Тогда

1
Около шести  утра  доктора Краснова разбудили.   
- Зачем?! – пробормотал сонный  Дмитрий Иванович   внесшей к нему в спальню  лампу Пелагии  - Я же просил тебя...
Вокруг светлого  пятна стали  обозначаться знакомые  предметы бодрствования...
- Что тебе нужно? – щурился Краснов, еще до конца не понимающий, что с ним происходит, - Вызывают? Где фельдшер?
- Простите, доктор! – услышал он незнакомый  мужской   голос, донесшийся из кабинета. – Тому виной я. Странная ситуация для  знакомства, поэтому прошу простить! И спешу представиться... – на пороге появилась высокая, одетая в длинное пальто фигура, - Судебный следователь Вербицкий. Сергей Николаевич Вербицкий...
- Очень приятно... – кивнул в ответ  Краснов, чувствуя сильную неловкость своего лежачего положения.
- Взаимно. Не стал бы вас  беспокоить, дорогой доктор, но дело не терпит отлагательства.  В имении князя  Шахова произошла тра... – Вербицкий посмотрел на Пелагию, взявшуюся вдруг убирать  со столика табачный сор, - произошел крайне неприятный инцидент. Поэтому, вынужден пригласить вас с собой. Прошу вас, собирайтесь.
И Вербицкий вышел.
- Пелагия, сделай нам  чаю, - уже бодрым голосом произнес Дмитрий Иванович, чувствуя, что сонная,  тупая рассеянность   полностью его оставила, - И выйди,  пожалуйста, отсюда! Мне нужно умыться и одеться...
Следователь сидел в кабинете, в кресле. На письменном столе горела свеча, в тусклом свете которой лицо его (короткая бородка, усы) имело унылое, покорно-страдательное  выражение. Как будто у него болели зубы. Рядом с подсвечником лежала форменная фуражка. В черные, еще ночные  окна  стучал  дождь.
- Ну и погодка... – грустно сказал Вербицкий  вышедшему Дмитрию Ивановичу. – Можно здесь  закурить?
- Сделайте милость!  И я заодно с вами. – Краснов поискал... и  не найдя, поставил вместо пепельницы блюдце, -Сейчас мы с вами на дорожку горячего чайку глотнем.
- Охотно, но не долго. Нас ждут.
- Так что случилось? – спросил Дмитрий Иванович, закуривая.
- История скверная. Самоубийство, - тонкие  губы Вербицкого брезгливо искривились. – Застрелился мальчишка репетитор. Дурак...
- Когда?
- Вчера... днем. Подробностей я пока не знаю. Собственно, их мне  необходимо  выяснить. Вечером я получил пакет, в который была вложена посланная в отделение сумбурная телеграмма от Шахова и вместе с нею служебное предписание немедленно провести расследование. Ночь без сна, дорога, портфель под мышкой. Сразу к вам, потому что, доктор, без вас никак – по закону требуется вскрытие трупа.
- Вскрытие?! - Краснов с ужасом представил  процедуру.
- Увы. Так что – подготовьтесь, едем не роды принимать... 
Он хотел еще что-то сказать, но с подносом вошла Пелагия: два дымящихся стакана, сахарница, плошка с вареньем.
- Пейте без меня, - предложил Краснов, - Мне что-то расхотелось. Пойду собираться.
- Будьте так любезны...
Казенная квартира Краснова находилась в крыле старого больничного корпуса, приспособленного также под бельевую, аптеку и склад негодной мебели. Поэтому за нужным инструментарием пришлось  под  дождем «бежать»  в  амбулаторию. Для большей скорости без зонта и накидки. Поступок оказался опрометчивым - ноги разъезжались на жидкой  грязи, и вместо бега получалась отвратительная, напрягающая озябшие мышцы  эквилибристика. В результате которой на обратном пути у Краснова погас керосиновый фонарь..   
Вернувшись в квартиру, Дмитрий Иванович был на самого себя раздражен:  пришлось  переобуваться, переодевать забрызганные брюки и успевший насквозь промокнуть сюртук. Кроме того он непростительно долго возился в поисках необходимого.  А что необходимо для вскрытия?
Краснов всего  только год назад закончил в Казани медицинский факультет и как не имеющий протекций был направлен в N-скую земскую больницу. Его недолгая  врачебная практика  с «трупами»  пока не сталкивала. Были не нуждающиеся во вскрытии обыкновенные покойники - отдавшие Богу душу старики и мертворожденные младенцы. За время его заведывания больничкой он всего дважды заглядывал в человеческие внутренности: аппендицит и вызванная ударом лошадиного копыта гематома.
В университете, на втором курсе Краснов имел удовольствие посещать анатомический театр, ничего, кроме чувства тошноты и последующих бесплодных  раздумий о  ценности человеческой жизни  не вызывающий. На врача   он поступал, чтобы  научиться «целить», а не копаться в пропитанных  формалином телах.
- А без этого, батенька, невозможно! - настаивал профессор-патолог, недовольный отвращением Краснова к проводимым занятиям, - Как  же вы сможете  помогать, если не будете знать, пардон,  «устройства»? Тяжело в учении, легко в лечении – вот ваш девиз. Не стройте из себя нервную барышню. Никакие атласы не дают и никогда не дадут тех знаний, которые можно почерпнуть из натуры. Советую вам определиться сейчас: либо смело дальше и до конца, либо поворачивайте оглобли и переводитесь в филологи! Или подайтесь в адвокаты пока не поздно.
Вспоминая занятия у профессора, Краснов  собирался  в дорогу. Мысль о том, что в квартире его ждет следователь, а за тридцать верст их ждут у князя Шахова, мешала Дмитрию Ивановичу сосредоточиться.  Он долго искал фартук, перчатки, еще дольше особую коробочку с кривыми иглами и толстыми восковыми нитками; отбирал скальпели, призванные заменить секционные ножи и препаровочные ножницы;  сортировал зажимы и ланцеты; упаковывал в пакет бинты и марлю; отливал  ректификат и  йодоформ; компактно сворачивал старый халат.
После небольшого колебания Краснов, не полагаясь на крепость собственных нервов, захватил также склянки с нашатырем и опиумной настойкой. «Очень надеюсь, что сия фармакопея в мой адрес не пригодится»,  - грустно усмехнулся Дмитрий Иванович...
- Прошу извинить... – предстал он,   наконец,  перед следователем. На нем были дорожный балахон, шляпа, в руке набитый саквояж.
- Теперь, надеюсь, вы готовы? –  холодно спросил Вербицкий.
- Теперь, надеюсь, готов. Едемте.
 Они быстро сели в запряженную парой коляску Вербицкого, закрылись тяжелой, отсыревшей кожаной полостью, подняли воротники  и не то поплыли, не то заскользили в имение Шаховых. Начинало светать – мрак рассеивался, превращаясь в окутанные сизым туманом строения:  сарай, баня, низкое здание больницы, часовня... Не успели они отъехать  от больницы и миновать вросшие в крапиву полуразвалившиеся  бараки бывших арестантских рот, как Краснов вспомнил, что забыл папиросы. Ему снова хотелось курить. Но попросить у вжавшегося в сиденье  следователя  он не решался.
Когда,  чуть не увязнув в   глубокой  канаве, выбрались на тракт, кучер подстегнул лошадей.  И  Краснову показалось,  что они поехали быстрей, но он вскоре понял, что это был обман, созданный сильным встречным ветром, залезающим под одежду и бросающим им в лица тяжелые  дождевые капли. Небо стало  медленно   сереть, показывая свою  подкладку, состоящую из низких, переходящих одна в другую туч.
- Да-с, - пошевелился Вербицкий, первым нарушая молчание, - Вот   вам и  Яблочный  Спас!  Такое впечатление, что давно уже глубокая осень – по дорогам не проедешь, с деревьев сыплется листва и зябко, точно ночью были  заморозки.
- Да, неприятно, - Краснов жалел, что не выпил горячего чаю.
- Расскажите мне о Шаховых. Вы, должно быть, знакомы.
- С семейством не знаком, а с князем  иногда встречаюсь в клубе... за карточным столом. Он завсегдатай. А вы? Не имели чести?
- Не имел, но слышал.  Так вы играете?
- «Было бы на что», - подумал Краснов и без охоты ответил, - Иногда играю. Лучше сказать учусь, но без особого азарта. А вот Шахов игрок... Темпераментный человек этот Александр Петрович. Сангвиник.  Любит рисковать, но  горячится по пустякам. Если выигрывает, то смеется и шутит. Иногда крайне неприлично. А после партии, словно вспомнив, что он аристократ,  опять пытается быть надменным и изысканным. Разговаривает только с полковником Малышевым. Есть там такой. А когда Шахов в  проигрыше, то ни с кем.  Что еще? Невысокого роста, лет сорока, носит смешные бакенбарды. На «князя», как их обычно рисуют, совсем не похож. Но любит, когда поминают титул.   Еще, по-моему, он  никогда не болеет. Ни он, ни его семья. По крайней мере, к ним меня ни разу не приглашали. Я имею в виду, в качестве лекаря. Да и так не приглашали. Говорят, что их пользует господин Траубе.
