Выбор. настоящее 7

Я помчался к Червякову. Димка жил на грязной пролетарской окраине, в приготовленной  к сносу, но отчего-то позабытой пятиэтажке. Покрытые копотью кирпичи, смрадный подъезд, уродливо застеклённые балконы, на которых кое-где гнила отвергнутая рухлядь прежних жизней. Вокруг нереализованных руин клубились кудрявые кусты, бездомное зверьё шурудило среди пыльной зелени. О запланированном уничтожении строения позабыли так прочно, что продолжали снабжать его электричеством и водой. Все жильцы тем временем съехали.  Димка же обитал там после потери паспорта, для восстановления которого необходимо было вернуться в Грозный. А как без документов ему бы продали билет? И вот он царил, абсолютно один человек во всём доме, в квартире, где оставили ему сердобольные люди изукрашенный графикой царапин холодильник, стол и кровать, и пялился в допотопный телевизор. Передавали новости с борцовского ковра: в одной из категорий в финал вышел турок, одолев в полуфинале казаха по фамилии Манукян. В другой - швед Абрахамян турка от необходимости быть в финале избавил. Еще в одной категории в финал попал российский борец Акопян , победивший грека Курегяна.

- Кровавую Мэри хочешь? - чуть простужено осведомился Димка.
- Кровавого Мерина давай!
По лезвию ножа струилась и замирала над сочной томатной  поверхностью прозрачная жидкость. Димка предложил посыпать перцем, но, помня о схватке отца с омлетом, я отверг эту идею.
Мы нагружались коктейлем и рассуждали, почему в России столько пьют.
- Умные люди пьют оттого, что они в окружении глупых. Глупые - оттого, что в окружении умных. Посредственные люди, серединка - не пьют, они в своей среде, - разглагольствовал я.
- Отлакируй в этой фразе наличие нацменьшинств! - требовал Димка.
- Я тебе философ, что ли?

В последнее время я и вправду много думал, почему хомо сапиенсы так любят алкоголь. Почему пьют, скажем, умные (относительно) люди - поэты, актёры, художники, хорошие мастеровые, и в то же время самая шваль тоже ведь пьёт.
- Что общего между повесившимся поэтом Рыжим и каким-нибудь ублюдком, погибшим в пьяной драчуленции? - Димка вместе со мной скрипел мозгами.
И не было у нас ответа. Я не очень верил в наследственность и в ссылки на окружающую среду. В России никогда не жили хорошо, а в Англии жили и живут. Но это весьма алкогольные страны.
- Может, в том беда, что система ценностей нарушена?
- Бога перестали бояться? 
- Себя перестали уважать?
- Государство видится монстром?
С самого начала я заметил, что реакцией на все наши вопрошания  являлось едва уловимое шуршание, сопровождаемое тоненькими звуками, похожими на попискивание резиновой игрушки. Димка никак не объяснял происхождение шумов. 
Но они стали ещё более явственными после того, как друг взял книжку "Песни пьющих" некоего Ежи Пильха, и мы, не опасаясь соседского гнева, загорланили:
"Едва моя нога ступала на рынок, я в мгновение ока очеловечивал свою ангельскую сущность, а затем человеческая моя сущность молниеносно оскотинивалась - и я уже был пьян как скотина. Я - образец неопределенности. Когда  говорю, что не пью, это заведомо неправда, но когда говорю, что пью, это тоже  чистейшее враньё. Алкоголику стыдно пить, но не пить - тут уж совсем стыда не оберёшься. Что же это за алкоголик, если он не пьёт?"
Писк перерос в настоящий ор на высоких нотах. 
- Да что там у тебя в конце концов? Ежик резиновый шёл и попискивал, а потом взбесился?
- Ах, это... извольте, сударь, покажу.

Он провёл меня в полупустую комнату, с жёлтым пятном на сером потолке, с обоями в отвратительный тюльпанообразный цветочек, с короткими досками некрасивого дешёвого паркета, на котором прислонённая к стене стояла стальная, в мелкую решётку,  довольно новая клетка. А в ней, зацепившись лапками за проволоку, поводила чутким носом и усами...
- Вафля, - представил Димка.  - Наследство прежних хозяев. А вообще она из лаборатории. Исключительно умна и коммуникативна. Обычно бегает по квартире просто так. Запер её к твоему приходу.
Я потянулся и повернул щеколду дверцы. Вафля тут же просунулась сквозь отверстие и кулем шлёпнулась прямо мне в руки. Я думал, что она немедленно убежит, но зверёк принялся исследовать меня снизу вверх, обнюхивая, чуть щекоча усиками, балансируя почти лысым хвостом. У неё были поразительно изящные лапки, наверное, она постоянно посещала крысиный маникюрный кабинет.

