Диво

Начался третий день, как я на Евдокимовской заимке в Устье- Кирей, куда я приехала за сбором информации для исторической книги. Деревня осталась далеко за лесом. Сама заимка расположилась на полуострове, образованном петлёй реки Ия, здесь же и само устье реки  Кирей. Самое узкое место петли - всего 200 метров. Красота здесь невероятная, дикая.
Я живу в маленьком домике посреди огромной пустой территории экофермы. Никакого этностиля: скудная обстановка, аскетические кровати с железными спинками, простой стол под цветастой клеёнкой, на рогах изюбря сохнут застиранные полотенца, в углу - флаг СССР и плакат с изображением Зюганова. В углу - рукомойник, почти в центре - печка, которую я топлю уже второй день. Из центрального  окна - изумительный вид на реку Ия. В восточное оконце ранним утром заглядывает яркий молодой месяц, а потом играет красками рассвет.
Я здесь одна. На базе никого нет. Только на самой ферме, что от домика на расстоянии полукилометра копошатся рабочие. Даже коровы и овцы бродят где-то далеко. Звон бубенцов тоскливо и тоненько звучит в морозном воздухе издалече.
Хозяин фермы - богатырь Виктор - строго настрого наказал им исполнять все мои просьбы, заботиться обо мне, но не мешать, ибо я в творческом процессе.
Творческий процесс несколько застопорился, так как чистейший воздух, кристальная сладкая вода, сытная деревенская еда и стопка самогонки в первый вечер свалили меня с ног, как только село солнце. Я едва не уснула за компьютером, и, решив немного полежать на кровати, тотчас провалилась в глубокий сон. Разбудил меня утром странный звук. Я, потеплее одевшись, вышла к реке.
Река только начала схватываться льдом: берега - в хрустале, а середина реки мерцает голубоватой сталью, и по ней неспешно плывёт шуга. Смотришь и застываешь. Кажется, здесь нет времени.
Вдруг из состояния медитации меня вырвал утробный стон-рык, раздавшийся неподалёку. На крутом повороте реки из-подо льда вынырнул пузырь. Показалось, что какое-то доисторическое животное, выглянув из-под воды, простонало, и снова было утянуто в омут. Следом зазвучало что-то космическое. Жуть охватила меня первобытная, и я удрала в домик. Пальцы срывались с крючка, пока я сумела закрыть дверь. Тут я пожалела, что опрометчиво осталась совсем одна в таким пустынном месте, где даже сотовый телефон стал бесполезной пластиковой штучкой.
Мне ничего не оставалось, как включить свет, и, потихоньку напевая, растопить печку. Живой огонь, тепло, парок из носика закопчённого чайника успокоили меня. И я, испив сладкого чайку с краюшкой настоящего деревенского хлеба, вышла на разведку. Это космически-глубинное животное с его древними утробными звуками я должна была "поймать" и приручить.
Начинался рассвет... Берёзовый лес, окружавший заимку, был прихвачен морозцем. Ветви берёз стали серебряно-махровыми. Лес холодно и волшебно светился. И вдруг это ледяное кружево стало плавиться: из-за деревьев вытекал горячий желток и серебро переплавлял в золото. Алхимия творилась у меня на глазах. Синева и чернота становились бирюзой. Алмазной крошкой покрывалась каждая былинка и нежно звенела. На реку больно стало смотреть, так засверкала она под новым солнцем. И вдруг, посреди торжества рождения нового утра вновь раздался этот странный звук. Но он не разрушил обаяния, но лишь придал мрачности дивной картине. Я уже не убегала, я стояла на берегу реки, всматривалась в омут и пыталась понять природу этого звука. Может, это лёд? Может, газ со дна омута так реагирует на холод? Может, что-то ворочается на дне? Местные говорили мне, что глубины этого омута не знает никто: шестиметровый шест, как поплавок, качается на воде. Неподалёку в реке старожилы находили остатки от какой-то диковинной мельницы: огромные каменные жернова явно не бурятского происхождения и ставшие железными листвяковые плахи. Ни то, ни другое невозможно сдвинуть с места. Да и мельница ли это?
Сразу же вспомнилась легенда, услышанная мною вчера в деревне.
Именно с этой заимки начиналось село Евдокимово. В начале 19 века облюбовали полуостров первые поселенцы. Далеко друг от друга построили они свои заимки (от слова - занять, заиметь), сами раскорчёвывали лес, ставили пасеки, распахивали земли под посевы. Тайга здесь жирная, щедрая. Орех, ягоды, грибы, черемша, лекарственные травы, живица, зверь, птица, рыба - всего вдоволь. Неподалёку - торговый Икейский тракт. Хорошо зажили мужики, таёжные князья-хозяева, одного из которых так и звали - Евдоким.
В Азии есть поговорка: "Чем выше дуван (забор), тем дружнее соседи".  А в Сибири «100 рублей - не деньги, 100 верст - не расстояние". Зло и жестоко аукнулась эта разобщённость соседей. В тайге близ торгового тракта сновали банды из беглых каторжан и отщепенцев. Знали они о зажиточности хуторян с заимок. Целую семью, не жалея и младенцев, вырезали лихоимцы, разграбили заимку и исчезли.
С той поры стали переселенцы селиться не на заимках, а строить деревни, чтобы всем миром, если - что...
