Как-то я приехал домой после занятий в техническом училище, вхожу в свою комнату, а у нас гость, причём я на него даже не реагирую. Всё ещё витаю в облаках. У моего друга буквально вытянулось лицо: уж не тронулся ли я умом… Действительно, я был обязан удивиться даже больше, чем если бы застал в своём доме… правящую английскую королеву. Ибо на стуле сидел, ждал меня не кто иной как... мой друг Рассоха.
Прошло полгода, как его забрали в армию, причём он попал во флот, значит, загремел на 5 лет. Когда я встречал его мать, она рассказывала не очень утешительные вещи: её сын не вылезает с "губы". Поэтому рассчитывать на то, что Рассоху премируют отпуском, было нереально. Видимо, потому я и не среагировал на него, ибо он никак не мог объявиться в Ленинграде…
Именно недоумение на лице гостя заставило заработать мою черепную коробку. До меня дошло, наконец, кто сидит за столом, развлекает мою мать разговорами. Оказывается, он здесь уже больше часа, что для него равноценно году каторги – отсидеть на одном месте так долго. Я просиял, и его круглая, массивная, как у бульдога, ужасно нахальная физиономия тоже расплылась в "есенинской" улыбке. (Он очень похож, несмотря на сказанное, на этого поэта). Я бросился к нему, а он сжал меня своими лапами так сильно, что хрустнули мои косточки. Едва отойдя от эмоций встречи, он стал мне шептать о какой-то болезни, которой его научили умные люди, но я ничего толком не понял. В чём можно было не сомневаться, так это в том, что Рассоха здоров как бык. Вроде бы он имитировал какое-то психическое заболевание, в результате чего и оказался на свободе.
Хотя он пробыл в Ленинграде меньше суток, но вошёл уже в курс всех важнейших дел. Он сказал, что самые "клеевые" танцы сегодня будут в 109-й школе. Пригласили, мол, играть немцев, студентов университета, которые сейчас котируются как лучшие музыканты из молодых. Сегодня в эту школу, как ему точно известно, устремится весь Ленинград.
(Дам краткую справку. Сейчас идёт 1956-ой год. Танцы в СССР для молодёжи – главное развлечение. И я тоже без танцев просто не знал бы, куда себя деть вечерами по субботам и воскресеньям. Именно танцы подарят мне главное событие моей юности. Можно смело сказать, что они – главная примета времени. Правда, в последнее время среди молодежи стали распространяться и более серьёзные занятия в качестве досуга. Кто-то засел за книжки по философии, были потерявшие голову от страсти к живописи, кое-кто увлекся страстно горными лыжами, но без вечеров танцев в домах и дворцах культуры не обходился ни один живущий в духе времени молодой человек. Если бы танцы не приобрели такую популярность, моё поколение, вероятно, стало бы совсем другим. Много молодежи проводит на танцевальных площадках вообще основную часть досуга… Не говоря о танго, фокстроте и вальсе, почти каждый знает, как танцевать падэспань и пазефир. Правда, существуют очень строгие правила, которые мне лично не понятны: если вдруг кто-то произнесёт вслух слово "танго" или "фокстрот", обязательно произойдёт неприятность, вплоть до прекращения многолюдного мероприятия. Но это происходит очень редко, потому что такого хулигана тут же "четвертуют" сами танцующие. Поэтому эти запретные слова бросают очень редко, а музыканты уже перестали бояться их играть, и люди, молча радуясь "свободе", танцуют танго и фокстроты, вкладывая в танец душу. Кстати, безумно приятно кружиться и в наших вальсах, всё же танцы – действительно увлекательнейшее развлечение. Но ходят на эти мероприятия не только танцевать, здесь знакомятся или укрепляют возникшее чувство. Сближаются не только пары, но и целые компании… В рестораны ходит только "золотая молодежь", там всё очень дорого, туда с пустым карманом девушку не поведёшь. А живём мы в основном в коммунальных квартирах, если у кого-то соберутся потанцевать, то происходит это на глазах зрителей, что не содействует интиму. В танцевальных же залах чувствуешь себя гораздо свободней. Но не одни танцы влекут в залы молодежь. В СССР настоящий бум джаза. По крайней мере, в Ленинграде появляется огромное количество пока ещё безвестных оркестров. Ходят не только танцевать и знакомиться с девицами, но и слушать джаз).
Мы подошли к этой школе около 7 вечера. Будь я один, я бы и времени не стал терять, Рассоха оказался прав, внутрь школы проникнет лишь малая часть желающих. Давно я не видел такой огромной толпы фанатов джаза. А если учесть, что мне лично счастье улыбается очень редко, я сразу решил, что мы сегодня немцев не услышим. Но Рассоха ничуть не смутился обилием конкурентов и тут же активно включился в процесс. Способ приобретения билетика один: выклянчить его у какой-нибудь девицы. Билеты пригласительные, бесплатные (пока у нас совсем не так, как на Западе). У них бы билеты продавали по такой цене, что в зал попали самые богатые. Но найдись здесь такой предприниматель, его просто-напросто четвертуют. Это не значит, что в нашей среде нет корыстных людей, но торговлю бесплатными билетами подавляющее большинство молодежи квалифицировало бы как кощунство. В этом плане у нас демократия, а деньги всё решают в ресторанах, при приобретении шмоток – мероприятия же духовного характера, как правило, бесплатные. Бывает, что билеты что-то стоят, но плата чисто символическая. Кстати, часть билетов и здесь стоила 3 рубля, организаторы вечера это сделали, чтобы собрать деньги для немцев-оркестрантов, а залы арендуются обычно бесплатно.
Когда здание блокировано тысячеголовой толпой жаждущих удовольствия, трудно рассчитывать на то, что какая-то девица, подавив страх быть тут же растерзанной, протянет билет именно тебе. Тут мало лика Иисуса Христа или херувима. Сам я очень не люблю этой процедуры – клянчить билетик, хотя приходилось это делать постоянно. Через несколько минут на меня нападает тошнотворное состояние. Я чувствую себя страшно униженным: каждая прошедшая мимо девица кажется, бросает тебе в лицо презрение, ибо ты невольно на нём изображаешь готовность пойти на всё ради билетика. Скользнув равнодушным взглядом, они идут и идут сплошной вереницей мимо. Я начинаю проклинать свою рабскую натуру, что продолжаю стоять, как нищий на паперти, только тот взывает к милосердию, а я пытаюсь выставить как можно более броско свои внешние достоинства, потому что другим тут не щегольнёшь – не вход же в рай. Пускай ею окажется даже кривоногая и кривобокая девица, но если она протянет тебе билетик, ты сразу почувствуешь себя звездой из Голливуда. Но и кривоногие, и кривобокие тоже проходят мимо, а когда слышишь: "Спасибо, девушка!" – голос какого-то счастливчика – обтираешь незаметно "плевок в твою физиономию".
Рассоха совсем другой. Меня поражает, как он, не прочитавший ни одной книжки, умеет так ловко молоть языком. Между прочим, на меня он совершенно не рассчитывает; случаи, когда билетики получал я, можно сосчитать по пальцам. А если бы я рассказал ему, что испытываю в процессе клянченья, он ещё раз назвал бы меня "больным на голову".
Часовая стрелка перевалила уже восьмерку и прошла половину расстояния до следующей цифры, когда вдруг произошло невероятное. Я уже не надеялся, что мы попадём внутрь: дверь давно закрыли, оркестр уже тешил публику заморскими ритмами, опоздавших с билетами больше не появлялось. И тут вдруг загромыхали запоры, дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы просунуть голову и из образовавшейся щели таковая и высунулась. Это была девица. Парни дружно протянули к ней руки, а мой Рассоха, как тигр, вгрызся в массу и именно он был награждён бесценным подарком: двумя билетиками. Он крикнул о деньгах, но девица тут же исчезла. Билеты, к слову, оказались бесплатными, мы вошли, я чувствовал себя "принцем Уэльским". Вот такие у меня перепады настроения…
В вестибюле толпилось много народу, ещё далеко не все сдали в гардероб верхнюю одежду. И тут меня пронзило чувство, что сегодня со мной произойдёт что-то необычайное: какое-то сногсшибательное приключение, какие захватывают советских зрителей в заграничных фильмах. И предчувствие не обмануло меня. Моим глазам предстало видение, от которого я вздрогнул. Видением являлась, естественно, девица, олицетворение мечты моих грёз! Она причёсывалась небрежными, но очень ловкими движениями, и с помощью зеркала разглядывала именно меня. Она явно входила в число опоздавших, но я не видел, как она проходила через двор. Такую девицу я не мог прозевать, как не страдал от унижения в роли вымаливающего лишний билетик. Я замер, смотря неотрывно на зеркало, отражающее её лицо. Я не сочиняю. Обычно так показывают в импортных фильмах встречу героя и героини, и именно так происходило и со мной. Всё моё существо затрепетало. Её насмешливо глядящие глаза проникли в самую душу. Но я не собирался показывать ей, что лишился дара речи. Вероятно, я очень много от этого теряю, но чем сильнее меня поражает красота женщины, тем я стараюсь выглядеть как можно безразличней. Конечно, мой восторг в глазах был замечен, но я сделал вид, будто видеть, что меня отметила такая шикарная девица, для меня обычное дело.
