Дон Жуан по-советски

Вероятно я не единственный автор, кто представил читателям сборник рассказов с одним главным действующим героем. Тем не менее, должен как бы извиниться, ибо обычно читающие этот вид "малой прозы" ждут разнообразия в тематике. Очень надеюсь, что этот главный герой не зацикленный примитивный хлопчик, а образ, непосредственно связанный с описываемой эпохой, и интерес будет диктоваться этой эпохой, а не им. Описываемая эпоха же очень многоплановая…

Конечно, хотелось бы прожить жизнь, ничем не запятнав биографии, но окружающие меня люди таковы, что поступать красиво просто невозможно. Для этого надо не просто родиться благородным человеком, а иметь ещё много разных исключительных качеств. Например, неплохо родиться в семье Царствующей особы государства и быть в ней белой вороной: больше всего любить свой народ. А в моём положении быть безупречным невозможно.
Представляя девиц, с которыми я начал проводить время, должен сказать, что если бы вдруг снова не возникла Виктория (моя Первая любовь, разбившаяся вдруг вдребезги), поставившая вроде на мне крест, любая из них двух была бы воспринята моими друзьями и близкими в качестве моей девушки весьма благосклонно, и каждая из них вскоре станет очень рассчитывать на то, что получит меня в качестве возлюбленного. А мою Викторию действительно терзали разные чуть ли не самые завидные женихи во всём Ленинграде, но вдруг по её инициативе произошло ещё одно свидание со мной. Говорю об этом потому, что если бы моя первая любовь тем бы и закончилась, что изложено в предыдущем рассказе, то её нельзя бы было считать такой уж великой трагедией. Но об этом не в этой книге. А сейчас о двух сёстрах, которым посвящается этот рассказ. Эти мои соотечественницы достойны, причём каждая из них – вообще отдельного романа, но моя судьба сделает вираж, потому я буду для них автором одного рассказа…
Но ещё немного о себе. Не буду уверять, что в Советском Союзе таких, как я, было очень много, кто не строил жизнь по определённому плану, намечая и тщательно обдумывая свои поступки, а уж потом осуществляя намеченное на практике. Но у меня было именно так, когда заканчивалась моя юность. От генов это или таково время, в какое я живу, я не знаю, но убеждён, что я абсолютно стихийный человек. Думать-то я думаю, и определенные мысли в моей голове мелькают, которые я высказываю, но из-за отсутствия собранности и воли мной управляют, что я неоднократно подчеркивал, случайные обстоятельства. Виктория  не раз мне говорила, что я человек настроения. А если сюда добавить, что все случайности, которые обрушиваются на меня со всех сторон, и не встречают достойного отпора, вот и получится движущая сила моей биографии.
История, которая раскрутилась в июле и августе 1957 года, до предела запутала мою личную жизнь, потому что представляет собой наслоение одной на другую бесчисленного множества случайностей.
Я снова сблизился с Рассохой (это единственный, кого я могу считать  моим другом за всё время своего существования на этом свете), и тот, будто у него ничего не было, связанного с Сосново (место, где моя семья много лет подряд снимает дачу, а в прошлом году он съездил туда в первый раз, и заварил там такую кашу, что другого на его месте и убить бы могли), предложил мне съездить туда на воскресенье, но оказалось, что электричка, на которую мы вскочили в последний момент, идёт только до Васкелово. Мы болтались по перрону в ожидании следующей электрички, и тут из гурьбы ребят, приехавших, как и мы, из Ленинграда, отделилось двое. Они были студентами Военно-механического института, видели меня на сцене (я пою с этим оркестром на разных халтурах) и предложили поддержать возникшее у них решение, основанное на принесённом кем-то слухе, что в местном клубе закатывают грандиозный молодежный бал. Они тоже намеревались уехать подальше от Ленинграда, но, мол, не всё ли равно, в каком клубе провести ночь. А если васкеловские девицы придутся не по вкусу, можно продолжить путешествие. Тут подошли остальные ребята из этой компании и принялись усиленно нас убеждать принять их предложение. Мне, собственно, было всё равно, но Валентина, надо полагать, ждала в Сосново сногсшибательная история, и он был твёрдо нацелен ехать дальше. Но ребята не отступались, и он, в конце концов, согласился, но мы с ним условились, что через час-полтора продолжим путь. Эту компанию, что уговаривала нас остаться в Васкелово, украшали две сестры-красотки, почему Рассоха и позволил себя уговорить. Одна – быстроглазая шатенка, которая всё время хихикала, а вторая – томная блондинка, обе примерно одного возраста, одного роста и с точёными фигурками, как из иллюстрированного журнала. Девицы уговаривали нас энергичней остальных, и раз уж я всё описываю откровенно, обязан сказать, что их довольно частые, беглые взгляды в мою сторону не оставались без последствий для моего настроения. Причём я явственно чувствовал, что вызываю у них интерес, и от этого мне было очень приятно.
Но в отличие от меня Рассоха не оценил наших новых знакомых так, как они того заслуживали (возможно потому, что не вызвал у этих девиц вообще интереса), и через два часа мы уехали. Этот эпизод так бы и остался без развития, но случай столкнул меня с этими девицами ещё раз. Я только поступил в институт, как прилежный студент задержался в читалке, а теперь бежал домой. Они же пришли в наш институт на вечер и ждали кого-то внизу, в вестибюле. Я бы, не заметив, проскочил мимо, но одна из них, Таня, простушка-хохотушка, громко окликнула меня. Вторая, Нина, изящная блондинка с красивым, но как мне теперь показалось, капризным и надменным лицом, не подняла на меня глаз, однако Татьяна не поленилась разыскать в своей сумке помаду и на подвернувшемся мне под руку коробке спичек написала их адрес. Приглядевшись получше, я подумал, что она не так глупа, как хочет казаться, и очень недурна собой.
Я сунул коробок обратно в карман пальто. На том бы дело должно было закончиться. Но я их встретил снова буквально через несколько дней на Невском проспекте. Они прогуливались с какой-то компанией, а, увидев меня, отделились и приблизились ко мне. Нина, протянув жеманно ручку, опять едва взглянула на меня, а Таня стреляла в меня своими глазищами и хохотала, произнося дежурные фразы. В результате Нину компания вскоре увела, а Таня осталась со мной. Мы прошлись, посидели с полчаса в скверике, и она убежала разыскивать свою сестрёнку.
А в один из субботних дней, к вечеру, как снег на голову, явился к нам домой прибывший из каких-то неведомых краёв Вадим-китаец. Мы с ним коротко дружили года два, когда я, ещё учась в школе, лето проводил с семьей в Сосново. У его родственников там был свой собственный дом, и я частенько проводил у него дни и ночи. Вадим старше меня на три года, покровительствовал мне, но без заносчивости, а оказывал различные услуги, и горло бы перегрыз, если бы меня на его глазах кто-то обидел. Именно благодаря ему скрасились многие мои дни в Сосново. Не знаю за что, но он сильно ко мне привязался, и чего бы я не пожелал, он, не задумываясь, удовлетворял мои просьбы. Но я старался не пользоваться этим обстоятельством. Впрочем, многие, с кем сталкивала меня судьба, относились ко мне доброжелательно, потому-то я и не мог поверить, что кто-то из моих друзей может вынашивать против меня злодейский замысел.
 Потом Вадим стал подолгу куда-то исчезать. А в последний раз исчез почти на два года. Я очень обрадовался ему, и, разумеется, мне захотелось сделать ему что-то приятное. А самым приятным для него было познакомить его с какой-нибудь симпатичной девушкой. На этой почве мы с ним когда-то и сошлись. Он чтил меня, как языческого героя, дивясь тому, как я, ещё школьник, легко сходился чуть ли не с любой девицей, даже много старше себя, если возникала такая необходимость, ибо он был ещё стеснительней меня и буквально боялся подходить к девицам на стихийной танцплощадке в Сосново, где мы с ним проводили иногда вечера. Тут я и вспомнил о сёстрах-красавицах. Вадим принял предложение посетить их с восторгом и готов был идти для того на край света. Но сестры жили здесь недалеко, сразу за Апраксиным двором. Мы долго искали дом и неуверенные – этот ли – стали подниматься по лестнице. Выше нас, тоже вверх, двигалась какая-то шумная компания. Мы догнали их, и оказалось, что конечной целью этой компании была та же дверь. А сквозь темноту, которая окутала лестницу, я различил в толпе обеих сестёр, к которым мы свой путь и держали. Они узнали меня в тот же момент, что и я их. От неожиданности я смутился. Вадим, как я почувствовал, тоже был готов дать задний ход: двух девушек окружала целая толпа мужчин, причём лица последних, а также многочисленные пакеты в их руках свидетельствовали, что компания поднималась сюда не для того, чтобы отгадывать кроссворды. Это был не испуг – Вадим, кстати, отчаянный забияка и пять мужиков в его глазах не становятся устрашающей смирительной рубашкой. Просто мы, увы, в этот дом опоздали. Но обе сестры в одно мгновение приняли решение повести себя так, будто я самый закадычный их друг, захлопотали вокруг нас, тут же присочинили, мол, какие мы молодцы, что вспомнили о Танином дне рождения. (О чём мы, естественно, понятия не имели). Но их радушие не передалось остальной компании. На нас смотрели суровые глаза самцов, у которых посреди бела дня какие-то прохвосты хотят отнять самок, на которых они уже имели планы. По нашим лицам было ясно, что мы в замешательстве. Вадим мямлил, что мы сейчас уйдём, мы только забежали проверить обстановку. Но сестры, не обращая внимания на ропот столпившейся возле них публики, стали наперебой убеждать, что наше присутствие более чем кстати.
Тогда Вадим сказал, что мы спустимся вниз на минутку, и сестры стали решать, кому из них пойти с нами, чтобы мы ненароком не дали стрекача. Компания поняла, что дело серьёзней, чем им того хотелось. Сёстры могут принести в жертву любого непокорного из их числа, а среди них был даже морской офицер, и напряжение спало. Как это было не прискорбно для них, но сопровождающие сестёр поняли, что Танин день рождения они будут праздновать с какими-то типами, свалившимися с неба как нежданный дождь. Между прочим, дальнейшее покажет, что если бы эта чинная компания всё-таки взбунтовалась против нас, сестры приняли бы нашу сторону.
Мы купили бутылку шампанского и бутылку коньяка, а Вадим, которого всегда отличали замашки миллионера – я и не заметил, когда он успел – купил ещё в другом отделе огромную коробку конфет.
Квартира была двухкомнатная изолированная, но все события разворачивались в одной из комнат и на кухне. Другая комната всё время простояла запертой. А действующая комната и кухня были невелики, народу же набилось много, и все мешали друг другу. Мужчины, которых дамы решительно отстранили от всех дел, сгрудились в этой комнате; все они здесь тоже явно были не старожилы и, не зная, куда себя деть, располагались таким образом, что постоянно оказывались препятствием для женщин, снующих сюда из кухни и назад. Пытаясь сориентироваться, я определил, что кроме сестёр здесь находилось по крайней мере ещё две дамы, а мужчин имеется явный перебор даже без нас. Кто-то первым сообразил выйти, подымить на лестнице, и остальные гуськом потянулись следом. Из всей компании серьёзную опасность для Вадима (а я беспокоился только о нём), мог представлять капитан ІІІ ранга. Значительно старше всех присутствующих, он не скрывал, что принимает остальную мужскую братию за детей. Значит, данная обитель привлекла его не тем, чтобы развлекать на лестнице несмышлёнышей солёными флотскими анекдотами. По всему было видно, что он рубаха-парень, остряк и не прочь пустить пыль в глаза щедротами своего кармана. Я ещё не понял, кто именно из сестёр является приманкой, затянувшей этого морского волка в сей детский сад. В самом начале, когда мы только решили сюда пойти, то условились, что дамой сердца Вадима будет не та, кого зовут Татьяна. И теперь даже изощрённейшие пытки не толкнули бы Вадима в её объятия. Он на неё, когда вручал конфеты, даже не взглянул, зато её сестру ел глазами. Мне действительно было безразлично, как сложится лично для меня этот вечер, но очень хотелось, чтобы Вадиму повезло.
Когда мы пришли, не было заметно следов предварительных приготовлений, и вдруг – получаса не прошло – как стол оказался накрытым. Теперь сёстры по очереди выскакивали на лестницу, чтобы нас затащить назад, в комнату. Все, оказалось, были мало знакомы друг с другом, переминались в неловкости с ноги на ногу, и, в конце концов, всех строем повёл к столу морской командир.
Таня усадила меня рядом с собой, на правах самого близкого знакомого, а я сразу догадался, что здесь планировал сидеть защитник наших морских рубежей. Таня села у края стола, под углом, ближе всех к ней оказался какой-то безликий прыщавый парень, явно не имеющий на неё претензий. А с другой стороны от меня заняла место Нина. Тем временем, рассчитывавший, видимо, на особое внимание "Казанова Северного Флота" был оттеснён ещё дальше и получил в качестве дамы справа девушку, которая вполне могла ещё ходить в детский сад. Слева от него усадили Вадима, и я с опаской подумал, как бы не вышло чего. Вадим – очень заводной парень, когда выпьет. Но через несколько рюмок они нашли общий язык, а к концу вечера превратились в закадычных друзей-приятелей. Впрочем, до конца вечера ещё далеко…
Вероятно, у многих был  в жизни один такой вечер, а вот у кого его не было, вряд ли поверит в правду моего рассказа. Не знаю, что со мной произошло. Думаю, бесполезно пытаться что-то объяснять, более того, вряд ли кто-нибудь из моих родных и близких узнал бы меня в этот вечер за столом. Такого со мной действительно никогда не было. Всегда робкий, мнущийся в незнакомой компании, не умеющий ни остро сказать, ни дерзко встретить глаза соперников…
Всё так и шло вначале, как это и бывало со мной обыкновенно. Щепетильность бедного родственника долго досаждала мне. Меня и узнали, и приветили, а я всё ещё терзался, что в тягость здесь, не верил, что имею первенство над Морским львом. Меня и усадили на самое почётное место, а мне всё казалось, что это для того только, чтобы Флотского ловеласа подразнить. Но чем дальше, тем больше мне оказывали предпочтений и знаков внимания, и, наконец, у меня не осталось сомнений, что ни одна из опекающих меня сестёр не выбросится ради морского капитана из окошка, что их разлюбезные улыбки не маски, а действительно предназначены мне и идут из самого сердца. И тут на меня нашло! С моей лёгкой руки такое вдруг грянуло веселье! Загремел рюмками, бокалами, салатницами, блюдами с заливным и горячим, вазочками, бутылками, графинами и прочей посудой стол, отставленный в угол, чтобы освободилось пространство! Из проигрывателя полились именно те звуки, каких жаждала душа, и все вокруг, забыв, как по команде, что они до этого момента чувствовали, чего желали, что думали предпринять, в один миг оказались во власти вакханалии веселья! И именно я был мощным её источником!..
Всем вдруг стало очень весело. И это шло от меня, они все как бы оказались в моей власти. Сам я не думал ни о чём. Не строил планов. Не завлекал. Не отбивал. Я только веселился. Все забыли, у кого какая плоть. Веселились, как единоутробный клан, а вот сестры держались возле меня, никого ко мне не подпускали, и я оказывался в объятиях то одной, то другой… Вадим, при первой же встрече, когда мы после этого вечера увидимся, скажет, что я сразил тогда моряка наповал. "Ну, твой друг и артист!" – сказал тот ему, причём беззлобно, уже без скидки на возраст, уверенный, что случай столкнул его с редкостно отъявленным плутом...
Конечно, веселье питал не только святой дух. Стол, хоть и был оттеснён на задворки, но функционировал исправно и периодически становился главной ареной действий. И наступил момент, когда иссякла влага в сосудах. И тогда Нина, сжимая горячей рукой мою руку, потащила меня на кухню и среди разных банок и склянок отыскала в шкафу припрятанную бутылку вина. Кто помнит, когда был молод, как веселился ночь напролёт, тому не надо объяснять, что такое бутылка вина в два часа ночи!.. Могла ли потчевать из рук своих, тайком от остальной компании, красотка – кровь с молоком – молодца, к которому совсем равнодушна?! Потом таким же вином, но из другого шкафчика, угощала меня Татьяна. Потом я прижимал крепко в танце Нину, а за ней… снова Таню. Потом всё смешалось, и я, ей Богу, уже сам не знал, кто дама моих возвышенных устремлений. Я смутно помню, что появлялся какой-то парень – их брат, я с ним что-то пил на брудершафт… появлялись и исчезали ещё какие-то люди... Видимо, я долго ещё продолжал в том же духе, но мой мозг уже не работал. Я не только не понимал, что вокруг происходит, но кто я сам такой есть и всё ли я ещё на этом свете или уже в другом мире… Когда пришёл в себя, вспомнил, наконец, где нахожусь и узнал сестёр-красавиц, в  комнате уже не было ни капитана, ни прыщавого паренька. Исчез, увы, и мой Вадим. Горела лишь настольная лампа, стол был убран и накрыт скатертью, по комнате двигалось три, как я понял, женские фигуры. "Где же Вадим, – подумал я, – как нехорошо всё получилось".
Девушки сразу почувствовали, что мой мозг проснулся, и одновременно устремили взоры в мою сторону.
– А где народ?! – попытался я придать голосу бодрость.
– Охлаждают под дождичком свои буйны головы, – сказала Таня. – И твой Вадим там же. А тебя мы пожалели. Очень уж сильный дождь, а ты так легко одет!
Я сделал движение, чтобы порывисто встать.
– Уже часа два прошло, как мы всех выставили. Не догонишь.
Я всё же поднялся и продолжал стоять в нерешительности.
– Или ты нас боишься? – сказала, кажется, Таня, с вызовом.– Мальчику страшно, что он остался один? – Она смотрела мне в глаза и улыбалась, как улыбаются собеседнику, усаживая на стул, на котором подложена кнопка или торчит гвоздь. Я действительно не знал, что делать, а, став объектом общего внимания, и вовсе перестал соображать.
– Уже поздно. Мы очень хотим спать, – продолжала Татьяна. – Мы готовы пожертвовать для тебя этим креслом. В нём очень удобно провести ночь. Но хозяин – барин. Если гостеприимством своим мы не угодили, дверь не замкнута…
Насчёт жертвы, это было для красного словца. В комнате разместилось три спальных места, и требовался только сигнал, чтобы каждая нырнула под своё индивидуальное одеяло. Поэтому и осталась на ночь, видимо, только одна кроме сестёр. Мне бы давно было пора сообразить, что девушки едва стоят на ногах и безумно мечтают забыться сладким сном. Поэтому я без разговоров снял пиджак, повесил его на спинку и вытянул полностью ноги, приготовившись сразу уснуть. Тут же погасили свет. Зашуршали женские одежды, и одно за другим три тела плюхнулись в кровати. Стало тихо-тихо. Потом послышался смешок из одного угля, ему ответил другой. Я точно воды в рот набрал. Снова стало тихо. Потом заскрипел матрац. Ещё раз установилась полная тишина. И тут раздался снова голос вроде бы Тани:
– Девочки, а может, кто-то возьмет его спать к себе? Всё же кресло при таком росте не очень удобный вариант горизонтального расположения. Я один раз в нём спала. Могу себе представить. Вдруг у мальчика после такой ночи испортится цвет лица…
Пауза, мне показалось, длилась сто лет.
– Если он хочет, может лечь со мной. Я не возражаю. – Слова прозвучали так неожиданно, что у меня чуть не выпрыгнуло сердце из груди. Сразу же прыснули в подушки, видно, две другие. Мне показалось, фразу произнесла Нина. Голос прозвучал твёрдо, это не было шуткой, а ведь сказала эти слова именно самая манерная, как я думал, девица, которая, по крайней мере, мне таких слов никогда не скажет; то, что было во время танцев, не в счёт.
Я оставался в неподвижности, но излишне задавать вопрос, хотел ли я принять предложение. Желание испытать чувства, когда лежишь в постели с женщиной, меня мучает уже лет 5, и вдруг очень красивая девица во весь голос говорит, что согласна разделить со мной ложе.
Я уже говорил, что водка делает со мной чудеса, исцеляя от трусливости, а я влил в себя не мереное количество алкоголя. Причём в комнате темно, а это для таких делишек огромнейшее подспорье. И ещё должен честно признаться, что я даже не вспомнил о том, что у меня была Первая любовь к Виктории. Со мной ужас что творилось. Будете смеяться, но в этом я весь: главное, что подвигло меня встать с кресла, это мысль, что я поставлю Нину в неловкое положение, если не откликнусь на её призыв. Я поступлю как Евгений Онегин с Татьяной Лариной, которая, вопреки предрассудкам, первая открылась ему в любви, послав записку. Позже я узнал, что Нина и сама не ожидала, что способна на такой смелый шаг.
– Смотри кроватью не ошибись, – громким хохотом сопровождала моё движение вперед Татьяна. Я был уверен, что это её голос, я немного протрезвел. – А то вместо горячих ласк получишь фингал под глазом…
Когда я подошёл к кровати, откуда прозвучал призыв, то разобрался, что Нина (я не сомневался, что это она) лежит у самой стенки. Лиц не разглядеть, но силуэты видны отчетливо. Я думал, она скажет, что пошутила, мол, я нахал и т.д., но она молчала. Другие девицы тоже затихли. Я развязал шнурки на ботинках, скинул их, стал снимать рубашку, потом брюки. В комнате стояла тишина…
Но только я лег, сразу снова возобновились хиханьки и хаханьки. Нина же лежала недвижимо, будто умерла. Если, пока я раздевался, моё сердце билось как птичка в клетке, то теперь ухало как набат. Я был уверен, что его толчки передаются Нине через кровать. Она прижалась к стенке, а я лежал на самом краю, с трудом удерживался, чтобы не свалиться, так что между нами сохранялся большой интервал, хотя кровать неширокая…
Пока комнату оглашали девичьи трели, естественно, не могло быть и речи об активных действиях. Если говорить о самом действии, ради которого разнополые люди попадают в одну кровать – этому на специальных курсах ведь не учат, все совершают "это" в первый раз по наитию – то я очень волнуюсь, как себя проявлю. О том, чтобы спасовать, не может быть и речи. Девица, можно сказать, совершила подвиг, не побоявшись гласности, и я не имею права подкачать…
Многое показывало, что в этой квартире оргий не устраивают,  Нина публично пригласила в свою постель, вполне возможно, первого счастливца.
Я решил терпеливо ждать, пока неугомонные свидетельницы не уснут. Что Нина будет бодрствовать, если потребуется, хоть всю ночь, я не сомневался. Она хотя и не шевелилась, но состояние лежащего рядом с тобой воспринимаешь какими-то неизвестными тебе датчиками…
Я не сомневался, что просто обязан её обнять, но с другой стороны считал, что главное мое достоинство – благородство. А оно мне диктовало проявлять предельную щепетильность. То есть если говорить правду, я ждал от неё какого-то едва уловимого сигнала, ибо больше всех предстоящих удовольствий желал сделать всё для того, чтобы не оскорбить её поступком, которого она от меня не ждёт.
Поэтому я тоже лежал, боясь шелохнуться, как бы показывая ей, что я не нахал, она во мне не ошиблась, я ни за что не прибегну к насилию…
И тут Создатель сыграл со мной злую шутку. Я лежал, мучился, строил планы, следил за окружающей обстановкой и вдруг… провалился в небытие. Я банальным образом уснул…