***
День прошёл в обычных беседах со старожилами, в поисках старых фото. Люди здесь странные: среди старожилов нет ни одного коренного жителя. И не случайно: это посёлок лесозаготовителей из системы ГУЛАГа. От тех, первых переселенцев, и следа не осталось. Разве что могилы на погосте. Надгробные памятники из камня покрыты полустёршимися надписями и датируются 19 и началом 20 веков. "Здесь покоится тело Варвары Феодоровны Распопиной". А вот какая-то неизвестная "Скончавшаяся 22 ноября 1900 года оставила 8 человек детей", "Под сим камнем покоится тело жены инородца Лукерьи Никаноровой". Каменных надгробий мало. После крушения старого мира такие памятники ставить перестали. Слишком много покойников стало в красное время, некогда стало вытёсывать надгробия, да и некому. Вместе с неспешностью бытия исчезли основатели села, те, кто покоился под камнями, оказались счастливее живых. Сгинули крепкие мужики в мясорубке репрессий, их имена остались в Книге памяти, а посёлок стал лесопунктом, там появились другие лица. Репатрианты из Польши, Литвы, Латвии, Эстонии, Западной Украины, Белоруссии. Поэтому нынешние потомки их не знают истории села, да и о своей предпочитают помалкивать.
С таким печальным итогом возвратилась я в свою маленькую избушку на заимке. Растопила печку и решила поужинать хлебом с чаем. Хлеб на опаре, испечённый к моему приезду, не черствеет. Целая коврига вкуснющего настоящего хлеба, завёрнутая в вафельное полотенце, поджидала меня в сенцах. В доме она стала отходить и наполнила пространство неповторимым ароматом.
Я отламываю кусочек, корочка аппетитно хрустит, а мякоть приятно лоснится. Господи, до чего же вкусен! Я обмакиваю его в брусничное варенье и запиваю чаем с ароматом живого огня. Наслаждение...
А следом меня поджидает ещё одно удовольствие - баня с чистейшей речной водой. После баньки всё тело - шёлковое.
Утомившись от всех удовольствий, я с упоением провалилась в сон, но ко мне пожаловал гость...
Я резко проснулась от навалившегося страха. Казалось. кто-то рядом есть. Я заставила себя успокоиться и попыталась уснуть. И тут... послышался сквозь сон то ли стон, то ли хрип. Звук был совсем рядом, я стала твердить себе: "Это река, это река..." Река, и впрямь, шуршала и ворочалась, я снова погрузилась в дремоту. Резкий стук заставил меня подпрыгнуть на кровати. Я в панике, путаясь в одеяле, побежала к выключателю. Дрожащей рукой стала колотить по нему, но свет не загорелся. Я поняла. что рабочие, забыв про меня, отключили на ночь автономную электростанцию. Мне стало дурно. Я одна, у меня нет никакого оружия, только печная клюка и столовый нож. Господи, страшно-то как... Но нет, тишина, никого нет. Река ворчит за окном.
Я снова заставила себя лечь в постель и постараться заснуть. Ощущение леденящего ужаса охватило меня в полусне, я понимала, что мне надо очнуться, крикнуть, пошевелиться, но никак не могла прорваться в реальность. Закрытыми глазами я видела у себя на груди чёрную кошку. Я чувствовала её тяжесть, объем и даже мягкость густой  шерсти. Это был довольно большой чёрный пушистый шар. На миг возникло дикое желание погладить её, но через секунду я поняла, что этой кошки просто не может быть! Я мысленно попыталась её сбросить с себя, но в ответ получила какую-то адскую ярость: кошка давила на меня, как мешок с чем-то очень тяжёлым, но мягким. Она лежала на солнечном сплетении и впускала мне в кисти рук свои стальные когти.
Я заорала, потому что мне стало больно по-настоящему! Я отчаянно вытаскивала себя из оцепенения.
Из сна меня выдернуло, как пробку из бутылки с хмельным вином. Кошка исчезла. Страшно болела голова, кисти рук покалывало. Я встала, как с похмелья. Побрела автоматически к выключателю. Свет загорелся. Никакой кошки не было. Саднило сердце. На тыльной стороне кистей рук виднелись точки, как от уколов. Было 4 часа утра - Час Быка. В это время обычно умирают от сердечного приступа. Умирать я не собиралась.
В окне как-то слишком ярко переливался месяц и с ним рядом мерцала Утренняя Звезда. Курлыкала речка. Почему-то показалось, что кошка и река как-то связаны меж собой...
Было очень холодно. Я затопила печку, пошла на двор. В сенях я услышала, как по снегу хрустят удаляющиеся шаги. Мне снова стало страшно, но я всё равно пошла на улицу. Я просто разозлилась. Девственный снег сверкал под лучами месяца, и - никаких следов ...
На душе стало муторно. Окружающая красота меня уже не радовала. Я вошла в домик без страха, но с тягостными мыслями: кто посещал меня ночью, кого я разбудила своей неуёмной энергией, своими восторгами и любопытством, вспышками фотоаппарата и чисто журналистской бесцеремонностью? Кому помешала? А, может, этот кто-то тоже решил полюбопытствовать и пошалить?
В этот день я уезжала домой. Спустившись к ворчащей реке, всё больше затягивающейся тонкой плёнкой льда, я прошептала: "До свиданья, диво-дивное. Я ещё вернусь".
И не вернулась.