Она улыбнулась зеркалу, потому что стояла ко мне спиной. Я тоже смотрел в ту же точку. Это продолжалось какое-то количество секунд, не больше. К зеркалу подошли другие девицы, кто-то заглядывал в него из-за её спины, а меня звал Рассоха, он и тут без очереди намеревался сдать наши пальто. И я, будто знал наверняка, что одним беглым обменом взглядов это приключение не кончится, с лёгкостью покинул место, откуда можно было её видеть.
Как я говорил, перепады в моём настроении – как плотина Днепрогэса. (В описываемое время эта гидроэлектростанция продолжала быть символом самого громадного достижения социализма.) То я кажусь себе червём, а то готов задрать нос перед любой знаменитостью или красавицей. Конечно, у меня уже бывали такие случаи, когда казалось, что, мол, с этой девицей у меня точно будет приключение, и это приятно щекотало самолюбие, но тогда всё было не так. Сейчас я испытал совсем другие чувства. Это не просто предчувствие знакомства с обаятельной девицей. Я будто знаю наверняка, что эта красотка сегодня назначит мне свидание, которое станет началом необыкновенной истории любви, даруемой редким счастливчикам. Поэтому я и не стал навязываться ей сразу, как бездомный пёсик, ищущий, кто бы его приласкал. Во мне всё пело! Даже не так. Мне казалось, что за эти секунды я стал совсем другим человеком: умным, красивым, которому на каждом шагу улыбается счастье! Мне уже больше ничего не требовалось для того, чтобы я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете!
Я сразу заметил, что она не одна, с каким-то парнем. Но это не имело никакого значения. Когда происходит такая встреча, одна на миллион, с ней мог быть сам Жан Маре, всё равно она бы почувствовала при встрече со мной удар током. Кстати, она действительно не принимала в расчет, что её кавалер стоит рядом и может всё видеть. Очевидно, что ей совершенно безразлично, что он подумает, увидев, как она смотрит на меня.
Когда я избавился от пальто, ноги сами принесли меня к зеркалу. Она накладывала на прическу последние штрихи, едва касаясь волос кончиками пальцев, и тем же заинтересованным взглядом снова глянула на меня. А её кавалер что-то ей говорил. Когда я с ними поравнялся, он повернулся ко мне и протянул руку. Его лицо мне было совершенно незнакомо, но, возможно, я с ним сталкивался несколько раз на Невском, чего вполне достаточно молодым людям, чтобы считать себя приятелями. Я не сомневался, что это она так захотела, потому что из парня прямо выпирало его рабское отношение к своей даме.
– Познакомься, это Виктория, – сказал он, что подтвердило мои предположения: он считает, что его имя мне известно.
Очень может быть, мы действительно знакомились. После того как я стал пользоваться успехом как солист, выступая на разных концертах, круг моих знакомых резко увеличился.
– Пойдёмте наверх, – сказала Виктория, видя, что я нерешительно мнусь, а мы загородили проход.
Я оглянулся. Весьма кстати Рассоха куда-то исчез. У неё был слегка хрипловатый голос, будто она простужена, но для слуха такой тембр очень приятен. Её парень попытался взять её под руку, чтобы я сразу понял своё место, потому что мои глаза наверняка выдавали испытываемый восторг, но она, будто не заметив его жеста, перешла за нашими спинами вправо, в результате чего я оказался между ними. А только мы поднялись в зал, она тут же потащила меня танцевать. Её парня это явно не обрадовало, но по его лицу я определил, что он против её желания не выступит. Впрочем, бессмысленно пытаться помешать развитию событий, если двоих сводит сам Господь. Реакция её спутника нисколько её не интересовала, она даже не взглянула на него. Когда закончился танец, мне не пришлось её уговаривать станцевать со мной ещё один. Она сама не собиралась со мной расставаться. Мы оставались в круге танцующих и во время четвёртого, и пятого танцев…
Очень трудно описать её внешность. Можно обронить слово – красотка, но к ней оно подходит так же, как к рыси слово кошечка. Говоря о ком-то, что она очень красивая девица, подразумеваешь удовольствие от лицезрения. Чем больше на неё смотришь, тем больше она тебе нравится. Но применительно к Виктории невозможно себе представить человека, спокойно разглядывающего её. Она как огонь, вся в движении. Удивительно, как она устояла так долго у зеркала. Глядя на неё – не хочешь, да будешь как-то действовать. И танцевала она очень энергично.
Главный критерий красивых лиц, как правило – правильные черты. У неё они, вероятно, тоже таковые, но из всех черт слишком уж выделяются глаза, из которых буквально выпрыгивают бесенята, дергающиеся и корчащие рожицы. Она рослая, больше метра семидесяти, и стройная, но какие у неё ножки, мне подсмотреть не удалось, впрочем, у таких породистых девиц всегда всё на месте.
Я смотрел в её большие, серые, с лёгкой зеленью глаза и сам себе удивлялся, как самоуверенно себя веду. В другой раз я бы не чувствовал под собой ног и задавал Небу тысячу раз вопрос, почему такая эффектная, избалованная общим вниманием девица остановила свой выбор на мне?! Ко всему она и одета шикарно, явно из обеспеченной семьи, что мне, одетому в обноски, совсем безрадостно. Но я действительно чувствовал себя беспредельно сверхуверенно. Признайся она, что является дочерью какого-нибудь министра, я и тут бы не приуныл. А ведь не кто иной, как я, отступился от Людмилы (речь об истории в Луге с очень красивой девицей, об этом был рассказ выше) только из-за того, что она профессорская дочка. Но что сравнивать меня теперешнего с тем прежним! Сейчас – я орел! Я уже забыл, что во дворе школы только что был жалким попрошайкой, и вот вдруг кажусь себе одним из баловней судьбы…
Если говорить по большому счету, я всегда верил, что, в конце концов, со мной произойдёт что-то необыкновенное. Вдруг свалится с неба именно такая вот встреча с девушкой, после которой у нас вспыхнет великая Любовь. А девушка окажется совершенным чудом природы, ибо другую великой Любовью не полюбить… Всё подтверждается. Надежда жила во мне не напрасно…
Я захлебнулся чувством радости, которого хватило бы на десятерых. Вместе с нею я полюбил всех вокруг. Я верил в реальность любого чуда. Я был убежден, что все люди, включая её Эдика (так звали сопровождающего её), добрые и чуткие, потому что всех нас создал единый Бог. Я упивался запахом её волос, потому что она не возражала против тесного объятия, а мои пальцы и всё остальное, что касалось её тела, питали меня самыми тончайшими ощущениями. И в соответствии с тем, что чувствовал, я себя и вёл. Обезоруживал эрудицией, восхищал блеском остроумия (я уже не серый косноязычный юноша) и думал о том, что она ещё не знает, что будет делаться с её душой, когда она услышит моё пение.
Сама она не корчила из себя существа, перед которым надо задерживать дыхание. Она была естественна, но не без кокетства.
