Уроборос

Тот факт, что от тебя все зависит, ни в коей мере нельзя воспринимать как обязанность. К этому следует относиться исключительно, как к какому-то празднеству, словно ты на тихом часу, а воспитательница вышла за дверь.
В принципе, мысль достаточно неплохая, и нужно постараться ее не забыть. Давно надо бы было завести привычку записывать подобное. Все равно в итоге забуду.
Принтер все выдает и выдает копии. Одинаковые листы все лезут и лезут. Достаточно поэтично, нет? Интересно, а что будет, если я сейчас подойду с этими бумагами к Карлу и начну: «Карл, смотри как это поэтично. Тысячи одинаковых, абсолютно идентичных листов. Они как дни твоей жизни. Единственная твоя функция – это ставить на каждом листе штамп с сегодняшним числом. В принципе, это единственное разнообразие, что мы можем внести на глухую белизну дней».
Естественно, я не излил это Карлу, молча передал ему стопку бумаг. Мужичок, с уже начинающими редеть, волосами достал откуда-то из-за стола синюю печать и начал переводить число и месяц на первое октября. В голове у меня сразу родился рассказ. Просто рассказ о человеке, о том же самом Карле, который ежедневно переводит число на печати. После он меняет месяц, год, а когда печать заканчивается, Карл, почувствовав отсутствие жизненных сил, умирает 31-го декабря.
Слишком просто.
Карл покорно ставит печать на каждом листе документа и даже не подозревает, какие мысли роятся в моей голове. А что до идеи, то она банальна и проста до безобразия. Хотя, с другой стороны, если правильно рассказать эту историю, то она станет очень даже недурной. В принципе, тоже самое верно для любой задумки.
Нет.
Идея должна иметь красивое лицо. И как бы мы не красили губы помадой, не подводили глаза, изначальное уродство будет скрыть невозможно. И если бы я писал рассказ о Карле, то вторым бы персонажем была его соседка по офису. Марта. И пусть ее зовут Маша, пусть эти двое страшненьких людей, даже с огромной натяжкой не подходят под образ носителей большой и чистой любви – идея бы на их фоне смотрелась еще более прекрасной.
Карл бы ждал ее после работы под проливным дождем, потирая замершие руки, сжимающие букет цветов. И вся бы она раскрывалась во фразе. Во фразе сравнения этих влюбленных со святыми древности. То есть, если раньше дабы соприкоснуться с божественным, святой годами сидел на хлебе и воде, не вылезая из черной пещеры и истязая себя бичами, пока отсутствие витаминов, яды, выделявшиеся при гниении кожи, и общее моральное напряжение не заставило бы его чувствовать себя по-особенному. Словно мученик соприкоснулся с чем-то божественным, чем-то святым, а главное невыразимым.
Точно те же ощущения испытывал бы Карл, ограничивая себя в пище, размышляя о Марте, изнывая и получая очередную болезнь, что доведет его, замерзая под дождем который час, и уже перестав ощущать какой-либо голод, и чувствуя лишь безграничную близость с чем-то святым и важным. Проблемы будут с концовкой. Концовка идеального рассказа должна пожирать начало. То есть, пусть будет то, как Карл в очередной раз поставил печать на бумагах и обнаружил Марту, устроившуюся, или, допустим, ее просто перевели в тот же отдел, где работает Карл. А в тот день когда они расстались, нет, пусть эта сука умрет. Так вот: в день, когда она умрет, он (Карл) точно так же спокойно и безэмоционально поставит штамп с очередной датой.
Черт. По-моему неплохо получилось. Надо бы это записать, только нет времени. А точнее, нет рядом ручки и бумаги. Точнее она есть, но кто-нибудь любопытный подойдет и начнет сопеть, смотреть, спрашивать: а что это у тебя такое? Ты что, пишешь? Ты что, дурак? Ты что, блаженный? И неизменно появится такая ухмылка вроде: «Он же все равно ничего не добьется, зачем даже начинает. И вообще глупость». Поэтому пусть пока поживет у меня в голове.