Всё время, пока я оставался у Димки, Вафля (цветом шерсти она напоминала это кондитерское изделие) ни разу не покинула моё тело, исследуя его, как астронавт, приземлившийся на новую планету. Если я ссаживал её на пол, она норовила проникнуть  внутрь штанины и вскарабкаться по ноге.
- Похоже,  влюбилась в тебя! Забирай, если хочешь! - сделал широкий жест Димон.
Я хотел, но моя кошка... Однажды я принёс с улицы крохотного котёнка, которому Ума весьма негостеприимно отгрызла кончик хвоста! Хотя...
С болтающейся на бедре Вафлей я побежал в коридор, где висел старомодный телефонный аппарат.
- Алло! Люся, это вы? Я... вы только не падайте... я хочу вместо рыб принести крысу. Спросите у девочек...
Она уже передавала мои слова, и я слышал их смех.
- Да, да! - весело сказала Лусине, - приносите, мы очень даже за!
Я бросил взгляд на часы по соседству с телефоном. Уже четыре, но я как раз успею до  шести.
Запихнул не очень довольную Вафлю в её дом, ограбил  Червякова на батон хлеба и несколько бледно-рыжих морковин, опрокинул в глотку остатки Кровавого Мерина и понёсся обратно в Управление.

У проходной я осторожно извлёк крысу из клетки и сунул за пазуху, отчего рубаха моя сильно оттопырилась. Весьма некстати, ибо мне навстречу резко вылетела из дверей секретарша Магомета Исаевича. Девица перекрасила волосы из рыжего в нежно-сиреневый.
- Ой-ой! - отпрянула она. - У вас же грудь больше, чем у меня!
- Весьма прискорбный факт для нас обоих! - почти выкрикнул я и поспешил дальше, не желая попадаться кому-либо в коридорах, однако сам Магомет Исаевич, словно джинн, материализовался за поворотом и так удивился при виде взмыленного переводчика с клеткой, что чуть было не утратил контроль над глазами. Лишь многолетняя практика обеспечила ему спасательную подушку...

Немая сцена обрушилась на нас с Вафлей в кабинете, куда мы ворвались в растерзанном виде (мои волосы стояли торчком, у Вафли растрепалась до того гладко лежащая шёрстка). В оглушающей тишине гудение компьютеров мерно затекало в уши, было слышно, как маленький кусок штукатурки сколупнулся со стены и белым мотыльком приземлился на паркет. Даже на стройке всё изумлённо застыло. Затем там что-то ухнуло, будто гигантский филин прочистил горло. Потом что-то завыло, но то была уже Зина, а Таня и Лусине заговорили разом, и слова их, как сбивчивые пунктирные линии, накладывались друг на друга и под конец запутались в клубок, однако из этой сумятицы я  уяснил главное: они посчитали, будто насчёт крысы я пошутил.

Вафля носилась по полу, примериваясь к кому бы прицепиться, Зина с воем и руганью собирала вещи, на стройке вновь задолбили и заухали. Через двадцать минут немецкая переводчица уже инсталлировала компьютер и свои телеса в тесной комнате мало что понимающей Газили. На прощание Зина, сжимая в покрасневших толстопальцевых руках какой-то с витиеватой крышкой лосьон, не поместившийся в сумку, сообщила, что не желает делить помещение с гнусным зверем и татарским националистом, ненавидящим русских.
-  Вы, дорогая коллега, глубоко заблуждаетесь насчёт последнего, ибо ненавижу я всех - и сионистов, и пианистов, и антисемитов, и прохамитов - в целом всё человечество считаю я опухолью, недостойной этой земли и того, что над ней. Кстати, лосьон по-арабски - люсьон, а одеколон - кулюния...

Продолжение http://proza.ru/2016/10/28/353