21

Дни, проведенные наедине с собой, дали свои плоды.
Безразличие стало извечным его спутником, помогавшим отказаться от принципов, удерживавших в нем остатки человечности.
Он больше не чувствовал боли.
Что-то перегорело, отболело и сдохло в жалком темном углу его брошенной оземь души. Души, которую он перешагнул, отправляясь дальше, больше не оборачиваясь и ни о чем не сожалея.
Душа теряет святость, когда из нее уходит свет. Он сам погасил его, не желая смотреть на опостылевший мертвый мир с копошащимися в нем червями элитного общества, завернутыми во влажноватые шкурки своей давно изгнившей белесой невинности.
Он больше не чувствовал ни омерзения, ни жалости, ни презрения. Чувства и эмоции были стерты вместе с былыми привязанностями к тем, кто оставил его.
Все стало вдруг очень просто.
Прозрачный мир, лишенный цветов и оттенков, не имел под собой ничего, за что стоило бы цепляться.
Безразличие - верховный порок человечества. Именно с него начинается то, чему впоследствии нет оправдания.
Обезличенные люди, часть из которых, может быть, он знал когда-то. Теперь это вряд ли имело значение. Он знал, как и на кого следует надавить. Знал, какие рычаги стоит дернуть, чтоб окровавленная система дала ему необходимый результат.
Все, что оставалось - это лишь быть идеальным исполнителем. Совершенным оружием в руках Семьи. Завершенным и беспринципным.
Его исполнительность стала неоценимой. Перед ним открывались все двери, но ничего за ними ему не было нужно.
Многие боялись его, как боятся встреченного в лесу дикого зверя, разум которого логичен, но недоступен для многих. Он жил, двигаясь только вперед, не имея ни смысла, ни цели. Входя в те места, которых сторонились другие. Совершая поступки, о которых многие не хотели бы и слышать. Больше не было смысла раздумывать. Рубежи были сняты. Звериная хватка, заложенная природой, бережно вскормленная им же самим, наконец развернулась, окрепла и стала надежным ему спутником. Отстраненная стальная остервенелость в его взгляде заставляла многих относиться с опаской к его появлению.
Каждый раз после случайной встречи Джерри подолгу задумчиво смотрел ему вслед, понимая, насколько же сильно изменила их жизнь.
Улицы старого, давно опостылевшего города стали лишь чередой обескровленных переплетений, лишенных памяти и смысла.
Иногда он останавливался возле мест, бывших когда-то значимыми, понимая, что больше не чувствует этого прошлого.
В такие моменты его застывшая фигура заставляла случайных прохожих напряженно обходить его стороной, стараясь избегать молчаливого темного взгляда.
В скором времени он перестал об этом задумываться.
Каждую ночь Рэн спокойно спал, каждое утро вновь возвращаясь в строй незыблемого колеса кровавой Сансары, менявшего лишь лица и способы.
Все, что оставалось важным - это цель, поставленная с утра коротким телефонным звонком и сын, с которым вечерами он сидел у костра, жаря на огне мясо и запивая его бутылкой превосходного импортного пива.
Не спрашивай - не говори. Таков был закон, выстроенный ими обоими, и никто из них не стремился нарушить его ради вопросов, ответы на которые были и так достаточно очевидны.
Они часами напролет говорили обо всем. Рэн гордился своим сыном. Таким, каким он вырос, его мнениями и ходом мысли. Эти вечера становились единственными очагами уютного огня в жизни их обоих, и Рэн постепенно вновь начал называть это пристанище домом.
Он услышал, что Астрид разорвала контракт с галереей и внегласно выплатил хозяину крупную сумму неустоек, чтобы он, наконец, отвязался от девчонки.
Она шла своей дорогой. Их пути разошлись, и Рэн не хотел задумываться о том, куда это приведет.
В те темные дни он сделал все для того, чтобы перечеркнуть для себя то, что связывало его с прошлым.
В выстроенном заново, оглушающе-хрустальном мире не было места ни памяти, ни сентиментальности, ни будущего. Там царили тишина и покой, надежно обеспечивавшие равновесие каждого дня.


