На первый взгляд

               
ТРИЛОГИЯ «На сцене», «На первый взгляд», «Подарок»               

«Veto».*

               
        Я сидел в театральном зале и ожидал начала спектакля. Особенность сегодняшнего показа состояла в том, что на нём большей частью присутствовали актёры, режиссёры и прочая, так сказать, театральная знать. Это был самый последний, генеральный «прогон» перед очередной премьерой. Вокруг меня зияло малиновое пятно незанятых кресел, а проходившие мимо нарядные женщины и мужчины, видя  незнакомого человека в рясе с крестом, как мне тогда показалось, попросту не давали пятну иссякнуть.


По изысканным декорациям, размещённым на сцене, можно было предположить, что это зал какого-нибудь императорского дворца или же зал состоятельного вельможи. На ложе, покрытом мягким кремовым шёлком, покоилась лира, а по краям замерли два искусственных леопарда с красивыми переливающимися ошейниками.


Неожиданно ко мне подсел знакомый актёр и, поправив дужки очков, заговорил:
– Вечер добрый, батюшка! Вы выбрали не самое удачное место с краю. Лучше пересесть куда-нибудь ближе к центру. К сожалению, не смогу составить вам компанию, весь спектакль я как режиссёр должен пробыть за кулисами.
Поблагодарив его за заботу, я всё же остался сидеть там же.

    
– Все ждут директора, – сказал актёр, сдвигая манжет на запястье, – вот-вот должен появиться со своей верной свитой.
– Из кого же состоит эта пресловутая свита? Столько о ней наслышан, – спросил я, сдерживая улыбку.
Актёр резко переменился в лице и перед тем, как ответить, набрал в лёгкие воздуха больше обычного, но в зале послышались гул и аплодисменты. В светлом костюме, медленно перебирая ногами, точно передвигаясь в темноте, показался директор театра, а по бокам его окружала упомянутая свита: высокая сухая блондинка с бледным лицом лет 40 и низкорослый мужчина в округлых очках лет 50, походивший, не в обиду будет сказано, на носовского героя доктора Пилюлькина.


Для них уже были приготовлены отдельные места, но директор театра, увидев около меня множество пустующих кресел, подал знак рукой своим помощникам, и компания, недолго посовещавшись, направилась в мою сторону.

   
В зале медленно погас свет, и на сцене ожила история христианства. Так получилось, что возле меня оказались директор театра и его приближённые: те женщина и мужчина. Сразу же почувствовался насыщенный аромат духов, напоминающий запах сирени, который, правда, не шёл ни в какое сравнение с тем майским цветением за стенами театра.


Несмотря на то, что в спектакле говорилось о христианстве – ставили не что иное, как «Камо грядеши», – я не мог найти себе места. Вспоминались библейские города Содом и Гоморра. Актёр, изображающий императора Нерона, развязно шутил. По сцене то и дело бегали полуобнажённые женщины и мужчины. Ирина Николаевна, игравшая заложницу Лигию, одну из главных героинь постановки, выглядела уныло и отрешённо. Зал же, напротив, рукоплескал и смеялся. Директор театра часто от восторга приподнимал три пальца вверх и делал ими так, будто медик, выпускающий из шприца воздух перед уколом. Весь первый акт я испытывал противоречивые чувства, а в антракте в какой-то момент решил-таки покинуть этот храм Мельпомены.

 
В гардеробе я получил плащ, прошёл к выходу мимо громко разговаривающей молодёжи и, минуя на улице последние лестничные ступеньки, услышал за спиной знакомый голос.
– Как хорошо, что я решил выйти на воздух, – громко сказал актёр, поправляя очки. Куда же вы?
– Мне пора, – ответил я.
– Как? Вам не понравилось?!
        – Да, признаться, то, что я видел на сцене, не по душе мне. Думаю, что стоит покинуть ложу, – произнёс я, грустно улыбаясь.
– Это такая задумка: мышеловка! Я заманиваю зрителя крупным куском сыра. Останьтесь, прошу вас, и если в конце вы скажете, что картина не получилась, я обещаю, что больше никогда не прикоснусь к подобным полотнам.

 
Я стал расстегивать плащ. Мы постояли немного в молчании, наблюдая, как проезжающий трамвай уронил искры, потом, не проронив ни единого слова, поднялись по ступенькам. Между прочим я заметил, как актёр поднял лежащего кверху лапками майского жука и подбросил его в воздух. Шелест крыльев, и в мгновение насекомое   растворилось в пространстве.