Когда ко мне вернулось сознание, комната сияла от солнечного света, никто не спал. Впрочем, подружки сестёр уже не было, а Татьяна – на ногах,  причесана и умыта – хлопотала по каким-то домашним делам. Нина, пунцовая, по-прежнему лежала, не дыша, всё в той же позе на спине, возможно, ни разу за ночь и не повернувшись. Видно, поняв, что я проснулся, она тем более не глянула на меня, но позы не изменила и не закрыла глаз. Я ещё раз убедился, какой у неё чистый красивый профиль и нежный овал лица.
– Ты не спишь? – я дождался, когда Таня выскочила на кухню, и задал этот идиотский вопрос. Она не ответила, только её лицо стало уже ядовито красным. Я ждал, когда она начнёт сейчас меня гнать, так как пора подниматься, а инициативы ждать от меня бесполезно! Конечно же, я понимал, что спектакль пора заканчивать. Но она продолжала молчать, и тут уж я, наконец, показал, что я всё же мужчина: крепко поцеловал её в губы. Я ожидал любого, но не того, что произошло: она вдруг ответила мне очень страстно и лишилась чувств. Я тут же сделал то, что просто обязан был сделать, коснулся рукой её трусиков. Но она, против ожидания, яростно вцепилась в мои руки, будто я уже начал их снимать. В этот момент в комнату снова заскочила Татьяна. Мы оба разом замерли, а Татьяна, действительно ли она так-таки ничего подозрительного не усмотрела, сладким голосочком, как мамочка деткам, протянула:
– Сейчас я вам молочка принесу.
И тут же хлопнула входная дверь. Тут уж, как по команде, снова вспыхнула борьба, я был уже не в силах обуздать своих инстинктов…
Не знаю, где Таня купила тогда своё молоко – мне казалось, до ближайшего магазина, где его продавали, было не менее 20 минут бега во весь опор – но только дверь за ней захлопнулась, как мне показалось, тут же снова открылась, и вот она на пороге – сияющая и заботливая:
– Ты пьёшь сырое или, как мы, кипяченое?..

Кому-то описание подобных деталей покажется признаком дурного вкуса, но, я уверен, без них нельзя понять сущность людей. Словами не передать, какую досаду вызвало её быстрое возвращение. Я-то не сомневался, что дело в шляпе. Говорю истинную правду, я был счастлив думать, что для неё трусики отнюдь не то, что знамя для полка, и только потому, что с ней в одной постели я. И хотя вроде я  встретил сопротивление, но не было сомнения в том, что войду таки в крепость без единого выстрела. Представляете, что со мной творилось в преддверии реальности осуществления мечты многих лет! И вдруг... открылась дверь, которая никак не должна была распахнуться так быстро… Мы с ней отпрыгнули в разные стороны! То, какая она была красная до сих пор, ерунда, по сравнению с тем, какая она сейчас стала!!!
А я, видно, до смерти буду сам для себя загадкой. Меня вдруг пронзила мысль, какую я хотел взвалить на себя ответственность, и, стыдно признаться,  почувствовал облегчение, что так получилось, ведь мог сегодня здесь связать себя по рукам и ногам…

Если именно Бог – создатель всего живого, он сделал меня каким-то Иисусом Христом. Вместо того, чтобы радоваться удаче, свалившейся на меня, отдохнуть в ласках двух красавиц-сестер, которым я – убей меня, не пойму чем – внушил желание возиться со мной, холить, вместо этого я тут же стал придумывать себе разные страдания…
Но, тем не менее, мы очень мило позавтракали, я – на правах новоиспеченного жениха (потому окруженный двойным вниманием), причём обе сестры были со мной нежны и предупредительны. От меня ничего не требуют, только позволить изливать на себя заботу любящих женщин. Чего ещё человеку надо! И это в тот момент жизни, когда я чувствовал себя одиноким, всеми покинутым. (Я имею в виду разрыв с Викторией). Нина надела яркое красивое платье (она работала в ателье мод), и я снова подумал, что эта точёная идеальная фигурка украсит любой импортный иллюстрированный журнал, к тому же у неё были шикарные естественные белокурые волосы и абсолютно правильные черты лица. Даже если её сравнить... впрочем, я отогнал мысли о Виктории. Таня стала усиленно выпроваживать нас погулять. Несмотря на позднюю осень, воскресенье выдалось по-летнему солнечным и теплым. Чувствовалось, что Нина очень хочет со мной прогуляться, и я не смог ей в этом отказать, хотя на сердце – чего лукавить – у меня было очень неспокойно. Мы вышли на лестницу. Я спустился на две ступеньки и повернулся к ней, в результате чего её губы оказались против моих. Меня снова поразило, как она целовалась: нежно и самозабвенно; казалось, она вот-вот лишится чувств, и я обнял её и прижал к себе. Её глаза моментально закрылись, и это немного напугало меня: вдруг она действительно уже не дышит, так она расслабилась, обмякла. Я застегнул её пальто, поправил шляпку, которую она чуть не потеряла, и мы двинулись дальше.
Пройдя два пролета, я подумал, что надо бы её снова поцеловать, но вспомнил последний поцелуй и молча прошёл ещё один пролёт. Она безмолвно, приятно постукивая каблучками, спускалась следом. Мы дошли уже до самого выхода. Я подождал, пока она подойдёт, но, не расстёгивая больше пальто, обнял её. Она сразу закрыла глаза, и мои руки приняли на себя её осевшее тело. Мне снова сделалось не по себе. Хотя я и любил себя очень, как все люди, но не думал, что так уж неотразим. И я отнёс это к тому, что у неё, видимо, не все дома…
Мы гуляли по улицам часа два. У неё оказалась попутно куча дел – маникюр, какие-то покупки, и я, как добропорядочный супруг, ожидал её, важно расхаживая у соответствующей витрины. Со мной она держалась очень скованно, едва выдавливая каждое слово, и тут же отводила глаза. А с другими – я наблюдал это несколько раз через стекло витрин – она вела себя очень даже бойко. В общем, всё шло самым преидиотским образом.
На Невском нам встретились мои знакомые парни, которые сверх внимательно осмотрели мою даму, и один из них, незаметно для девицы,  одобрительно кивнул, после весьма красноречивого взгляда на неё, отчего я тут же принял вид удачливого Дон Жуана. Но в том-то и фокус этой истории, которую я считаю абсолютно непонятной для себя, что буквально через несколько минут на меня вдруг нашло с огромным трудом сдерживаемое раздражение. Меня стала раздражать её шляпка (буквально произведение искусства и сидела – лучше бы художник не пришпилил), раздражала складка на пальто (её отсутствие наверняка бы упростило фасон), раздражала ямка на подбородке (такую ямку только и целовать с удовольствием). Я поймал себя на том, что мои взгляды не просто скользят по ней, а ищут – как по заказу злых сил, мне совершенно не знакомых – ещё чего-то, что бы могло не устраивать меня в ней. Это счастье, что она молчала, по-прежнему не решалась поднять на меня глаза – быть бы тогда взрыву, незаслуженным упрекам с моей стороны. Неужели это возникло во мне только потому, что она без оглядки, без удержу готова была отдать мне своё сердце и тело?! Неужели это издержки подлой натуры, не умеющей оценить то, что даёт мне её щедрая душа?! Я ругал себя за кретинизм, за скотство, но ничего не мог с собой поделать…
К моему несказанному удовольствию у неё оказалось ещё одно неотложное дело, а подруга, к которой надо было заехать, жила очень далеко. Она сама предложила мне ехать домой, мол, поездка может затянуться, зачем терять время. Я, разумеется, тут же её поддержал, поспешил проводить до трамвая, помог подняться на первую ступеньку и крикнул вслед, что на недельке как-то обязательно зайду. И тут же выбросил из головы всю эту историю, и со дна души поднялась огромная радость. Я свободен! Я снова свободен! Судьбе угодно было сохранить меня для предстоящих больших дел, иначе зачем бы случился такой финал?! И я бодро зашагал к дому, размышляя, каким образом отыскать Вадима-китайца…