– У Вас нет ощущения, что приходится ворочать славянский шкаф?! – сказала она. Но несмотря на банальность реплик, которыми поддерживается приличествующий случаю светский разговор едва знакомых партнеров, я сразу увидел, что она не дурочка. Её глаза, когда я с ними встречаюсь, проникают до самого дна моей души. Клянусь, так легко и свободно я не чувствовал себя ни с одной девушкой. Мы с ней, не расставаясь ни на секунду, провели два часа. Они пролетели как миг. Вдруг она сказала:
– Мне пора. Очень приятно было познакомиться. Вы, кажется, пришли с приятелем? Скажите ему, что я прошу извинения за то, что украла Вас так надолго…
Не знаю, получится ли у меня передать дух перипетий с этой девушкой – а это знакомство, теперь уже ясно, в моей жизни самое важное событие – поэтому сразу отмечу, что во всех встречах с ней я вёл себя как последний кретин. Начиная с данного момента. Нет, спросить у неё телефончик или адрес, назначить свидание – вместо того я, как ни в чём не бывало, стал с ней прощаться. Хорошо, что догадался хоть предложить проводить её до дома, но она категорически отказалась от моих услуг…
Голову даю на отсечение, ей было хорошо со мной, мы беспрестанно смеялись, её лицо буквально источало беззаботность. Несколько раз мы натыкались на хмурый лик Эдика, но она явно не испытывала угрызений совести, что бросила кавалера, с которым пришла, на произвол судьбы. Но когда стала прощаться со мной, сделала это ласково, но твёрдо. Не знаю, воспользовалась ли она услугами Эдика – мы с ней расстались прямо в круге танцующих. Она улыбнулась мне в последний раз и пошла, не оборачиваясь, к выходу. А я даже не подумал о том, что могу её никогда больше не увидеть. Я знал о ней только то, что зовут её Викторией и учится она в девятом классе другой школы. Сюда её привёл Эдик, старый приятель – их семьи дружат между собой. Пришли они, как и большинство молодежи, послушать игру немецких студентов…
Без особого труда я разыскал Рассоху, он успешно "клеил" смазливую девицу. С лёгкой руки Виктории я стал нарасхват. Сначала я без хлопот добился расположения подружки Рассохиной девицы, потом меня кинуло к другой. У Рассохи оказалось в кармане много денег, и мы часто бегали в буфет. Танцы продолжались до полуночи, мы с Рассохой так набрались, что растеряли всех девиц и под занавес чуть не влипли в историю, от которой могли сильно измениться черты наших лиц. Рассоха что-то не поделил с компанией, которая насчитывала человек десять. Нам помог шальной случай. Самое удивительное, что после ухода Виктории я ни разу о ней не вспомнил.
Не думал я о ней неотступно и в последующие дни. Хотя внутри жило чувство, будто у меня в кармане облигация с выигрышем в кругленькую сумму, на расходование которой мне понадобится много времени и сил. Я ни разу не выругал себя за то, что упустил между пальцев такую девицу. Будто был совершенно уверен, что в ближайшее время мы снова встретимся.
Между прочим, мои фортели в той школе на танцах после её ухода стали последними безумными приключениями. Утром я проснулся с чувством, что несвободен, что у меня уже есть дама сердца, как у Данте Алигьери и Петрарки. (Впрочем, этих поэтов я ещё не знаю). Но ничего, чтобы её найти, я не предпринимал. Будто уверен, что Небесные силы сами позаботятся об этом.
И случай не заставил себя ждать. Пускай люди думают, что нет никаких Небесных сил, но я точно знаю, что именно Они правят миром. И недели не прошло, я куда-то очень спешил и чуть не сшиб её с ног, налетев с разгона. Был день, на Невском, как обычно, полно народа, и в этом месте весь тротуар был запружен людьми, но я налетел именно на неё. Иначе бы просто проскочил мимо, потому что не смотрел по сторонам.
И тут тоже в моей голове не включилась сирена, чтобы очнулось моё обострённое внимание. Мы поболтали как старые знакомые несколько минут и уже готовы были продолжать бег в разные стороны, когда она вдруг сказала:
– Хочешь пойти в кино?
Не знаю, родятся ли на свет ещё такие кретины, как я. Возможно, я действительно произведён на свет в единственном экземпляре. Тогда мой рассказ публике совершенно неинтересен. Но всё равно не могу удержаться от пересказа переполняющего меня чувства.
Если верно, что все наши деяния записаны уже давно на Небесах, тогда все претензии к ним, я лишь жертва, которую произвели на свет без обязательного набора необходимых качеств. Кем надо быть, чтобы упустить такой щедрый подарок Судьбы, каким является Виктория?! Таких девиц во всем Ленинграде, может, и сотни не наберётся, и повезло одному из сотни тысяч произвести на неё какое-то впечатление. Так вцепись двумя руками! Прошляпил в первый раз, вот тебе ещё один шанс. Очнись! Вспомни, что ты произведён на свет мужчиной, тебе надо устраивать свою жизнь! Но постоянно погружённый неведомо в какие раздумья, я будто не живу, а грежу о чём-то потустороннем. Выдумал себе какие-то страдания, с которыми ни днём, ни ночью не расстаюсь. Ими питаюсь, их ношу как одежду. Способность страдать я считаю самым ценным и оригинальным в себе. Сказать больше, хотя у меня заторможенный вид, но очень горячее сердце, которое я уже наметил отдать для счастья всех живущих на земле, ради которых однажды разорву себе грудь и выну это моё пламенное сердце.
Наша беседа протекала, по крайней мере с моей стороны, так буднично, будто я даже не сильно обрадовался её предложению. Никакого намека на сердце, выпрыгивающее из груди. Я снова забываю скосить глаза, чтобы оценить её ножки (главное достоинство, как мне кажется, девиц).
Можно только поражаться, что когда пройдёт десять лет после этой встречи, с каким громом и молнией будет взрываться каждое воспоминание о ней, которое должно было бы, наоборот, стираться в памяти. Сколько миллионов раз я прокручу в воображении каждый её жест и эпизоды, которые составят эту историю…
Пока раскрываются мои телячьи глаза, в ритме с которыми в голове перекатываются шарики, реализуя мыслительный процесс, в конце которого я решаюсь принять её предложение, она уже сама догадалась, что я ей скажу, и хватает меня за руку. Мы стоим в нескольких десятках шагов от кинотеатра "Титан", и она тащит меня туда. Мы пулей влетаем в фойе, я и вздохнуть не успеваю… Гляжу на неё в недоумении. Она раздумывала несколько секунд и, неожиданно для себя, как мне потом призналась, выкладывает всю правду. Оказывается, она тоже не проводила бессонных ночей, вспоминая нашу встречу. Более того, позавчера сама напросилась сходить в кино с одним своим кавалером. Нет, не Эдиком, и сама купила билеты. Тот опаздывал на свидание уже на пятнадцать минут, и она решила уйти. И вдруг встретила меня. Уже собралась сказать: "пока" – но неожиданно для себя сделала мне предложение. А чтобы не встретить того парня возле кинотеатра и потащила меня внутрь так резво, будто за нами гналась погоня.
Если честно, её рассказ очень обидел меня. Но я не показал вида. Мне стало ясно, что эту неделю я жил в полной уверенности, что произвёл на неё неизгладимое впечатление, и она разобьётся в лепешку, но найдёт меня. От укола уязвлённого самолюбия я решил сделать всё, что требуется в таких случаях, чтобы мои чувства к ней пришли в соответствие с её отношением ко мне. Она, видно, по натуре очень коварная девица, раз назначила свидание одному и тут же переметнулась…
За полчаса, что оставалось до начала сеанса, мы съели по две порции мороженого и запили каждую стаканом воды. (Слава Богу, я теперь получаю какие-то деньги в свои руки – стипендию в Техническом училище, и у меня есть хоть мелочь в карманах.)
Допив последний глоток, Виктория сделала лицо воспитанной девочки и сказала:
– Погуляй один, я сейчас приду.
Я, видно, слегка покраснел, для меня эти щекотливые моменты всегда очень мучительны, я бы так не смог поступить. Когда она вернулась, тут же продолжила тему, которая для меня табу, когда я с девицей.
– И тебе советую сходить, пока не поздно, – сказала она. – Впереди длинный сеанс.
Несмотря на свою отключённость от реальности, я вижу, что она получает удовольствие оттого, что вгоняет меня в краску.
– Это же жизнь, – говорит она, – от этого никуда не денешься! Я, конечно, не двигаюсь с места. И тогда она сочла уместным рассказать мне такую историю.
