Неизбежность. Глава 6. Образ твой, мучительный...

Глава 6.
О. Э. Мандельштам. "Образ твой, мучительный и зыбкий"


Аудиокнига на Ютубе https://youtu.be/qGzi9IA89P4


В конце 1980-х в русскую культуру вернулись имена Н. С. Гумилёва, М. И. Цветаевой, О. Э. Мандельштама. Казалось, что навсегда. Казалось, что преобразовывается одновременно и власть, и человек, а значит, общественная жизнь никогда не будет прежней – в диких завываниях о врагах народа, сговоре, гонке вооружений, с избиениями и арестами несогласных под всенародную, катастрофическую солидарность и повальный, беспамятный одобрямс. Собственно, из жизни и самосознания немногочисленного творческого сообщества имена и голоса поэтов никуда не ушли – ушли они из быта политической власти и культуры массмедиа. Взглянешь на экран, услышишь снисходительную речь и презрительные речовки новейших, а на деле архаичных служителей общины и хранителей таких же ценностей и понимаешь, каково это жить «под собою не чуя страны».
Погодки, поэты родились друг за другом: Ахматова – в 1889-м, Пастернак – в 1890-м, Мандельштам – в 91-м, Цветаева – в 92-м. 1893-й знаменует появление на свет Маяковского, 1895-й – Есенина, 97-й – Мариенгофа, 99-й – Набокова. Вклад любого из них в русскую культуру столь велик, что достаточно принадлежать одному из предложенных ими миров, чтобы быть русским, – не русскоязычным джигитом, опричником, пролетарием или нуворишем, парламентарием или «мундиром голубым», но именно русским по культуре своей, – тонким колоском русского поля. Значительность их труда – в создании высокой культуры видения, действия, мироощущения, пребывая внутри которой, мы находимся у себя дома, в какую часть света не забросила бы нас судьба. А это и есть родина, – даже если не материк, а всего-то остров, подаренный океаном. Вклад их велик ещё и потому, что делает второстепенным извечный русский вопрос о земле, которой, хоть и было немало, но всегда не доставало для труда и свободы: «Мы будем помнить и в летейской стуже, / Что десяти небес нам стоила земля».
Есть времена, когда войны за физическое пространство той земли, что «зовём так свободно своею», теряют смысл, ибо проиграно главное сражение – за свою речь, за своё Слово. Что это за люди, которые приживутся на этом конце земли, думающие матом или не думающие совсем, не важно: к нам они имеют отдалённое отношение. Что из того, что их матерный язык русский? – весь мир в известной части своей выражается по-русски. Это ещё не делает нас собратьями по языку и социальному быту. А другого языка они не знают, поскольку когда-то отступили, предали, забыли, оставили для чиновничьего произвола и бандитского грабежа дом бытия. Потому не отыскать могил Гумилёва, Цветаевой, Мандельштама… Потому миллион убитых подо Ржевом до сих пор не обрели покоя в своей земле, – «но ложимся в неё и становимся ею», – плата за физическое пространство велика, но она же ничтожна, когда земля есть, а язык и народ – в одних только книжках.
В этих книжках – Ахматова, Пастернак, Цветаева, Мандельштам – острова, на которых пока ещё есть жизнь: «любите существование вещи больше самой вещи и своё бытие больше самих себя» (О. Мандельштам).
Разбросанным ныне по островам разве не известно, что иначе нельзя?


Сумерки свободы

Прославим, братья, сумерки свободы, –
Великий сумеречный год.
В кипящие ночные воды
Опущен грузный лес тенёт.
Восходишь ты в глухие годы,
О солнце, судия, народ.

Прославим роковое бремя,
Которое в слезах народный вождь берёт.
Прославим власти сумрачное бремя,
Её невыносимый гнёт.
В ком сердце есть, тот должен слышать, время,
Как твой корабль ко дну идёт.

Мы в легионы боевые
Связали ласточек – и вот
Не видно солнца; вся стихия
Щебечет, движется, живёт;
Сквозь сети – сумерки густые –
Не видно солнца и земля плывёт.

Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,
Скрипучий поворот руля.
Земля плывёт. Мужайтесь, мужи.
Как плугом, океан деля,
Мы будем помнить и в летейской стуже,
Что десяти небес нам стоила земля.

Май 1918. Москва