Но на том эта история не закончилась. Повторю ещё раз: не появись в моей жизни бриллианта, который украсил бы любую корону (я имею в виду Первую свою любовь – Викторию), не было бы цемента, скрепляющего то, что можно назвать явлением: судьбу, книгу…
Так вот, благодаря этим двум сестренкам произошла ещё одна из историй, без которых нельзя бы было высветить значительность главного героя, ибо заслужить гнев такой девицы, как Виктория – это не фунт изюма съесть!..
День был необычный. Я предполагал использовать его с большой пользой для себя, а значит, и во благо отечества. Приближались зачеты и экзамены, и мы – несколько человек – условились позаниматься вместе, в общежитии. Я признан лидером по математике, а мне должны были помочь по начертательной геометрии. Я пошёл к остановке на углу Садовой через Невский, хотя всегда ходил по Раковой. Уже хотел бежать к трамваю, но прямо на углу, откуда ни возьмись, вдруг выплыли мне навстречу две очаровательные молодые девицы. Конечно, это были известные мне сестрёнки Таня и Нина. А вот у них не было никаких других намерений, кроме того, чтобы прогуляться, о чём мне тут же простодушно было заявлено. И мне пришлось "осадить коней". От неожиданности даже Татьяна приобрела лёгкий румянец, но, разумеется, именно она быстрее всех нашлась. Я моментально уловил, что Нина не в курсе всех подробностей наших свиданий (я упустил то обстоятельство, что случай сводил меня несколько раз с Таней, и эти встречи тут же переходили в свидания): а Таня сразу застрочила языком, явно клоня к тому, что она, мол, тут пятая вода на киселе, но очень рада за нас, что эта встреча, наконец, свершилась. И совершенно не собиралась выручить меня, делая прозрачные намеки к тому, что иметь теперь какие-то свои личные дела с моей стороны было бы обыкновенным свинством по отношению к её сестре. Я чертыхался про себя на чём свет стоит, отмечая, впрочем, восхитительную в своей невинности реакцию одной сестры и неприкрытое коварство другой. Но это было не главное испытание, приготовленное для меня злым роком на этот день. Самым безобидным в такой ситуации мне представилось отсидеть положенное время в кинозале. В кинотеатре "Родина", как чуть слышно пролепетала Ниночка, идёт французский фильм. До начала сеанса было ещё время, и мы без хлопот приобрели билеты. Снизу от кассы мы двинулись вверх (как известно, к входу в фойе кинотеатра ведёт длинная лестница), и поднялись уже почти на самый верх, оставалась всего пара ступенек, что бы исчезнуть в помещении; я уже приготовил билеты, чтобы протянуть их билетерше у входа… и тут снизу кто-то громко позвал меня. Впрочем: "кто-то позвал" – так приняли этот зов мои прелестные спутницы. Они, ничего не подозревая, повернули свои обворожительные головки, собираясь отозваться или, если звали меня, терпеливо меня обождать. Но я сразу понял, кто меня зовёт, как и то, что ничего хорошего дальше меня в этой жизни не ждёт…

Как долго ждал я такого момента, когда бы Виктория вдруг неожиданно позвала меня! И вот она это сделала…Но я понял, что сейчас произойдёт что-то такое, чего в моей жизни ещё не было… Поворачиваясь, я весь сжался и мысленно просил Создателя только о том, чтобы она не выкинула номера прямо здесь, на глазах моих ни в чём не повинных обаятельных спутниц. Виктория была одна, невозмутимая и уверенная в себе и в том, что второй раз звать меня не придётся. Она требовательно молчала, ожидая, когда я спущусь по лестнице к ней. Хотя она, в чём можно не сомневаться, видела моих дам впервые, но на её лице я без труда прочитал неодобрение по поводу тех, с кем я связался. Как ни тошно у меня было на душе, но я не без улыбки подумал, что её превосходство надо мной и убежденность в своей правоте сродни тем чувствам у женщины, призывающей на суд чести подонка, с которым та прижила пятерых детей, а он вытворяет чёрт знает что!.. Я преодолел большую часть лестницы и по движению мышц её лица понял, что мои обольстительные спутницы начали движение вслед за мной; очень громко Виктория произнесла фразу не ради того, чтобы нас ошеломить, а просто чтобы сказать то, что считала нужным:
– Скажи своим сучкам, чтобы не волновались. Их кобеля мне не нужно. И за них тоже не бойся. Пускай без охраны постоят пять минут. Будем надеяться, за это время из-за них не вспыхнет Троянская война...
Когда я к ней подошёл, она, не говоря ни слова, резко повернулась влево и стремительно двинулась вперед, не сомневаясь, что я последую за ней. Мы прошли до конца Толмачёвой, обогнули гастроном на улице Белинского, что напротив цирка, и ещё раз повернули, на Фонтанку. Она вошла под арку четвёртого по счёту дома, остановилась. И вот теперь в меня впились глаза тигрицы. Я до последнего момента не предполагал, что же произойдёт. А она размахнулась, обстоятельно, как дюжий мужик, который постоянно к этому прибегает, и влепила мне увесистую оплеуху…
– Подлец! Так унизить меня! Ты превратил меня в шпионку! Уже месяц я бегаю за тобой! Я всё видела! Каждый твой шаг! – её лицо стало бардовым как свёкла, а глаза готовы были выскочить из орбит. Я думал, что она ещё раз ударит и внутри прошло движение – организм принял свои меры предосторожности, чтобы мне легче было перенести новый удар. – А теперь скачи, задравши хвост, к своим болонкам. Может, пока они не знают, что ты за мужик, что-то тебе и отколется… – Это была первая в моей жизни оплеуха, и потому на моём лице застыла самая идиотская улыбка, какую может скроить физиономия. Это ещё больше взбесило её, но она ничего уже не могла придумать оскорбительного и, также круто развернувшись, быстро ушла. А я, не умеющий мгновенно реагировать  и  действовать по горячим следам, только и подумал, что сюда ближе было бы идти, если мы повернули не к цирку, а прошли к этому дому через улицу Ракова. Если ей так уж хотелось влепить мне пощечину именно во дворе дома на Фонтанке...

Не сосчитать, сколько я убил нервных клеток за ночь и утро. В конце концов, после первой пары прямо из института я позвонил ей домой. Как ни в чём не бывало, она поприветствовала меня и предложила, если у меня нет других дел, к ней приехать. С бьющимся сердцем, ошалевший от пронзающих молнией мозг надежд, мчался я к её дому. Уж теперь-то я не буду больше мямлей, твёрдо решил я…
Прежде чем нажать кнопку звонка, я глубоко вздохнул, чтобы не потерять сознание и заставил палец, оттягивающий момент, выполнить моё приказание.
Дверь тут же раскрылась, и я невольно отшатнулся.
– Не бойся. Больше бить не буду. Ну входи же, я замёрзну. Не видишь, я больна.
Она была в тонкой ночной пижамке. И в её глазах резвились бесята, ей было очень приятно видеть моё перепуганное лицо. В квартире она пребывала одна… Вероятно, именно сейчас я совершил самую большую глупость в истории Первой моей Любви…
Она начала знакомить меня, как свою подружку, с их квартирой. Первой представила свою спальню, где посредине комнаты стояла её незастланная кровать. Если действительно это был мой шанс, то увы, такой тип, как я, физически не мог им воспользоваться. Мне казалось диким – она постоянно кашляла, сморкалась и беспрестанно повторяла, как ей плохо – вдруг набраситься на неё с африканской страстью…
Мы встретились ещё несколько раз. Теперь ссоры были беззлобные, но происходили по нескольку раз за одно свидание. От поцелуев и слов о любви мы удалялись всё дальше и дальше, а потом несколько раз подряд она мне отвечала по телефону, что сильно занята. Но я бы всё равно, конечно, продолжал ей звонить, однако она вдруг поставила точку. Произошло худшее, что могло случиться в моей жизни. Я потерял её навсегда!.. И принёс мне это известие, разумеется, Эдик (это её приятель, в компании с которым произошло моё знакомство с Викторией, после чего тот полез ко мне в друзья). Я ведь Иисус Христос, я его простил (его подлость по отношению ко мне описана в предыдущем рассказе). Впрочем, всю правду о его зловещей роли в моей судьбе я узнаю позже, из уст Виктории, когда мы встретимся с ней много лет спустя. Пока я знаю не всё о том, какой он подлец. Оказывается, она знала, как он из кожи лез, чтобы выкрасть её письма ко мне, ставшие причиной нашего разрыва. И что он и не на такое способен, чтобы добиться своего. Нет такой подлости на свете, которая бы его остановила. Она объяснила это тем, что он любит её с пяти лет, и всё добивался её руки, несмотря ни на что... Вот так, она прекрасно всё знала, но ничего не говорила мне до самого конца... Потому, когда я встретил его, я думал, он так тогда сделал, чтобы подурачиться: никто не откажется от шутки, если ею можно дать обидчику по носу щелчок. Вот он и уколол её письмами, которые нашёл случайно. Я не одобрял его действий, и сам бы так ни за что не поступил, но не бросаться же за это на него с булыжником, что он не такой, как я. Душевно тонких людей не так уж много, и этого, увы, пока не изменить. Потому я ничем не показал, что он мне стал противен. А он не удержался, чтобы не убить во мне последних надежд. Ведь он-то знал, что он передо мной последний подлец, но и не думал шаркать ножкой. Он бы тут же скончался от какого-нибудь неизвестного медицине недуга, если сейчас не убил бы во мне последних надежд. Он уже знал, что я ему не соперник, но не удержался, чтобы не ударить лежачего.
– Так ты не знаешь, с кем она уехала вчера на юг?! С Фимкой, вдвоем, в личном ЗИМе его выдающегося папаши! (В то время в таких автомобилях возили только членов ЦК КПСС.) Может, тебе рассказать, как в этом ЗИМе раскладываются спальные места? Я-то знаю этого Фимку! И знаю несколько десятков самых шикарных девиц, готовых чесать ему пятки и подавать кофий утром в постель, только он проснётся. Увидишь, она сломя голову побежит за ним в первый же ЗАГС, который подвернётся по дороге. Впрочем, ещё вопрос, захочет ли он удостоить её такой чести…
Я знал этого Ефима. Я часто встречал на Невском его холёное, надменное лицо аристократа, какие в обилии водились в нашей стране только до Революции. За ним всегда двигался табун из слабого пола разных мастей, на которых он даже глазом не косил, смотря только поверх голов расступающейся перед ним массы. Знал я и то, что, помимо всех его неисчислимых достоинств, его отец – учёный с мировым именем и живут они чуть ли не в отдельном особняке... Да! Такое "везение" для меня мог замыслить только сам Дьявол. Я никогда не думал, что этот Фима может свалиться на мою голову. Уж если этот тип захочет жениться, думал я, встречая его на Невском, ему доставят какую-нибудь заморскую принцессу.
Хотя Виктория тоже из богатой семьи, но этот Фимка превосходит все представления о роскоши, в которой может жить советский человек. В каких он ходит костюмах и ботинках, можно только ахать… Не буду отрицать, он красив, даже очень. Я как-то слышал разговор Али Акбаровой, её подружки, в которую я влюблён с детства, с моей сестрой Валентиной. Он их ровесник, так вот они рассказывали о каком-то вечере в школе, где учился этот Фима. Якобы все красавицы Ленинграда сбегались туда, чтобы на него только посмотреть. Мне тогда было очень неприятно, как блестели Алины глаза, когда она описывала красоту этого типа. И вот судьба посмеялась надо мной самым изощренным образом. Пускай бы кто-то другой, только не он, разбил мне сердце. Во мне не зависть: не нужно мне отца – всемирно известного академика, не нужно ЗИМов, шкафа, ломящегося от пиджаков, и толп девиц, готовых отдаться прямо на улице – но я не люблю людей с такими холёными, надменными лицами, будто они появились на свет не из того же лона, откуда все остальные. Красивые и даже очень богатые, если они действительно нормальные люди, вызывают у меня даже восхищение. Но с такими, как этот Фима, я бы не хотел иметь дела. И вот получилось не просто столкновение, а у меня отнята им Первая Любовь! Боже, прости меня, но я готов проклясть всё сущее!.. Ничего мне теперь не надо от этой жизни… Я не хочу больше жить... (Это искренние мои слова, которые пронеслись в голове, спустя месяц после того, как я получил от неё оплеуху.)

Я предполагал  закончить этот рассказ оплеухой, которая (в связи с тем, от кого она получена) безусловно украшает мою биографию. Но меня понесло рассказать, как произошёл уже окончательный  разрыв с Викторией, я решил, что нечего ждать другого повода. Думаю, финал рассказа получается более впечатляющим. После сцены у кинотеатра "Родина" ничто уже не могло заставить меня задать себе вопрос, как же я всё-таки отношусь к Нине и к Тане?! Не в том дело, что Виктория унизила меня в их глазах: она вмешалась в мои с ними отношения, а ни одна из сестрёнок конкурировать с Викторией, конечно, не могла – они померкли на её фоне, уже ни одна из красавиц-сестёр не могла привлекать меня как невеста.… А сама Виктория упорхнула в неведомые края…