- Вы о полковом докторе?
- Да, старая гвардия.
-  Уехал в отпуск наш Карл Федорович. Я с ним хорошо знаком. В Москву отправился,  счастливец...  А то бы, Дмитрий Иванович, я вас  беспокоить не стал.
Продолжало светлеть. Давая надежду на прекращение дождя, сквозь муть  иногда просвечивало слабое солнечное пятно. Выехали в унылые в такую погоду поля.    Краснову стало жалко неубранного  хлеба:  свалявшиеся колосья, образовав  застывшие хаотичные  волны,   местами были повалены или   низко примяты к земле.
Через час их медленной езды дождь перестал. По небу побежали облака. В становящиеся все большими и большими  разрывами между ними стала проглядывать синь. Появилось и начало греть солнце. 
Откинули верх, и Дмитрий Иванович смог как следует разглядеть следователя.
Сейчас он казался значительно моложе, чем в дождливом сумраке. Высокий лоб, худое, немного вытянутое  лицо, умные серые глаза. Его можно было бы назвать приятным, если бы не тонкие, ровной линии  губы, обрамленные подстриженными  усами и  бородкой. Что-то в этих губах и выступающем подбородке  не нравилось Краснову; что именно, он определить не пытался – его воображение  рисовало картины предстоящих невеселых событий.
- Угощайтесь, - Вербицкий вынул портсигар.
- А я свои забыл, - застенчиво улыбнулся Краснов.
- Я заметил вашу пачку на столе, но решил, что вы на службе не курите. Во время следствия я старюсь не курить – это сильно отвлекает и порой сбивает с мысли.  Покуришь, и потом несколько минут не можешь вспомнить, на чем остановился. Посоветуйте, как бросить курить? Говорят, что курение  первая  причина чахотки.
Пока говорили о чахотке и  выкуривали еще по одной папиросе, вдали показалась Степанова роща, как называли здесь редкий, заросший кустами, заваленный буреломом перелесок. За ним внизу речка, мост. За мостом деревня Степановка, заброшенный рудник, за которым начинался   старый сосновый бор, поросший папоротниками и рассеченный надвое широкой, с вековыми  пнями просекой.  За лесом усадьба Шаховых.
Когда-то эти «пейзажные виды» Краснова умиляли. И петляющая в колючем тростнике, не имеющая названия река. Местами совсем узкая, но быстрая и  глубокая. И  заросшая яблонями тесная Степановка. И село Воздвиженское со своей высоченной беленой колокольней и красным кирпичным кабаком, снабжающим всю округу дешевой водкой и черствыми слипшимися пряниками.   И деревня Марьино с кузницей и постоялым двором. И Покровка.  И простор окружающих селения полей, то поднимающихся   холмами, то плавно  переходящими в пологие впадины и ложбины. И леса, еще не до конца  срубленные, где до сих пор, как хвастались Краснову,  охотятся на кабанов и лосей. И провинциальный N, казавшийся  ему  «уютным» всего год назад. Всего год!
Теперь же во всем и через все сквозили скука и привычка. Скука одолевалась привычкой, привычка испытывалась скукой, а вместе они грозили сделать жизнь доктора невыносимо тусклой и до отчаяния однообразной. Глупые бабы, страдающие поносами,  их дикие, золотушные, покрытые сыпью  дети,   так и не ставшие понятными ему мужики, невзначай кромсающие себя косами, топорами, получающие увечья в пьяных драках,   нажившие грыжи. Городские пациенты, вызывающие его больше по  пустякам, вроде  набившей оскомину  мигрени, «женских тайн», никакими тайнами не являющимися,    геморроя, подозрений на подагру.
И вечера, вечера, вечера... Солнечные, ветреные, дождливые, снежные... Но одинаково бесконечные и бездарные...
В одиночестве у себя на квартире, где замечен каждый вбитый в стену гвоздь,  где на слух определяется, какая скрипнула половица,   досконально изучен характер настенных часов, сосчитаны все пятна на сукне письменного стола, пролистаны все журналы  и перечитаны все оставшиеся от предшественника книги. Где  он сейчас? В Берлине? В Орловской губернии? На кладбище?
Или в больнице, куда он заглядывал на обход, необходимый более для того, чтобы избавиться от нездорового  возбуждения,  накатывающего на него после жирного ужина.  Чтобы убить время, он пролистывал истории болезней, накопленные за  несколько лет  в особом шкафу;  заводил вялые разговоры с немногочисленными больными, вынужденными в его больнице залечь, делал  замечания  упрямым сиделкам, в который раз заставляя их  убираться и выносить нечистоты; проверял крепость  замков и запоров, там, где они висели и   запирали.
 А если не в своих владениях, то в N, расположенном в двух верстах от больницы. За картами или пегим от пепла  бильярдным столом с одними и теми же партнерами. С одними и теми же темами.  А потом (или во время) буфет. Дешевая мадера, чаще водка с соленым снетком на закуску. И снова водка. До тихой пьяной радости долгожданного безразличия. К себе и своему образу жизни... О том ли мечталось?! К другим, вдруг переставшим его раздражать и вызывать желание с ними спорить. О чем можно спорить и что можно доказывать живущим в N господам?! 
Или медленным  шагом, нарочито игнорируя клуб, в почтовое отделение. Отгоняя от себя смешную  мысль,  а вдруг Ольга все-таки ему напишет? Ведь обещала. Удлиняя прогулку ненужным  крюком мимо собора, торгового ряда и запущенного городского сада, чтобы иногда  получить письмо от тетки. «Дорогой Дима! У меня все по-старому. Слава Господу, помогает! Да и много ли мне нужно? Самой почти ничего – тепла, немного света, скромный обед. Хожу гулять на бульвар, рано ложусь, ночами просыпаюсь и начинаю думать о тебе. Как мне без тебя одиноко! Я не жалуюсь, но порой одиноко до слез...» А ему?
И если не на квартире, не в опостылевшей больнице, не в клубе и не по дороге на почту, то на «балу» в дворянском собрании.  Вопреки очевидности, лелея в себе романтическую  надежду на  встречу с неизвестно какими судьбами оказавшейся в N  Незнакомкой. Обязательно умной  и непременно молодой.  Или - что во сто крат хуже - на «балу» у артиллеристов. Уже без всякой надежды. Мазурки, вальсы под грохот литавр и фальшивых труб. С полковыми и прочими  «дамами». С переросшими все сроки дочерьми и молодящимися мамашами, старающимися  спрятать  под слоем пудры морщины и дурное состояние кожи. Бросающими на него (да и на всех!)  игривые взгляды. Бросающие ему пошлые двусмысленные  слова и при этом не догадывающиеся  о  дурном запахе,  исходящем зачастую из их лишенных правильной гигиены ртов. Ротиков... Ротмистров... «А мы вас обязательно женим, Дмитрий Иванович! Берегитесь!»...
Краснов задремал.
- Подъезжаем, господин доктор, -  коснулся его плеча Вербицкий, - Доктор!
Краснов встрепенулся и сразу вспомнил, что он в коляске.
 - Подъезжаем, Дмитрий Иванович. Поэтому заранее прошу вас не проявлять самостоятельности и следовать моим указаниям. Только моим – следователь улыбнулся и указал на себя пальцем, - уж такова моя и ваша участь. В первую очередь это касается возможных бесед во время расследования. Вопросы, а они обязательно возникнут, буду задавать я. Или вы в моем присутствии. Уж вы, доктор, простите,  но такова специфика следствия.
- Я понимаю, понимаю... А  как вы думаете, как долго может занять ваше... наше дело?
- Если бы я знал, дорогой доктор!  Надеюсь, что управимся за день. Признаюсь, что очень хочу вернуться  сегодня в  N, а завтра с утра пораньше к себе в Саранск. Как можно раньше! Мне кажется, пешком в такую кисель перемещаться  быстрее, чем на лошадях.   Но! - он вздохнул и хлопнул по портфелю, - Всем располагает Бог, а нам остается предполагать.  Давайте-ка напоследок еще по одной?
Закурили.  Краснов заметил, что лицо следователя с каждой  затяжкой становилось все более и более серьезным. Почти мрачным.
- Теперь лишь на обратном пути, - медленно   сказал  хмурый Вербицкий,  выбрасывая окурок.
