Развесистая клюква Жизни за царя

Развесистая клюква «Жизни за царя»
Опера «Жизнь за царя» 25 октября на новой сцене Мариинского театра для меня оказалась уникальной. Я никогда раньше не испытывала отчаяния, слушая какую-либо свою любимую оперу. А здесь это было главное ощущение вплоть до последнего действия. И спасибо музыкантам оркестра, дирижеру Михаилу Синькевичу, певцам Екатерине Крапивиной (Ваня, воспитанник Сусанина) и Станиславу Трофимову (Иван Сусанин), особенно, за потрясающую прощальную арию, именно они позволили разжаться моему сердцу и отойти от самого ужасного за всю жизнь разочарования и огорчения, которые я испытала в оперном театре. Если эту оперу слушать, глядя в потолок, звучание ее может порадовать. Но в театре хочется и посмотреть. Но режиссура постановки «Жизнь за царя» (режиссер-постановщик, художник постановщик и один из художников по костюмам Дмитрий Черняков) и визуальный ряд вызывают почти физическую боль и горькую обиду. За саму великую первую русскую национальную оперу, за музыку прекрасного, так мною любимого, композитора, за такой впечатляющий фрагмент нашей отечественной истории, за Отечество, в конце концов, над которым почему-то решили понасмехаться. Глядя на сцену, мне казалось, что режиссер надругался над дорогим мне человеком, что плюнул мне в душу. И ладно бы, гениально бы все переиначил, действительно бы создал «современный «думающий» спектакль», как заявлено в программке. Нет, на сцене самая настоящая режиссерская халтура, в которой даже концы с концами не сходятся. Складывалось впечатление, что режиссер (Дмитрий Черняков) страдает амнезией или рассеянным склерозом и не помнит, что было в первом действии, а что во втором. И такого количества режиссерских штампов я давно не видела! На моей памяти ничего подобного себе не позволяли постановщики прошлых десятилетий, их бы разбили в пух и прах свои же собратья по цеху. Зажигающиеся и меняющие интенсивность свечения электрические лампочки, бесконечные одевания и раздевания героев на людях, непонятные омовения, бессмысленное складывает и раскладывание скатертей, расставление и собирание неиспользованной посуды, перебирание яблок, обстругивание и распиловка досок, что к сюжету не имеет никакого отношения, это все «нестреляющие ружья» этой постановки, которые не просто, как говорил А.П.Чехов, висят на стене, но прямо-таки лезут в глаза . И ладно бы только в этой опере. Что-то похожее есть и постановке оперы «Сказание о невидимом граде Китеже…» (подробнее читайте на моей странице на сайте проза.ру «Таинственнай град Китеж»). Яблоки, скатерти, доски и тазы выглядят в сценографии оперы такой навязчивой идеей, поскольку, видимо, ни одна относящаяся к сюжету и героям оперы идея режиссера не посетила. Если он так хотел показать детали быта, то, похоже, крестьянского быта он себе не представляет совсем – ни дореволюционного, ни советского, никакого. Именно поэтому, на сцене не крестьяне, не колхозники, а пейзане, которые проводят время на пленере, устраивают пикники прямо на то ли убранном картофельном поле, то ли свежевспаханном. Я тоже выросла не в крестьянской семье, но знаю, что так не сделает ни один крестьянин любой эпохи. И в полях не бывает колодцев, потому что зона вокруг них – это святая святых. Иначе все заболеют и перемрут. А здесь колодец был и лавочкой, и местом, куда можно бросить пальто. Никто не позволит там мыть детей (прямо какая-то идея фикс режиссера с этими омовениями), чего крестьяне и не делала никогда, они просто до поры не надевали детям штаны, и все проблемы. Если поют про Русь, то странно видеть вокруг поля типичный финский забор, сделанный из поставленных наискосок досок. К этой же стране отсылает и стоящий посреди поля гипсовый лось. Логичнее была бы корова или коза. Были в России, конечно, опыты по одомашниванию лосей, но из этого ничего не вышло. Полный улет был и с сельхозработами – то ли побелкой, то ли помывкой ствола неизвестного науке дерева, с обрезанными на европейский манер ветвями, с которого во третьем действии собирали гроздья рябины. Даже побелку яблонь, как и сами яблони, коренные жители деревни в нашей стране (независимо от ее названия) и двадцать лет назад называли не иначе, как баловством. Какие-то явные проблемы у режиссера и с пернатыми. Здесь на деревьях в первом действии сидели огромные белые тюлене-чайки, не выполняя никакой функции. Не менее восхитительным был и уличный фонарь посреди поля-огорода, который, правда, ни разу не зажегся, но под ним все время толпились и вышедшие на поиски заметенного снегами в лесной глуши Иван Сусанин крестьяне-колхозники (при этом никакого снега вокруг не было, хотя до этого у колодца (?) стоял огромный снеговик, загораживая к нему проход, и наблюдались сугробы), и сами потерявшиеся враги из «неизвестного отряда» (не иначе приняли на грудь слишком много, раз не узнали поле около дома Ивана Сусанина). И все это напоминало иллюстрацию к анекдоту о женской логике: блондинка потеряла что-то в одном месте, а ищет под фонарем. На вопрос, почему под фонарем, отвечает, что там светлее. Получалось, что все враги, крестьяне, Сусанин, который тоже завел неприятелей в свое поле под фонарь, еще глупее, чем высмеянная дама? И с костюмами была какая-то неразбериха. Было похоже, что их создатели оптом взяли все, что было в секонд хенде, и приспособили по ходу пьесы… Особенно озадачивали крестьяне-колхозники в исподнем белье на поле. Один из них просто был похож на коммуниста из кинофильма про войну, которого сейчас должны расстрелять фашисты. А чего стоил Иван Сусанин, который отправился в лес в белой рубашке, пиджаке, шарфе и пальто ниже колен. Крестьяне-колхозники не носили шарфов, мешает работать. Так и хочется спросить, а режиссер когда-нибудь ходил в средней полосе России по снежной целине в лесу или в поле? Там пальтишко совсем не suitable, а даже вовсе мешает, да и крестьяне-колхозники ходили зимой в овечьих тулупах или, на худой конец, в телогрейках.