Случай в соседнем доме

Если собрать воедино все истории, в которых я обязан был лишиться девственности, получится солидный том собрания анекдотов. Из него, полагаю, будет ясно, что я не утрирую, говоря, что не иначе, как сам Бог делает всё возможное для того, чтобы я оставался невинным младенцем.  Расскажу  одну из них.
Но прежде, если уж говорить о моей природе начистоту, первое, что надо сказать: я таки родился самым настоящим бабником, а всех других с таким ущербом обливаю презрением. Боюсь, если я стану выкладывать все подряд истории с девицами, какие у меня, на вид очень скромного мальчика, были, получится роман потолще "Былого и дум" Герцена, и тогда и одного из тысячи не найдется, кто решится сесть за чтение моего произведения. А прочтение его вызовет разочарование у любителей "клубнички", как говорят у нас в СССР про любовные приключения легкомысленного плана, ибо количество у меня никак не переходит в качество. Эта история, как один из примеров. Речь пойдёт об особе из нашего соседнего дома № 3 по Малой Садовой и ещё кое о ком.
Примерно в седьмом классе я подружился с Давидом – греком, ассирийцем или ещё бог весть какой национальности пацаном, точно этого никто из нас не знает, и каждый, кто говорил об этой семье, относил их к разным народностям. Давида и пацаном не назовёшь, это был мальчик, резко отличающийся от всех нас, пацанов Малой Садовой. С явными следами своей экзотической национальности, но не похожий и на членов своей собственной многочисленной родни. Он был всегда чисто, аккуратно одетым, очень вежливым, как и я, учился в 222-й школе, и его любили абсолютно все: и учителя, и школьники, хотя мне он казался манерным сверх всякой меры. Я так подробно его описываю, хотя он не участник истории, но я ведь не ограничиваюсь одним рассказом, и, в конце концов, попытаюсь представить всю картину живущих в моём любимом городе Ленинграде, и ещё с целью оттенить на его фоне его братьев, тоже очень колоритных, но совсем в другом плане, чтобы этим рассказом задать тон в показе парадоксов нашего советского общества. Он не был умным, учился на трояки, но отличался удивительно покладистым характером, и всё побеждала его внешность: он был очень красивым. Однако главным его достоинством считалось то, что он прекрасно танцевал, говорили, что он не менее талантлив, чем Миша Козаков, тоже ученик нашей школы, но постарше нас (а его имя что-то скажет многим), только у них разные амплуа. Мне казалось, в него влюблены все девицы и женщины Ленинграда (даже больше, чем в Мишу, хотя слава о том, как артисте, уже выходит за пределы Ленинграда). Так вот этот Давид по собственной инициативе вдруг прилип ко мне, заурядному пока школьнику, правда отличившемуся на математических олимпиадах и с голосом, который нравится кое-кому, с выражениями симпатии.  Подробнее о нём когда-нибудь в другой раз. Сейчас же речь пойдёт о его братьях, полных его антиподах. Их у него человек пять, я даже не знаю точно, сколько и кто родные, а кто двоюродные, но двоих я хорошо знаю в лицо и выделяю из общей массы очень похожих друг на друга родственников. Эти два брата намного старше Давида и отъявленные хулиганы, как, впрочем, почти все члены мужского пола этого семейства, чей возраст не превышал 30-ти лет.
Эти братья уже солидные люди, где-то работают, имеют большие деньги, и на таких пацанов, как я, смотрят свысока. Кстати, всех моих пацанов из нашего дома они в упор не видят, не считая за людей, такова была долго и моя участь. Больше того, они были заклятыми врагами старшего поколения нашего дома, и когда-то две соседние стаи сражались друг против друга не на жизнь, а на смерть, но наши всегда им проигрывали из-за неравенства сил. Короче, наш дом они вообще в упор не видели и любому нашему в их двор заходить было очень опасно. Тем поразительней для меня стало то, что эти братья вдруг стали проявлять ко мне повышенный интерес. Это поражало и остальных всех наших, и не было сомнений, что в этом  "виновен" их младший брат Давид.
Я не придумываю, говоря, что пацаны этого дома №3 при встречах косились на меня с агрессивным недружелюбием, что было данью отмеченной традиции. А мимо этого дома приходилось проходить в день по несколько раз, и таких дней я прожил больше тысячи. Причём ни в одном доме Ленинграда, я уверен, нет такого количества хулиганов, как в доме № 3. А братья долго были на верхней ступеньке иерархической лестницы из хулиганья. И когда меня вдруг полюбил их любимец Давид, и в первый раз пригласил к себе в гости, чего не удостаивался никто из наших. Я, хотя и очень стеснительный и не умеющий за себя постоять, всё же выдавил из себя ему фразу, мол, меня тут же убьют, как только я пересеку ворота их дома, а тот улыбнулся, сразу смекнув, в чём дело, и сказал, что отныне в его дворе никто пальцем меня не тронет. Так и произошло. Но то время уже в прошлом. Я вырос, мне 20 лет, я стал студентом. С Давидом я практически уже не вижусь. А вот его братья, как окажется, не забыли меня, по их понятиям до сих пор неоперившегося птенца, лет на пять, как минимум, их младше. Как-то на Невском, центре жизни молодежи города, столкнувшись со мной, они очень дружелюбно перекинулись несколькими фразами. Я был ошарашен и, конечно же, горд сверх меры, отмеченный таким отношением. А завоевал я его, можно не сомневаться, тем, что они наверняка видели меня здесь же на Невском с Викторией, с которой у меня случилась Первая любовь (об этом в сборнике отдельный рассказ), а эта девица считается в городе весьма заметной особой, хотя ещё школьница. После того случая они стали первыми приветствовать меня, а иногда вступали даже в пространные беседы. Несмотря на всё сказанное, я, относя себя к порядочным советским молодым людям, продолжал считать за чудо то, что нас принимают чуть ли не за приятелей, и, честно признаюсь, буквально не знал, куда деваться от разыгравшегося тщеславия…
Я свернул с Невского на свою Малую Садовую, был день, скоро в институте начинается экзаменационная сессия. Под аркой дома № 3 стояли симпатизирующие мне старшие братья Давида. Их лица осветились такой радостью оттого, что увидели меня, что я невольно замедлил шаг и решил подойти, поздороваться за руку. По всему было видно, что сразу расстаться со мной они не хотят. Я подумал, что у кого-то из них или у обоих приключилось по истории, и они жаждут со мной поделиться. Все истории, какие они очень любят мне рассказывать, по сценарию отличаются только женскими именами. В них два героя: один из братьев и женщина. Интерьер – скрытое от человеческих глаз пространство: комната, чердак, подвал, кабина автомобиля (они вроде водители) и так далее. А вот позы, составляющие соль каждого рассказа, разные. Разные и, как я сказал, женщины. Об одной и той же два раза они не повествуют. Это, видно, их болезнь, разнообразить ассортимент.  Кстати, именно после их рассказов когда-то я в полной мере осознал, как далека от действительности картина, которую преподносят малым деткам насчёт того, что новорожденных находят после поцелуев в капусте. Они меня энциклопедически образовали на эту щекотливую тему.
Сейчас же оказалось, что они остановили меня не из-за праздности в связи с тем, что у них образовалось свободное время, которое некуда деть, а есть ко мне очень срочное дело, и я, как нельзя кстати, попался им на глаза. Точнее, не дело, а очень заманчивое, по их мнению, мне предложение.
Чтобы передать суть вопроса, мне снова надо сделать небольшое пояснение. В доме № 3 жили брат и сестра Конкины. Собственно, они жили особняком, как бы не являясь жильцами ни их дома, ни нашего. В конце дома №3, переходящего в начало нашего дома, находилось парадное, которое было входом в одну-единственную квартиру, где и жили Конкины. Их родители очень богатые, но чем занимаются, я понятия не имел. А Конкин младший отбывает в настоящее время срок службы в армии. Его сестра Лена, оказывается, живёт пока в квартире одна. Я не очень-то вникаю в судьбы жильцов даже нашего дома, не то, что соседних. Я их знал, они тоже знали меня, но кто живёт в той квартире, меня совершенно не интересовало: Лена там одна или с кем-то из родственников. Сама Лена года на три-четыре моложе меня, раньше я вообще не обращал на неё внимание, а теперь, когда она стала смазливой девчонкой, я задерживал на ней взгляд, но чисто машинально, здоровались, как соседи, и я ни разу с ней не перекинулся даже парой фраз. Она не красавица, на роли героинь в кино её заманивать не будут, но очень изящная, всегда в безупречных нарядах, не сомневаюсь, что от кавалеров у неё отбоя нет. Правда, она ещё учится в школе, несовершеннолетняя…
Братья меня буквально ошарашили. Сказали, что со дня на день возвращаются из длительной поездки Ленины родители, и было бы большим грехом, по их мнению, не попользоваться этой "хатой" напоследок. И это была не вся информация для моих ушей.
У нашей молодежи, как известно, самый большой дефицит – это жилплощадь, которой можно располагать по своему усмотрению парочке или компании, которая преследует одну цель, причём в этом замкнутом пространстве не должно появляться лицо, которое может помешать осуществлению замысла, не важно – родственник ли это, сосед и т.п. Вот такую жилплощадь называют "хатой".
Ошарашило меня, естественно, не то, что братьям пришло в голову  сделать хату из квартиры малолетки. Потрясло меня дальнейшее. Мол, когда они предложили ей сегодня вечером устроить сабантуйчик, она им сказала, что согласна, но при одном условии: если они приведут для неё в качестве кавалера Дорского из дома № 1.
Я чуть не сел на асфальт. Всё, что угодно, но такого я никак не ожидал, я ни разу не поймал на себе такого её взгляда, который дал бы основание полагать, что она умирает от любви ко мне. От них не скрылось, что у меня глаза переместились на лоб, и они наперебой стали мне рассказывать, что предложили ей не меньше десятка разных вариантов. Они, мол, тогда, конечно, не подумали, что я откажусь, но не знали, найдут ли меня, а срыв мероприятия для них просто непереносим. Далее они сообщили, что уже уговорились с двумя девочками для себя, которые, мол – пальчики оближешь.
Я молчал, и они, истолковав это по-своему, стали горячо меня убеждать, что Лена – лакомый кусочек, что, окажись на моём месте любой мужик, он бы счёл за счастье провести ночь с такой девочкой. Они бы, мол,  предложили мне на выбор любую из их подружек, да Ленка ни на какую замену не согласится, так якобы сказала. А каждый из них в глубине души мечтает о ней. Я, мол, просто везунчик, что такая девица сама напрашивается мне отдаться… Видимо они не знали, что у меня с Викторией оборвалось. А если и знают, то думают, что я не принимаю предложение потому, что считаю Лену недостаточно привлекательной, чтобы потратить на неё одну из ночей. Они видели меня на Невском не только с Викторией, но и с другими девицами. И даже смешно говорить о том, чтобы они поняли, как может человек из-за того, что любит, отказаться от контакта с другой девицей, какой бы потрясающей не была основная зазноба.
Впрочем, я молчу из-за своей натуры. Первая мысль, которая мелькнула в моём мозгу, была: как мне бы ни хотелось им удружить, но я не могу согласиться, потому что я предам Викторию. Но эта мысль просуществовала лишь одну секунду. О каком предательстве я говорю?! Второй мыслью было чисто житейское: я сгорю со стыда, когда вернётся её брат из армии. Хотя я с ним не поддерживал особых отношений – он был другом моего Рыжего – но у меня у самого четыре сестры, и я могу себе представить, какую испытаю ненависть к тому, кто любую из них обесчестит. Но и эта мысль не стала непреодолимым барьером на пути моего грехопадения. Поскольку я стоял, мялся в силу своей природы и ничего не говорил, а я по натуре такой, что сказать мне что-то определённое в щекотливой ситуации труднее, чем встать к стенке под расстрел, тем более сказать "нет" братьям Давида, они решили, что я так себя веду из-за её брата.
– Не переживай, она не скажет брату, ты её не знаешь, – сказал старший. – Она, хоть и малолетка, но "своя в доску". Мы тем более не скажем. А больше никто и знать не будет...
Я сразу решил за это ухватиться. Если я им скажу про угрызения совести, а не о нежелании просто иметь внутри дискомфорт, они будут считать меня полным идиотом.
– Ну ты и наивный парень! – сказал другой, вдруг подумав об общечеловеческом. – Ты решил, она ещё девица?! – высказал он предположение. – Не волнуйся! Не знаю, многие ли вкусили от сего, только что созревшего плода, но кровью простынь не испачкается.
Просто обязан честно признаться, да, я обрадовался, что мне не отговориться, какими бы убийственными не были мои аргументы. В конце концов, речь идёт о том, что я должен принять участие в выпивке. А стол будет, как у шейхов в Саудовской Аравии, можно не сомневаться. У меня по-прежнему желудок редко бывает полным. Почему я должен упрямиться, ставя под удар дружбу с такими авторитетными людьми нашей улицы?! Мало ли по какому поводу они мне могут пригодиться! Но дальше формальной роли кавалера хозяйки меня никто не заставит идти. Не станет же меня насиловать несовершеннолетняя девица, которая к тому же мне даже до плеча не достаёт… Короче, я согласился…
Что после этого стало делаться со мной! Когда я попрощался с ними до вечера – кстати, для приличия, я заикнулся о своём вкладе, хотя в кармане у меня был шиш, но они с гневом отвергли необходимость думать на эту тему – и пошёл домой, до меня дошло по-настоящему, каким может оказаться для меня этот вечер! Я вспомнил эту Лену, она будто живая встала передо мной. Но главное, не её стройные ножки и всё остальное, а то, что она сказала напрямик, что хочет, чтобы с ней ночь провёл именно я!
Кажется, сегодня "это", наконец, свершится! Я узнаю, что такое быть в постели с женщиной! Я не сомневался, что сегодня ночью будет греметь гром, сверкать молнии, впрочем, произойдут какие-то другие таинственные явления природы, ведь для гроз ещё не сезон… Не буду описывать, как я дождался этих семи часов вечера. Неужели все люди такие ненормальные?!
Но, упустив сбои в сердечной деятельности, я всё же расскажу о главном. Много раз совесть хлестала меня по щекам, обвиняя в том, что я неисправимый бабник. Мало того, что влюблён в Викторию, у меня есть ещё Таня, да и Нинка тоже ещё не сброшена окончательно со счетов. Да и есть ещё по меньшей мере три девицы, к которым бы я с удовольствием побежал на свидание. Чем же я лучше братьев Давида?!.
Оправдывался я только одним. Ни на одной из перечисленных я бы не женился, кроме Виктории, естественно. Но та от меня отказалась. Каким бы я не казался незавидным женихом, но я твёрдо могу сказать: в ближайшее время я сам жениться не собираюсь. А раз у меня нет невесты, значит, я имею право вести себя как свободный человек…
Я вышел из-под арки дома № 1 ровно в 19.00. Как бы выполняя угрозу, Лена удерживала компанию возле своего парадного, не пуская никого внутрь квартиры. Братья Давида так мне и говорили, что она откроет перед ними двери только в том случае, если с ними буду я. Вот какой я значительный! Я чуть не лопнул от гордости. Это же не хухры-мухры: братья Давида покорно ждут, когда придёт Дорский, как какая-нибудь голливудская звезда, на фильмы которого девицы бегают десятки раз. А она молодец, невольно подумал я, такая хрупкая, молоденькая, а держит в руках этих бугаёв. Но я не смог взглянуть ей в глаза, как намеревался, чтобы она не подумала, что у меня тёмные мысли… она тоже покрылась румянцем и полезла в сумочку за ключами.
Нечего говорить, что девиц братьев я не видел, хотя они были тут. Компания оказалась шумной и спорой, будто порыв ветра закрутил всех: накрыли мигом стол, расселись, включили музыку. Братья Давида действительно оказались большими любителями погулять, одного коньяка на стол поставили бутылок пять, а ещё шампанское, вино, водку. Ни на хозяйку, ни на меня никто не обращал внимания.
Алкоголь, конечно, очень вредная вещь для здоровья, но если бы не он, я вообще вряд ли когда-нибудь решился потискать любую девчонку. Но эти ассирийцы или турки пьют по-чёрному. И мне наливают, а по полрюмки пить я не умею. В СССР человек, опорожняющий не до конца сосуд или вообще непьющий, считается неполноценным. Короче, я был в сознании не более, чем полчаса, и описать, как протекал этот сабантуй, просто не в состоянии…
Когда я очнулся, была ночь. Видно, внешне я вёл себя нормально, потому что лежал в кровати, в трусах и майке, без следов физического воздействия, и в этой же кровати лежала она. Выкинь я какой-то "коник" или поведи себя как алкаш, который не стоит на ногах, меня бы в этой кровати наверняка не было. Когда я увидел, что рядом лежит она, первое, о чём  подумал: "это" было или нет?! Но тут же сообразил: раз я в трусах, значит, не было…
Теперь самое время сделать одно очень важное лирическое отступление. Оно объяснит, почему страницы с этим текстом появляются на свет не в 1958 году, когда это произошло, а уже в третьем тысячелетии.
