А Вы уверены, что это Поворот винта?

А Вы уверены, что это «Поворот винта»?
Отправляясь на оперу «Поворот винта» 26 октября, я знала, что  Бенджамин Бриттен – не мой композитор, так же как Шостакович, Прокофьев, Шнитке и Губайдуллина. Хотя умом я понимаю, что это интересная, очень своеобразная музыка, но она меня, за редким исключением, совсем не трогает, я ее, скорее, терплю, пытаясь освоиться в непривлекательной для меня мелодике и стилистике. Более того, она мне кажется такой киношной, такой, как говорят в науке, прикладной. Но я знаю людей, которые приходят от нее и от спектакля в полный восторг, они так увлекательно рассказывают о своих впечатлениях («Там рука из-под земли высовывается, а особенно здорово, когда потусторонний голос поет: «Майлз! Майлз!»), что невольно хочется понять, что же им там нравится. Поддавшись этому желанию, я и попала на эту оперу в Мариинский театр. Сразу скажу, что спектакль мне понравился, он очень стильный, своеобразно сделанный и очень английский. И пели артисты хорошо, и музыка звучала таинственно. Минимализм декораций, ничто не режет глаз, прекрасные костюмы, выдержанные в исторических традициях эпохи, никакого эпатажа, никаких раздеваний и прочих неприличностей (режиссер-постановщик Дэвид Маквикар). Как раз наоборот, там экономка даже спит в платье, словно иллюстрируя заблуждения короля Сиама из знаменитого фильма «Анна и король» об английской гувернантке, что английские женщины даже спят одетыми и в чепцах. Вообще, киношные ассоциации неотступно преследовали меня весь спектакль: черно-белая колористка, готический сюжет ужастика, по большому счету, ни о чем. А в таких кинофильмах главное – спецэффекты, от которых зрителя бросает в дрожь. После спектакля я спросила свою знакомую, которая любит эту оперу, о чем, собственно рассказывается в ней? Она назвала желание взрослых подчинить детей своей воле и эгоистическое нежелание опекуна ими заниматься (NB! Вот, все заставляют друг друга подчиняться!). Но об этом рассказывается в половине романов английских и англоязычных классиков ХIХ века, прежде всего в романах Диккенса, Шарлотты Бронте, Френсис Бернет и других. И очень впечатляюще они это показывают – сама эпоха встает перед глазами. А опера скорее напоминает видеоклип на эту тему, да еще с чертовщинкой. Правда, в спектакле все было миленько, не страшненько, не ужасненько – словом, совершенно, несерьезно и по-своему чопорно. А ведь, казалось бы, сюжет оперы, ее жанровая эклектичность, необычная музыка, исполняемая минимальным нетрадиционным составом оркестра, минималистские декорации, скупая сценография – все располагает к новаторству. Вот уж где почва для разгула режиссерского воображения: зловещий замок, оживающие мертвецы, привидения, одержимые дети, замогильные голоса, таинственный опекун. Какие тут можно было «красОты» наваять! Но нет, все культурненько, пристойненько, даже скучненько. Но так по-английски, что сразу вспоминаешь об английском юморе. Глядя на чопорно одетых оживших покойников, которые по сравнению в едущими в петербургском метро на Хэллоуин утопленницами и повешенными, напоминают самодеятельность младшей группы детского сада, я задавалась вопросом, почему режиссеры переиначивают только классические русские оперы, что у нас, что за рубежом? Они так плохи или скучны? Или в них есть какие-то вредные сегодня идеи, которые надо выхолостить, чтобы не будоражили сознание демократично выдрессированных представителей поколения Pepsi, заточенных на «прикольненько»? Никому же не приходит в голову переодеть в рубище танцовщиков в балетах Фокина (это же святое!) «Шехеразада» или «Карнавал». Что тогда от них останется без костюмов Льва Бакста? Там же, перефразируя слова, написанные одним певцом другому (что там петь-то?) в комментарии в соцсети, танцевать нечего – только красивые позы, легкие прыжки, наклоны и повороты в красивых костюмах. А если серьезно, это лишь доказывает, что опера и балет – синтетические виды искусства, где важно многое: прежде всего, музыка, пение и танец (хореография), затем – сценография, костюмы и декорации, и, наконец, – актерское мастерство. Но это, если они синергичны, то есть работают слаженно на результат – успех у публики, а не тянут каждый к себе. Всё, кроме музыки, пения и танца (хореографии), имеет второстепенное, подчиненное значение, их задача – усиливать впечатление от исполнения, не мешать, не отвлекать внимание от певцов или танцовщиков, ХОРОШИХ ПЕВЦОВ И ТАНЦОВЩИКОВ. Тогда получиться шедевр даже из вполне среднего произведения, а из хорошего – шедевр на все времена! Если же на передний план выходит режиссура, то получается шемякинский «Щелкунчик» (шоу практически без балета) или байвотерский «Фауст», где все «заморочки» на сцене мешают слушать певцов. Тогда логично задать вопрос: и зачем в этом случае идти в оперу или на балет?