Имение Шаховых начиналось  длинной каменной стеной, за которой угадывался парк, тяжело шумящий  своей желтеющей лиственной  массой.  Проехав вдоль стены, завернули в распахнутые чугунные ворота. От них в глубину  уходила   мощенная неровным камнем высокая еловая аллея. После минутной тряски коляска замерла перед домом. Приехали!
Краснов, начавший  волноваться, как только они заехали в парк,  увидел то, что предполагал. Ничего оригинального и современного: двухэтажный оштукатуренный усадебный дом с  подпираемым колоннами  портиком; пологие полукруги подъездов, выложенная  плитами площадка, в центре которой  окисленной бронзой зеленела  ваза фонтана. Не хватало лишь гривастых оскаленных  львов, в симметрии лежащих на пьедесталах. Дмитрий Иванович ждал, что вот-вот приоткроется одна из высоких дверей, и из дома выскочит  лакей в голубом бархатном камзоле  и белом, обсыпанным мукой парике.
Никто не выскочил – подобный маскарад остался в прошлом: фонтан не бил,  между плит пролезали высокие и сильные стебли трав, а почти вплотную к подъездам подступили беспорядочные заросли шиповника. Оказалось,  что парадным входом  не пользуются – из-за дома, шлепая по лужам, к ним бежал  человек в темном европейском костюме. 
- Слава Богу! Прошу, господа, за мной!  –  громко обратился он  к Вербицкому, бросив испуганный  взгляд на его фуражку. - Я (человек поклонился) управляющий Гаврилов. Игнатий Кузьмич.  Господин князь с нетерпением  ждут.  Будьте любезны, я покажу...
- Езжай за мной! –  повелел он кучеру.
Снова тронулись. Следуя за управляющим, вдоль  высоких кустов сирени обогнули  здание и встали перед аккуратным остекленным  крыльцом, по обеим сторонам которого обвивались поникшим вьюном  красивые чугунные фонари. Также Краснов успел обратить внимание на  большую прямоугольную  клумбу  и простирающуюся за ней подстриженную лужайку с беседкой. Купол ее матово отражал  набиравшее силу солнце.
Вербицкий и Краснов вылезли из коляски.  Дмитрий Иванович мгновенно почувствовал, как затекли его ноги и что  волнение нарастает.
Через минуту в  высоком голом  зале они снимали верхнюю одежду - ее принимала плотная  девица в белом переднике
- Вам прямо-с – прошептала она, когда они разделись, и исчезла.  Натертый паркет блестел...
2
 Судя по высоким стеллажам с книгами встреча с князем Шаховым произошла в библиотеке, затемненной длинными шторами.  Шахов узнав Краснова, вскочил с кресла и как к лучшему другу бросился ему навстречу:
- Дмитрий Иванович! Родной! Как хорошо, что вы приехали! Такой кошмар!
Лицо Шахова утратило обычное выражение вальяжной надменности. Полные небритые щеки некрасиво повисли, глаза были красны – выглядел он постаревшим и помятым. На Шахове была надета меховая безрукавка, делающая его похожим на  трактирщика.
- Господин доктор прибыл со мной! – поспешил заявить о себе Вербицкий, аккуратно ставя свой портфель на пол.
- Виноват! – Шахов повернулся к нему.
- Будем знакомы - судебный следователь Вербицкий Серей Николаевич.
- Князь -  Шахов сделал нажим на «князе», - Шахов Александр Петрович. Не желаете ли  чаю с дороги? Хотя какой сейчас чай!
 - Вы правы: какой сейчас чай... – Вербицкий криво дернул губами, - Не лучше ли сразу приступить к делу?
- Безусловно, господин следователь!  Чем скорее, тем лучше! Нужно что-то предпринимать! И немедленно. Такой на нас свалился ужас... До сих пор не верится, что это явь.  Я  полностью раздавлен! – глаза Шахова заблестели.
- Где  лежит труп? – спросил следователь.
- Его отнесли в старый ледник.
- Отнесли? Откуда?
-  Я не мог допустить, чтобы в моем доме находился окровавленный покойник! Ни минуты!
- Значит, самоубийство произошло в доме?
- Да, черт бы его побрал! Виноват, господа. Нервы-с...
Краснов подумал, что они тотчас  отправятся осматривать и вскрывать мертвеца,   но  Вербицкий  не торопился:
- Если вы позволите, князь, мы  присядем.
- Прошу вас! – Шахов указал на диван.
- С вашего позволения,  я  к столу.
- Располагайтесь.
Краснов, определив свой саквояж у входа, устроился на краю дивана. Вербицкий, подсев к небольшому вычурному столику, вынул из портфеля  бумаги и самопишущее перо. Затем из кармана сюртука достал очки, подышал на стекла, протер и надел, став в них и строже и добрее одновременно. Шахов сел в кресло, но сразу встал и принялся ходить по комнате.
- Итак... – Вербицкий поймал взглядом князя,  - Как все произошло?   С самого, самого начала.
 Шахов вынул платок и промокнул лоб:
 - Вчера этот... Вчера наш репетитор... Бывший репетитор, доселе мирно занимавшийся с моим сыном математикой и физикой, и не проявляющий никаких признаков безумия, сам себя убил! Наповал! Наложил на себя руки-с... Он на меня руки наложил! На мое имя! Безо всякого предупреждения! Приставил к груди игрушечный пистолетик и щелкнул! А пистолетик  оказался настоящим... Вы даже представить себе не можете, что может почувствовать человек, когда на его глазах внезапно стреляются!  Раз! ...  И падает, ударяясь затылком об пол! И лужа крови!  И обморок... Господи... Я не понимаю! Я не верю! Это ужасно!
- Прошу вас, успокойтесь. Имя?
- Александр Петрович...
- Как звали вашего учителя, князь?
- Мы его звали Гений Ларионович... Кхм... Имя учителя - Евгений Илларионович  Сахаров. Его паспорт  находится  у  меня.
- Будьте  добры, покажите.
Шахов подошел к этажерке, открыл какую-то папку, вынул документ и подал его Вербицкому.
Следователь полистал паспорт, сделал запись и сказал Краснову:
- Двадцать четыре года, доктор. Совсем мальчишка...
«Почти, как я! Всего на два года младше! Что могло его заставило пойти на такое?» – подумал Краснов.
- Где произошло самоубийство?
 Шахов быстро  направился  к двери и схватился за старинный привод звонка, - Вас проводит Андрей. Ноги моей там не будет!  А я отведу  доктора к жене, и  после буду вас ждать в своем кабинете.
- Немного позже, Александр Петрович, - остановил князя Вербицкий.
Шахов пожал плечами   и  отпустил ленту. 
- Итак, где это случилось?
- У него в комнате.
- В комнате Сахарова?
- Да. - На лице князя появилось легкое недовольство,  - Не более четверти часа пополудни.
- Как я понял, это случилось при вас?
- Вы поняли абсолютно правильно, - Шахов снова промокнул лоб и сердито посмотрел на Вербицкого – это случилось, когда  я  находился в комнате нашего бывшего репетитора Сахарова. 
- Позвольте узнать, почему? Вы с ним дружили?
- Нет-с. С Евгением Илларионовичем я не дружил. Какая может быть между нами дружба? Но охотно поддерживал  соответствующие отношения.
- Благодарю, - Вербицкий сделал пометку, - А кроме вас и него кто-нибудь еще в комнате находился?
- Кроме меня... - Шахов замялся, - находились...
- Кто?
- Мой слуга Андрей.
- Так. А кто-нибудь еще?
- Еще кучер Василий.
- Кучер... А еще? Кто-нибудь еще находился?
- Это обязательно? Разве недостаточно самого факта?!
- Факта вполне достаточно, князь.  Мы сейчас как раз и занимаемся его установлением.
- Еще... – Шахов сменил жесткий тон, - Еще там имела несчастье находиться моя  супруга.   И  я сразу вас предупреждаю, господин следователь, а лучше покорнейше прошу,  что не хочу впутывать Наталью Львовну в продолжение этого   кошмара.  Ей с лихвой хватило  вчерашнего.   Вы понимаете меня, Сергей..., виноват, Сергей Николаевич? Моя обязанность ее оградить! Достаточно позора с меня и Володи. Тем более, что Наталья Львовна пробыла там совсем недолго, лишь заглянула, чтобы вызвать меня. Как я теперь вспоминаю, даже не заходя.
- Володя – это ваш сын?
- Да-с.
- Где во время самоубийства Сахарова находился он?
- Слава Богу, Владимира мы еще третьего дня отправили в Гимназию. В Саранск.  С приказчиком-с.
- Вы сказали, князь, что несчастье произошло около полудня.
- Да.  Незадолго до... до катастрофы я собственноручно   заводил часы.