В событиях, которые со мной происходят, решающую роль играют процессы, полностью отвергаемые Партией и Правительством, как имеющие право совершаться, а ведь они твёрдо управляли нашим государством. По их глубокому убеждению, на поступки и судьбу человека должны оказывать влияние только те ощущения, чувства и мысли, о которых пишется в газетах или говорят по радио. Если бы я написал только один этот рассказ, я имею в виду ту часть, которая сейчас последует, меня покрыли бы позором до конца моих дней, поставив на мне клеймо неисправимо аморального человека. А без всей правды писать меня совсем не вдохновляет...
То есть, я могу вроде бы воскликнуть: слава Богу, в конце 80-х годов XX столетия в стране произойдут коренные преобразования, и тогда я смогу написать всё откровенно, как Татьяна письмо к Онегину. В те же годы, и ещё 30 лет спустя, рассказать, что произошло у меня с Леной в кровати, было совершенно немыслимо. Никто бы этого не напечатал, наша литература тогда свято блюла свою чистоту и высокую нравственность. (Представился повод предметно объяснить, почему я не реализовался в советское время).
Продолжаю. Я пригляделся. Никого больше в этой комнате нет, хотя невдалеке стоит диван. Я не только не помню, что было за столом, но и понятия не имею, какая у неё квартира. Даже эту комнату я толком не разглядел: всё кажется незнакомым. Мне показалось, она спит, и я стал обдумывать своё положение. По тому, как раскалывалась голова, я понял, что пил до тех пор, пока действовали инстинкты. И тут я замечаю, что она притворяется, на самом деле не спит. Я понятия не имею, что мне делать…
В очередной раз, когда я резким движением скосил на неё глаза, она не успела прикрыть свои и получилось, что мы оба удостоверились, что бодрствуем. Она отвернула от меня голову… Я стал раздумывать, что это означает. В зависимости от ответа на вопрос и надо действовать. Я бы сейчас всё отдал за то, чтобы знать, как у нас с ней всё было до того, как мы легли в кровать…
Вдруг раздался стук в дверь. У меня мгновенно душа ушла в пятки. Могу себе представить, что почувствовала она. Она ведь школьница, а на столе гора пустых бутылок, в постели с ней мужик…
Но она не ударилась в панику, лежала, будто стучат не в её дверь. А я, честно говоря, стал уже прикидывать, куда спрятаться. Стук настойчивый, громкий. Отбивающий кулак явно просто так не уйдёт. Я, человек посторонний, и то слушал этот грохот с напряженными до предела нервами. А каждая новая порция стука становилась всё злей… Я почти не сомневался, что дойдёт до взламывания двери и удивлялся, что она не вскакивает с кровати, чтобы одеться, и не даёт команды прятаться мне. И тут она сказала:
– Не бойся, это тётка. У неё нет ключей.
Та стала барабанить в окно. Хотя светает, но всё же на дворе ночь. Сейчас перебудит всю улицу… Не знаю, как вёл бы себя другой, а я проклинал всё на свете, что попал в такую идиотскую ситуации. Но теперь мне ясно, почему Лена не встаёт: через окно та точно увидит, что в комнате кто-то есть…
Этот кошмар продолжался не меньше часа. Не знаю, на что та рассчитывала, но если ей не открыли после десяти минут такого стука, неужели непонятно, что бессмысленно испытывать прочность досок и стёкол дальше?! И мёртвый бы поднялся ей открыть…
Откуда она появилась в такой час, транспорт-то не ходит? Но как пришла, так пускай и катится обратно, если такая дура, что приходит в гости по ночам. Будто услышав мои стенания, та затихла. Прошло несколько минут.
– Ушла! – сказала Лена шёпотом.
И снова я не заметил у неё желания покидать кровать. "Что же между нами было?" – мучительно думал я. Продолжать лежать с ней в одной постели и ничего не предпринимать нельзя. Лезть с поцелуем, а вдруг у нас "это" уже было; не дай Бог, она поймает меня на том, что я ничего не помню! Я не исключаю и того, что лез к ней, а она дала мне оплеуху. Правда, тогда бы я не лежал здесь...
Я протянул ещё сколько-то времени, но она на помощь мне не приходила. Я всё ждал, что она что-то сделает, и я соображу, чего от меня ждут, ибо самому уже ничего не хочется…
Самое ужасное, что мне не хотелось даже целоваться. Не потому, что она не удовлетворяет моим эстетическим потребностям, но если на меня что-то найдёт, я никакими усилиями не заставлю себя сделать то, что нужно.
Мне стало ясно, что целоваться я себя не заставлю. Лучше уж "это". И не дай Бог, если она догадается, что я делаю это в первый раз… Я провёл рукой по её ногам. Я ведь понятия не имею, как надо "это" начинать. Это не пустые слова, мне и в моём возрасте всё представлялось таинственным. Она лежала, не шевелясь. Значит, впросак не попал. Я заставил себя определить, есть ли на ней трусики. И тут мне пришло в голову, что она ведёт себя со мной так напряженно только потому, что я до сих пор не сделал того, для чего был приглашён сюда в гости. Я быстро снял свои трусы. У меня бельё, в какое дворянин бы ни за что не облачился, поэтому трусы спрятал под себя. Правда, у меня и майка не лучше, но, чтобы снять её, что надо сделать на виду, надо изобразить страсть, а у меня на уме только то, как бы избавиться от головной боли…
В конце концов, я полез на неё. Она лежала в ночной рубашке. Я не стал сильно её задирать. Я очень надеялся, что она сразу вспыхнет, как Нинка (рассказ про неё тоже есть в сборнике), когда я ту, лёжа с ней в постели, поцеловал. (Но до "этого" так и не дошло, хотя с ней я тоже был в постели целую ночь). А тут мы, на пару, подумал я, обтяпаем всё, как надо… Но она продолжает лежать бездыханной…
Я знаю десяток рассказов на тему, как мужику сориентироваться, чтобы вставить бабе что надо, туда, куда требуется. Одним из рецептов я и решил воспользоваться. И к своему ужасу обнаруживаю, что пока происходила вся эта кутерьма со стуком её тетки, то, чем я должен утвердить своё мужское достоинство, имеет твёрдость моих трусов.
Что же делать?! Я горю, как сухой хворост! После этого хоть с Малой Садовой уезжай! Мало того, что я наверняка сделал подготовительную работу как дилетант, так тут ещё это! Сейчас она обольёт меня презрением! По рассказам братьев Давида она не девушка, значит, уже поняла, что я не только хилый, не умеющий пить, но и неспособный сделать то, за что ей придётся держать ответ перед тёткой…
Я слышал о таких делах очень много рассказов. У женщин в арсенале полно всяких штучек, чтобы изменить ситуацию. Ведь я не больной, когда не надо, у меня "стоит" чуть не круглые сутки. И был как дерево, когда я проснулся. Почему мне и засела в голову мысль полезть на неё…
Лихорадочно соображая, что делать, в глубине души я ждал, что она всё же возьмёт инициативу в свои руки, раз так настойчиво меня завлекала. Она не Нинка, та бы давно уже умерла, а я на ней лежу, трепыхаюсь, а она спокойно ждёт, чем всё закончится. Ни ложных взглядов ужаса с криком: "не надо!", "не надо!" – но и не хочет прийти на помощь. Что ей, жалко!.. Я не сомневаюсь, что она знает, как нужно в таком случае поступить. Пригласить пригласила, а теперь мне хоть подыхай! Не могу же я слезать обратно, ничего не сделав!..
Думать, что ей стыдно, наивно, ей дали совсем другую характеристику. Ведь если она с ними торговалась, за что сдать им квартиру, значит, она бой-баба, хотя и школьница…
Но деваться некуда. Теперь уже очевидно, что от неё я помощи не дождусь. Каждый пацан знает слово: "дрочить"! Значит, придётся прибегнуть к этому средству. Не буду врать, опыт-то есть, после истории с Алей Акбаровой (надеюсь, тот рассказ не забыт). Я взял двумя пальцами то, что надо превратить из тряпки в дерево, и стал водить туда-сюда. Мне удалось сделать всего несколько движений. И вдруг будто кто-то вырвал кран из водопровода, в котором бешеное напряжение! Трещат мои зубы, кровь вот-вот брызнет фонтаном во все стороны от судороги сдержать потоп!..
Вот так я стал всеобщим посмешищем! Соображай, не соображай, всё окончательно потеряно! Ничто не способно этого остановить! Извержение длилось целую вечность... Я растоптан! Уж это я сразу понял! Выход один: прямо в её квартире покончить с собой!.. Это ужасно, что ни у кого нигде нет пистолетов…
И совсем меня убивает, что она и тут не произносит ни слова. Даже рукой не шевельнула, не отпрыгнула, не плюнула в меня!.. Страшно представить, что я в том месте ей натворил… Сколько вещей ей придётся отстирывать. Выпуливал, не вру, минут пять…
Когда всё из меня вылетело до последней капли, я рухнул бездыханно, как пёс, которого добивала палками и камнями вся улица…
Теперь моя репутация загублена окончательно! Нечего сказать, пригласила девица молодца, вкусила небесного удовольствия...
Мы продолжали лежать в кровати. Я боялся поднять голову…
– Ничего, это бывает, – вдруг услышал я её голос. Да с такой интонацией, что мне захотелось её обнимать, целовать, как сестру, как самого близкого человека!.. Я хотел броситься в объяснения, сказать, что это нелепая случайность, что вообще-то я в этом плане очень крепкий, и если она прощает меня, я ей обязательно это докажу… Но тут снова раздался стук в дверь. У меня по телу прошла судорога. Я и не заметил, что стало совсем светло…
– Не бойся, – сказала она, не поворачивая ко мне головы, потому что я сделал движение быстро подняться. Она же встала, и я моментально скосил глаза, чтобы увидеть постыдные результаты своей деятельности. Но внешне ничего не бросалось в глаза. Её ночная рубашка была из плотной ткани. Я не увидел пятен, и ничего не текло по ногам. Но проверить состояние опустевшей части кровати я не решился, хотя, говорят: каждого преступника неодолимо тянет на место преступления…
Тем временем в комнату вошла очень красивая девица, она была необычайно оживлена. И моих мозгов хватило сообразить, что она из вчерашней компании, хотя казалось, что я вижу её в первый раз… Дверь в комнату осталась открытой, и их разговор продолжался, но Лена была вне поля моего зрения. Девица же говорила таким тоном и словами, будто я тут свой (она, конечно, увидела меня в постели). Я подумал, что вот с такой хлопот не будет, хотя, повторяю, девица очень даже вся из себя.
Она походила по комнате, заглянула в зеркало – она здесь явно не в первый раз. Я подумал, что странно, если эта девица считает себя подружкой Лены, почему та не оставила её с тем из братьев, кто развлекается с ней, ночевать. Я не вслушивался, о чём они говорят, не понял, откуда та пришла, у меня было более чем достаточно оснований быть невменяемым. И тут в комнату вошла Лена, в другой ночной рубашке.
– Пожалуй, я тоже посплю, – сказала вновь пришедшая. Но продолжала расхаживать по комнате. Я понимал, что сейчас мне объявят приговор. Если я вёл себя вчера, как кретин, да ещё вот этот предутренний казус, Лена даст мне понять, что я лишний. Но она подошла к кровати и, как ни в чем не бывало, легла, в одной рубашке на то место, где лежала всю ночь, на глазах подружки, которая наверняка имеет мнение по поводу того, с кем нужно ложиться в кровать девице школьного возраста. Я понимаю, что моё суждение субъективное, на нём делать выводы за неё не стоит, но поведение подружки, которая не посвящена в детали, имевшие место под одеялом, мне очень хотелось принять за оценку ситуации. Уж этой опыта не занимать. Она бы сразу оценила по лицу молодой товарки, что что-то не так. Она продолжала говорить и раздеваться прямо посреди комнаты. Мне стало неудобно, я скосил глаза на лежащую со мной, чтобы подтвердить догадку, что она считает, что я не должен смотреть на обнажающуюся постороннюю женщину. После того, как Лена вернулась в постель, тепла к ней у меня прибавилось вдвое. Но, демонстративно отворачиваясь, я могу создать о себе ещё худшее мнение, ибо, мол, мне не в диковинку быть в компаниях женщин в неглиже. И я мучился тем, как угадать, каким в их глазах мне предстать лучше всего. Остановился на втором. Мол, мне её раздевание до фени. И тут вдруг к ужасу, поняв степень своей безнравственности, я почувствовал, что публичное раздевание нового фигуранта очень даже действовало на меня. Та сняла платье, повесила его на спинку стула и стала снимать чулки, отстегивая их от пояса. Но ей и этого показалось мало, она сняла ещё и комбинацию, причём ей в голову не приходило прятаться, будто мы из одной стаи. То есть решила, что я своё уже получил, а здесь нахожусь потому, что мы с Леной счастливые любовники, и посчитала бы себя круглой идиоткой, проявлять церемонность там, где естественна непосредственность. А фигурка у неё на пять с плюсом. Комбинацию она сняла возле дивана, принесла и расстелила на нём плед. Но ложиться сразу не собиралась. Она рассказывала историю, которая с ней приключилась несколько дней назад. История была бытовая, без мужиков. Имея представление, что такое быть вежливой, она продолжала обращаться к нам двоим, хотя я вполне мог думать, что она меня считает неодушевлённым предметом. И тем не менее мои глаза сами по себе устремлялись на девицу, хотя я изо всех сил пытался изображать равнодушного человека, чтобы Лена думала обо мне лучше, чем я есть на самом деле. Когда рассказчица снимала комбинацию, я не пропустил ни одной детали. Причём заподозрить злой умысел со стороны пришлой было бы совершенно необоснованно. Но она будто задалась целью добить меня в своей ничтожности. Прежде чем нырнуть под плед, она сняла и бюстгальтер. Тут уж моя воля подняла лапки кверху. Мне самому перед собой стало противно и дальше ломать комедию. Пришлось признать факт того, что хотя я и девственник, но уже развратник. К тому же в комнате жарко, а она так небрежно прикрыла тело пледом, что отвести глаза от дивана я был абсолютно неспособен. Вся моя сила ушла в другой орган…
Не знаю, к месту ли тут об этом говорить, но пока я на женские детали так уж сильно не реагирую. Это придёт гораздо позже, что я буду бурно воспринимать какую-то конкретную грудь. А пока я констатирую лишь факт её наличия. То же самое и с другими её женскими признаками. Важно, чтобы тело не было жирным или тощим, то есть присутствовала стройность. Но данный процесс раздевания посторонней девицы на меня подействовал так сильно, что я теперь уж точно стал готов на подвиг…
И при этом повторяю: если бы мне сейчас на глаза попался пистолет, клянусь всем святым, я бы взвыл от счастья, что могу им воспользоваться. Ведь в это самое время моё сердце  переполняла нежность к Лене за то, что она поступила со мной очень благородно. А то, что я жаждал сейчас восполнить ночной пробел с другой, от одной этой мысли, что Лена может догадаться, почему я вдруг ожил, у меня температура подскочила, наверное, до сорока градусов по Цельсию…
Не знаю, что бы стало со мной, победи во мне животные инстинкты! Не буду даже гадать… Выйдя из Лениного парадного как побитый пёс, я вдруг решил, что мне действительно надо бежать с этой улицы, благо есть куда – к петроградским родственникам…
Мне могут не поверить, что я не лицемерю, ибо в наше время так переживать по поводу случившегося – проявлять себя недоразвитым ребёнком, но я клянусь, что пишу чистую правду: я считал себя в конец испорченным человеком. И я доказал делом, что не мирюсь с этим…
Мои родственники по линии отца (о них рассказ выше) давно зовут меня пожить у них. Они люди достаточно обеспеченные, я их сильно не разорю. Они искренно обе во мне души не чают, считая умным и воспитанным мальчиком, что, по их мнению, чудо – вырасти таким в многодетной, неблагополучной семье. Скажу больше, дочь вообще считает, что я стану мировой знаменитостью. Они многократно уговаривали мою мать отправить меня жить к ним, но та сухо говорила, мол, решить это должен я. Но я видел, что для неё это оскорбительно, и увиливал от обнародования своей позиции, делал вид, что ничего не слышу. Повторю, что жилищные наши условия просто ужасные. В коммунальной квартире на восемь квартиросъёмщиков в одной комнате ютятся, кроме меня, ещё 6 человек: мать, отчим и четверо их совместных детей – а туалет один на всех, и в кухне никогда не бывает пусто. А я уже студент.
Здравый смысл, очень сильный у западных людей, как об этом пишут в книгах, конечно, просто требовал от меня переехать к ним. Первый курс обучения в институте я заканчивал, прямо скажем, не блестяще, и главной причиной надо считать отсутствие элементарных условий для занятий. Когда я сажусь заниматься, это превращается в пытку, потому что мне не удаётся сосредоточиться и на пять минут. Я пытался пользоваться читальным залом в институте, пристраивался к приятелям в общежитии, но там обязательно всё кончалось пьянкой: кто-то доставал пол-литру, и в ту комнату тут же сбегались другие студенты – меня там очень многие считают отличным парнем…
Но я всё же славянин, а у нас, как известно, самая сильная сторона – духовность и доброта. Вот я и считал для себя невозможным уехать из дома, как это не кажется разумным: мне до боли сердечной жалко мать, и просто нет сил причинить ей огромную неприятность.
Теперь, надеюсь, будет более понятно, что я испытал в связи с описанной историей, ибо переехал на Петроградскую сторону буквально на другой день…