– За мной ухаживал один мальчик. Очень красивый и удивительно для нашего времени воспитанный. Между прочим, он мне очень нравился. Как-то мы прогуляли с ним целый день по улицам. Так же вот ели мороженое и пили лимонад. Потом он стал мяться, и мне показалось, ему надоело со мной гулять, и он хочет дать дёру. Он и так, и сяк, я не понимаю, чего он хочет, и крепко держу за руку, чтобы он не сбежал. Мы как раз проходили мимо кинотеатра, и я предложила пойти в кино. Сидим, смотрим фильм, а он ёрзает, хочет встать.
– Ну что ты крутишься, – говорю я ему зло. Он притихнет, а потом снова начинает ёрзать. До конца сеанса оставалось минут десять, немного бедняжка не дотерпел, прямо в зале уписался… (её улыбка при этом была вызывающе озорна). После того случая он только увидит меня, сразу перебегает на другую сторону. – И от удовольствия, как смутила меня, произнеся одно из слов, каких малознакомые не употребляют, вся просияла.
Это, конечно, весьма забавный случай, но я очень понимаю этого паренька. Я бы тоже постеснялся ей прямо сказать, куда мне надо пойти. Мне ясно, что мы с ней из разной породы людей. Вот Рассоха не стал бы деликатничать. И другие мои приятели. Таких подавляющее большинство. А я бы тоже скорее уписался, чем завёл разговор об этом. А уж произнести при ней такое слово…
Надо полагать с моей стороны проявлением слабости, что я, вместо того чтобы встать на защиту того парня и объяснить, что люди по-разному смотрят на одни и те же вещи, и тут нет ничего смешного, заулыбался, будто она сразила меня смелостью своих суждений. К тому же получалось, что я ей ближе того очень красивого мальчика, который ей нравился, раз она открыла мне его тайну. Слава Богу, мой мочевой пузырь бунтовать не собирался, и её признания мне насчёт двух её знакомых мальчиков я истолковал таким образом, что когда погас свет, я её обнял, а через очень небольшой промежуток времени полез целоваться. И должен сказать, мне не пришлось искать её губы.
Естественно, что в свои девятнадцать лет я уже имею в этом некоторый опыт. Большинство тех, с кем я целовался, старше Виктории, но у меня появилось твёрдое убеждение, что я целуюсь впервые. Думаю, и она тоже ничего не помнит из фильма. Когда он кончился и зажёгся свет, я не сомневался, что она станет прятать от меня своё лицо, потому что её губы тоже наверняка распухли от поцелуев. И ещё раз убедился, что мою новую подружку смутить не так-то легко: она не собиралась прятать от меня свои глазки. Я решил от неё не отставать: губы-то горели огнём по моей инициативе! И мы зашли по дороге к её дому в скверик на Суворовском проспекте и продолжили поцелуи. И я подумал, что явственно чувствую, что не утолю желания с ней целоваться, сколько бы мы не просидели на лавке часов подряд… Она завела, было, разговор, как тогда на танцах, что уже десять вечера и ей надо идти домой, но в этот раз я легко удержал её, мы расстались в час ночи…
Причём, должен особо подчеркнуть, что я добился метаморфозы. Если поход в кино начался у меня с молодой (только в октябре ей будет семнадцать), но разбитной девицей, которая знает, что очень привлекательна и не сдерживает норова из-за опасения остаться без кавалера, то последние поцелуи в скверике на Суворовском мне дарило невинное чистое существо: у меня не было сомнений, что она, как и я, девственница. Но первое впечатление о ней было совершенно другое: во-первых, ей не дашь меньше двадцати, а во-вторых, её лицо не покидает улыбка, в которой уверенность в себе, ирония, озорство, кокетство и своеволие. Я готовил себя к схватке с капризным и избалованным противником, и вдруг оказалось – она абсолютное дитя, даже я почувствовал своё превосходство в опыте, всё же мне через несколько месяцев будет девятнадцать…
Она категорически запротестовала, когда я попытался проводить её до самого дома. Мол, наверняка там бегает её мать, ищет дочку. Она ведь школьница, несовершеннолетняя. Когда я, помахав ей рукой, пошёл по 2-й Советской в сторону своего дома, у меня уже не было сомнений, что я встретил девицу, к которой питаю чувства, неведомые мне доселе…
Пожалуй, кстати упомянуть, что техническое училище я только что закончил, и определён на работу на огромный по размерам завод "Большевик", в сверхсекретный цех, который, якобы, на заводе самый привилегированный. Там меня тоже определили в художественную самодеятельность, и я больше, чем работаю, участвую в репетициях и концертах в подшефных коллективах, которых у этого гигантского завода очень много.
Мы условились с Викторией встретиться на другой день, и стали встречаться очень часто. По крайней мере, таких регулярных встреч у меня ещё не было ни с кем. Можно сказать, Виктория по-настоящему стала моей девушкой, то есть первой. Я бы, не раздумывая, подтвердил, спроси она меня об этом, что полюбил её. Но на самом деле, в глубине души, я сомневался. В литературе настоящая любовь описывается как нечто сверхъестественное. Вспомнить хотя бы "Первую любовь" Тургенева. А я, хотя и очень рад встречам с ней, но остаюсь обычным человеком: ем, пью, сплю, очень рано поднимаюсь и еду на уже успевший поднадоесть мне завод, ибо я и не артист, и не рабочий. Нет, сам себе я не могу заявить, что действительно меня посетила та самая Первая любовь, которая сотрясает человека до основания.
Видимо, именно с этого момента моя личность, если таковая во мне присутствовала, испытала раздвоение. Я вёл себя точно как влюблённый человек, и подтвердил бы ей это без раздумий, но в глубине души сомневался, что это именно та Любовь, о которой я грезил. Собственно, это мне не внове: я не говорил ни учителям, ни приятелям, ни даже родным то, что на самом деле чувствую или думаю.
И в соответствии с этим продолжаю жить так, будто всё течёт как прежде. Впрочем, чтобы не быть голословным, опишу подробно один вечер. Мы условились встретиться в шесть вечера, я приехал домой в четыре дня. (В связи с репетицией смылся с работы раньше). До свидания ещё куча времени. Я решил забежать домой в надежде что-нибудь поесть. По крику, который я услыхал с лестницы, было ясно, что ни матери, ни отчима дома нет. Собственно, в нашей комнате никогда не бывает тихо, но это не был какой-то заурядный шумок. Три мои сестры, визжа что есть мочи, гонялись друг за другом по комнате. Это самое любимое и почти единственное их развлечение. На моё появление и вопрос: где мать – никто не обратил внимания. Я схватил первую попавшуюся, она затихла, вроде бы с исключительным вниманием на меня посмотрела, ещё раз выслушала, что я спрашиваю, и вдруг завизжала ещё громче, а остальные, как по команде, с ревом бросились на меня. Я наградил её подзатыльником, то же сделал и с другими. Меня не так интересовало, где мать, как не хотелось оставлять безнаказанной такую непочтительность к старшему брату. Трудно сказать по каким признакам, но я, не заглядывая в кастрюли, понял, что обед-ужин мать ещё не готовила, а искать, не осталось ли чего на плите, совершенно бесполезно. У нас никогда не покупались продукты впрок, и хотя не было холодильника, ничего никогда не скисало и не портилось. Но я всё же заглянул в буфет и, не найдя даже корки хлеба, очень расстроился. Обычно при таких обстоятельствах я ложился на дивен и до ужина пребывал в праздности. Но теперь у меня есть дело. Я быстро снял брюки, тщательно осмотрел их в том месте, где им причиняется больше всего беспокойства, и, заключив, что брюки – проблема номер один, пошёл на кухню ставить утюг. Кроме того, я начал приготовления к мытью ног, и это свидетельствовало о большом душевном подъёме. Для этого надо было освободить таз, в котором всегда что-то мокнет, разыскать, куда на время переложить содержимое, пронести таз с водой по всему двадцатипятиметровому коридору нашей коммунальной квартиры, затем найти, чем вытереть ноги, унести таз назад, принести тряпку, чтобы вытереть пол и так далее… Затем вымыл шею, тщательно причесался. Делал я всё как можно медленней. Но вот, наконец, полшестого. Пора.