- Вы не могли бы мне объяснить, почему не только вы, господин князь, но и ваш слуга, и ваш кучер, которому подобающее место возле лошади, оказались в комнате  учителя? Он был болен?
- Извините, - Шахов снова быстро подошел к этажерке и взял поблескивающий  на ней графин.
 Налив себе  воды, он предложил:
- Не угодно ли господам освежиться родниковой?
Следователь и Краснов отказались, хотя доктору очень  хотелось пить. Шахов сделал несколько громких глотков.
- Итак, почему? – повторил Вербицкий, - Назовите причину.
- Вот вы, господин следователь,  сказали «болен».  Что значит «болен»? Физически Евгений Илларионович был абсолютно здоров. А вот  каково его душевное состояние? Я давно замечал... Очень нервный молодой человек. Любил по утрам гулять в одиночестве, писал стихи-с. Характерный, знаете ли, признак. Порою был склонен к молчаливой угрюмости. Как это называется, Дмитрий Иванович, «меланхолия»?  Согласитесь, что нормальный человек сам себя на тот свет  отправлять не станет. Таким образом, судя по его поступку, он был безусловно нездоров. «По плодам  судите...»
- Вы так и не ответили. Почему вы и ваша прислуга были в комнате Сахарова?
- Потому, что господин Сахаров уезжал. К себе домой. Как раньше говорили, «восвояси», закончив курс обучения. Нужды в его пребывании у нас  в имении больше не было. Господин репетитор собирал свои вещи, я принес полагающееся ему жалованье.
- Расчет?
- Именно расчет. После чего мы стали прощаться.
- «Мы»... Вы с ним или все присутствующие?
- Странная у вас манера, задавать вопросы, господи следователь, - Шахов опять начал приходить в раздражение, - прощался, естественно,  я.
- Что в комнате делал кучер?
- Как что? Василий готовился выносить поклажу.
- Много поклажи?
Шахов поморщился:
- Это имеет значение?
Вербицкий  встал, снял очки  и оправил сюртук.
- А теперь, - он убрал бумаги с записями в портфель, - мы с доктором осмотрим место происшествия. Но перед этим, князь, еще один вопрос - где сейчас ваша супруга?
- Наталья Львовна  у себя. Ей со вчерашнего дня  дурно... Весьма...  И я надеюсь, что хотя бы господин доктор  облегчит ее страдания. В этом, собственно, его предназначение. Зачем тогда он приехал?
-  Не исключено, что  мне придется задать княгине несколько вопросов.
- А я полагаю, что ее нынешнее самочувствие исключает любые допросы и подобные  разговоры. 
- Я полностью с вами согласен, князь. Вашу супругу я беспокоить не буду.   Дмитрий Иванович, прошу со мной!
Краснов встал. Вербицкий взял портфель.
Шахов удивился:
- А вы, господин следователь,  разве пойдете... кхм... на место происшествия    не один? Дело, как вы понимаете, приватное. Так сказать, тайна следствия... Без обнародования.
- Доктор привлекается  в качестве понятого. Кто нас может проводить?
- Мой слуга Андрей.
- Для общего  удобства ваш Андрей может быть вторым понятым. Если, конечно, вашему «Андрею» позволят лета.
-  А  без понятых нельзя? Я писал его превосходительству, что ситуация крайне интимная.
- Такова   необходимая формальность. Это, князь, не мой каприз.
- Как вам угодно-с, если  для вас в такие минуты важны соблюдения формальностей – сухо сказал Шахов и дернул звонок. Через несколько секунд в библиотеку бесшумно вошел высокий, одетый во фрак старик.
- Андрей, проводи господ наверх.
Пока поднимались по лестнице и шли узким мансардным коридором, сердце Краснова начало учащенно стучать. Он испытывал сложное неприятное  чувство: смесь  брезгливости, страха и  откровенного любопытства, какого-то бабьего – «поглазеть».
- Сюда-с, - тихо произнес слуга, остановившись перед невысокой нишей, -не заперто-с...
- Доктор, и... вы, пока подождите здесь, - Вербицкий вошел и прикрыл за собой дверь.
Через  минуту он выглянул:
- Дмитрий Иванович и... Андрей, заходите. С этого момента вы объявляетесь понятыми при осмотре места происшествия. Поэтому  оставайтесь у двери и ни к чему не прикасайтесь. 
Облизнув пересохшие губы, Краснов шагнул в комнату. За ним бесшумно вошел старик.
Помещение оказалось совсем небольшим: в одно узкое окошко, не более трех саженей длины.  В нем стоял влажный, тяжелый воздух, как показалось Краснову, еще хранящий запах  порохового дыма.
 Малые размеры комнатки   сокращались из-за страшного беспорядка в ней царящего: опрокинутый стул,  лежащий на кровати раскрытый чемодан; рядом с чемоданом  небрежно брошенные или выброшенные из него вещи.  На спинке     висел светлый  пыльник с капюшоном. Его рукава почти касались пола.
На самом же полу, между  стоящей рядом с кроватью   тумбочкой и занявшим полстены громоздким комодом  темнело большое пятно. Как будто разлили бутылку вина.
Кровь затекла  под комод и захватила ножки лежащего стула. Она уже засохла и почернела, и местами обрела глянцевый оттенок. Над нею вились черные точки мелких, налетевших в открытую форточку мушек. Ящик тумбочки был приоткрыт. Маленький пистолет  валялся под кроватью. Под нею же обнаружилась  раскрытая книга...
Эти подробности и остальные мелочи Краснов заметил потом, в то время, пока Вербицкий составлял протокол. Книга оказалась математикой Акимова; пистолетик, как определил Вербицкий «Браунингом». Также Краснов в общем хаосе предметов смог выделить изящную керосиновую лампу, одетую в фарфоровый, расписанный розами абажур. И лежащую на подоконнике самодельную деревянную лодочку с бумажным парусом. И движение за окном – там, где за  скошенной лужайкой начинались низкие хозяйственные строения,  мужик провел под уздцы  лошадь. И овальный портрет гусара, висевший на противоположной окну стене... И кувшин в углу,  и    следы ступивших в кровь   сапог,  и монету, ребром закатившуюся в щель между  половицами у самых своих ног...
 - Откуда   у вашего учителя оказалось оружие? – спросил Вербицкий князя, когда они вместе с Андреем вернулись в библиотеку, - Пистолет принадлежит вам?
Шахов изумленно вскинул брови:
- Помилуйте! Зачем мне нужны пистолеты?! На дуэли драться? Защищаться от разбойников, когда я возвращаюсь из N? Так у меня на это есть Василий! Нет! Пистолет не мой...  Да! У меня есть  охотничье ружье. Но я храню его как память. Оно не заряжено и вместе с пустым патронташем висит у меня в кабинете, можете проверить.  Я даже  предположить не мог, что у мальчишки была эта штука.  Он  неожиданно вытащил его из своего чемодана. И, не говоря ни слова, приставил к груди и выстрелил. Вместо того, чтобы раскланяться и спокойно уехать к себе домой.  Господи! Как я за эти сутки устал!
- Я забираю пистолет с собой.
- Сделайте одолжение.  А... а его самого?  Тоже увезете?  Как долго его тело  будет здесь? А его вещи? Куда их?
- Вы позволите? – Вербицкий указал на столик, намереваясь снова сесть с бумагами, - После моего отчета этим незамедлительно займется урядник. А вот о вещах  я как раз и хочу с вами поговорить. У меня, господин князь,  сложилось очень  странное впечатление. Такое впечатление, что в комнате Сахарова производился обыск. Уж очень все не похоже на  мирные проводы. Вы не могли бы пояснить, что искали? Кто? И когда - до самоубийства или после? Будьте любезны, удовлетворите мое любопытство.
Краснов скорее не увидел, а почувствовал, что  Шахов сильно смутился.  Тяжело шагая, князь подошел к окну, одернул штору и  выглянул на улицу. Постоял так  с минуту,  затем  усевшись в кресло  тихо произнес:
- Я готов. Но полагаю, что присутствие господина доктора сейчас совсем не обязательно.
- Конечно, князь. Сейчас господин доктор займется своими прямыми обязанностями. Я думаю, вы не станете возражать, если Дмитрий Иванович заглянет к вашей жене?
- Именно это я и собирался Дмитрию Ивановичу  предложить. Андрей, проводи доктора к Наталье Львовне.
- Слушаю-с.
Краснов подхватил стоящий у дверей  саквояж.
- После я буду ждать  на воздухе, - сказал он неизвестно кому.
- Хорошо, - Вербицкий кивнул, - мы вас обязательно найдем. И... Дмитрий Иванович, не стесняясь...
Он протянул  Краснову свой портсигар...