"Невский проспект"

Чтобы не сложилось превратного представления о моих настроениях, с какими я существовал на этом свете, скажу о мимолётных мыслях, изредка  посещавших мою голову, не находя впрочем подкрепления в моих действиях. Можно сказать, что с какого-то момента меня стала буквально навязчиво преследовать как бы "подсказка Свыше", что я "награждён" особым даром – писать художественную прозу. Темой же творчества на этой стезе, по крайней мере на самом начальном участке пути, были гимны в прозе, посвящённые женскому полу. При этом спешу подчеркнуть, что такие слова – как творчество, стезя – появятся в моём лексиконе значительно позже (я это пытался подчеркнуть в рассказах, что развивался с отставанием). Я специально оставил напоследок историю о том, как литература заняла особое место в моих мыслях.
По моим рассказам в этом сборнике можно подумать, что я только и думаю о том, как бы оказаться с одним из существ нежной половины человечества в постели, но это будет сильным заблуждением. В возвышенные моменты, вспыхивающие в моей душе, я думаю, что именно наличие женского пола подарило человечеству самое светлое, упоительное и бессмертное чувство – Любовь. И в какой-то момент во мне родилась дерзкая уверенность, что я когда-нибудь обязательно отражу это великое чувство во всём его очаровании и силе, написав художественное произведение. Но, как я сказал выше, подкрепления мыслей действиями не происходило… 
А предшествовали этому такие события. Я ещё ребёнок, совершенно забитое существо (впрочем, мне стукнуло 12), и многие обстоятельства (позволю себе повторение, учитывая то, к чему привожу данное воспоминание) одно за другим, будто специально кем-то подстраивались таким образом, чтобы меня не покидало чувство, что я являюсь несчастнейшим человеком. Всё в моей жизни плохо: я нищий, с вечно пустым желудком, не в чем ходить по улицам, создаю впечатление безнадёжно тупого, учусь из рук вон плохо. О каком взлёте творческих сил, способностью к которому наделяет якобы своих сынов социалистическое Отечество (чем все уши нам прожужжали учителя в школе и ораторы по радио, прославляя условия жизни советских людей), можно говорить в моём случае?!. Тем временем я расту, и периоды полной обречённости по поводу того, что я никогда не вылезу из нищеты и не будет у меня радостных моментов в жизни – сменяют один другой, а промежутки между ними маленькие, но всё же мелькают, прерывая тягостную картину, и нередко источником их является в первую очередь Невский проспект… На душе у меня кошки скребут, часто хочется повеситься, молю Бога, чтобы он помог мгновенно прекратить существование…

В этот день, как почти всё свободное время, я кручусь во дворе с пацанами. Для полноты картины повторю и о том, где находится наш дом: возле самого Невского проспекта, в двух шагах от него, на улице Малая Садовая (когда-то Пролеткульта), упирающейся в этот исторический проспект. Моя улочка всего из шести домов, причём, два из них на нашей стороне, а на противоположной их аж четыре. Последний дом там, угловой, вливающийся в Невский, но напрямую с ним не связанный: со стороны проспекта – это широко известный Елисеевский гастроном, и тут же Театр Драмы и Комедии Акимова. А если перейти Невский в этом месте на другую сторону, то упрёшься в сквер с царственной  Екатериной Великой, и толпящимися у неё в ногах фаворитами. А сразу за сквером Александринка, бывший императорский театр, тоже известный во многих уголках мира. (Вот в каком месте я живу, точнее подрастаю.) Для пользы восприятия ещё раз подчеркну, что приехал я сюда абсолютно забитым мальчонкой, ничего не знающем о своём родстве, ибо четыре года войны, во время которой находился в эвакуации в страшном месте (а туда попал тоже в четыре года), аукнулись мне тем, что в Ленинград я приехал не тем ребёнком, который в этом возрасте должен бы был уже кое о чём соображать, а представлял из себя существо, для характеристики которого очень подходила фраза, часто в то время употребляемая: "какой-то он стукнутый из-за угла". И то, что я поселился в очень живописном месте самого прекрасного города, какой только есть в СССР, стало огромным подарком мне судьбы. Впрочем, очень долго я в полной мере не осознавал ни красот, среди которых живу, ни величия этого города (а других городов в моём сознании тогда вообще не присутствовало, так поздно я стал фиксировать окружающий меня мир). Огромный смысл того, что живу вблизи от самого "Невского проспекта", я понял только ещё через очередные четыре года, когда мне стукнуло уже 12. Я очень отставал в развитии, и это стало просто каким-то чудом, что я вдруг совершу... Время-то в стране очень трудное – 1949-й год, всего четыре года назад закончилась разрушительная война, когда чуть не половина  европейской части страны превратилась в руины. Досыта мало кто ест, а я расту в очень бедной многодетной семье. Мой отец погиб в самом начале войны. Нас, детей, у него было тогда трое, но третья, девочка Тамарочка, умерла из-за голода в эвакуации, не прожив на свете двух лет. У меня отчим, большой любитель выпить, несмотря на то, что существуем на жалкие гроши, а дети в семье прибавляются исправно. Сейчас, кроме меня и старшей сестры уже есть ещё три девочки, мал мала меньше…
У меня в кармане есть немного копеек. Мы играли во дворе в футбол (я почти всё время, когда не в школе, провожу с пацанами во дворе). Образовался перерыв. Я живу с постоянно испытываемым чувством голода: дома у нас основную часть суток – шаром покати, что появляется, тут же поедается до последней крошки. А про копейки, невесть откуда попавшие в мой карман, я хорошо помню. К слову, все другие пацаны нашего двора питаются значительно лучше меня, хотя есть, конечно, и бедные, но не такие, как я: второй многодетной семьи в доме нет. Мои пацаны неплохие, но я от них всё же держусь особняком, да и вообще у нас делиться едой не принято. То один исчезнет (кто-то из окна позовёт), подкрепиться дома, то другой. А мне домой бегать бесполезно. Ещё рано, часов шесть вечера, а еда дома появится гораздо позже, когда придёт с работы отчим, и что-то организуется, что называться будет обедом…Короче, я воспользовался перерывом в игре, чтобы сбегать на угол, который описан – упирающийся в Невский, там стоит лоток с мороженным. Когда я туда бежал, уже чувствовал во рту вкус сливочного мороженного, и вдруг… я делаю то, чему буду поражаться долгое время, не понимая, с чего вдруг так поступил. Я шагнул с тротуара на мостовую и двигался дальше по косой, к противоположному углу, представляющему собой Елисеевский гастроном, возле которого стоит киоск "Союзпечать". Помимо газет там продаются ещё и разные дешёвые книжицы. Одну тоненькую я давно заприметил  – никто не объяснит: почему именно её… И вдруг для меня самого неожиданным оказывается, что я так круто изменил маршрут, достигнув Невского не по прямой у лотка с мороженным, а на противоположном углу, для того, чтобы оказаться возле газетного киоска…
Вообще-то я очень стеснительный, просто патологически, но мне уже известно (не помню уж, как решился это узнать), сколько копеек надо отдать, чтобы получить в руки книжечку, и я протягиваю киоскеру сжатый кулачок, в котором всё моё богатство. Она даст мне на сдачу пару копеек, на которые можно купить только газету, или выпить стакан газированной воды – всё остальное дороже. На обложке книжечки, которую я стал прятать в карман (чтобы меня не засмеяли пацаны, посчитав идиотом, и тут же дав мне какое-нибудь обидное прозвище), было написано: Н.В. Гоголь. "Повести".
Честно признаюсь, что тогда я совершенно не представлял, почему захотел купить именно эту книгу. Пока я читаю очень мало. Мои пацаны книг вообще не читают, потому я и при таком положении считаю себя выродком. Правда в классе у нас есть несколько школьников, которые читают взахлёб, но у них совсем другая жизнь, и мне на них не равняться. А в школе мы уже прошли много разных писателей, и чем от других отличается этот, я бы ничего членораздельного не сказал. Впрочем, нельзя исключать, что эта книжечка была самая дешёвая. (Я пишу этот рассказ по воспоминанию, врезавшемуся в память, так что помню не всё.)
Первая повесть Н.В. Гоголя, с которой начиналась книга, называлась: "Невский проспект". Естественно, что читать книгу я стал с этого произведения, и прочёл залпом. Конечно, в первую очередь меня привлекло само название – хорошо мне известное. Я безумно люблю этот проспект. Причём, Невский для меня не просто центральная улица в Ленинграде. Думаю, не только для меня, но и для моих современников Невский – это пространство, на котором воспринимаешь всё совсем иначе, чем на любом другом проспекте или улице. А содержание повести меня буквально потрясло… Надо сказать,  что я, правда очень редко, проникал в читальный зал, несмотря на свою инертность (это тоже невероятное дело применительно ко мне, что я нашёл такое место). А тут у меня появилась собственная книжка, и я в любой момент мог закрыться в туалете и читать, сколько душе влезет. Правда, туалет один на более чем двадцать душ, но я выискивал моменты, чтобы пользоваться "читальней" в полное своё удовольствие. Короче, я вскоре стал знать эту повесть чуть ли не наизусть. Это притом, что учить отрывки или стихи в качестве домашнего задания, давалось мне очень трудно…
А в 14, вдруг, будто солнечный луч меня пронзил, осветив всю внутренность ярким светом – это во мне взорвалась мысль: какое всё же невероятное счастье выпало мне, что я живу возле Невского проспекта, великой улицы, воспетой Гоголем! А закончилась мысль желанием, когда вырасту, самому стать писателем…
Можно и не оговаривать особо, что моё "творчество" предстало в виде подражания гениальному классику великой русской литературы. Рассказ с названием "Невский проспект" я начинал писать много раз, чуть ли не каждый год. Конечно, можно считать главным стимулом моего творчества нищету, в какой жил, а книги, которые читал, как бы вводили меня в совершенно иной мир, и это, безусловно, содействовало пробуждению у меня воображения...
Что касается непосредственно Невского проспекта, то должен признаться, что происходящие там главные события нашего нового советского времени прошли, как говориться, мимо меня (моих личных наблюдений). Сведения же о них я черпал в основном из слов Красавчика во время вечерних интимных наших бесед, пацанов, в укромных уголках, где и имело место наше "интеллектуальное общение". Красавчик был самым "образованным" из моих пацанов. А его родная сестра, кстати, Вика была непосредственной участницей особых событий на Невском проспекте. Я имею в виду то, что у меня сложилось весьма яркое впечатление и о том, что представлял собой Невский проспект, в частности, для "золотой молодёжи" ленинградского разлива, образовавшейся довольно скоро после окончания Второй мировой войны, при наступлении в стране мирного времени. И на этот факт повлияло то, что к этой информации прямое отношение имела Вика, в которую я был тайно влюблён.
Короче, нося в душе Невский, воспетый великим Гоголем, было нехитрым делом сопоставить тот образ с новыми обстоятельствами, создавшимися уже в другой стране, в СССР. Главную улицу славного города стал заполнять совсем другой народ, нежели бывший во времена Н.В. Гоголя, и наступил момент, когда у меня появилось начало моего рассказа. Привожу его вариант в самой позднем его варианте (по тексту будет ясно, что я уже не несмышлёныш, с какого начал этот рассказ…
"Тротуары Невского проспекта в вечернее время заполняют толпы пёстро одетых молодых людей, которых назвали "золотой молодежью", и мобилизовали на борьбу с ней общественность. Эта молодёжь заявила о себе не в салонах, как это было, например, во Франции, а на главном проспекте города Ленинграда, что было расценено, как акты протеста против торжествующих былых революционных завоеваний народа. Вероятно, нечто подобное происходило и в других городах, конечно и в Москве, но в то время даже наши, советские города были для меня так же неведомы, как для Остапа Бендера – Рио-де-Жанейро. От одежд молодых людей добропорядочные граждане готовы были упасть в обморок. Им придумали специальную кличку – "стиляги". На первый взгляд казалось, что те преследуют лишь одну цель: нарядиться в ультрамодную одежду, чтобы выделиться из толпы, обратить на себя внимание необычным покроем брюк, пёстрой рубашкой и немыслимым галстуком. Но если посмотреть в корень, это действительно был первый акт массового гражданского неповиновения. Чиновники, которым и тогда жилось неплохо, были не дураки. Зачем этим ряженым, по мнению блюстителей социалистической нравственности, было лезть на Невский, дразнить гусей?!
Как само оно живет, наше правительство – в эту тайну не пролезешь – но для своих подданных оно проповедовало чисто христианские принципы: умеренные потребности и скромность во всем. Кто думает иначе, тот против народа! С этой точки зрения вроде невинные игры с брюками-дудочками предстают в другом свете. В молодых людей полетели обвинения в попытках стать пособниками Запада в разрушении Социализма, то есть общества нового типа, заложенного на основах истинной Демократии. А они не только не исчезали с глаз долой, а наоборот, стали бельмом в глазу трудящихся. Правда, среди "бунтарей" вначале были только сынки академиков, маститых писателей, композиторов и прочей элитной интеллигенции, потому что на эти одежды нужны были большие деньги. Глубоко понимали это явление очень немногие, кроме его организаторов.
Позволю себе упомянуть, что в числе лиц, пропесоченных в ленинградской газете, в статье "Плесень", прославивших их на всю страну, была Вика (в которую я в тот миг, как её увидел, влюбился, как говорят, без памяти), сестра "Красавчика", которая попала в сливки этой молодёжи из-за красоты, очаровав сына известнейшего и потому очень богатого по тем временам композитора, в связи с чем даже мы, очень далёкие от политики пацаны, эту фамилию стеснялись произносить вслух, такая она была громкая. Вика, конечно, не понимала своей роли в разрушении самой передовой идеологии, а кто-то в их среде, безусловно, вынашивал далеко идущие планы. Потому что "клеить" самых красивых девочек и развлекаться с ними можно было и, не будоража через Невский проспект весь Ленинград, и вообще всю страну. Но в то время, когда Невский был в центре этой ожесточённой борьбы, он со своим вечерним блеском был для нас так же недоступен, как нью-йорский Бродвей для бомжей, ибо мы были ещё сопливыми пацанами. И только спустя несколько лет, когда слава Невского в этом смысле приутихнет, мы, пацаны,  тоже начнём бегать на этот проспект, и он станет притягивать нас к себе как магнитом, но "цвет молодёжи" – вечный борец за истинную свободу, найдёт себе иное занятие, акулы в  этой части города появляться уже не будут, на Невском начнёт красоваться более мелкая рыбёшка, которую я и застал после того, как Рассоха (мой друг) затащил меня туда в один из вечеров, открыв особое своеобразие этого места в вечерние часы. Потом и я стану завсегдатаем Невского, но он был уже совсем другой, прямо можно сказать, гораздо более демократичный…

Главными персонажами (кто помнит) у Великого автора был, помимо Невского проспекта, и женский образ, потому, естественно, не мог без этого обойтись и я, многократно принимаясь за эту тему и школьником, и когда стал уже студентом, и на других этапах жизни – я намеревался вводить в свой рассказ "большую любовь"…
Небольшое отступление. Когда у меня началась история с Викторией, я не засыпал и не просыпался утром с мыслью, что в мою жизнь входит так называемая "Первая любовь". Такую оценку ей я дал после, считая, что пережил первую настоящую трагедию в своей жизни. И история в Луге с Милой, которая мне встретилась раньше Виктории, тоже вполне могла предстать из того же разряда, но в те давние времена я свои чувства не подвергал классификации. Была у меня и ещё одна история, которая тоже могла вылиться в "большое чувство", случившаяся ещё раньше этих двух, которая, как и лугская,  не получила развития. Причём имею право сказать, что в первых попытках литературного творчества именно та девица могла появиться в самом первом моём художественном произведении, если бы я хоть один из рассказов, которые эпизодически возникали в виде желания его создать, довёл  дело до конца, но от того времени остались лишь кусочки текстов с разными женскими образами…

Уже более серьёзно глядя на литературное творчество, я  вроде понял, что такое классики русской литературы и как от них отличаются остальные одарённые писатели. И, конечно, мысль о подражании какому-нибудь оригиналу из сокровищницы мировой литературы продолжала быть моей путеводной звездой. По мере взросления я много раз принимался написать произведение, за которое было бы не стыдно, но так ничего и не выходило, и вообще на законченный рассказ не хватало мочи...
И вообще мне лично понадобилось очень много лет, чтобы набраться уму-разуму. Если говорить конкретно о гениальном Н.В. Гоголе, то я считал одной из его великих заслуг то, что он, выходец из  украинского и русского народов, потратил свою жизнь на то, чтобы плодотворно посодействовать прославлению славянского рода-племени. Он был не только тонким лириком, но и сатириком необычайной силы, у которого в мыслях не было дискредитировать каких-то людей, ибо ничто человеческое не было ему чуждо. А уж когда он что-то прославлял – его гимны звучали мощно. Именно благодаря его творчеству я понял, что поносить людей дело нехитрое, и, надеюсь, взял именно от него, что в первую очередь свой народ надо любить, а уж потом браться перемывать косточки каким-то его членам. Но это случится со мной много позже. А сейчас, когда я представляю вниманию первый сборник своих рассказов, в них я ещё зелёный юнец. И ко мне вполне применимы слова: мол, возомнил о себе невесть что по поводу дара природы.

