Элегия

               

Чем дальше уходит время, тем острее боль. Тому, кто не испытал это, кто не пережил потерь, после которых в душе невосполнимая пус¬тота – тому это покажется невероятным, надуманным, быть может, даже показушным. Тому, кто никогда не знал, что такое истинно любовь, привязанность, духовное родство. Кто не знает, что счастье – это един¬ственно ощущение непринуждаемой, нерегламентированной общности, которая – великая редкость, ибо впереди нас идут инстинкты наши, а душа так часто плетется позади.
Мама... Пока она была жива и угасала понемножку, так же не¬слышно и не обременяя других, как и во всех других больших и малых своих жиз¬ненных коллизиях, мы все уже как будто подготовились к трагической развязке, и потом, когда она наступила, в нелепых хлопотах и заботах о похоронах, о поминках, каких-то первобытных днях поминовения и прочих вещах мы не очень могли сконцентрироваться на самой потере, на ужасе расставания не на время, не на расстояние, а навечно, навсегда. Без права какого-либо общения за исключением воспоминаний – единственной ниточки души, закороченной через них на самое себя.
На время немощный, больно изменившийся образ последних дней ее затмил память о том благородном, высоких кровей существе, которую и в восемьдесят лет никому не пришло бы в голову назвать старухой, ибо оставалась она всегда Женщиной, Матерью. Последним оплотом и пристанищем, неколебимой опорой и несомненным доброжелателем, единственно искренне заинтересованным слушателем и без грана зависти обожателем. Без сомнений и без страха, без упрека и без ожиданий, беспредельно и без оглядки. Тем, что дало тебе жизнь и не видит для себя иного предназначения, кроме как поддерживать эту жизнь всеми своими силами, помыслами, поступками и разговорами, покуда в самой теплится хоть капля живой жизни.
С годами, когда один за другим как-то естественно и безболезненно (что тужить о том, что никогда не было духовной ценностью!) отпадают друзья, любимые, родные, а остающимся все равно неведомо и никогда не будет ведомо, что такое “получить” через “отдать”, ты все острее ощущаешь округ ужасающую пустоту и отчаянное одиночество.
На пике своих успехов ты вдруг ловишь себя на мысли, что вот нет ее, и некому искренне, без каких-либо задних мыслей действительно возрадоваться твоему успеху, а не выгодам, которые он сулит.
Эта боль уже твоя навсегда. Народ говорит: только мать простит и забудет. Сестра простит, но не забудет, жена забудет, но не простит, дочь не простит и не забудет никогда.
Сможешь ли ты забыть обиды, которые, может, ненароком наносил ей? Сейчас, когда уже нет никакой возможности искупить перед ней свою великую вину, испросить прощения – нет, не то, она ведь давно без хитростей все простила и забыла – но сделать что-то не для блага ее уже, а для собственного успокоения, собственной души – сейчас это многократ сложнее. Невозможно это сейчас. И потому душа твоя ноет и сердце постоянно залито кровью.
Слезы... Они редко исходят соленой влагой из глаз твоих, но часто мокро от них и очень больно там, слева, где сердце...
Но есть, есть и какая-то сладостность от этой боли, она в ней самой, в неутихающей, что есть она, как символ, как подтверждение того, что было, того, что есть и что не исчезнет никогда, покуда было, есть и будет на свете святое чувство, что истинно зовется – Любовь!