 
Во втором акте действительно всё пошло по-иному. Изобразить на сцене чувства радости или приступы гнева не столь сложно, когда видишь, как человек обретает новую веру. Теперь зрителю было уже не до смеха. Директор вытянул вперёд шею, опёрся на локти и просто впивался взглядом в актёров. Казалось, что старика до глубины души тронула постановка. Он опускал голову, протирал платком лоб и на перекрёстный шёпот, который доносился от коллег то справа, то слева, махал рукой. Я увидел в нём какие-то параллели с Нероном, директор должен был в конце, образно говоря, поднять большой палец и пропустить серьёзную постановку или же наоборот пресечь в зародыше это дело. По сути, всё зависело только от его одного слова.

   
Уже в самом конце спектакля на поклонах, ловя зрительские симпатии, каждый актёр дорисовывал на декоративной стене изображение рыбы. Я был в восторге! Режиссёру, как думалось мне, удалось ненавязчиво показать высоту христианства и сделать это посредством искусства, что довольно непросто. Аплодисменты смолкли, гости покидали театр, а все актёры должны были собраться у кабинета с золотистой табличкой.


Конечно, я мог ошибаться, но когда при выходе из зрительного зала мои глаза встретились с глазами воодушевлённого мэтра, они всё ещё были влажными от слёз. Мне очень хотелось подбодрить режиссёра и извиниться, что я чуть было не покинул спектакль. Я встал в самом конце, недалеко от Ирины Николаевны, у которой под глазами блестели остатки грима.

 
Разговоры в момент прекратились, как только тёмная лакированная дверь приоткрылась. Вышла та самая «бальзаковская блондинка» и, выдержав небольшую   паузу,  произнесла:
– Спасибо всем за работу! Я, конечно, не режиссёр, а всего лишь главный бухгалтер театра, но что хотелось бы отметить: здесь показана довольно специфическая тема. Не секрет, что театр израсходовал серьёзную сумму денег на декорации, аппаратуру, костюмы. Задействована, кстати, довольно большая часть труппы, что также увеличивает затраты.

 
        – Да, непосредственно о спектакле, – она опять сделала короткую остановку, опустила взгляд и продолжила, – интересно наблюдать новаторские идеи, но театр идёт на определённый риск. Как говорила Фаина Раневская: «Сняться в плохом фильме – всё равно, что плюнуть в вечность».

 
Бухгалтер улыбалась, растягивала слова и напоминала ветеринара, попавшего на консилиум лечащих врачей и думающего, что превосходно разбирается в анатомии человека.


        Щёлкнул дверной замок, показались директор и его помощник в очках, держащий на подносе чашку с распространяющим аромат кофе. Старичок в этот раз мало походил сам на себя: брови его сдвинулись, лоб наморщился, и каждая складка на лице выражала озабоченность и недовольство. Он бегло окинул всех собравшихся взглядом и хриплым голосом проговорил:   
– Родные мои, я не понимаю, почему все вы здесь веселитесь? Последний месяц я себя плохо чувствовал и толком не видел весь ваш второй акт, и это никак не означает, что надо мной следует издеваться. Мы – драматический театр. Вы слышите? Драматический! – сказал он и затряс указательным пальцем, - мы не церковь, услышьте меня, пожалуйста… У искусства и  церкви абсолютно разные цели!

 
От эмоций или от недавно перенесенной  болезни он раскашлялся, глотнул кофе и, подойдя ближе к виновнику торжества, спросил:
– Что теперь вы прикажете мне делать со всем этим?! Я говорил тебе, что тема довольно-таки щепетильна, – сказал он уже тоном ниже. Говорил? У нас здесь интеллигентный зритель, а не какие-нибудь бабки из богадельни.
– Но вы же, по-моему, сами сказали…


Директор побагровел, раздул ноздри, почти закричал:
– Необходимо обыгрывать ситуацию, как в первом акте! Там было более или менее всё ещё сносно, пока ты не стал выпячивать свою нравственность! Там теплилась хоть какая-то маломальская жизнь! Мир гораздо испорченнее, чем нам кажется. В финале же ты вообще не оставляешь никаких вариантов! А ещё, сказочник, я тебя спрашиваю, зачем в конце рисовали селёдку?


  После этих оскорбительных слов и последовавших смешков я перебросил на другую руку плащ и стал спускаться по лестничному пролёту.


– Кто там посмел уйти раньше времени, я ещё никого не отпускал?! – спросил громким голосом недовольный директор.
– Да это так… не из труппы, священник, ему можно, – ответил актёр, по привычке поправляя очки.

_______
* лат. Запрещаю.