Что же касается повести Гоголя "Невский проспект", то прежде всего надо подчеркнуть её мистический мотив. Никто не скажет, какую повесть о Невском проспекте написал бы Н.В. Гоголь, живи он в описываемое мной  время, но, слава Богу, он жил тогда, когда прославил своё имя и будоражит своими произведениями умы до сих пор. А вот то, что в моё время мне был неизвестен Гений равный тому, прошлого тогда века, действовало на меня так, что периодически начинали чесаться руки, чтобы попытаться восполнить этот пробел. (Это, конечно шутка, возможно неуместная, прошу простить за неё, но я ведь в это время мало отличался от недоразвитого, родившись, тем не менее, с гонорком.) Эту тираду я представил в связи с тем, что я, увы, не осознавал, что главную соль в рассказе должны были представлять не только мои чувства, а и что-то необыкновенное, без чего повести типа гоголевского "Невского проспекта" не получится...

У меня в памяти была и ещё одна история, случившаяся со мной, можно сказать прямо в моём доме, который совсем рядом с Невским проспектом. И вот пришло время, когда тот женский образ состыковался с темой о Невском проспекте. Но прежде приведу ту давнюю уже историю с этой девицей. Поскольку я считаю очень важным для духа данного рассказа географию моего места жительства, кое в чём повторюсь при его описании, Как я уже говорил, в периметр зданий, которые образуют внутри себя три наших двора,  входит дом, который имеет адрес по улице Ракова (сохраняю те названия, с которыми жил, являясь ленинградцем), который гораздо меньше нашего по размеру (длинной лишь в одну малую сторону прямоугольника-периметра), что немудрено, если знать, что этот дом из себя представлял, будучи построен в XVIII веке. К слову, отмечу поразительный факт нашего советского времени: имея адрес проживания (и соответственно место прописки), который я так подробно описал выше, мы, пацаны, прожив тут многие годы, понятия не имели, что это за здание у нас под боком, вход в которое был только с улицы Ракова – а был этот дом когда-то дворцом знаменитого графа Шувалова, имевшим в давнее Царское время куда более блистательную историю, чем в наше. Победивший же пролетариат превратил этот дворец в "Дом медработника", к которому мы, пацаны, особого почтения, как к историческому памятнику, не испытывали. (Кстати и название этой улицы, на которой я обосновался для постоянного местожительства – "Пролеткульта", понятие из той "плебейской" эпохи.)
"В своё оправдание" могу сказать, что, как известно, в нашем городе полно дворцов и похлеще, но мы и к ним не испытывали особого пиетета (в это время бы хохотали над тем, случись тогда массовые набеги туристов из разных стран мира, и те бы щёлкали фотоаппаратами и цокали языками от восторгов возле многих домов нашего города, бормоча на своих тарабарских языках, а мы, живя тут, ничего этого особо не выделяли). СССР, как известно, был наглухо опечатан железным занавесом, и мы, школьники, не сомневались, что то время, когда строили эти дворцы, было неправильным, губительным для трудового народа, то есть самой здоровой его части, и плевать хотели на то, что было давным-давно, а вот теперь – мы тут хозяева!..
Короче, дом по улице Ракова, сочленённый с нашим, для нас, пацанов, был обычной постройкой, интерес к которой мы проявляли крайне редко, например, когда в стране проводились выборы в какой-то орган власти, и в "Доме медработника" (который занимал пространство этого дома) открывали избирательный участок. Кто ничего про то не знает, может заинтересуется моей информацией. Советская власть более чем серьёзно относилась к выборам. Как я понимаю теперь, ЦК КПСС – главному руководящему и направляющему органу власти в СССР – было очень важно показать миру (а мировая общественность очень интересовалась положением дел в этой стране, но утолять любопытство им было очень непросто из-за железного занавеса), что советский народ дружно ходит на выборы, "высоко ценя заботу Партии и Правительства о своих нуждах". И чтобы дополнительно заинтересовать народ этими выборами, первым избирателям, приходящим голосовать с самого раннего утра, выдавали пригласительные билеты на концерты, устраиваемые по этому поводу. И ещё работали буфеты с разными дефицитами (кому-то поручали проявлять и такую заботу),  куда можно было попасть только "через урну для голосования", в которую опускались бюллетени. Мы, естественно, были очень далеки от политики: ничего не знали, не понимали и знать не хотели, но концерты не могли нас не привлекать, ибо на сцене выступали (а в "Доме медработника" был и шикарный актовый зал со сценой, как в театре) самые знаменитые ленинградские артисты, а попасть туда желало гораздо больше людей, чем выдавалось пригласительных билетов (естественно бесплатных) Пацанов туда вообще не пускали, только совершеннолетних, имеющих право избирать, причём с этим было очень строго, и из пацанов только мы, хозяева этого двора, имели возможность проникнуть внутрь того здания, и присутствовать на этих концертах, естественно, пригласительных билетов и в руках не держав. Как мы проникали внутрь здания, оставлю в тайне; кстати, никто из других дворов нашей улицы понятия не имел, какой привилегией мы обладаем. Из артистов же, искусством которых наслаждались, отмечу Аркадия Райкина, которого знала в Ленинграде каждая собачка, а не только весь народ, часто выступал и Вольфганг Мессинг и многие другие таланты. Концерты устраивали по всему городу, но у нас выступали самые лучшие в Ленинграде эстрадные артисты, видно, потому, что их управление – Ленгосэстрада – помещалась в нашем доме и дирекциям обеих организаций легко было найти общий язык.
Пройдёт совсем немного времени после войны, принёсшей стране страшную разруху, и молодёжь повернёт жизнь в более приемлемое для себя русло: в частности, по всему Ленинграду в субботние дни загремят балы, которые скромные советские труженики назовут "вечерами танцев и отдыха". И "Дом медработника" энергично включится в этот процесс. Когда мы повзрослели, в нас тоже проснулся интерес к этим вечерам, которые с какого-то момента превратились в главное развлечение молодёжи по всей стране. А в "Доме медработника" был не только шикарный актовый зал, как в самых приличных театрах, но и подходящее место для проведения балов, и с описываемого времени мы стали завсегдатаями вечеров, устраиваемых по субботам, причём, перед парадным входом часто страдали толпы молодёжи, не обладающие пригласительными билетиками, что для нас было дополнительным стимулом красоваться внутри танцевального зала, и эту привилегию мы сохраняли только потому, что никто из нас не выдавал ни одному постороннему нашу тайну проникновения туда "сквозь стену". И однажды этот "Дом медработника" подарил мне незабываемую встречу…
Когда описываешь девочку, вызвавшую в тебе уникальное чувство, сказать, что она очень красивая, не приносит удовлетворения. А я рассказываю именно о таком случае. Нужен ещё какой-то эпитет, который пояснит, что речь идёт о необычайно восхитительном создании. К этому времени в моём сердце хранились уже несколько образов очень красивых девиц, известных читателям этого сборника рассказов (имеется ввиду сонм красавиц, среди которых блистали Акбарова, Марина Кантор, сестра Красавчика, разные артистки, отечественные и импортные, и другие красивые девицы и женщины, хранящиеся в моём воображении, как в альбоме, для меня бесценном, вроде как Библия для верующих). Но все они были старше меня, и восприняли бы лишь глупым ребёнком, вздумай я им объясниться – имеются в виду те, с кем я мог столкнуться в реальной жизни.
Мне уже было между 15-ю и 16-ю. Я тогда и подумать не мог, что наступит время, когда я стану нравиться девицам. Приближалась весна. В одну из суббот вечером всем двором мы повалили повеселиться на танцах в нашем "Доме медработника"…
Когда я её увидел, потерял дар речи, так был ослеплён… Она была в шикарном чёрном бархатном платье и смотрела на всех, как мне показалось, с высокомерием. Не буду её описывать, женские портреты – не мой конёк, скажу только, что я и представить себе не мог женский облик такой красоты. Какой я не был закомплексованный, но нравились мне только прекрасные лица. Сам же я в это время представлял из себя нелепое существо: рост уже почти максимальный, вес же едва больше 50-ти килограмм, и головка очень маленькая. Но кроме того, что я не ассоциировал с Аполлоном, я и вёл себя несолидно. В это время мне необыкновенно нравилось танцевать, а поскольку  девицы, которая бы испытывала желание проводить со мной время, в наличии не имелось, моим неизменным партнёром в этом зале был Рыжий, с которым мы так лихо отплясывали преимущественно быстрые танцы, что иногда зарабатывали даже аплодисменты от солидной публики. Причём мы даже фокстрот (который был запрещённым танцем, и исполнялся оркестрами с оглядкой – кстати, как в любом приличном Доме культуры тут танцевали не под проигрыватели с усилителем, а под живые оркестры, которые приглашались, каждый раз разные) танцевали в три раза быстрее положенного ритма, и ни разу ни столкнулись с конкурентами. Пацаны от нашего кривлянья были просто в диком восторге, и мы с Рыжим чувствовали себя выдающимися мастерами.  В моей голове, естественно, промелькнула мысль, что такой очаровательной девице, как моя незнакомка, вряд ли может понравится наше шутовство, но я не мог остановиться. Когда, меня куда-то несло, я даже попыток не делал разбудить в себе благоразумие...
Мы с Рыжим не вылезали из танцевального круга, но я только и думал о том, как бы пригласить на танец Её. Я ведь страшный трус, хотя и изображаю из себя рубаху-парня (что началось с того момента, когда моим другом вдруг решил стать Рассоха, самый большой "авторитет" не только на нашей улице. Уж не знаю, что мне помогло, но я всё же заставил себя к ней подойти, в полной уверенности, что с презреньем буду отвергнут. И немало изумился, когда моё приглашение было принято. Я станцевал с ней три танца. А потом она исчезла… Я её больше не встречал, но она прочно обосновалась в моём сердце особым воспоминанием, и по отношению к ней я не сомневался, что никогда не получу у неё взаимности…
Я понятия не имел, где она живёт, считал, что в другом районе, потому что до достижения мною возраста в 21 год я так ни разу её не встретил, и был уверен, что она останется в памяти той девочкой, какая очаровала  меня в "Доме медработников", причём навечно. Об этом свидетельствовал и один из моих текстов, о которых я уже упоминал, так и не оформленный в виде рассказа – таким образом я пытался отмечать буквально все свои яркие истории...

И вдруг вышло так, что появилась возможность осуществить первый шаг вхождения в литературу – наконец-то своё слово сказал Невский проспект! Случай подарил мне сюжет, который мог сделать рассказ о Невском проспекте полноценным художественным произведением. Для этого мне только и надо было иметь на плечах голову и развитое воображение. Ведь произошло то, что является настоящим чудом: вдруг на Невском проспекте, спустя несколько лет, я встретил ту девицу, которая зажгла во мне, юноше, чувства, являющиеся украшением любого художественного произведения, но она как в воду канула!.. Мы могли с ней встреться после длительного перерыва на любой другой улице, но то, что мы встретились именно на Невском проспекте, было особым знаком, учитывая то, что в моей душе жил Гоголь, как особый писатель, а его повесть "Невский проспект" была  для меня  самым ярким его произведением, и я просто был обязан воспринять факт встречи с девицей на Невском проспекте,  чувства к которой не потускнели, пропитанным мистикой. Ибо подарок судьбы имел подоплеку. Но чтобы её расшифровать, требовалась особая сообразительность, без которой писатель просто не может реализовывать свои задатки…
Чтобы объяснить, что я имею в виду, надо познакомиться с ещё одной информацией, какой я обладал и без которой эту историю не окрашивает мистика. Когда я поступил в институт, у меня появился новый приятель (моего Рассоху забрали в армию, и его место тут же занял Анатолий), из соседнего дома №3, который учился в том же институте, что и я. Я часто захаживал к нему в гости, и однажды узнал новость, которую не должен был пропустить мимо ушей. Это очень характерно для меня того времени. Однажды Анатолий брякнул мне, как я подумал, сам не ведая зачем: мол, мать как-то рассказала ему о девочке-сотруднице, которая постоянно говорила о мальчике, в которого влюблена; много раз даже рыдала, что не может жить без него. Дело это  происходило на почте, где они обе работали, а девицу звали Клавдией, и была, мол, она очень красивой девочкой… Причём, Анатолий рассказал мне эту историю, не называя имени мальчика, в которого та была влюблена, и я, как сказал, отнёсся к его информации равнодушно. Потом-то, много времени спустя, я буду кусать локти, что часто, совсем необоснованно, думал о некоторых людях лучше, чем они были на самом деле. А ведь я вполне мог подумать, что мать Анатолия рассказала сыну эту историю в связи с тем, что он сблизился со мной, и предупреждала таким образом, что я опасный человек. Но тогда я просто не способен был подумать о таком. Это свидетельствовало бы, что она глупая женщина, судит обо мне, как говорится, по непроверенным источникам. Да, в глазах многих простых людей те, в кого влюбляются без взаимности, люди нехорошие, и их следует сторониться. Но я то был ещё девственником в 21 год, и уж такой стеснительный и не разбитной, что никак не относил себя к разряду подобных типов. И неприязни ко мне со стороны матери Анатолия не замечал. И в голову мне не могло прийти разочароваться в Толике, что он тоже может быть неискренен со мной: наверняка знал, в кого была влюблена Клавдия, а мне ни звука. Рассказал историю так, что, мол, на работе у матери есть странная девица, рыдает по ком-то, а такая красивая, что просто дико, что есть на свете типы, которые равнодушны к красоте…
Я рассказываю это не к тому, чтобы осудить Анатолия и его мать – бог им судья, а я о том, что встретив вдруг на Невском девицу, воспоминание о которой жило во мне, оказался настолько тупым человеком, что во мне не вспыхнуло, что судьба подарила мне невероятный сюжет! Эта встреча могла повернуть всю мою судьбу совсем по иному сценарию, но у меня вышло иначе. Я ей даже не заикнулся, что помню её, какие она оставила во мне чувства о себе, а повёл себя так, будто не принял равнодушно столкновение с незнакомой мне девицей, которая вдруг восприняла меня сверх доброжелательно, только потому, что она очень хороша собой.
А она тоже явно не забыла, что у нас когда-то была история, ибо сказала, явно желая завязать со мной разговор:
–  Ты наверно не знаешь, что меня зовут Клавдией? – Она помнила даже то, что тогда при первой встрече мы не представились друг другу.   
Потом, когда придёт время сильно пожалеть о том, что я упустил редко кому выпадающий шанс стать участником необыкновенной истории, мне станет ясно, что в отличие от меня она таки изредка меня наблюдала и ждала, когда мы станем повзрослее; а вот когда стала свидетельницей того, что у меня закрутилась любовь с весьма заметной девицей,  которую, по крайней мере на Невском проспекте, знали многие, она и стала рыдать… А я был таков, что ни с какого бока  не мог себе представить, что та Клавдия, о которой мне брякнул Анатолий, и есть та девица, которая могла войти в мою жизнь уже давно… То есть история, которая сейчас произошла, не представилась мне полной мистики…
В своё оправдание могу лишь сказать, что я так долго её не встречал, хотя образ её жил во мне, не тускнея (хотя окажется, что мы с ней соседи)  и когда вдруг случайно встретил, спустя пять лет, повёл себя как кретин! Но хватит об этом...
К слову, я не единственный, у кого могло храниться в памяти что-то, что так и пролежать до конца дней, не доставив сильных волнений, хотя могло перевернуть всю его жизнь.
Но продолжу историю. Столкнувшись лицом к лицу, я буквально обомлел, ибо, как уже сказал, моментально вспомнил, что мы с ней танцевали в "Доме Медработника", и то, что она заговорила со мной так, будто мы старые приятели, оживлённо, с весёлым лицом, я буквально весь растаял, и с таким отключённым сознанием был совершенно неспособен о чём-то соображать…
Эта встреча произошла буквально за несколько дней до моей поездки в Киев, полностью изменившей мою жизнь, с которой начнётся следующий сборник моих рассказов…