Я скатываюсь по лестнице и, боясь опоздать, хотя ходу всего двадцать минут, несусь к месту свидания... Само свидание описывать особо нечего. Мы немного погуляли просто так по улицам, а потом зашли в скверик возле Зимнего стадиона, то есть почти у моего дома, где в это время оказалось безлюдно, и целовались снова почти до часа ночи…
На другой день она на свидание не пришла. Прождав полчаса, я позвонил ей по телефону. (Я, естественно, уже располагал номером её домашнего телефона). Слава Богу, трубку взяла она, а то бы я не знал, что делать. Она сказала очень печальным голосом, что её держат под домашним арестом за поздние возвращения домой. (То есть из-за меня.) В конце она сказала, что обязательно, как только сможет, вырвется из их лап и даст о себе знать.
Честно говоря, я очень расстроился, оказывается, встречи с ней мне стали просто необходимы. Я ими жил. А поскольку сам я пользовался своим свободным от работы временем без ограничений, то подумал, что она начала показывать мне свои женские фокусы. Чтобы сильно не страдать, потому что наедине с собой думал только о ней, я стал снова искать общества Рассохи. Он всё ещё пребывал в Ленинграде, я так и не понял, служит ли он в армии или нет.
Но забыть её я не смог, и как-то в субботу, приехав домой рано (суббота, как известно, в стране короткий день), позвонил ей. Она сказала, что, возможно, убежит из дома, и тогда в шесть вечера мы с ней встретимся. Вся моя семья была в сборе. До шести вечера ещё три часа, я сел почитать. Потом принёс из кухни таз с водой, чтобы вымыть ноги. И вдруг звонок к нам. Кто-то из соседей открыл дверь, и я на пороге нашей комнаты увидел... Викторию. У меня потемнело в глазах.
Как и в истории с Людмилой, я отдавал себе отчёт, что социальное неравенство будет представлять серьёзную проблему в развитии наших отношений, хотя в книгах и по радио твердят, что наше общество лишено социальных конфликтов. А что Виктория из очень богатой семьи, я уже знаю точно. У меня появилось несколько общих знакомых, которые мне ярко живописали, что её родители из самых сливок общества. Но я гнал из головы это обстоятельство, думал поднять этот вопрос после, когда мы сойдёмся ближе. Я ей намекал, что моя мать не носит бриллиантов, но никак не рассчитывал в ближайшее время демонстрировать убогость, в какой проходит моя юность, а откладывал, как сказал, признание на потом. Как назло, посреди комнаты стоял ещё этот таз, в который я погрузил ноги. Я чуть не сгорел от стыда.
Она же повела себя так, будто даже рада, что я так живу. Подошла к матери и Ивану Ивановичу и представилась, кто такая.
– Насколько я могу судить, – сказала она, – ты обо мне ещё ничего не говорил своим родителям?!
Ко мне не возвращался дар речи. Я ведь ей даже не намекал на район, где живу. Иван Иванович как галантный кавалер вскочил, подвинул ей стул. Мать тоже заулыбалась, а девчонки откровенно разглядывали её, одетую в шикарное платье, с разинутыми ртами. Мои домашние видели штук пять моих девиц, но Виктория, безусловно, совсем "из другой оперы".
Не моргнув глазом, Виктория села на стул, хотя не могла не оценить, сколь это опасно для её шикарного наряда. Обилие благодарной публики, надо полагать, её только раззадорило, она нанизывала слова, как перлы, один за другим, на нитку ожерелья своего красноречия. Такой остроумной и сверкающей она передо мной ещё не представала. Я быстро вытер ноги, унёс таз. Когда вернулся в комнату, я уже считал, что это к лучшему, что всё открылось, я не любитель пускать пыль в глаза. Люблю полную определенность. Но когда мы вышли из комнаты, я сказал:
– Я не собирался скрывать от тебя своё материальное положение, но ты опередила события. Где, кстати, ты узнала мой адрес?
– Ты чудак, что стесняешься таких вещей, – сказала она. – Были бы они мои родители, да ещё с такой кучей детей, я бы тоже не носила дорогих платьев. Неужели ты тогда воспринял бы меня иначе?
Мне это не только понравилось, но камень с души свалился. В конце концов, имеет значение только то, как думает об этом она. А она рассуждает точно, как я. У нас впереди вся жизнь. Мы сможем стать зажиточными людьми, потому что жить в подобной бедности и дальше я не собираюсь. Всё в наших руках. Будущее у нас впереди…
Потом был ещё случай. Я нечаянно прожёг сигаретой одно из её шикарных шерстяных платьев, небесно-голубого цвета. Страшно подумать, сколько оно стоит. А она даже не отчитала меня от досады, наоборот, стала успокаивать, чтобы я не убивался. Короче, очень быстро дала мне все основания считать, что она девица "на все сто". Правда, находила много поводов подтверждать, что не без характера. Общие знакомые, о которых я упоминал, уверяли меня, что второй такой своенравной девицы нет в Ленинграде. Первый из них – Эдик. Мы с ним уже друзья. Передо мной он делал вид, будто Виктория ему "до лампочки". Он сказал, что максимум, на который я могу рассчитывать, это месяц, а потом она себя покажет. Мол, он знает не менее пяти претендентов на роль её возлюбленных, и со всеми она поругалась. Второй, кто меня проинформировал, Валя, студент Военно-механического института, в который я решил снова поступать. Кстати, он знает, что я пою, ему очень нравится мой голос, он сказал, что познакомит меня с руководителями военмеховского оркестра, которым нужен солист. Он тоже знает Викторию давно и сказал, что это "конь с яйцами", а не школьница, но будет очень рад, если я её приручу. Один вообще сказал, что её надо изолировать от общества. Я их слушал, а про себя думал, что у нас всё будет иначе. Мне казалось, что Виктория полюбила меня.
Но если я не кретин, то должен бы был задать себе вопрос: за что? Чем я мог поразить воображение такой девицы, как Виктория? После всей полученной о ней информации очевидно, даже если пятьдесят процентов рассказанного наговоры, – я у неё далеко не первый кавалер. Причём в этой компании наверняка самый бедный и не проявивший себя пока ничем. Моя вокальная карьера в самом зачатке, да и ей, как мне кажется, мой голос не представляется изумительным. Но я легко отгоняю сомнения. Ведь я убежден: любовь – дар Божий. Она одаривает людей, сваливаясь им на голову, без всякой логики. Нравятся люди друг другу, конечно, и без участия Небесных сил, тут работает комплекс природных качеств и обстоятельств, а любовь – это совсем другое. С ней сталкивается очень незначительный процент живущих на земле. Из моих приятелей, например, я не назову ни одного, кто познал это чувство. Относительно себя твёрдо я пока тоже сказать не могу. Иногда я уверен, что у меня именно такая Любовь, а бывает, мне кажется, что она мне лишь нравится. Но что она в меня влюбилась по-настоящему, я не сомневаюсь. И соответственно этому веду себя. Она не может меня упрекнуть ни за один случай, когда бы я повел себя не как джентльмен.
Два месяца над нами сияло безоблачное небо. А потом началось. Я это совершенно не связываю с пророчествами Эдика. Случаи, о которых он мне рассказывал, совсем другой природы. И обвинять я должен в первую очередь себя. Я не полный идиот и понял, что её родители не в восторге от того, в кого их дочь влюбилась. Она мне как-то сказала, что от матери у неё секретов нет. Значит, та знает о моём существовании, с кем проводит вечера её дочь, иначе не стали бы держать взаперти. А раз так, то удивительно, как такая прогрессивная мать не захотела познакомиться с мальчиком, который водит её дочь по ночному Ленинграду. Значит, знакомиться со мной в планы той не входит. Она считает, что у её дочери очередная блажь, которая так же быстро пройдёт, как все предыдущие…
Что же касается меня, то угнетает меня больше всего одно обстоятельство: я не могу обеспечить своей даме нормальный досуг. Если она меня не любит так, как я предполагаю, тогда вообще не о чем говорить. У нас нет никаких шансов превратить наше знакомство в серьёзную историю. Если же она любит меня, то её родители ничего не смогут сделать. Не то время, когда деньги решали всё в судьбе людей. В нашей стране большинство начинают с нуля, а потом становятся самыми видными гражданами государства. Но это в будущем, а пока меня очень угнетает, что я могу предоставлять в её распоряжение лишь улицы и набережные Ленинграда и скамейки в скверах и садах.