Но она не может. Она не может просто жить в голове. Несмотря на ежедневную работу. Несмотря на последнее, это не остановить. Иногда кажется, что все это ежедневное девятичасовое шоу с клоунадой, штампами, принтерами и черновиками превратит твое увлечение в ничто. Когда некогда медленно, но верно перетечет в никогда, но это палка о двух концах, или как там звучит это выражение. Это палка с двумя концами, фильм, начавшийся и закончившийся в том же помещении. Гадюка, укусившая свой же хвост. В это не только возможно погрузиться с головой, от этого невозможно отделаться. Идея, придя в голову, никогда больше не уйдет. Этому нельзя отдаться и от этого невозможно освободиться.
Идея привлекает как женщина и должна выглядеть подобно ей. Красота, а точнее облик, в котором идея раскрывается в наиболее прекрасном виде, полностью соответствует той одежде, в которой скрывается красота женщины. И чем меньше одежды на последней, тем более она прекрасна.
Идея, подобно женщине, может также полностью брать над тобой власть. Перебирая сотни одинаковых бумаг, вспоминаешь и тех и других, что в тот или иной период времени брали над тобой верх. Сейчас, когда я опускаю глаза в правый нижний угол экрана, надо мной властвует одна единственная.
Она пожирает меня и разлагает изнутри. И начинается она, как и все, со слов: «а что если».
Как то раз ко мне в голову пришла мысль о программе. Эта программа автоматически переносила бы вас с девяти часов утра на шесть вечера. Естественно только по будням. То есть конкретно ваше «Я» бодрствовало бы только в свободное время, в то время как «порабощенное Я» выполняло бы за вас исключительно трудовую функцию. Вы бы помнили это время, но фактически бы не переживали. Это я к тому, что я совершенно не представляю себя, что у меня было бы Мое Время. Я ощущаю себя именно тем «порабощенным Я», которое ежедневно обречено переживать лишь ту часть времени, которая отведена для работы. Я помню время, которое было потрачено мной в свободное время, но я не помню, чтобы этот выбор делал именно я. Эта неразрешенность, эта идея, эта мысль пожирает меня, она обволакивает меня своей огромной пастью и пытается поглотить целиком. Иногда это у нее удается.
Единство идеи и рассказа в том, что они должны укусить. Укусить можно только внезапно. Тот парень, который недавно пытался укусить задницу Ким Кардашьян, провалился в том, что это было слишком ожидаемо. Если бы он поджидал ее в кабинке женского туалета или, например, залетел бы в кабинет пластического хирурга, когда ее задница бы была на очередной пластической операции, то да. Он несомненно бы вкусил прелести этой дивы. Так и рассказ может по-настоящему цапануть свое начало исключительно своей неожиданностью. Тогда это будет действительно отличная вещь. Любое произведение искусства хорошо лишь тогда, когда оно может укусить самое себя.
Любое творчество должно быть похоже на эту змею, как ее – Уроборос.
Через разрушение и самопоглощение его должно воссоздать нечто неповторимое. Если подобного «пожирания» не происходит, я гнию. Я смотрю на эти сотни одинаковых листов, документов, печатей, и чувствую вонь. Я разлагаюсь и не могу проглотить эту отвратительную вонючую дрянь, я начинаю гнить. Эта гниль, вонь, экскременты повседневности строят огромную Вавилонскую башню дерьма. И когда она разрушится, будет невозможно пенять не только на мир вокруг, но и на самого себя. Мысли и идеи разобьются на тысячи неизвестных мне языков и наречий.
Я смотрю на Карла и думаю об этом огромном чудовище, об этом мерзком и ужасном Уроборосе. О его величии и его подлости. Эта змея подкладывает такую свинью, что нужно быть прожорливым как свинья, чтобы совершить этот кощунственный каннибализм. За сколько там свинья съедает человека?
Листы и документы проносятся передо мной, образуя причудливые круги и системы. Они оставляют за собой вопросы, что-то вроде: «А как она работает? Как поступать со всей этой мерзостью и гнилью? Проглатывать и пропускать через себя, оставляя что-то?». Иногда бывает счастьем, что есть время элементарно ставить перед собой такие вопросы. И вот ты уже не замечаешь, как тебе вручают новую пачку документов. Привычным движением берешь в руки что-то вроде печати, отмеряющей что-то там, прикидываешь в голове какое сегодня число, смотришь безразличным взглядом на текст и ставишь.
03.10.2016