Сиреневый туман Глава 14

                Глава четырнадцатая

  Снова началась работа, скучная, канцелярская, одно лишь утешение оставалось – посещение библиотеки,
  где Маня могла доставать очень хорошие книги, и старичок-библиотекарь всегда для нее приготовлял
  что-нибудь замечательное, скажем, вызывавшую жаркие споры скандальную “Анну Каренину”, а потом любил
  поразмышлять о писательских бдениях. Но уж очень хотелось Мане поскорее начать учиться, хотя пока
  ничего и не получалось. Мечту свою девушка затаила в самом сердце и вынашивала день за днем…

  Прошел год, однажды появился в бухгалтерии видный господин, и Мане шепнули, что он сможет повлиять на ее отца.
  У девушки сделалось такое волнение, что в первые минуты встречи с визитером она рта не могла раскрыть,
  наконец решилась и спросила о фельдшерской школе. А потом все выложила ему: и о том, как отец настроен
  против поступления, и как хочет она заниматься, и что не знает, как теперь жить дальше…
  Он успокоил взволнованную до слез девицу и сказал, что через день даст ответ.
   
  Всем сердцем Маня почувствовала, что этот человек не остался равнодушным и ей поможет.
  Она была счастлива. Пришла домой веселая, купила сестричкам и братику гостинцев,
  а мамочку повела в немое кино. Смотрели “Суд”, – играл прекрасный артист Мозжухин, –
  а на обратном пути Маня поделилась с мамой своей радостью, сказала, что теперь, вероятно,
  сможет наконец учиться.

  И вот через день приходит тот самый господин и говорит, что все улажено, осталось только подать
  документы в фельдшерское училище. Манечка не помнила, как дошла домой...
  Радость окрыляла ее! Все казались славными, добрыми. А папочка – лучше всех!
  Он встретил дочку насупившись; очевидно, был недоволен визитером, но подтвердил, что теперь
  ничего не имеет против того, чтобы дочь отправилась учиться. Маня бросилась целовать отца, маму,
  сестер и Павлика. Боже, как же она была счастлива!
   
  Начались долгожданные хлопоты: Мария Мацкевич подала в канцелярию документы.
  До занятий оставалось два месяца. На работе абитуриентке полагался отпуск, и она решила провести
  это время в Киеве. Всей семьей провожали ее на вокзал в чудный летний день, 19-го июня.

  Поезд прибывал в Киев рано утром. И здесь настигла Маню страшная весть – объявили войну.
  Вокруг шум, беготня, никто не хотел развозить прибывших пассажиров, трамваи стояли. Она оказалась
  посреди клокочущей площади, где никому не было дела до худенькой барышни с дорожной корзиной…

  Вот наконец остановился один извозчик и коротко бросил: “Куда?” Маня сказала, что едет на Шулявку.
  “Садись, завезу, – кивнул он, – потому что я там живу. И не надо денег, ничего не надо.
  Иду на войну завтра, а дома остается жена и четверо ребятишек. Меня убьют, и вот горемычная
  моя жена будет бедствовать с детишками, пока их вырастит…”

  Он сидел в полуоборот и все говорил и говорил, а слезы лились из его голубых, будто выцветших глаз…
  Временами он выкрикивал: “Зачем война? Ну, зачем?..” Но кто ему мог на это ответить? По круглому
  бородатому лицу катились слезы, густые черные волосы из-под парусиновой кепки с козырьком падали
  на лоб… а в глазах стояла такая глубокая, вселенская печаль, что у Мани замирало от жалости сердце.

  Привез он барышню на Шулявку, денег брать не захотел, тогда сунула ему Маня в карман двухгривенный,
  достала из корзинки пирожков маминых, булочек и конфет – это, говорит, деткам вашим.
  Заплакал он, махнул рукой и поехал. А она смотрела вслед несчастному и тоже плакала
  от невыносимой жалости, видя согнувшуюся фигуру, содрогающуюся от горя.
  На повороте извозчик оглянулся, будто простился навсегда…

  Выбежала Лиза с мужем и доченькой, со слезами вошла Манечка к ним в дом и рассказала, что когда
  садилась в поезд, то еще ничего не знала про войну, и никто не знал, а только в Киеве стала
  известна ужасная новость…

  Мало кому верилось в то, что происходило вокруг. Пассажирские поезда все отменили, шли только военные.
  Подолгу стояла Маня в саду, вглядываясь в видневшееся вдали полотно железной дороги, и провожала глазами
  длинные составы с военными; так много их было, что даже на крыше, на буферах сидели солдаты, и сердце
  больно сжималось в груди… Зачем война? Для чего? Кому от нее станет лучше?!

  Но что же такое “война” на деле, в реальности, она не могла себе даже представить. Да и кто может
  представить десятки, нет – сотни тысяч здоровых крепких мужчин, превращенных в окоченевшие трупы
  или в изуродованных калек?..

  Грусть сестры неунывающая Лиза решительно собиралась развеять и предложила пойти в театр.
  Но как ни любила Маня игру артистов Садовского и Заньковецкой, идти отказалась. Лиза была
  тогда беременна вторым ребенком, почти нигде не бывала и, сидя дома, скучала. Театр военных
  действий где-то там далеко, на австрийской границе, был ей не интересен.

  Маню, напротив, мысли уносили на поле войны, где лилась кровь и надо было помогать несчастным раненым,
  которые в расцвете лет своих могли в любую минуту погибнуть… И в самом деле: за что же они шли погибать?..
  Маня не могла говорить об этом с сестрой, а с зятем стеснялась. Иногда за окном слышался мерный топот
  сапог, и грустная солдатская песня доносилась издалека:
  “Прощайте, родные, прощайте, друзья. Прощай, дорогая невеста моя…”
   
  25-го июня 1914 г. случилось полное затмение Солнца. Днем наступила темень, стало как-то жутко.
  Высоко в небе стояло черное солнце, а вокруг него сияла ослепительная корона. Собаки люто лаяли,
  скулили, а потом затихли. Тьма заволокла небо, и Маня почувствовала, что это плохой знак. Но стоило ли
  придавать значение каким-то предчувствиям, если война – величайшее человеческое горе – уже случилась?..

*******************
Продолжение следует