3
 Доктор устало ходил по сумрачным дорожкам  парка.  Солнце, начавшее опять заволакиваться тучами, едва пробивалось сквозь листву, и Дмитрию Ивановичу казалось, что  наступил вечер.
 Он страдал. От голода, который никак не перебивался курением папирос – они вызывали тошноту и сонливость; жажды, усиливаемой тем же  табаком и полного сумбура в голове.  Руку оттягивал саквояж: непонятно, почему  он решил носить его с собой, хотя мог оставить в доме.
И без того неприятная поездка превратилась в отвратительное приключение. Княжеский дом и его обитатели вызывали  у Краснова  сильнейшую неприязнь – все, как ему теперь казалось, было  пропитано какой-то гнусной  тайной или не менее гнусным скандалом. В чем она состояла, он не пытался понять, отгоняя от себя назойливые мысли о случившемся – начальное интригующее любопытство, после посещения комнаты учителя и княгини   сменилось  странным, похожим на жгучий стыд чувством. Как будто его заставили подсматривать  и он увидел... А что он увидел?
Князь произвел крайне неприятное впечатление. Княгиня тоже. Но в совершенно ином роде...
Визит к ней длился не более десяти минут. Когда после приглашения Андрея, Краснов оказался в нарядных  покоях Натальи Львовны, то  увидел  лежащую на узкой кушетке  женщину. Довольно грузную, расплывшихся  форм, с крупными чертами   распухшего от слез лица.  Глаза княгини  были закрыты. Оголенные до локтей полные  руки   скрещены на груди. Голова неудобно запрокинута,  отчего  ее открытая шея казалась чрезмерно толстой и длинной. Когда-то высокая прическа темных волос  сплющилась  валиком, придавая голове странную уродливую форму.
Княгиня была одета в платье, ноги (одна некрасиво свисала) обуты в высокие ботинки – должно быть, она со вчерашнего дня так и  не раздевалась.
Кроме кушетки, стоящей в простенке между   окнами, мебель будуара составляли  туалетный столик, в зеркалах которого троекратно отражался переминающийся у входа Краснов; низкое спальное ложе со скомканной цветастой шалью на шелковой глади покрывала; кадка с пальмой и  кресло-качалка, заслоняющее черный зев камина.  Пол  покрывался ковром. На его темном орнаменте отчетливо выделялся оброненный носовой платок.
- Кто вы? –   обратилась к Дмитрию Ивановичу княгиня, выйдя из оцепенения спустя несколько минут неловкой тишины,  медленно повернув в его сторону голову.  - Что вам здесь нужно?
- Я земской доктор Краснов, - смущенно ответил он, не зная, как себя вести и с каких слов  начинать разговор.
- Доктор? – голова княгини приняла прежнее положение, глаза   вновь закрылись.
- Да, Наталья Львовна. Доктор Краснов.
- А где Траубе? – спросила она, оставаясь в неподвижности.
- Он... он уехал в Москву. Как вы себя чувствуете, княгиня?
- Как? А как может... – она   замолчала.
Снова наступила тягостная тишина.
Не дождавшись продолжения фразы, Краснов сделал несколько шагов в  сторону княгини:
- Наталья Львовна... 
- Ты прав: любовь не покупается, - прошептала она, - Это я убила тебя, Женечка... Косинус – есть отношение высоты треугольника к его основанию... И самое страшное, что уже ничего, никогда не поправишь. Никогда. Зачем же ты так? Ты же понимаешь, что это я от обиды? А хотелось... Опоздала...
- Наталья Петровна, вам нехорошо?
- Что? – княгиня вздрогнула и  посмотрела на   Краснова  бессмысленным взглядом.
- У меня есть замечательные капли... Вам необходимо успокоиться. Сейчас я... – Краснов присел на корточки и вынул из саквояжа опиумную настойку.
- А вам необходимо оставить меня, -  готовясь к рыданиям, губы женщины скривились и задрожали,   но в  голосе  вдруг  проступила  властная, жесткая сила, - Подите вон! Немедленно!
Снаружи, возле дверей Дмитрия Ивановича ждал Андрей.
- Вот это, - сердито сказал слуге Краснов, протягивая ему пузырек  - успокоительные капли. Сильнодействующие, после них княгиня будет спать. Подавать  трижды в день. Половину чайной ложки настойки  на половину стакана холодной воды. В течение недели. Скажите, что доктор Траубе прописал. Капли держите у себя. Понятно?
- Понятно-с. Чего ж здесь не понять... – грустно вздохнул старик и перекрестился...
Где-то наверху, шумя ветвями, промчался ветер, и Краснов словно попал под ливень – его с ног до головы осыпало тяжелыми холодными каплями.
- Проклятье! – воскликнул он и повернул к дому.
На крыльце стоял Вербицкий. Лицо его было хмурым и уставшим.
- А я за вами, доктор, - вяло улыбнулся он, - Как хорошо, что не пришлось вас разыскивать. Сейчас мы попьем чаю, а затем... затем дело исключительно за вами.  Надеюсь, теперь-то  вы не откажетесь? Для бодрости. Мне так крайне необходимо.
- Нет, не откажусь.  Чаю выпью.
- Тогда идемте, нам уже накрыли. Пока мы завтракаем, подготовят тело, я  распорядился.
Чай пили в столовой. В молчании и одиночестве, если пренебречь прислуживающей им давешней девицы в переднике.
 Краснов раздвоился. Его тело, как бы само по себе, вопреки настроению  наслаждалось утолением жажды и голода  - к чаю были поданы вкусные маковые булочки, от которых  он никак не мог оторваться.  А  ум, не мешая  несдержанному насыщению, вспоминал,  определяя последовательность предстоящего вскрытия, перед которым Дмитрий Иванович начал испытывать почти мистический страх. 
Появился Андрей.
- Что? Перенесли? – Вербицкий отодвинул чашку и вздохнул.
- Перенесли-с.
- Тогда с Богом!
4
Тело Сахарова перенесли под «столярный навес», как назвал сооружение управляющий Гаврилов, определенный Шаховым в помощники. Главное удобство навеса заключалось в том,  что  он был  отлично  освещен и продуваем, имея  в своей несложной конструкции лишь  три высокие, набранные из жердей   стены. На них висели топоры, пилы, старые косы, грабли, хомуты  и что-то еще. Под ними заставленные ящиками  лавки. В углу верстак с длинной рукоятью ворота.  Пола под навесом не было, его заменяла плотно утоптанная, засыпанная серыми опилками  земля.  На ней лежал он. Прикрытый   грязной рогожей  или парусиной – очевидно, в ней его и принесли. Из-под ткани высовывались ноги: черные ботинки и синие края брюк.
Как только Краснов увидел эти торчащие из длинного свертка ноги, сердце его сжалось, вызвав в животе ощущение холодной пустоты.
- Это... это неудовлетворительно, - хриплым голосом обратился он к Гаврилову.
- Что прикажете – с готовностью подскочил к нему управляющий.
- Как я, по-вашему, его? Необходимо возвышение. Сделайте, что ли, какой-нибудь лежак  и принесите стол для моих инструментов. В крайнем случае, табурет. И еще ведро воды... Лучше два. И на всякий случай тряпок.
- Сию минуту-с! - Гаврилов убежал, - Василий! Николай! Где вы, лешие? 
- Скверная история... - произнес Вербицкий, когда они остались вдвоем.   Не буду вдаваться в подробности, но хочу приоткрыть завесу, чтобы избавить вас от ненужных гаданий и предположений. Вы ведь, наверное, уже не одну версию составили? Считаю своим долгом избавить вас от вредной работы ума.  Главных действующих лиц «недоразумения» трое: мальчишка репетитор, все еще богатая, не до конца разоренная жена и ее титулованный муж - картежник.  Князь проигрался и крупно задолжал. Как он сказал, «публично». Чтобы вернуть долг, а заодно и выплатить  учителю недостающую часть жалования, было решено заложить одну из драгоценностей Натальи Львовны. А именно, ее фамильное  кольцо с рубином. В день отъезда репетитора оное  пропало. Лежало приготовленным  для заклада   и внезапно пропало. Со столика. Или из шкатулки – она искала везде. Пропало после того, как к ней по какому-то незначительному вопросу заходил в день своего отъезда Сахаров. Возникло подозрение о краже. Этим подозрением Наталья Львовна  поделилась с мужем, пребывающем в расстройстве от проигрыша. Князь Шахов поспешил к учителю. И как благородный человек предложил вернуть украденное – без огласки, добровольно, потому  что князь «готов содеянную глупость простить», «по-джентельменски», «по-отечески», как угодно, лишь бы вернул. Мальчишка, изобразив оскорбление, безмолвствовал, упрямо собираясь к отъезду.  Нежелание объясниться Шахов расценил, как подтверждающий подозрение вызов.