Жанровая эклектичность самой оперы «Поворот винта», ее музыки и эстетики совершенно очевидна. Все, что происходило на сцене в опере, очень напоминало интерьеры лабиринта ужасов в лондонском музее Мадам Тюссо, где из всяких ответвлений коридора выбегают такие же ожившие покойники, как в опере умершие гувернантка и слуга, они никого не трогают, только пугают внезапностью появления, но народ визжит от ужаса, даже такие скептики, как я, несмотря на предварительный инструктаж. Вот это, я понимаю, эффект! Киношные ужастики бывают просто «ужас, ужас, ужас!». Артисты могут просто пристально смотреть, фоном звучать скрипящая музыка, а зритель цепенеет, как в «Детях кукурузы». Но и в музыкальном театре случается почувствовать холодок страха на спине, как на спектакле мюзикла «Фантом оперы» в Лондонском театре Ее Величества (кстати, там я впервые увидела реквизит-аттракцион «плавающая лодка», такой же, как сейчас успешно используется в новой постановке оперы Верди «Травиата» в Мариинском театре).
Сюжет оперы «Поворот винта», с моей точки зрения, нельзя анализировать всерьез, поскольку просто нечего исследовать – ни любви, ни трагедии, ни драмы, сплошной нестрашный хоррор! Моя мама изобрела прекрасный термин для таких произведений, когда от своей основной преподавательской работы в области физиологии перешла к литературоведению, «серое свечение». Это о литературе, где нет ни героев, ни добра, ни зла, ни любви, ни ненависти, ни живых чувств, ни счастья, ни страданий, где герои просто, образно говоря, «коптят небо». Их невозможно полюбить, им нельзя сочувствовать, о них не будешь скорбеть, потому что они никакие. И в этой опере персонажи именно такие, это отмечают все критики. Ну, тогда должно быть действие, хотя бы как в «Фантоме оперы» (изумительная постановка в Лондоне! Не оторваться! Динамика действия такая, что голливудский кинофильм отдыхает! Но там и музыка фантастическая!).
А может мы не в том ключе думаем об опере «Поворот винта»? Ну, не может взрослый серьезный человек, талантливый композитор писать без юмора и издевки оперу на такой сюжет! Ведь были же у нас периоды, когда отъявленно издевательские произведения трактовали серьезно как восхваляющие революционные или коммунистические идеи. В музыке – это Шостокович, один балет «Светлый ручей» чего стоит – гротескное издевательство, но какое талантливое, если хороший хореограф поставит (Алексей Ратманский)! В литературе – блоковская поэма «Денадцать», где поэт в насмешку, как абсурд, ставит во главе революционных событий двенадцать апостолов во главе с Иисусом Христом. А «Стихи о советском паспорте» В.Маяковского, которые выдавались за апологетику советского строя, разве не издевательство, если паспорт «я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза…» Что там может быть бесценным грузом, я даже стесняюсь ответить. Так и с «Поворотом винта», ведь никакого винта или даже винтика в либретто нет. У меня после спектакля возник вопрос, а правильно ли перевели название «The Turn of a Screw»? Не идиома ли это? Ведь известны случаи, когда даже прекрасные советские переводчики не знали некоторых крылатых выражений и переводили дословно то, что имеет переносный смысл. Так было с Черной Марией, которую переводчик стихов воспринял как негритянку по имени Мария, которую боится поэт, а на самом деле речь шла о машине для перевозки заключенных, аналог нашего «черного воронка», которого естественно бояться. Или английское выражение «поймать лобстера», в «Саге о Форсайтах» переведено буквально, и в сцене объяснения в любви Майкла и Флёр получился абсурд, потому что они плыли по Темзе, где крабы не водятся, его заменили раком, но я с трудом представляю, как рак может зацепится за весло посередине реки. А идиома значила, что сидящий на веслах человек «чиркнул» от волнения веслом по поверхности воды и пустил брызги, это знакомо каждому, кто плавал на лодке. Я убеждена, что «Поворот винта» – это ошибочный буквальный перевод. Выражение The Turn of a Screw должно иметь переносный смысл, по логике что-то вроде нашего «слететь с катушек» или «Зашли шарики за ролики». И я полезла в Оксфордский и Кембриджский толковый словарь английского языка. И точно: у слова Screw есть масса переносных и сленговых значений. И некоторые очень неприличные. Главныое из них – половой партнер только это слово из ненормативной лексики. У глагола Screw тоже сексуальный смысл, выраженный ненормативной лексикой в прямом (иметь секс) и переносном смысле (обмануть). А еще это значит заставит силой или угрозами подчиниться себе. Выражение «to loose a screw» значит «свихнуться, быть не в себе, слететь с катушек». Так что смысл названия оперы находится именно где-то среди этих значений. И здесь от переводчика требовался не эквивалентный, буквальный, перевод, а коммуникативный, то есть он должен был найти выражение, которое передает то, что вкладывает в это выражение настоящий англичанин. Думаю, это должно укладываться в значение русского слова «повернутость», только нужен более выразительный способ реализации этого смысла. Пока не берусь предложить что-то иное. Но для своего курса об издании переводной литературы я получила потрясающий пример!
И вот с таким названием все в опере должно встать на место! Это меняет все ее восприятие, делает ее живой и музыку адекватной. И поиграть образами на сцене можно чуть вольнее. Ведь это знаменитый английский юмор!