Рэга гадоль

Чем моложе страна, тем она идеологизированнее. И это – аксиома.
Сегодняшний Израиль как раз таков. Видимо, без идеологии, скрепляющей его весьма разношерстное население, изначально было не обойтись.
Кроме героически возрождённого одним-единственным фанатиком Бен-Иегудой древне-еврейского языка – иврита, иудейское государство, воссозданное человечеством в лице ООН после трагических событий середины ХХ века, избрало своей идеологией сионизм. Ничего преступного или демонического в нём, конечно же, не было: лишь национально-освободительное движение мирового еврейства – не более того.
Спустя сорок с небольшим лет, когда распад СССР был уже близок, его потерпевшая фиаско власть решила, наконец-то, отпустить евреев в Израиль. И туда сразу решили «рвануть» все подряд – и чистокровные евреи, и половинчатые, и даже не евреи вовсе. Просто всем резко захотелось жрать, а еда на необъятных советских просторах закончилась. Вот и побежали в крохотную сытую страну из гигантской голодной державы все, кому не лень, и оказалось их почти миллион!
Прямого авиа сообщения между оплотом «развитого социализма» и прибежищем «мирового сионизма» тогда еще не было, и тот самый миллион полетел в Израиль на самолетах авиакомпаний Малев, ЧСА, Фин-эр. Короче, помчались в еврейскую страну волны реально проголодавшихся советских людей самых разных мастей.

В аэропорту Бен Гурион израильские идеологические спецы сразу же брали новеньких «в оборот». Им «в подарок» вручали серьёзные деньги на карманные расходы и открывали банковские счета, на которые стала незамедлительно «капать» финансовая помощь: на первый год жизни в стране, на съём квартиры, на покупку холодильника, телевизора, газовой плиты с электрической духовкой. Одновременно новоиспеченного гражданина записывали в Ульпан – школу по изучению иврита и одновременно центр первичной идеологической обработки. Здесь настойчиво и целеустремленно начиналось воспитание знаменитого израильского патриотизма.
Открылся Ульпан и в Беэр-Шеве – четвёртом по величине населения городе Израиля. В группе оказалась публика чрезвычайно пёстрая по бывшей социальной принадлежности. У каждого – своё прошлое: кто-то работал профессором университета, другой – заводским рабочим, одна репатриантка служила актрисой драмтеатра, еще одна – бухгалтером универмага…
Этот ряд можно было бы продолжить, но еще сильнее был контраст между новоиспеченными учениками по географическому признаку: двое прибыли из советских столиц – Москвы и Ленинграда, пожилая женщина – с Украины, молоденькая мать-одиночка – из Новосибирска, а солидный отец семейства – из Ташкента...

Некоторые относились к учёбе ответственно – записывали в тетрадки ивритские слова, что забавно, кириллицей, ловили каждое слово учительницы – ульпанской «моры», совсем не знающей русского. Иные уныло просиживали занятия с безучастным видом, угнетённые жарой, нудным менторством "моры" и свалившейся на них безнадёгой. Большинству казалось, будто "этот иврит" ни за что не выучить, квартиру никак не купить, а работу ни за какие коврижки не получить. Однако были и третьи, которым было на всё наплевать «с высокой ветки», в том числе и на новую «родную речь». Эти – последние искренне считали, что со временем, как пела Пугачева, «если долго мучиться, то что-нибудь получится», а кривая линия судьбы куда-нибудь да выведет.

Особняком от всех держалась средних лет дородная Соня Ориентлихер из Рязани. Она приходила на занятия раньше всех, занимала удобное место в последнем ряду – подальше от «назойливой» учительши - и деловито закладывала клубок серой шерсти за ножку парты. Пока шел урок, она безмолвно вязала на спицах.