- В таком случае  мы вынуждены вас  и ваши вещи обыскать! - заявил  потерявший терпение  князь. – Без этого вы из комнаты не выйдете!
Сахаров гордо молчал. И даже  с презрением отвернулся от князя к окну.
  Для досмотра были вызваны кучер Василий и слуга Андрей. Андрей искать, Василий держать в своих медвежьих объятьях  Евгения Илларионовича. Пока еще не уличенного, но уже к этому близкого. И вот тут случилось самое страшное. Не успел Василий приблизиться к студенту, а престарелый Андрей руками достичь чемодана, как   его опередил Сахаров и, рванувшись к чемодану, вытащил пистолетик и себя убил... Князь мне признавался, что вначале не без испуга подумал, что учитель выстрелит в него. Самое отвратительное в этой сказке то, что кольцо никуда не пропадало, лежавши  завернутым в платок за флаконом духов.  Нашлось! В стремлении оповестить об этом князя, вместе с найденной драгоценностью Наталья Львовна побежала в  комнату репетитора. Но, увы  - она опоздала. На несколько роковых для унижаемого Евгения Илларионовича секунд... Это колечко я видел... С одной стороны, глупость, рассеянность,  граничащее с солдафонской грубостью самоуправство;   с другой  - попранное  самолюбие  нервной личности. И тем не менее, личности.  Вот такое математическое уравнение-с, любезный Дмитрий Иванович.  А между прочим, Сахаров тоже из дворян.  И в итоге... – Вербицкий указал рукой на  завернутого в грязную ткань мертвеца - И кто, скажите мне, в этом  виноват? Впрочем, данный вопрос  скорее нравственный, нежели юридический.
- Так зачем же тогда вскрывать? – спросил Краснов, чувствуя в себе достигшую крайности ненависть к Шахову, - Если все  определилось? Зачем лишние... переживания и лишняя, в  самом прямом смысле этого слова, грязь? Не достаточно ли грязи, господин Вербицкий?
- Как зачем? Извлечь  вещественное доказательство содеянного. А также произвести медицинское исследование на предмет возможного мозгового отравления, способствующего такой резкой психической реакции со стороны несчастного Сахарова. Не исключено, что  он был пьян. Или в состоянии похмелья. Князю показалось, что от учителя сильно пахло вином.
- Простите, но я не достаточно в этом компетентен. Нужны соответствующие реактивы и прочее. Лаборатория...
- Зачем так углубляться, Дмитрий Иванович? Наличие выпитого алкоголя, если не ошибаюсь, можно установить...
Вербицкий не договорил – появились люди: Гаврилов и с ним трое мужиков. Их бородатые лица роднило общее сердитое выражение.    Один, бросивший исподлобья  суровый  взгляд на Краснова и следователя,   поражал  ростом и могучим сложением. «Это  тот самый кучер Василий», - предположил Краснов. 
Управляющий принес круглый высокий столик с обмотанной бечевкой надломленной ножкой. Мужики ведра с водой и  доски.
- Установите лежак посередине, так чтобы тело лежало ногами к свету, - приказал Краснов, - Делайте его высоким.
- А ведра куда-? – лицо Гаврилова, в отличие от недовольных физиономий мужиков  изображало  крайнюю     услужливость.
- Все равно. Лишь бы все было готово как можно скорее.
«Лишь бы все не было готово, как можно дольше», - подумал Дмитрий Иванович.
 - Да! – вдруг неожиданно  вспомнил он, -  Принесите еще небольшое полено.
- Полено?
- Полено, я не оговорился.
Гаврилов кивнул и снова исчез.
Мужики принялись мастерить лежак. Громко стуча молотками, яростно орудуя пилами, и ежеминутно через «Василия» обращаясь к Краснову:
- Так довольно?
 Кривоногий столик, по просьбе Дмитрия Ивановича дополнительно укрепленный,  поместили в «головах» справа от высокого перекошенного  лежака .
- Теперь уложите покойника. Только без савана.
Чтобы оттянуть момент и не смотреть на труп, Краснов  занялся  саквояжем. Он слышал, как мужики, шепчась, перевернули тело, вытащили из-под него рогожу,  кряхтя,  подняли и почти бросили  на доски.
«Пора! - он повернулся,  - Господи, помоги мне!»
Перед Красновым  на расстоянии вытянутой руки лежал он.  Лежало его тело, еще сутки назад бывшее им. В которое Краснов через несколько минут должен будет воткнуть скальпель и начать потрошить. Как будто это не человек,   а пойманная рыба или подстреленный на охоте кабан.  Как будто Краснов не доктор, а мясник, привычно разделывающий очередную тушу.
Вот он. Не воображаемый, находящийся  где-то  в леднике и отдаленности неопределенного времени, а действительный, «наступивший». Совершенно непохожий на того, каким доктор его себе представлял. Самоубийца Евгений Илларионович Сахаров, двадцати четырех лет. Убивший сам себя учитель.  Худой, высокий... Светловолосый, длинноволосый,  с рыжей неаккуратной, скорее всего, «первой» бородкой. С обиженным, как показалось Краснову, скорбным лицом, ранее,  быть может, красивым и «одухотворенным».  В  залитых  кровью  полосатом пиджаке и светлой косоворотке. В синих узких брюках и начищенных в дорогу  черных сапожках. Пока еще  тщательно не рассмотренный, не изученный и не измеренный. Но уже с первого, нарочито беглого  взгляда  поразивший Краснова  своим особенным, присущим мертвецам видом.   Пугающим  подозрительно неестественной, какой-то лукавой  бездыханной неподвижностью членов (а вдруг сейчас дернет рукой или откроет глаза?).  Отталкивающим  костяной желтоватостью   кожи, синевой ногтей и губ, глубокой, как у беззубых впалостью щек, птичьей заостренностью точно склеившегося  носа... Но  и   завораживающим,   притягивающим никогда  не постижимой  загадочностью смертного опыта,  таким отвратительным образом себя запечатлевшего. Последнего опыта, забравшего самое главное, самую суть и оставившего начавшую разлагаться оболочку, все еще так похожую... «Мы здесь,  а он там.  Где? И есть ли это где?»
Мужики и Гаврилов, замерший с поленом в руках, ждали указаний. Вербицкий, снова изменивший себя очками, листал свой блокнот.
- Так, - сухо обратился он к Гаврилову, - Мужики пусть идут. И вы тоже. Но далеко не отлучайтесь - если понадобитесь, я вас позову.
- Так точно, господин следователь!
- И проследите, чтобы никто, я подчеркиваю «никто»: ни дети, ни собаки, ни куры сюда не заглядывали.
- Так точно-с!
- Все, ступайте.
- А полено куда-с, господин доктор? Ольховое подойдет?
- Полено бросьте на землю.
Когда они ушли, следователь достал часы:
- Ого! Уже четвертый час. С божьей помощью начинаем.
Пока Краснов надевал халат и фартук, раскладывал инструмент, протирал йодоформом руки и натягивал перчатки, следователь внимательно осматривал учителя.
- А карманы-то они ему выворачивали! Смотрите.
Краснов посмотрел.  «А как бы  реагировал я, если бы меня стали обыскивать? Молчал бы, сдавшись? Полез бы драться? Разразился бы криками и грязной бранью? Или вот таким порывом, как он?»
- Готовы? – блеснул очками Вербицкий.
- Готов.
- Тогда, Дмитрий Иванович,  приступайте. Я уж  с вашего позволения останусь в роли стороннего наблюдателя. Раздевайте тело! Пиджак, брюки и обувь снимайте, а нижнее белье и рубашку для скорости смело режьте.  Справитесь сами или позвать Гаврилова на помощь?
- Не надо, справлюсь.
«А я ножницы не взял!» - вспомнил   Краснов, касаясь неприятно твердого Сахарова...
От него уже пахло. Из носа, от паха, и особенно от груди, заскорузлую   рубашку с которой пришлось отдирать... 
Примерно через четверть часа голое, ставшее еще более худым и длинным тело   вновь  лежало на спине. Полено Краснов подсунул под голову. Спину и грудь  вымыл спиртом – возле   соска, почти  задевая его край,  чернело небольшое отверстие от пули.
Краснов, стараясь не сосредотачиваться на возникающих ощущениях (легкой дрожи в руках, сердцебиения и сухости во рту он уже не замечал), начал «осматривать» голову. Понимая, что спектакль  разыгрывается для следователя.
Вербицкий стоял  рядом, готовый к записи.
