали думать, что делать. Стариков и побаивались тоже… Ничо не придумали, где их искать никто не знает…
Так вот, а на третий день, они же, старики его ночью-то и привели. В окошко постучали. Отец Иванков вышел, а он стоит один уж, да как маленький ревет. Говорит, в Святом месте был, у стариков, что там хорошо, тепло да красиво. Хорошо его встретили, говорили тоже хорошо, только не запомнил ничего.

Стал этот Иван тосковать, все ходил в лес искал место-то Святое, да никак найти не мог.

А старики, с того разу, в деревню больше не приходили. Худо стало без лекарей, скоро стали в город ездить, да по старому травами лечить, растерялись, сперва, конечно, да ничо, как все жить стали, привыкли. Ивана часто поругивали, а он все ходит себе по лесам. Доходил, что не пришел вовсе. Толи Свято место нашел, толи волки задрали, толи заблудился да замерз?

– Ничего себе? – искренне удивилась Аня.
– Вот опять наука должна развеять красивый миф, замечательную легенду. Ну, вот почему людям так необходимо, чтобы все чудеса объяснили, по косточкам разобрали, по полочкам разложили, – «включил лектора» Перминов.
– А вы и не раскладывайте, вы исследуйте, да и объявите все фантазией местного старого краеведа, я ведь этого и добиваюсь. Что, мол, поступил сигнал, отреагировали, только нету там ничего… – опять стал уговаривать Сабанов.
– Так, тогда зачем Вы нам вообще его показать решили, это ваше Святое место, рассказали зачем? – спросил Семен.
– А вот посмотрю на ваше поведение и потом, может быть, объясню, – после очередной паузы, глядя вперед поверх высокого сеющего пух бурьяна, ответил Сабанов, – они, все равно приедут, Бутаковский зря суетиться не будет. А уж если Бутаковский зашевелился, точно, дело пошло. Он и по службе так подвигался, как почуял сквознячок от начальства, так и нос по-ветру, и все, смотришь, а его уж опять куда-то вынесло. И ему хорошо, и начальству, рапортовать. В деревенской школе он недолго задержался, перевели в районо, не знаю кем, потом замом стал. А в перестройку, вроде и заведующего предлагали, он отказался, все в область рвался, да что-то не складывалось. А потом и вовсе в Германию уехал. У него мама там где-то в войну страдала, толи в лагере, толи на каких-то работах. Вроде, как, довольствие таким потомкам там назначают, как компенсацию за притеснения их родителей. Вот он и отчалил.

Ехали вдоль дремучего осинового леса. Осины шумели и обильно сорили оранжевой листвой. Под колесами хрустел и трещал поваленный бурьян, какая-то дикая смесь разных сорных трав. Местами, по плотному ковру конотопа или подорожника, угадывалась некогда живая дорога.

– Вот тут чернозем-то золотой, – комментировал Сабанов, – лучший в районе раньше считался, а я так скажу – лучший в мире.
– Что, не верите? – Василий Григорьевич обернулся, чтобы встретиться взглядом с седоками, – агрономия-то, ведь тоже наука, причем точная, в ней раздел есть – почвоведение. Так вот в почве-то масса компонентов. Вы, поди, думаете там только черепки, да отщепы? Нет, там всего полно, и микроэлементы всякие и соли и структура разная может быть. Вот, если все качества сложить, и выходит, что зауральский чернозем лучший в мире, а этот один из лучших зауральских. Так что, если уж не самый лучший, то где-то рядом, точно.
– А почему зарос-то? – укоризненно произнес Перминов, с неприязнью оглядев бескрайнее пространство запустения, – а хотя по всей России так. Споили мужика, и все, землю забросили.
– У нас, кто с головушкой, так в город подались или на север вахтовым методом нефть да газ для Родины добывать, чтобы Родина-то, их продать могла. Москву-то кормить надо, там народ к сытости привык, а деревня она нынче и не нужна. Мясо вон, из Аргентины, видно, дешевле привезти, нахрена его ростить-то, сено косить, загоны строить... Сам в городе, в мясном магазине видел. Нашего нет, а ихним все холодильники завалены. И эти ноги-то куричьи – окорочка, и те из Америки. А ведь и надо-то было не много, машины подешевле продать, там льготы какие ни будь, зерно опять же закупать у своих. Нет, эти демократы лучше в Польше купят. Вон яблок наших в продаже-то не найдешь, а только у меня, их с одной яблони, сколько наснимать можно. Не уж не вырастить, сколько их селекционеры-то вывели, всяких? Правильно Олежка сказал: «не демократы, а дерьмократы»…