То, что она восприняла встречу со мной в приподнятом настроении, естественно, сразу меня раскрепостило, но заговорил с ней так, будто во мне к ней только чувства, какие вызывают друг к другу приятели, впрочем, я об этом уже сказал. И говорить мы стали о банальных вещах, будто встретились случайно, обменяемся дежурными фразами и пойдём каждый своей дорогой. Про себя  я должен напомнить, что из-за моего вечно задумчивого состояния, реакция на события у меня появляется с задержкой. Только так я могу объяснить то, что повёл себя как ни в чём не бывало, будто встреча с ней для меня лишь воспоминание из детства, не связанное с какими-то переживаниями, которые могли иметь последствия. Я просто не успел дать возможность чувствам в моей душе подняться из подвала памяти, которые бы заставили меня переменить тон разговора, чтобы дать ей понять, что эта встреча для меня не просто приятное событие. А она вдруг мне говорит, что в самое ближайшее время… выходит замуж…
При этом на её лице было явственное выражение, что она сообщает об этом важном событии в её жизни не какому-то типу, с каким столкнулась мимолётно случайно много лет назад, а тот вздумал считать это поводом квалифицировать их отношения, как приятельские. Нет, её взгляд был обращён к человеку, который ей близок, по крайней мере, по духу, что вызывается в людях интуитивно. А что касается её личной реакции на факт замужества, то она явно была положительной, то есть бракосочетание у неё, мол, будет свершено по обоюдному желанию.
Хочу надеяться, что именно эта её реплика решила исход этой встречи: я тут же приказал своим чувствам не вылезать наружу – ведь я не знал, что та её встреча со мной не осталась безликой для неё, а что касается человеческого благородства, то ничто не заставило бы меня вести себя иначе, чем так, как это произошло. А именно: я продолжал вести беседу в том же духе, как начал, жёстко обрубив в себе все позывы ей намекнуть, что её образ до сих пор живёт во мне, как желанная для меня половинка, которую жаждет обрести каждый человек. Я понимаю, что это просто неприлично: давать высокую оценку своим нравственным качествам, и в то время, когда это происходило, я бы этого ни за что не написал, но теперь иные времена, такие качества считаются абсурдными, так что я не делаю себе комплемента, а наоборот… выставляю себя кретином…

Впрочем, пора описать, как же прошло это наше свидание, которое мне подарил случай. Я был уверен, что после того, как она сказала, что скоро выйдет замуж, поговорит для приличия десяток минут со мной, и станет прощаться. Но… мы прогуляли с ней по улицам с 9-ти вечера до часу ночи и я не замечал по ней, что она хочет расстаться. Про себя не говорю: я был в таком состоянии, какого в жизни не переживал. (Точнее, с Викторией, конечно, были очень насыщенные счастьем минуты – и даже часы – но разрыв с ней всё это уничтожил в один миг…)
Каждый из нас успел рассказать о себе буквально всё. Это время мы провели на ограниченном пространстве: Невский лишь сделал своё дело – свёл нас вместе, а потом мы свернули на улицу Бродского и дальше стали делать круги вокруг сквера на "площади Искусств". Мы их сделали огромное количество, я ей несколько раз предлагал сесть отдохнуть – в сквере полно лавочек, но она отказывалась… А потом вдруг по своей инициативе пошла к скамейке, и беседа продолжилась там. О своём будущем муже она говорила, что он очень хороший человек, и она дала ему обещание выйти замуж и выполнит его. Её слова звучали твёрдо, без кривляния. Но в то же время можно было заключить по её интонациям, что мы с ней, конечно, гораздо ближе друг другу (мы же как бы знакомы с куда более ранних времён). Это не моя выдумка. Я почувствовал этот нюанс, мне от этого было очень приятно, что она (та девица, которая пленила меня в "Доме Медработника") не забыла меня, значит тогда тоже откликнулась на меня какими-то чувствами, и я идиот, что не искал её, чтобы продолжить знакомство…
Тем не менее я даже не заикнулся, что тогда в "Доме медработников" влюбился в неё с первого взгляда, и что она жила в моей голове все эти годы… Но выше головы не прыгнешь. Несмотря на всё сказанное про приказ себе на воздержание, сам не знаю, как это получилось, но по прошествии нескольких часов, как мы встретились, и говорили, говорили, говорили, я вдруг… её поцеловал. Мы уже сидели на скамейке. И она… тут же ответила на поцелуй! А когда он закончился, и мы развели головы, она ничего не сказала, в смысле упрека, как я посмел… И я стал её целовать всякий раз, когда подворачивался момент, казавшийся мне подходящим. Меня поразило, что она, продолжая говорить о муже с явной теплотой, не пыталась образовать со мной дистанцию, будто мы с ней общаемся только с помощью слов. Напомню, что я понятия не имел (высказанное только что мной – лишь предположение), как она тогда восприняла меня, танцуя со мной, потому, в глубине души удивлялся, что она не избегает упоминаний о муже, говоря о нём так, будто он ей как брат родной, но ничуть не возлюбленный. Она сказала, что он спортсмен, кажется из Красноярска, что сейчас он уехал домой, а через две недели она поедет к нему, там они и поженятся…
Мы с ней вели разговор настолько раскрепощено, что она вдруг выдала такой текст, что я не знал, что и подумать. Это потом, когда в стране пройдёт сексуальная революция, люди, да и дети станут запросто говорить о таких вещах, о каких в описываемое время могли говорить только развратники:
– Ты не думай, мне приятно с тобой целоваться, но я знаю, чем это чревато для мужчин… Мой жених однажды мне признался, что после того как мы с ним просидели вот так вот на лавочке несколько часов подряд – а это было перед самым соревнованием – он думал, что выступить не сможет, так болели... ты понимаешь, о чём я говорю?!
Вот в таком духе она призвала меня к сдержанности, в ответ на моё движение поцеловать её в очередной раз. Меня это, конечно, шокировало, хотя мы с ней очень сблизились. Я себе сказал, что я ханжа, то, что она сказала, вполне нормальное замечание. То же самое испытал бы и я, дай сейчас в себе волю похоти. Виктория, кстати, тоже ни на какой теме не ставила клейма: табу. И я спокойно продолжал с ней говорить в том же духе, а вырвал одну её фразу только для того, чтобы показать, как мы легко чувствовали себя друг с другом. Факт же наличия у неё жениха, о чём  она  не стала умалчивать, я воспринял только так: у неё была своя жизнь (про меня она, конечно, не помнила), и ей встретился парень, которому она решила отдать руку и сердце, но вот вдруг встретила меня, сильно повзрослевшего и испытала, возможно, не отдавая в этом отчёта, настолько приятным было для неё это воспоминание, что не стала меня отталкивать, когда я полез с поцелуями – она ведь ещё не жена! А что касается интимности в разговоре, то меня это слегка шокировало, но я делал вид, будто мне не впервой говорить с девицами об их женихах и последствиях мужского возбуждения. После этого мы снова поцеловались. Причём я ни разу не коснулся рукой её груди или ещё чего-то. Поцелуи наши были совершенно чистые…

А вот что меня сильно потрясло, это когда обнаружилось, что она живёт тут рядом, на улице Ракова, в доме, рядом с "Музкомедией", в двух шагах от моего дома. Это более, чем поразительно, что мы ни разу не встретились за 5 лет. Просто мистика какая-то!..

Выйдя из сквера, мы пересекли дорогу, и я довёл её до парадной. Напротив её двери в квартиру мы снова поцеловались. Причём у меня промелькнула мысль: "Странно, что она не боится: вдруг кто-то выйдет, и нас засекут, она ведь невеста!"
Нельзя исключать, что в моём подсознании поселилась мысль, что если судьбе будет угодно столкнуть нас снова и соединить, я с радостью приму такой зигзаг! (Слова "подсознание" в моём словарном запасе тогда не было, но интуитивно я подозревал, что у людей в мозгу есть что-то заковыристое). По крайней мере, в голове не сверкнуло мысли, что эта встреча может быть последней и я – кретин, что не испытываю тоски оттого, что так просто отказался от осуществления давней мечты сблизиться с этой девицей. Но таков уж я был: загадывать, что будет дальше, было не в моих правилах. А вот то, что я повёл себя как благородный человек, мне очень понравилось. Поцелуи же не в счёт. Мы ведь очень молодые, а она пока ещё не чья-то жена. (О своей женитьбе я вообще не думал). Я был очень горд собой, что не проигнорировал факта, что она чужая невеста…
Поскольку факт её женитьбы стал для меня таким же, как и то, что завтра утром выйдет солнце, а после лета наступят холода, то есть это неотвратимо, я даже не заикнулся о новом свидании…

Господи, сколько же у меня есть всяких, мягко говоря, странностей. И ведь я сознательно, можно сказать, считаю, что в жизни всё должно происходить именно случайно, и людей должна водить по жизни Судьба. Нельзя исключать и того, что в глубине души я считал, что мы с Клавдией не встретились за 5 лет ни разу потому, что так было угодно Небесным силам. И хотя наши многочисленные учителя жизни говорят, что человек сам должен делать свою судьбу, я лично так никогда не поступаю. Уверен, именно поэтому, услышав рассказ Анатолия, я не подумал, о ком речь и что я должен как-то действовать, причём немедленно…

Чтобы не думать, что я очень легко пережил эту встречу, скажу, что потом я много времени посвятил анализу своего состояния. Говорил я с собой примерно так: любой нормальный человеком, просто обязательно задаст себе вопрос, что он испытывает по прошествии пяти лет к своей спутнице? Ведь тогда я точно влюбился в неё без памяти, это была первая в моей жизни девица, от которой я был без ума, а она не строила из себя абсолютно безразличную ко мне. И буквально в лучезарном ореоле жила в моей памяти… Самое здравомыслящее, что я могу сказать себе, это то, что после того как услышал, что она готовится к свадьбе, я тут же себе приказал не лезть в чужую жизнь, ибо между двумя людьми уже есть согласие. И считал, что только так и должен вести себя порядочный человек. Мы ведь строим совершенно новое общество, в котором не должно быть лжи, лицемерия и подлости. Хотя я не знаю того парня, но она должна явственно почувствовать, что с ней кристально чистый человек, который не способен на коварство…

О том, что Невский проспект подарил мне чудо, вдруг сведя с девицей, которая могла сделать меня гораздо более счастливым человеком, чем это получится у меня в реальности, я пойму спустя много лет, когда начну превращаться в писателя, основной сферой деятельности которых является углубление в поступки людей и описание их натур, черт характера, чувств, какие их радуют или, напротив, мучают и могут ими руководить, если люди прислушиваются к тому, что подсказывают им или разум, продукт головы, или чувства, идущие из сердца.
Заканчивался мой период жизни, в котором я мало что понимал, в том числе и в своих движениях души, потому и назвал его отрезком, в котором жил – как бог на душу положит…
Многие внешние обстоятельства сильно усложнили условия моего существования на этом свете, а самым ярким событием в моей жизни стало, конечно, то, что я попал в город Ленинград, прекрасный многими красотами и великолепнейшей в нём главной улицей – Невским проспектом! Он мне сделал два подарка: случайные встречи с Викторией, дав понять, что такое в жизни человека Первая любовь, которую я, в том числе и по собственной глупости, потерял и ещё одну встречу, с Клавдией, которой я вообще не воспользовался…

Начал я этот сборник рассказов с присказки, этим и заканчиваю. Эту книжку я выпускаю в свет не просто так. Учитывая теперешнее состояние вопроса с чтением литературы (то есть читающей публики, которой стало гораздо меньше, чем было во времена, описанные в этой книге), создание мной эпопеи вполне может не вызвать абсолютно никакого интереса, особенно на фоне того, что жизнь в стране СССР, в которой происходят действия, поносят как противоестественную роду человеческому. Я же хочу переломить господствующее мнение по поводу исчезнувшей страны. В этой связи скажу, что в той стране, напиши я этот сборник рассказов в своё время, не напечатали бы. Хотя я, юноша, был заряжен на участие в построении нового общества на нашей бренной земле, когда порядочность людей, их доброжелательность к окружающим и стремление отдавать обществу больше, чем брать себе, было бы основными приоритетами у большинства людей, что в книгах той властью вроде поощрялось, но писать правду о плохом применительно к советским людям считалось дурным тоном, ибо это, якобы, порочило существующий строй. Это было очень слабым местом той страны, что она могла нормально существовать такой, какой, в конце концов, получилась, только с особенной властью, достойной заложенных в этой стране идей. Шарахаться же от правды жизни, как делала это власть – просто дикая нелепость. А когда эта власть вдруг стала совсем уж вырождаться, та страна исчезла с лица земли совсем… Но я сильно отвлёкся. Я о своём первом сборнике рассказов. В нём главный герой такой, что сказанного в этом абзаце он ещё не понимает. Не понимает и того, почему не способен написать хотя бы один рассказ до конца, чтобы определиться с поприщем, на котором вроде хочет дерзать, вступая во взрослую  жизнь. Вот стал студентом технического вуза, хотя внутри жило убеждение, что это не кажется лучшей сферой приложения его сил. Короче, в этом сборнике рассказов невозможно почувствовать того, что автор затронет что-то уж очень важное о человеческом существовании, потому я и говорю об этом открытым текстом, что это только самое начало жизнеописания поколения людей, которые мелькнули в истории человеческой цивилизации. Если эта книга вызовет интерес, у меня появится стимул продолжить публикации.