Только однажды я решился повести её в ресторан, но потом проклял всё на свете. В ресторанах я бывал только благодаря Рассохе. Но вот, по крохам скопив денег, я решил сделать Виктории хоть что-то приятное. Когда я ей об этом сказал, она расцвела. Пришла на свидание в таком наряде, что я ахнул. Мы пошли в "Кавказский", на Невском, возле Казанского собора. По моим меркам, это было очень фешенебельное учреждение. И когда мы вошли, сели, я понял, какой натурой награждён. Я знал, как там всё дорого, но с Рассохой я чувствовал себя прекрасно, а тут стал ужасно нервничать – вдруг не хватит моей наличности расплатиться. Вместо того чтобы радоваться, какое удовольствие я доставляю Виктории, я производил лихорадочные вычисления, безуспешно пытаясь подсчитать, на сколько рублей уже заказано, и постоянно пересчитывал на ощупь бумажки в кармане, будто несколько купюр могут вылететь, как птички из клетки. Это была каторга, а не праздник, я заклялся, пока буду нищим, ходить в ресторан…
Не знаю, надо ли мне себя за это упрекать, что меня очень угнетала бедность, при которой не очень-то легко развлекать девицу, избалованную роскошью? Но пока я не давал ей поводов заводиться, она вела себя безупречно. Я же считал, что это лишь дело времени, ей точно надоест каждый день развлекаться городской архитектурой, а когда стемнеет, отсиживать зад на твёрдых скамейках. А мы встречались каждый день, без пропусков. Если бы у меня всегда было в кармане хоть немного денег – много нам и не требовалось – мы точно стали бы советскими Ромео и Джульеттой, только со счастливым исходом, но я не мог много утаивать от зарплат, учитывая скудость семейного бюджета. Тем не менее, много парней и девиц говорили о нас, как о самой крепкой паре влюбленных…
Все любят повторять фразу, якобы сказанную А.С.Пушкиным: "Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей". Так думают абсолютно все: и мои не очень умные приятели, и интеллектуалы, с которыми меня тоже сводит судьба. И я тоже, видимо, так считал. Единственное, что я должен сказать, я не действовал сознательно, твёрдо проводя определенную линию. Просто у меня так получалось, и когда я попытался сам себе объяснить, почему так поступаю, надо было выбирать одно из двух: либо я полный дебил и нет мне прощения, либо полагать, что я, действуя интуитивно, хочу дать ей понять, что не буду выбрасываться из окна, если она сочтёт, что я недостоин быть возлюбленным её Высочества…
При этом, как нарочно, у меня росло количество приятелей по геометрической прогрессии. Сходились легко и непринуждённо: познакомься – говорил один едва со мной знакомый – это Вася, и показывал жестом на того, кто становился отныне моим приятелем, а с ним могло быть и двое, и трое, и мы продолжали беседу уже как старые знакомые…
Между прочим, состоялся городской смотр художественной самодеятельности, куда я попал от завода и на который приезжала Виктория. Мне показалось, ей приятно, что я имею к чему-то способности, но дифирамбов в мой адрес не последовало. Я спел на конкурсе три песни. Зал ревел. Когда я спустился со сцены в зал, она поздравила меня, но очень скромно, на том разговор и закончился, хотя я потом получил очередную вазу, попав в число победителей того финала конкурса.
Немудрено, что кто-то обязательно мне встречался по дороге, когда я шёл к ней на свидание, и предлагал куда-нибудь зайти. Как правило, у меня до него было немного времени, и я соглашался. Стал постоянно опаздывать на свидания, несколько раз вообще не пришёл. Попадал в компании, где так было весело, что когда спохватывался, идти не имело никакого смысла, ибо после условленного срока часовая стрелка проделала уже слишком длинный путь. Конечно, я в тот же вечер звонил, приводил уважительную на мой взгляд причину неявки на свидание, извинялся и рассеивал, как мне казалось, её обиду и досаду.
Повторяю: делал я это непреднамеренно, был уверен, что так получалось действительно случайно, но подсознательно мной руководило, как мне стало понятно спустя много лет, то соображение, о котором я упомянул. (В простонародье это объясняют так: если она считает, что богатство её родителей позволяет ей считать себя человеком высшего сорта, пускай поцелует меня в одно место; пока не влюбился в неё без памяти, дам понять, что я не считаю себя ниже; в конце концов, у меня куда большее богатство: мои таланты, которые пока не прорезались, но всё впереди; если она надеется, что я буду бегать за ней как собачонка и заглядывать преданно в глаза, она ошиблась; а вот когда я почувствую, что её любовь ко мне уже безгранична, я, конечно, переменю отношение – выдам компенсацию вдвойне за её терпение, такая у меня натура; но пока я не буду ей показывать, что очень в ней нуждаюсь, пускай её богатые родители не думают, что я вцепился в их дочку как клещ)…
Ввёл я и ещё одно новшество: стал приходить на свидания к ней с Серым (это пацан из моего двора). Когда мы с ней вдвоём, особенно остро напоминает о себе отсутствие денег. Присутствие же третьего всё скрашивает, появляется гораздо более широкое поле деятельности. Единственное, что может вызвать вопрос: почему именно с Серым? Ему нет ещё шестнадцати, он кажется ребёнком, но я увидел то, о чём мои приятели совершенно не подозревают. Они считают его действительно "больным на голову". Серый – карточный игрок, причём играет в примитивные игры: "в очко" и "в секу". На такие крупные суммы денег у нас во дворе никто не играет – где он только находит этих игроков?! Однажды к нам во двор пришли отпетые бандюги, искали Серого, чтобы убить. Он проиграл им пять тысяч рублей. Таких денег не стоит весь скарб Серого и его матери. Причём, если Серый заводится, его не остановит ни милиция, ни КГБ. Но я вижу больше. Серый – трагическая фигура. Причём он очень силён физически. И невероятно вспыльчив, я видел несколько раз его приступы ярости. В этом он очень похож на Рассоху, тоже, если его зацепить, полезет без страха в драку с дюжиной превосходящих его по возрасту громил. Но при этом у него доброе и благородное сердце, а такие люди мне очень импонируют.
Кроме всего прочего, сейчас наш двор опустел. Капитан уехал в Севастополь, он с давних пор грезил попасть на судно, которое ходит в загранку. Сестра Красавчика вышла, наконец, замуж за своего любовника, который ей морочил голову лет десять, и тот взял Красавчика под свой патронаж в таксомоторный парк, теперь Красавчик таксист. Вонючка стал вором, и я тем более потерял к нему интерес, хотя он липнет ко мне до невозможности, – очень хочет, чтобы я подружил его с Рассохой. Рассоха же для роли друга влюбленной парочки не подходит совершенно. Он любит сам быть в центре, и, как мне кажется, слегка ревнует к тому, что меня полюбила такая шикарная девица. Честно говоря, я просто боюсь, что он втравит нас в какую-то историю, и я сгорю от стыда за него перед Викторией. Ведь он вор, хотя сам я ни разу не видел, чтобы он воровал. Но я убеждён, что Виктория отшатнётся от меня, когда узнает, кто мой друг. Конечно, лучше всего для данной роли подошёл бы Рыжий, мой дворовой аккомпаниатор – у него прекрасный импортный аккордеон – и он мой партнёр в танцах. Во многих танцевальных залах Ленинграда мы с Рыжим закатывали такие концерты, что все переставали танцевать, глядя на наше искусство. Мы с ним, например, могли танцевать фокстрот в темпе в два раза быстрее, чем это требовалось. Он, естественно, в нашей паре выступал в роли дамы. Но Рыжий тоже куда-то исчез.
