Напамять внучке

«Напамять» внучке

Позвонила сестра, «жаль сжигать родительский архив, может разберешься», ей было тяжело после скоропостижной смерти отца ворошить прошлое. И вот среди вырезок из газет с кулинарными рецептами, протоколов «ветеранов сражавшихся на стороне антигитлеровской коалиции», почётных грамот и благодарственных писем, нахожу отдельный пакет со старыми открытками поздравлениями «к 1 Мая» и «7 ноября» от родных из Сибири и Украины, и обнаруживаю стопку пожелтевших фотографий сцепленных скрепкой. 
Первым лежало фото, хранящее какую то государственную тайну, на нём моя  молодая бабушкина Евдокия стоит в шинели с двумя рядами металлических пуговиц опираясь рукой на трибуну с какой то книгой, как Борис Николаевич клялся на конституции. Еле прочёл цифры "1925 Камень на Об...", дальше буквы выцвели.
«Напамять внучке», это уже моей маме написал мой прадед Матвей на общей семейной фотографии, где она пятилетним ребёнком сидит у него на коленях, а он с бородой «лопата по пояс» и в валенках, прижимает вторую десятилетнюю внучку. Это 1932-рой год, у него недавно умерла дочь и он забрал на воспитание двоих своих маленьких внучек.
А вот мама, уже «девушка с часами», это 1939 год - «на память тёте Прасковии».
На следующей фотографии сидит красивая девушка в пилотке с обрезанными косами, смотря немного отрешенно. На ней полевая военная гимнастерка с отложным воротничком и на оборотной стороне чёткая надпись «Напамять. западный фронт, город Тула помни своего друга и так дорогая прощай 09/IX-42 г.». Это мамина старшая сестра. Следом пристегнуто фото где она в форменном кителе - «на память любимой сестре, от сестры Марии. 19/ I -45. Вильно».
Моя «Крестная», а тогда ефрейтор 9 отдельного ремонтно - восстановительного батальона связи, разматывая  катушки с телефонными проводами вошла в Вильну в последних числах июня 1944 года. Позади остались Тула, Брянск и Смоленск, впереди штурм прусской крепости, отмеченный медалью «за взятие Кёнегсберга».
Вот фотографии отца в Берлине 1945-го возле зоопарка, с друзьями, «часовой КПП», в «белой кубанке». «Пап, а где у рейхстага» спрашивал, «да, как то одному было не пробился среди плотной стены генеральских плеч, съехавших со всех фронтов, армий и дивизий. Наше общее фото было у ротного».
Мамино послевоенное фото, более скромнее «фотографировались 23/III/46 в Каменском педагогическом училище».
        Бывали случаи услышать от "новых местных" мол понаехали, доказывает какой-нибудь  раскрасневшийся коллега, «да» отвечаю, «мои понаехали в этот бывший польский город в 1944 году, переданный СССР Литве в 1939, а когда твои ?» Мама приехавшая по распределению в Вильнюс вспоминала: "у нас в Камне на Оби до войны летом все ходили ботинках или туфлях, а зимой в валенках, а приехала в Вильнюс в 1946 и удивляюсь, что это за мешочники в деревянных башмаках по булыжникам вдруг стали «клацкать», ведь местные поляки клумпы не носили..."
         Разглаживаю фото «12/V-48 на память тете Лиде от племянницы Ларисы. Вильнюс, Заречье 7/2 кв 6а.», на ней моя двоюродная сестренка стоит на венском стуле, на шее у неё кружевное жабо, а руке попугай. Через четыре года, по этому адресу следует родится и мне, но фотографии об этом событии напомнят позже. 
«1948 год, ноябрь Вильнюс», мама выглядит немного испуганно в платье с черным фартуком, как на старорежимных гимназистках или гувернантках, но со следующей фотографии «в октябрьские дни 1949 г. ул. Басанавичус, работала в инспекции госстраха по Вильнюсскому уезду», смотрит совершенно изменившиеся женщина в черном пальто, с выглядывающим белым кружевным шарфиком и в широкополой шляпе.
В «холодное лето 1953 года», все наши улыбаются сидя в исподнем в реке Вилейке на Заречной, отец меня годовалого бережно держит на руках. Для меня "форма одежды" только панамка и вскоре семейных фотографий появится больше, но они ещё не пожелтели и это уже другая история, которую я когда нибудь назову  «На долгую память внучке Нике».