Дмитрий Иванович осторожно оттянул веки. Лишенные привычной живой осмысленности глаза Сахарова были тускло-голубыми;  уши  и  нос, не считая его характерно изменившейся формы, совершенно обыкновенными.  Указательными пальцами («Вот и началось проникновение...»)  Краснов робко раздвинул темные губы:  зубы белые и ровные. Язык... Отвратительный язык.
- Как там? Глаза голубые, зрачки сужены, - монотонно начал Краснов, подражая университетскому профессору, - ушные раковины  без дефектов... нос также... язык без налета, шея... не знаю, какая... грудная клетка достаточно развита, без волосяного покрова... живот впалый...
- Череп вскрывать будем?– спросил вдруг Краснов Вербицкого. – У нас в университете  всегда начинали с черепа. Если полагается, то  я не знаю, чем. У себя в больнице я не нашел специальной  пилы для костей.  Не столярной же?
- Избавьте, доктор. Все ведь очевидно. Видите, какой он  молодой и чистый!  Не скажу, чтобы упитанный, но ровный, без рубцов, шрамов и иных следов бурной жизни. Не успел еще обрести.  Жалко таких вот девственных мальчиков... Извлекайте, Дмитрий Иванович,  пулю.
- А остальное? Я имею в виду   опись  гениталий, заднего прохода, ногтей  и прочей гадости?
- Обойдемся без гадостей.
- Тогда я... режу? – вздохнул Краснов и поежился.
- Вскрывайте. И храните хладнокровие.
«Сам знаю!» - он взял скальпель.
Мысленно провел  линию разреза... Затем закрыл глаза и сосчитал до двадцати четырех. После этого, стараясь быть точным и быстрым, воткнул лезвие в точку условного схождения ключиц. Что-то хрустнуло... Вместе с этим упругим хрустом всякая мысль в голове Краснова прекратилась...
Когда рассеченная  кожа  расползлась, образовав длинную желто-кровавую неровную щель с толстыми за счет жировой прослойки краями, Вербицкий нервно кашлянул. Краснов, задыхаясь от подступившей тошноты,  несколько раз  промокнул побежавшие кровяные подтеки. Затем онемевшими пальцами  раздвинул разрез.  Стали видны светлые грудные кости, багровые  органы и вспухшее переплетение зеленого кишечника.  Воздух смешался с удушливыми миазмами  разложения.
- Ну и запах! – сказал следователь и, прижав ко рту носовой платок, быстро отошел от лежака, - Да и сама картина.   До сих пор не могу привыкнуть к виду человеческих внутренностей. И боюсь, что не привыкну никогда - есть, должно быть, какой-то высший запрет на подобное созерцание.  Ни воля, ни разум, ни молитва здесь не помогают...  Вы уж, Дмитрий Иванович (голос Вербицкого впервые утратил бесстрастную ровность) продолжайте без меня, я выйду на воздух, иначе мне станет дурно.
Краснов  молча кивнул.
- Извините, голубчик... - Вербицкий быстрыми шагами устремился наружу.
«Эх, мне бы с тобой!» - с завистью посмотрел ему вслед Краснов.
Там, в области жизни, высокой стеной рос  репейник, покачивались от ветра кусты, сквозь наползающие   друг на друга тучи продолжало  светить солнце, в его переменчивой яркости   зигзагами летали ласточки, кто-то колол дрова, на крыше бревенчатой постройки сидела ворона...
 «Боже мой! Чем я занимаюсь!»
5
«Пуля разорвала в сердце Сахарова Е. И.  правый  створчатый клапан и желудочек. Незначительно задев правое легкое и упершись  в правую лопаточную кость, помешавшую  ей  вылететь из тела. Нанеся тем самым смертельную рану покойному, вследствие прекращения кровообращения. Смерть наступила мгновенно... » Приблизительно так Краснов написал потом в Заключении. Стараясь не вспоминать подробности ее поиска и извлечения...
С зажатым в пинцете кусочком свинца   Краснов вышел из-под навеса. Вокруг него назойливо вился рой мух.
Вербицкий сидел на бревне и разговаривал со стоящим возле него Гавриловым.
- Доктор идут! –  прервал Гаврилов расспросы следователя.
- Вот! – глубоко вдыхая влажную  свежесть, зло произнес Дмитрий Иванович, - Ваше вещественное доказательство. Куда ее?
- Замечательно! – воскликнул Вербицкий, поднимаясь, - Однако...
Он сочувственно посмотрел на бледный, покрытый  потом лоб доктора и забрызганные выделениями халат и фартук.
Затем вынул свой блокнотик, вырвал лист и с чрезвычайной ловкостью и быстротой сделал из него аккуратный пакетик:
- Извольте сюда.
- Ну что, теперь, надеюсь, можно зашивать?
- А вы исследовали  желудок?
Краснов поморщился:
- Нет, и считаю это излишним. Никакого специфического спиртуозного запаха я не уловил. И думаю, что сквозь эту, простите, вонь в дальнейшем  учуять не смогу. Вы же знаете, что Сахаров ни накануне, ни утром не напивался и вряд ли вообще употреблял.   Скорее к подобному склонен его высочество князь, уж если его великосветские принципы  позволяют... Словом, вы меня поняли. Я, господин Вербицкий, очень устал. Потому что, в отличие... не сидел... Потому что, также, как и вы  испытываю естественное отвращение к подобным  анатомическим  занятиям. Непреодолимое отвращение! Это насилие. И над телом, и над тем, кто это тело «исследует» на различные предметы в интересах следствия. Что накануне пил? Что съел на завтрак? Чем отравил свой мозг? А кому это теперь нужно? Ему?  Ему уже ничего не нужно! Господину Гаврилову? Кучеру Василию? И эти чертовы назойливые мухи! Даже не отмахнуться, лезут, чуть ли  не в рот!  Ползают по кишкам, а потом на меня. И этот столик величиной с ладонь. Того и гляди...
Краснов опомнился:
- Извините... Я слишком раздражен.
- Успокойтесь, Дмитрий Иванович. Я прекрасно понимаю ваше состояние. И искренне вам сочувствую. Но, дорогой мой! Еще немного терпения: четыре пятых, слава Богу, вами  уже успешно сделано. Существует форма. Установлены определенный  порядок и последовательность медицинского исследования. В нашем случае судебно-медицинского. Кто и почему именно  так  установил, я вам ответить не могу.  Но не я,  и не для вас персонально.  Согласен, что иногда подобная  мелочная дотошность  вскрытия   излишня.  А иногда она просто необходима. Право, я с вами, как...  Передохните, покурите, посидите, наконец! Минут этак десять. И заканчивайте. Я надеюсь, что мы сегодня же отсюда уедем. Мне еще столько бумаг заполнять. Да и вам тоже. А я – Вербицкий по-детски улыбнулся, - домой хочу!
Краснов повернулся и пошел к искромсанному им телу. «Еще немного... Держитесь, господин прозектор!»
После возни с грудной клеткой  работа с  желудком могла бы показаться совсем несложной, если бы не усилившееся зловоние, источаемое его вязким содержимым. Ради «соблюдения порядка»  Краснов (горло снова сдавила  тошнота) вывалил на доски скользкую массу.  В неприглядном пузырящемся месиве что-то блеснуло. Стиснув зубы, Краснов  запустил  в жижу пальцы, нащупал в ней некую твердость и вытащил... кольцо! Крупный перстень, украшенный  прозрачными  камнями, тотчас заигравшими своими гранями, стоило  находку ополоснуть в ведре...
Дмитрий Иванович замер.   Забыв   на мгновенье  о желудке,  Вербицком  и всем остальном.
«Так вот оно что... Так вот, значит... Не понимаю... Но как?! Неужели...»
Движимый догадкой, он положил  перстень на столик, еще раз вымыл руки и встал над головой  учителя.  Так, чтобы ничто не загораживало поступающий снаружи переменчивый свет.  Потом, стараясь сохранить максимальную освещенность, наклонился  и  как можно шире раскрыл Сахарову рот... На распухшей гортани виднелась ссадина.
«Так вот что они искали! И не нашли. Потому что не могли найти, где бы ни рыскали, и чтобы ни выворачивали. Но как?  Зачем? Почему Шахов сказал, что... Неужели он действительно  украл?»
Дмитрий Иванович стянул перчатки и сел на скамью.  «Нет! Он не украл. Такие воровать не могут. Я это чувствую. Тем более, что они кольцо нашли.  Так подал историю этот подлец... И Вербицкий видел. Подлецы! И Шахов и его жена! Испугались, когда поняли, до чего довели мальчишку... А оно все-таки было у него...»
 Мысли  с лихорадочной скоростью метались,  себе мешая и себя же опровергая. «Хватит! Все догадки потом!»
- Николай Сергеевич, -   позвал Краснов,  - Господин Вербицкий! Посмотрите, что я обнаружил!
