Сочинение

        Все помнят свою первую учительницу, а я помню Елену Валерьевну, хотя она не была уже первой. Я пришла в её класс в разгаре учебного года, и заняла единственное свободное место на предпоследней парте рядом с отличницей Ирой, в то время как за моей спиной оказался единовластный хозяин и старожил последней парты, не собиравшийся, похоже, покидать насиженное место пожизненно. Он очень обрадовался моему приходу, ибо перед ним засветилась перспектива привнести в однообразную жизнь третьеклассника и третьегодника что-то новенькое. Его длиннющие руки беспрестанно тянулись ко мне: то он завязками от фартука накрепко привязывал меня сзади к парте, чтобы было не встать; то забирал учебник, как раз в то время, когда мне предстояло вслух читать по нему; то прятал мою ручку или тетрадь, лишая возможности выполнять задание учительницы.
      Наша наставница была на вид лет тридцати;  волнистые волосы собраны сзади в пучок, и большие очки частично прикрывают особую мягкость лица, присущую симпатичным рыжим  женщинам. Я видела, что при всём сострадании ко мне,  она, как и я, беспомощна перед выходками хулигана,  ведь, если удавалось выгнать его из класса, то он далеко не уходил, а стоял тут же и хлопал дверью, отчего Елене Валерьевне приходилось бросать мел и недописанные на доске примеры, чтобы держать ручку двери обеими руками, пока не раздастся спасительный звонок на перемену. Ужасная ситуация!
   Иногда мучитель подкарауливал меня после уроков, широко расставлял свои ручищи, не давая пройти, а когда я начинала тихо плакать, удовлетворённо подносил к моему носу кулак и цедил сквозь зубы: «Пожалуешься – крышка!». Сквозь слёзы мне рисовалась массивная круглая крышка от огромной кастрюли, и я не понимала, почему она предназначена именно  мне, и эта загадочность угрозы, действительно, пугала.
-  А ты его боксом, боксом! – советовала боевая сопартница отличница Иринка, мутузя кулачками воздух.
   Но ни мне, ни Елене Валерьевне драться с общим врагом не хотелось, и наша беззащитность поощряла его к новым подвигам, а мы не могли дождаться, когда закончится этот учебный год, чтобы, перейдя в четвёртый класс и оставив врага позади, одержать победу.
   Я пишу «мы» потому, что было ещё что-то незримое, что сортировало нас в одну категорию, независимо от  возраста и положения. Например, я заметила, что на уроке чтения, когда сначала прочитаю по слогам, спотыкаясь, главу из рассказа, а потом начинаю пересказывать, то Елена Валерьевна замирает неподвижно, и взгляд её, скрытый очками, становится неуловимым. И, бывало, я уже всё перескажу, что прочла, и не знаю, как мне быть дальше, и приходится рассказывать вторую главу, которую не читала вслух, но знала на память, пока Елена Валерьевна не выйдет из оцепенения, и не посадит меня на место. Наверное, она забывала, что я читаю плохо, потому что, к моей радости, не скупилась на пятёрки для меня, а в четвёртом классе за один и тот же урок даже две пятёрки поставила. Вообще-то я тогда честно напомнила ей, что уже получила пятёрку за путешествие Магеллана, но она тоже честно призналась, что ещё раз хочет послушать, как страдали моряки, умирая от цинги, и как ели от голода свои ботинки, хотя про это путешествие я от неё же самой и узнала. Вообще-то, я стеснялась своего голоса, потому что он был ниже, чем положено иметь девочке моего возраста, но когда пересказывала, то забывала, что он такой, и выдавала все интонации, какие предусматривал текст, и думаю, что именно эти интонации действовали на мою учительницу завораживающе.
    А тем временем учебный год подошёл к своей финальной фазе, и весной у меня случилось новое огорчение. По дороге в школу я увидела, что кто-то сделал глубокие прорубы на берёзе, и по стволу обильно тёк сок. Теперь уже  мне каждый раз приходилось наблюдать, как дерево истекает тем, что давало ему жизнь, и сердце моё разрывалось на части. А сок всё сочился и сочился, сначала прозрачный, потом стал засахариваться, розоветь, и уже напоминал сукровицу, и раны покрывались розовой коростой, как на локтях или коленках, когда их разобьёшь об асфальт. На других деревьях лопались почки, выпуская на волю гофрированные листочки, и только ветви этой несчастной берёзы чернели на фоне голубого неба. Она умирала, и ни пылкие старания весеннего солнца, ни звонкие трели вернувшихся домой скворцов, не могли воскресить её, и меня утешить.
    Когда позволяло время, то я шла окольными путями, чтобы миновать это страшное место, а когда нас приняли в пионеры, и учебный год закончился, то вообще перестала там появляться. Так было до самого конца лета, но по обычаю, в последний будний летний день следовало собраться во дворе школы, чтобы ознакомиться со своими прошлогодними одноклассниками и учителями, перешедшими в новый учебный год. Это называлось торжественной общешкольной линейкой, и мы с сестрой вместе шли на неё в белых фартучках, с пышными бантами в косах, и с цветами в руках. Я не могла сказать сестре, почему не хочу идти мимо берёзки, и ноги становились всё тяжелее. Однако, берёзки я не увидела. За лето её спилили, остался только пень. Но, - о чудо! – у самого основания пня торчала и зеленела живая веточка!  Волна восторга захватила меня и понесла, наполняя грудь счастьем, -  это маленький берёзкин сыночек тянулся вверх и простирал зелёные ручонки мне в душу. В общем, линейка удалась на славу!
     Недели через две нам задали на дом написать сочинение «Как я провёл лето». А про что писать, как не про берёзку! Началась история весной, а закончилась в последний день лета. Вот так я лето и провела, в неведении, что меня ожидает чудо. И с кем ещё я могу поделиться своей радостью, как не с Еленой Валерьевной? Уж она-то поймёт меня, и не станет смеяться и дразнить: « Берёзку жалко»!
   В общем, я очень старалась,  но писала ужасно плохо, предложения строила с такими инверсиями, что постороннему не понять, о чём речь, -  но эту особенность письма я заметила у себя только на четвёртом десятке жизни. А тогда мне казалось, что всё в порядке. Однако, интуиция подсказывала, что в заключение не хватает чего-то, какой-то финальной жирной точки. Я вспомнила, что статьи в журналах и газетах заканчиваются иногда воззваниями, типа: « Юные пионеры и школьники! Любите и берегите природу! Не ломайте ветки, не рвите листья, не ходите по газонам!» Вот, примерно так я и закончила, и стала ждать хорошей оценки и похвалы.
   Результат превзошёл ожидания. Под сочинением красовалась жирная единица, а рядом вердикт: «Списано с книжки»!  Милая Елена Валерьевна опять переоценила мои способности, заподозрив десятилетнего ребёнка в профессионализме. Ведь тогда книг за свой счёт ещё не издавали, и тексты в обязательном порядке подвергались не только политической цензуре, но и строгой грамматической корректуре, а так же  редактуре: литературной, смысловой и стилистической. Я была польщена столь несправедливым обвинением.