Серый же учится ещё в школе. Каждый класс он преодолевает, как минимум, в два года, но он не дурак. Он всегда во дворе, всегда свободен. Ко мне Серый относится буквально подобострастно, как преданный раб к хозяину, хотя он очень самолюбив и так просто в рабы не пойдёт. Причём я тоже не застрахован от его вспышек безумства. Но самое главное, почему я стал его водить на свидания: он понравился Виктории, за оболочкой вроде бы серенького паренька она тоже увидела незаурядного человека. Главной работой Серого стало нас мирить…
Кто следит за моими характеристиками, вероятно, заметил, что у нас в стране много неуравновешенных: вспыльчив Рассоха, вспыльчив Серый, если на то пошло – вспыльчив и я, вспыльчива и Виктория. Она взяла моду: чуть что не так, сразу фыркает и устремляется прочь, как конь с места боевых действий, потеряв седока. Серый вприпрыжку бежит за ней, потом долго её уговаривает успокоиться. На удивление, ему это удается. После этого он мчится ко мне, а я тоже взбешён и не желаю его слушать о примирении. Мол, если она думает, что я буду безропотно переносить её капризы, она заблуждается. Лучше сразу оборвать все отношения…
Но стоит нам оказаться вдвоём, мы тонем в неге и нежности друг к другу. А потом снова те же мысли, что её скоро станет тяготить, что в Ленинграде к нашим услугам только камни, мрамор и гранит и скамейки в парках. Какой-то замкнутый круг. Я снова прилагаю силы к тому, чтобы мы оказались в какой-то компании. Причём очень многие мои состоятельные приятели, которые могут закатывать пирушки хоть каждый день, с удовольствием приглашают нас. Между прочим, Виктория постоянно информирует меня, что за моей спиной они усиленно с ней флиртуют. Несколько человек, якобы, уже успели предложить ей выйти замуж. Но я ей не верю. Она так говорит только для того, чтобы я не сомневался, что она настолько неотразима, что стоит ей захотеть – и друг предаст друга. А я верю, что на свете есть две вещи, которые невозможно запятнать, как Солнце (в то время редко кто знал, что и на Солнце есть пятна). Это любовь и мужская дружба. Кстати, мои дворовые приятели тоже нашу дружбу ставят выше всего. Нельзя себе представить, чтобы из-за девицы один сделал подлость другому. Если бы я поверил Виктории, что за моей спиной эти отличные ребята, на которых она наговаривает, действительно готовы на подлость, я не захотел бы жить на этой планете…
Короче, на людях мы с ней только и делаем, что ссоримся. Причём совершенно на ровном месте, никогда не бывает какой-то действительно серьёзной причины.
Хотя она вида не показывает, что её угнетает отсутствие у меня возможностей предоставлять ей элементарные развлечения без привлечения посторонних, но я не идиот, понимаю, что одевает она свои шикарные наряды не для того, чтобы забиваться в укромные уголки безлюдных мест. Она ни разу не пришла на свидание в школьном платье…
Не знаю, смог ли я донести, что у меня тоже есть гордость и наличествует характер. Поняв по прошествии времени, что я не буду представлен её родителям и прекрасно видя, что роскошь для неё – необходимая вещь, я пришёл к мысли, что мне надо обзаводиться другой подругой. И к своему ужасу обнаружил, что уже не волен распоряжаться собой. Бывало, что я тоже взрывался, терял от злости рассудок, бросал её посреди улицы, и приятели ловили меня, а потом долго мирили. Как правило, вечер мы заканчивали вдвоём. Я смотрел в её глаза и чувствовал, что не могу без этих окошечек в бездонность… Испиши я целую страницу, всё равно не передам всей нежности, буквально водопада ласк, которые мы обрушивали друг на друга. Часто я ложился на её плечо и уносился в вечность...
Если не считать, что я вёл себя с ней по заранее обдуманному плану, а сам я уверен, что никаких задних мыслей у меня нет, тогда представляется странным и необъяснимым моё поведение. Я, считающий себя самым преданным и пылким служителем Афродиты, однажды поступил, например, таким образом.
До встречи с Викторией было ещё больше часа времени, а место свидания выбрали под боком у меня, у кинотеатра "Аврора". Причём не решили, пойдём ли в кино или просто погуляем. И тут я наткнулся на Рассоху, выскочившего из-за угла, из Елисеевского магазина, с авоськой, полной позвякивающих в ней бутылок. У него были гости, и он, ни секунды не раздумывая, пригласил меня к себе. Мне казалось, что наши отношения охладели, причём из-за того, что Рассоха решил, что я загордился, имея такую невесту. По крайней мере настойчивых попыток снова завладеть моим досугом он давно не делает. Если бы я отказался к нему зайти, наш разрыв стал бы окончательным. К тому же у меня, как обычно, пустой желудок, и я с удовольствием выпью пару рюмок, после чего получу право закусить. Кроме того, я давно заметил, что, немного выпив, я чувствую себя несравненно уверенней и свободней, что мне не повредит во время встречи с Викторией.
Компания была мне незнакома, они сидели за столом, видно, уже давно. Валентин выскакивал в магазин, чтобы добавить, и я сразу попал в центр внимания. Учитывая мою сверх стеснительность, которая всегда проявляется у меня в новой обстановке, присутствующим не доставило труда удовлетворить объявшее их желание посодействовать вновь прибывшему поскорее догнать остальных. А после этого время, как известно, летит, как экспресс. Сначала меня удерживали, чтобы ещё по одной, потом – что уже всем тоже пора закругляться, а когда я ещё раз посмотрел на часы, то уж никаких надежд не осталось, что меня ещё ждут...
Все вывалились шумной компанией с единым желанием прошвырнуться по Невскому, и потому, выйдя из дома номер восемь по моей улице, повернули сразу за угол, налево, оказавшись на Невском, а кинотеатр "Аврора" от угла всего четвёртый дом. К вечеру ещё больше подморозило, на лицах и меховых воротниках проступил иней, а мы раскраснелись, распахнулись...
У меня оборвалось сердце, когда я увидел её. Подумав ещё до выхода, что столько ждать никто не станет, я, честно говоря, и забыл о ней и вдруг столкнулся прямо нос к носу. Она так продрогла, что её трудно было узнать в белом ореоле волос. Я не успел рта раскрыть, как она, сверкнув глазами с белыми ресницами, круто развернулась и побежала к "Аничкову мосту". Видимо, она дожидалась меня только для того, чтобы я увидел её страдания от холода, сковавшего всё её тело. Она не могла говорить. С целью сразить меня насмерть она, видно, даже не заходила в фойе погреться. Я понял, что всё кончено, но бежал за ней до улицы Восстания. Она, как мне показалось, намеренно позволила мне приблизиться, чтобы категорически потребовать прекратить её преследовать. После этого смерила меня особо свирепым взглядом, свернула с Невского и, не оглядываясь, исчезла в толпе…
У меня весь хмель прошёл, я был убит, осознав, как много она уже для меня стала значить… И получив вдруг на другой день от неё письмо, дал себе слово никогда более, если всё обойдётся, не совершать подобных глупостей. Письмо было вручено во дворе одной из резвящихся там моих сестрёнок. Поскольку сёстры очень любили "мою невесту" (так все в квартире называли Викторию), и моих сестёр она всегда угощала очень вкусными конфетами, игра была тут же прервана, а письмо передано непосредственно в мои руки. Оно было не злобное, как говорится, выдержанное в тоне, хотя и состояло сплошь из упреков, что явно свидетельствовало о сильно задетом самолюбии. К сожалению, это письмо не сохранилось – оно было использовано спустя время в качестве яда, которым убили эту великую Любовь. Сохранился черновик моего ответа, который в оригинале, видимо, не претерпел существенных правок.