«Нет!» - внезапная волна возбуждения,  вызванная еще не ясным, но уже задевшим совесть толчком, заставила Краснова вскочить. Он быстро оглянулся – взгляд успел поймать заросли репейника, кусты, тучи... И пока не подошел следователь, Дмитрий Иванович схватил перстень и сунул его в  карман халата.
- Вы меня звали, доктор? – Вербицкий, а за ним Гаврилов появились в проеме несуществующей стены.
- Да, - сипло ответил  Краснов,  не заботясь о том, что говорит. Внутри него шла борьба, - Взгляните на то, что находилось в желудке. «Еще не поздно. Сейчас покажу...» И, если в состоянии, сами понюхайте. Налицо все признаки брожения. И кислый запах. Не исключено, что Сахаров, как бы это...
Уверенность в честном, единственно правильном поступке исчезала. Краснов еще тянул время и сопротивлялся, заранее зная, какое решение им принято:
- Я не утверждаю, что он был пьян, но вероятно,  некую дозу алкоголя, все же, принял. Утром или накануне, сказать сложно, но в целом... Впрочем, я могу ошибаться... Вы говорили, что князь Шахов заподозрил... Не хотелось бы занимать чью-либо сторону, но боюсь, что его обоняние... Убедитесь сами... «Перстень отдам потом, когда уйдет  Гаврилов».
Вербицкий, стараясь не смотреть на лежак, сделал несколько шагов и потянул носом:
 - Отсюда не уловить. Но деталь, безусловно,  существенная.
- Теперь вы удовлетворены? –  от волнения Краснов почти задыхался, - И можно заканчивать?
- Да! Вот теперь, доктор зашивайте. Довольно экзекуции.
- Благодарствую... Мне нужно будет еще воды. Еще ведра  два. А эту вылить...
Гаврилов бегал менять воду, Вербицкий встав спиной к лежаку и прислонившись к столбу, делал пометки в блокноте, Краснов почти не замечая  того, что делают руки, не реагируя на облепивших лежак мух, стягивал кривой иглой и восковыми нитками кожу на трупе.
Он представлял что будет, если он отдаст Вербицкому кольцо. Тот удивится, затем снова начнет допрашивать князя... Князь что-нибудь насочиняет и  как-нибудь сумеет  вывернуться и в итоге заполучит перстень обратно. И завтра же его заложит. История так и останется неразгаданной, потому что разгадка не нужна никому.   А бедного Сахарова, заплатившего за это проклятое колечко своей жизнью и издевательством неумелого вскрытия,  зароют в селе  Воздвиженском за церковной оградой.  А он поедет на ленивой кляче в больницу. И несколько дней будет находиться под впечатлением. А потом все сотрется и опять начнется прежнее: больные, редкие вызовы на «острые случаи», N, и наверняка неизбежные встречи с Шаховым, как бы он ни старался его избегать. И почта. И тоскливые  одинокие вечера... Через  бесконечные дожди промозглой голой осени. Слякоть,  по колено грязи, в доме сырость и дымная печь. А потом  мертвая морозная зима. Ветры, метели, темень, оцепенение...  А там когда-то снова весна, не несущая ни радости, ни новизны.  И сгорающее быстрее спички лето... И  так год за годом. Пока случай не переведет его на другое место службы. Куда-нибудь в Арзамас. В идеальном случае в Тулу или Кострому... В промежутке женитьба. Но не по любви, а по физиологической необходимости. Теснота, бедность, дети. Двое или несколько... А еще он окончательно привыкнет к водке. И  уже не сможет без нее «существовать». Утром рюмка, за обедом три, и пять вечером. А в день ангела восемь. А есть ли он, ангел?
«Нет. Не отдам! За мною долг в две жизни – за свою и его»
И Краснов переложил кольцо из халата  в брюки...
6
Он обмыл и убрал в саквояж инструмент, окатил из ведра блестящий от крови лежак,  снял фартук и халат, с наслаждением швырнув их на кучу кровавых тряпок. Все!
На кухне Краснов, ловя на себе любопытные взгляды дворни,  тщательно  мылил руки и лицо и  долго  ополаскивал их горячей водой.
Затем, устроившись в кабинете Шахова,  под диктовку Вербицкого составлял «Заключение вскрытия»: так-то и так-то,  такой-то длины и цвета, предположительно то-то...  Включая фразу «Содержимое и состояние желудка по внешнему виду (характерные признаки винного брожения) допускают  наличие  в  нем спиртосодержащих веществ. Что не исключает нетрезвое состояние Сахарова Евгения Илларионовича  в  момент совершения им самоубийства...»  И что-то еще. И подпись: «Земский доктор Краснов Дмитрий Иванович. 24 августа 188...года»
Следователь продолжил писать свои протоколы, а он попросил  Андрея принести водки. Выпив, Краснов немного посидел в кабинете, а потом вышел из дома.
Расчищенное ветром небо начало краснеть закатом. Чтобы отвлечься от дневных   впечатлений и мыслей, Дмитрий Иванович забрался в беседку и стал смотреть на солнце. И уснул...
Когда его разбудили,   уже были сумерки.  Выехали они почти в темноту, категорически отказавшись от предложенного ужина  и ночлега.
- Вот ирония судьбы, - выдохнул невидимое облако дыма Вербицкий, предусмотрительно  запасшийся  избыточным  количеством  папирос, - В прошлом году ко мне приезжал из Петербурга старший брат. А после себя оставил столичную газету. Она так и называлась «Петербургская газета». Я ее, естественно, прочел, получив, как всякий провинциал  огромное удовольствие. Знаете, как редкие сведения из Африки: что на бирже, какой дают в театре концерт... Но я не об этом. В газете был опубликован рассказик, если не ошибаюсь, под названием «Суматоха» или что-то вроде того. Сочинил некто Чехов... Чахов, не помню. Суть сводилась к тому, что у генеральши в доме пропала брошь. И все ее ищут. Все вверх дном. Понимаете, как у нас давеча искал князь Шахов? В рассказе весь упор писательского мастерства делался на комизм ситуации, чтобы развлечь и повеселить читателя.  Что это, Дмитрий Иванович, пророчество вдохновения? Совпадение? Или вполне «типичная» для нашего быта сцена? Ничего веселого в подобных сценах я не нахожу. Да и вообще, ничего веселого...
Красный огонек его папиросы выхватил усы и кончик носа.
- Иногда я жалею, что стал следователем. Особенно после таких вот «суматох». Разное бывает, доктор. И тогда думаешь, почему ты не стал, например, землемером? Или не выучился на инженера. Сейчас бы строил железные дороги где-нибудь в Сибири. И никаких тебе вскрытий, повешений, растрат, драк с тяжкими увечьями... Вы меня понимаете?
- Прекрасно. Больше, чем вы можете допустить.
- Иногда мечтаешь начать все заново... Но... Глупости все это. Давайте, милый доктор, подремлем. Я, выражаясь фигурально, «с ног валюсь»...
Он громко зевнул и вскоре тяжело привалился к плечу Краснова...
7
В ноябре Дмитрий Иванович простудился и сам себя лечил аспирином, запиваемым  малиновым вареньем, которое ему щедро поставлял сердобольный фельдшер.
Зимой, с начавшимися метелями и колючей поземкой   простуда возобновилась и перешла в воспаление легких. Так, по крайней мере, считали в N, куда Краснов по причине болезни перестал ездить. В начале Великого поста он оправился, но подал в Управу прошение об отставке, резонно сославшись  «на  неблагонадежное для земской службы состояние пошатнувшегося здоровья».
После Пасхи к нему  в больницу прибыл господин Миронов, заступающий на врачебную должность вместо Краснова. Миронов  был женат, имел детей и тещу, которых намеревался выписать к себе как можно скорее, как только обустроится и «осмотрится». Семья Миронова находилась в Архангельской губернии и почитала за божью милость  перебраться в N....
Прошло два года. За это время Краснов более ни разу не болел. Он забыл о лекарствах и о медицине как таковой, с полным правом считая себя не имеющим к этой прикладной науке никакого отношения.
Он побывал в Италии и во Франции, проведя несколько месяцев на Лазурном берегу. Сейчас он собирается в Египет и читает книжки о пирамидах, фараонах и мумиях. Занятия проходят в тихих залах Берлинской библиотеки.
Остановился Дмитрий Иванович в двух  комнатах (спальня и гостиная)  отеля «Northland» на Александр плац, номер 14. 
Вечерами... Его досужие вечера – и не вечера также -  заняты яркими впечатлениями. Музыкальными, гастрономическими, эстетическими, чувственными. В своем непрекращающемся разнообразии и доступности легко позволяющими  не думать о том, как бы он жил, чтобы делал, если бы тогда...