***

Прошло пара месяцев с тех пор, как Ариэн вернулась в отчий дом. Родители без сомнения приняли ее назад в распростертые объятья, и она с ужасом осознала, насколько они постарели. Ей было жаль, бесконечно жаль каждой потраченной минуты, проведенной в этой закостенелости некогда жестокого подросткового упрямства. Она не могла и представить, сколько же боли им причинила, но они никогда не стремились поднимать эту тему, ведя себя так, словно дверь за ее спиной захлопнулась только вчера. Это молчание острой наждачной бумагой царапало грудь, намного сильней, чем если бы они просто вышвырнули ее вон.
Каждый день жизни здесь она силилась хоть как-то возместить им то, что когда-то с легкой руки отняла, прекрасно зная о том, что нельзя вернуть время.
Подростки лишены сострадания. Теперь она полностью понимала это.
Этот дом почти не изменился с тех пор, как она ушла. Каждая вещь по-прежнему лежала на своем месте, вызывая щемящие воспоминания о давно ушедшем детстве. Первое время она бродила по нему, словно немая тень, едва касаясь рукой стен, родных и давно забытых, стараясь вновь почувствовать то время, к которому так мучительно больно рвалась ее душа. Порой ей это удавалось, и она на мгновение будто бы вновь могла ощутить себя той самой молоденькой девушкой, перед которой были раскинуты все горизонты. Как она могла так легко отказаться от этого? Не ценить того, что даже не заслужила. Бросить тех, кто старался уберечь ее ото всех невзгод, не взирая на то, что она отказывалась это видеть.
Нетронутой оказалась и ее комната. Все эти долгие годы родители бережно хранили все вещи, что были когда-то связаны с ней. Это место было буквально пронизано тонкой надеждой, заставлявшей отчаянно стискивать зубы и сжимать кулаки.
Первым шагом к ее возвращению стал ремонт, который она затеяла сама, не желая возвращаться к давящей ностальгии.
Она вернулась. Хватит. Теперь ее место здесь.
Каждое утро в ее новой жизни знаменовалось криками маленькой Элисон. С по-детски громким топотом она, как и Ариэн бесконечное время назад, словно маленький ураган сбегала по лестнице вниз, знаменуя наступление нового дня.
Шейла стала отличной матерью. С ее помощью или нет, но она все же смогла выстроить свою жизнь, не отчаявшись и не сделав ошибок.
Джастин частенько приходил к ним в дом, становясь для малышки если не отцом, то, хотя бы, отличным другом. Ариэн не переставала восхищаться всем мужеством его поступка каждый раз, когда видела счастливое лицо Шейлы. Все шло своим чередом, и они не спешили торопить события.
Ариэн с головой погрузилась в уют прежней жизни, каждое утро провожая родных на работу, встречая их ароматным ужином и весь день посвящая себя заботам о доме и крошке племяннице.
Казалось, что так ее жизнь могла длиться вечно. Окруженная теплом и заботой, она не переставала стремиться возместить все утраченное, но, со временем, она начала задумываться о том, что тридцать четыре - уже далеко не тот возраст, в котором уместно быть иждивенцем на шее родных.
Никто не имел даже мысли об этом, но, все же, она все больше и больше приходила к этому выводу.
Она вновь покупала дорогую одежду. Вновь ходила по магазинам, в которых на деле сама едва ли могла приобрести хотя бы что-то дороже пакета.
Без образования, брошенного когда-то по нелепой глупости, она едва ли могла обеспечить хоть малую часть своих нужд. Сидя в кафе и листая газету вакансий, она убеждалась в этом лишь все больше и больше.
Когда-то стремленья внести хоть малую часть казались ей уместными, но теперь это становилось просто смешно. Она жила прежней жизнью, но, на деле, эта жизнь больше ей не принадлежала.
Она вновь хотела и должна была стать кем-то, и каждый раз сухие колонки газетных объявлений возвращали ее на землю.
В ее голове каждый раз всплывали фразы Рэна. И каждый раз она злостно отмахивалась от них, понимая, что он никогда и не знал, что такое стремиться к чему-то. Что такое в действительности хотеть что-то. Что значило соответствовать. Быть человеком, стремящимся к лучшей жизни.
Это был стимул. Стимул для уверенности к себе. Однажды она просто приняла решение во что бы то ни стало разорвать порочный круг малобюджетных объявлений, найдя свой верный путь к самостоятельной благополучной жизни.