На второй неделе учебы, когда наиболее усердные ульпанцы стали кое-что кумекать из ивритских речей «моры», она приступила к их идеологической обработке.
В тот день все заметили, что учительница выглядит непривычно подтянуто и торжественно. Харьковчанин Лёньчик Лившиц зашептал на ухо пермячке Рае Кугель: ; Чего-то наша израильская крошка сегодня причепурилась, причесалась, а то всё растрёпанная приходит – неряха-неряхой.
Раечка презрительно хмыкнула и довольно громко заметила: ; Ой, Лёньчик, я-таки уже не могу, со смеху умру: думаю, она решила к тебе посвататься.
И оба глумливо захихикали.
Тем временем «мора» звонко и медленно объявила, разумеется, на иврите: – Сегодня мы будем проходить важное идиоматическое выражение – РЭГА ГАДОЛЬ. В связи с этим расскажу одну романтическую патриотичную историю. Смысл слов по отдельности таков: РЭГА – «секунда", ГАДОЛЬ – «большой» (для перевода учительница использовала английский), однако вместе и в переносном смысле они означают ВЕЛИКОЕ МГНОВЕНИЕ.
Группа притихла, при этом Соня Ориентлихер усерднее обычного заработала спицами.
«Мора» продолжила: ; Было это в конце 40-х годов двадцатого века. Чудом спасшиеся из заточения в фашистском лагере смерти еврейская мать с сыном-подростком прибыли самолетом на Святую землю – воссозданный Израиль.
В концлагере несчастный мальчик ослеп. Когда они, взявшись за руки, вышли на трап, он взволнованно спросил:
; О, мама, я чувствую благотворные лучи горячего южного солнца, а что чувствуешь и видишь ты? Скорее расскажи, мама.
И мать тихо ответила: ; Сыночек мой, я вижу еврейское лётное поле, на котором стоят еврейские самолёты, а согревает нас яркое еврейское солнце, которое светит с синего и безоблачного еврейского неба. Это значит, что мы достигли нашей чудесной еврейской страны, где никто и никогда не сможет ни унизить, ни измучить, ни убить и сжечь нас…
Слёзы радости полились из незрячих глаз мальчика, и вместе с ним заплакала мать...
Это была их РЭГА ГАДОЛЬ, их ВЕЛИКОЕ МГНОВЕНИЕ - добавила по-английчки "мора".
Класс притих, задумавшись над рассказом, хотя не все достаточно хорошо поняли его глубинный смысл…
Воспользовавшись затянувшейся паузой, «мора» спросила: ; А в вашей жизни, друзья мои, была когда-нибудь РЭГА ГАДОЛЬ ?
Группа молчала, никто не мог припомнить своего ВЕЛИКОГО МГНОВЕНИЯ.
Наконец, учительница сказала: – Ладно, а сейчас мне хотелось бы задать этот же вопрос нашей дорогой, но совсем неразговорчивой Соне Ориентлихер. Ну, Сонечка, расскажи о твоей собственной РЭГЕ ГАДОЛЬ.
Услышав своё имя, Соня встрепенулась, бросила вязание и стала суетливо оглядываться, ища помощи у одноклассников. Ведь за почти две недели в Ульпане она так и не выучила ни одного ивритского слова. Со всех сторон, отчаянно жестикулируя, ей стали переводить вопрос «моры». Несмотря на это, Соня, прослывшая еще в Рязани «тормозом», продолжила тупо молчать.

Время шло, и «мора» не выдержала. Она попросила московичку Иду – наиболее успешную ученицу: ; Госпожа Геллер, переведи Соне мой вопрос, но сперва объясни ей, что такое РЭГА ГАДОЛЬ.
Ида выполнила просьбу, но Соня словно воды в рот набрала. Тогда Ида подошла к ней и, отвесив увесистую оплеуху, заорала: ; Дура ты рязанская, хватит позориться, отвечай уже! Быстро говори про свою РЭГУ ГАДОЛЬ, а я, как могу, переведу.
И Соня, возбужденная ударом и криками Иды, начала:
– В прошлом годе выдавала я свою племянницу Женьку замуж. Свадьба прогремела на всю Рязань. Женька без матери росла, а отец её, братец мой Монька пил, будто подорванный. Вот и стала я девке и отцом, и матерью. Любила-холила, как рОдную дитятю. Своих-то, блин, у меня не народилось. Потому свадьбу Женьке я решила отгрохать – будьте-нате. Напекла-наготовила, будто на полк солдат. Столько же самогону накупила. А главное кушанье замыслила такое: жареного на вертеле порося с картошечкой да яблоками. Да где было порося-то взять? Время-то наступило голодное, перестроечное, даже талоны на мясо перестали выдавать. Да что толку-то в талонах – ноль, бумажки пустые. Вот я и поехала в Московскую область на электричке - порося искать. Сошла на какой-то станции – уж и не помню на какой, побрела по посёлку. Вдруг вижу: за заборчиком гуляет себе порося розовая – просто загляденье. Торкнулась я в калитку-то, вошла во двор и давай за поросёй гонять. Визжала она-зараза, страшно вспомнить. Хозяев, видать, дома не было – никто на шум из дому не вышел-то. Поймала-таки я порося, в мешок, из дому взятый, кое-как засунула, и дёру! Как до станции добежала, как в обратную электричку запрыгнула, уж и не помню.  А дома – в Рязани-то – заколола собственноручно трофей и зажарила на вертеле, как задумывала - с картошечкой да яблоками. На свадьбе у Женьки под крики «горько» все поначалу любовались поросёй-то, а потом ею же и обожралися. А когда перепились-передралися, как в Рязани принято, возликовала я! Ведь свадьбу-то племяннице устроила, как у людей завЕдено! Вот это и было типа моё ВЕЛИКОЕ МГНОВЕНИЕ…
Класс взорвался хохотом. Ида же не решилась перевести на иврит Сонину историю – сослалась на свой слишком бедный словарный запас. На самом же деле госпоже Геллер помешал неизвестно откуда взявшийся жгучий стыд. А вот почему было стыдно, Ида и сама себе не могла толком объяснить.