С врагами, торжественными заседаниями в непонятном дворце-доме культуры, где непонятно кто непонятно что решает, и кто это Царь с большой буквы, которого почему-то так любят крестьяне-колхозники и ненавидят и боятся бойцы неизвестного неприятельского отряда (бандиты что ли?)? Вместо великолепного бала, так называемого «Польского акта», в опере станцевали какую-то кадриль, годную разве что для новогоднего корпоративчика средней руки, и какую-то дикую мазурку, где танцуют одни мужчины, до боли напоминающие курсантов военного училища, а потом к ним присоединяются малолетки с винтовками, ну, просто урок по военной подготовке с выездом в неизвестный дворец-дом культуры. Танец выглядит довольно дико, если учесть огромную разницу в возрасте танцующих. Вообще, балетная сцена из шедевра, которой она была в настоящей опере и которую мы видели этим летом три раза на сцене исторического здания Мариинского театра в исполнении выпускников Вагановского училища, превратилась в унизительную и мало эстетичную «подработку» артистов на новогоднем корпоративе богатенькой фирмы. Как же хочется еще раз увидеть эту светлую праздничную сцену, так бережно воссозданную преподавателями и руководителем (Николаем Максимовичем Цискаридзе) прославленного балетного училища. Господи, нашелся бы в Петербурге какой-нибудь театр, который восстановил старую постановку хоть «Жизни за царя», хоть «Ивана Сусанина». Поверьте, к вам люди валом пойдут! Даже двадцатилетний молодой человек после первого действия говорил своей девушка, спускаясь позади меня в нижнее фойе театра: «Я, конечно, не эксперт, но что-то здесь не так!». Многие люди вокруг меня не хлопали после спектакля, и немало публики уходило в первом и втором антрактах.Когда мы с приятельницей обсуждали увиденное в фойе, проходящие мило люди время от времени вставляли одобрительные реплики.
Спасибо, в последнем действии почти выключили свет на сцене и дали послушать певцов. Я даже подумала, что уж лучше бы пели всю оперу без костюмов и декораций, хоть не надо было бы так мучиться, глядя на это все. А если бы убрали с переднего плана эту намозолившую глаза рекламную композицию мебели из «Икеи» и стройматериалов из «Максидома», так вообще декораторам бы цены не было.
Но я не жалею, что побывала на этом спектакле, хотя второй раз не пойду, даже если мне за это заплатят. На нем я осознала, что чем такой антураж, лучше уж вообще пустая сцена и обычная одежда певцов. Лишь бы не раздевались при людях, не ели из тазов, в которых только что мылись, не ставили на стол угощение в непотребной посуде, не перебирали яблоки, которых у крестьян-колхозников не было. Смотря на сцену, я сегодня думала о нескольких вещах. Во-первых, преподнесенная в таком обличье значимая национальная опера сравнима с человеком, пришедшим в неподобающей одежде в общественное место, например, на светский прием – в ночной рубашке или на работу – в костюме для садо-мазо. Во-вторых, я увидела не очень умело реализованную попытку воплотить на сцене столь милый нашей культурной элите концептуализм, в котором извращаются смыслы вплоть до противоположного, когда слова, действия и картинка противоречат друг другу, уничтожая и обесценивая естественные чувства, идеи, ценности всякими мелкими пакостями. Во-третьих, я почувствовала, насколько этот подход в искусстве деструктивен, как он деморализует. Я, оптимист до мозга костей, но мне хотелось плакать от отчаяния от всего, что я видела на сцене. Если я как-то пережила «Иоланту» и «Сказание о невидимом граде Китеже…» (я эти оперы не очень люблю), то любимая опера «Жизнь за царя», в которой не понятно, зачем и за кого умирать, и нам показывают, что и правда, незачем и не за кого, повергла меня в крайнее уныние. Я, наконец, поняла, что такое психологическое оружие, о котором все столько сейчас говорят, но никто не понимает, как его заряжают, как оно стреляет, как оно убивает. И если бы не вдохновенный Сусанин Станислава Трофимова, если бы не изумительное исполнение им прощальной арии, сжигающей всю подлую шелуху режиссеры, я ушла бы с оперы в отчаянии. А так я плакала от облегчения, слушая ее, и думала, что пока есть такие певцы, подлинное искусство не убить и не уничтожить, как бы ни старались режиссеры-разрушители! Мне хотелось сказать ему: «Низкий Вам поклон! Пойте так, и никакие враги, в том числе в искусстве, не страшны! Вы великий певец! Как хотелось бы услышать Вас в нормальной постановке "Жизни за царя", где будет опера Глинки, а не эта режиссерская халтура, которую видно невооруженным глазом! Где Вашему Сусанину не надо будет странно раздеваться на глазах своих детей, перебирать яблоки, есть, строгать и пилить доски на одном и том же столе-верстаке. Чтобы, слушая Вас в прощальной арии, зал рыдал, не стесняясь слез, как и должен от великой музыки Глинки и прекрасного исполнения певца. И чтобы, несмотря на смерть героя, отдавшего жизнь за спасение очень важного и для него и для всех – Отечества, воплощенного в лице царя, тогда Михаила Романова, публика радовалась и понимала, почему в конце оперы звучит такая торжественная музыка, ставшая официальным маршем Российской Империи и исполнялась и исполняется сейчас на официальных приемах».