"Здравствуй, Виктория! Пожалуй, ты права: в письме можно высказать гораздо больше. Собственно, главное препятствие при непосредственном общении – не гордость (кстати, её ты не так уж сильно ущемляешь, как тебе кажется), а в возможности подумать, всё трезво взвесить, прежде чем что-то сказать. Без этого я веду себя как неотёсанная деревенщина, прихожу домой после очередной ссоры и удивляюсь: неужели это был я?!! Но мне кажется, я не дал повода обвинить меня в притворстве. Прошу, не сомневайся, я не способен лицемерить… Ты спрашиваешь, действительно ли нравишься мне? Да разве бы я смог сносить твоё беспричинное, как иногда бывает, раздражение ко мне, если бы не испытывал таких чувств, каких прежде не знал. Я не буду утверждать, что от любви к тебе стал безвольным. (Возможно, меня постигнет и такая участь.) Но честно тебе признаюсь, когда ты лишаешь меня возможности встретиться с тобой, я весь день хожу сам не свой. Настроение ужасное. Я стараюсь гнать из головы мысли о тебе, но получается так, будто я сам не знаю, чего хочу… Сегодня вечером, когда я получил твоё письмо, у меня оборвалось сердце. Я решил, это конец и страшно испугался. Я не представляю себе, как буду жить без тебя… Ты говоришь, что я страшный эгоист. Я уверен, ты заблуждаешься. Я глубоко убеждён, что любовь без жертв может быть только у очень рассудочного человека, а у меня чувства превалируют над разумом. И ещё скажу, что страдаешь от того, как у нас всё получается, не ты одна… Я тоже уверен, что у тебя совсем другая натура. Но в любом случае, если бы ты питала ко мне чувства, о каких уверяешь, ты бы вела себя иначе… Ты всё время говоришь о порядочности своего чувства. Но нет причин обвинять меня в противоположном. Я тебе честно признался, что не сразу осознал, что нашу встречу надо считать необыкновенной. Но через короткий срок мне стало ясно, что мои чувства гораздо сильнее, чем я думал о них… Ты несколько раз с горечью подчеркнула, что обожглась. Поверь, у меня не меньше оснований считать то же самое. А твой упрек, что я даже не попытался выразить тебе свои чувства, то есть их во мне, якобы, нет, я отвергаю, просто я очень боялся тебя оттолкнуть, а желания выразить свои чувства у меня было больше, чем хотелось бы. Твой Александр".
Письмо, которое я написал на одном дыхании, показалось мне эпистолярным шедевром. И только потому, что я попытался вложить в него всю свою душу. Кому-то покажется, что текст письма состоит из очень уж примитивных для девятнадцатилетнего юноши мыслей. На это отвечу: уверяю вас, это лишь свидетельство моей невинности. Да, в девятнадцать лет я продолжал оставаться наивным и неиспорченным ребёнком. Она, кстати, тоже недалеко ушла. И не могу удержаться от того, чтобы не сказать спасибо тому времени, в которое это происходило, и тому, что мы были такими, какими были. Впрочем, на самом деле плохо это или хорошо, что на наше время не выпало всем сплошь быть очень умными и грамотными, покажет будущее…
Письмо сработало, мы встретились снова. Я испытал огромную радость, что она даже не упомянула о последнем случае моего недостойного поведения. На фоне той любви, какую мы испытываем друг к другу, она тоже восприняла мой проступок как мелкий факт в истории наших отношений, которые, по духу её письма, безусловно, не заканчиваются.
А ведь казалось, я всё сделал для того, чтобы тонкая нить, которой представлялись наши отношения, оборвалась. И можно только диву даваться, что такая своенравная, вспыльчивая и капризная девица простила меня. Я ведь действительно поступил как свинья, а она ко мне не изменилась. Однако простить-то она меня простила, но в остальном всё осталось по-прежнему. Не проходило дня без того, чтобы мы не поссорились. И, как и прежде, мы встречались ежедневно. И гвоздем каждого свидания были поцелуи в конце, и когда мы целовались, то снова и снова убеждались, как нам во время этого процесса безумно хорошо!..
Поскольку моим основным занятием было всё же приобретение двухлетнего производственного стажа (что давало льготу при поступлении в институт), скажу об этом подробней. Я поступил на работу в лучший цех завода "Большевик", который назывался почтовым ящиком. Сборочный цех был ещё более секретный, чем сам завод, туда пропускали по специальным вкладышам. Но для меня трудовая деятельность оказалась пустой формальностью. С моей затеей стать квалифицированным рабочим ничего не получилось. Причём я и пальцем не пошевелил, чтобы попасть в заводскую художественную самодеятельность. А завод – гигант, тысяч двадцать работающих. Руководству цеха объявили, что я буду числиться у них номинально, так как у меня постоянно будут репетиции и концерты. Об этом не спросили не только у меня, но и у руководства цеха, устраивает ли их такое положение. Их просто поставили в известность. Соответственно этому меня и восприняли в цехе. На хорошую работу рассчитывать было нечего. Меня держали на подхвате.
Я попал в секцию художественной самодеятельности, основу которой составлял струнный оркестр. Когда я был вызван туда в первый раз, мне предложили спеть. К концу песни музыканты уже аккомпанировали мне. Все были много старше, но я им понравился. Был ли у них солист, нет, мне не сказали, я стал единственным мужского рода, а солисток было две. Обе старше меня. Я к ним каких-то чувств, кроме как к будущим товарищам, не почувствовал.
Раза три в неделю мы ездили куда-то на концерты, причём в рабочее время беспрерывно происходили репетиции. В цехе ко мне никак не относились, вскоре я к этому привык. Зато концерты даром не проходили. Очень часто мы ездили на разные хлебозаводы, и там девицы угощали нас самогоном. Иногда я приезжал домой в бессознательном состоянии. Если концерты происходили не на пищевых предприятиях, нашему руководителю давали деньги, и после концерта устраивался сабантуй.
В личном финансовом плане у меня мало что изменилось. Практически все деньги, что я получал в виде зарплаты, я отдавал матери, оставляя себе на трамвай и сигареты. Зарплату я получал не ахти какую.
Видя всё время голодных сестрёнок, у меня не поворачивалась рука отначить что-то существенное от получки. Поэтому мало что изменилось и во время свиданий с Викторией после того, как я стал работать на заводе: я так же мог позволить себе покупать только мороженое и газированную воду. Да ещё посещение кинозалов. Виктория часто пыталась заплатить сама, но меня это приводило в бешенство. Я не мог принять того, чтобы платила девушка, для меня это было оскорбительно.
Наступила весна. Как-то мы – опять с компанией – отправились на вечер в какой-то институт, на правый берег Невы. За Викторией сразу начал ухлёстывать какой-то лысый парень, и её веселость, и шуточки, которые полились из её ротика ручьем, очень злили меня. И, в конце концов, я демонстративно сделал ход к девице, которая привлекла всеобщее внимание тем, как держала марку неприступной королевы. Я, конечно, очень сильно рисковал, но она мне не отказала, более того, подарила мне второй, третий танец, снизошла до улыбок, не отстранялась от тесных объятий. Вдруг Виктория посреди танца бросила своего "волосатика" и исчезла. Я разыскал её в одной из аудиторий, выше танцевального зала на два этажа, где она рыдала. Чтобы помириться, мне пришлось почти час её ублажать, хотя виновата во всем была именно она. Потом мы поссорились снова, и уже я сбежал с танцев. Но в тот момент, когда подошёл катер (в том месте, где располагался институт, Неву можно пересечь на катере), к речной станции примчалась Виктория, виноватая, готовая чем угодно мне услужить. Это был самый лучший вечер в нашей истории. Мы переправлялись через Неву одни, компания, с которой мы пришли на танцы, осталась веселиться там. Она прислонилась к моей груди, и я впервые в жизни понял, что такое красивые женские глаза. Мы поцеловались всего два раза, но такого единения, слияния душ у нас ещё не было. Я почувствовал, что никого роднее её у меня быть не может. Здесь, на катере, произошло наше первое объяснение в любви. В один и тот же миг мы вдруг почувствовали, что такое есть эта самая Любовь. Мы поклялись, раз уж так вышло, что мы созданы друг для друга, никогда не разрушим наш союз…
На другой день мы обнимались в нашем скверике на Суворовском. Маленький пыльный клочок земли: пара поломанных скамеек да три корявых деревца, но нам он казался очень уютным уголком нашего прекрасного города. Мы целовались дотемна, уже не осталось ни души. Потом моя голова соскользнула к ней на колени и, наслаждаясь покоем и её близостью, я, по обыкновению, улетел куда-то на небеса. И вдруг, оттолкнув меня, она резко поднялась.
– Ты не любишь меня! Не хочу тебя больше видеть. Слышишь, не хочу! – Я оторопел. – Я женщина! Ты это понимаешь: жен-щи-на!! Обычная земная женщина. Теперь я поняла, что не нужна тебе. – Ничего не понимая от столь резкого перехода её настроения, я плёлся за ней. – Не смей за мной идти! Слышишь?! Не смей!.. – кричала она…
А в какой-то парадной мы снова целовались.
– Я вздорная, глупая баба! Прости меня, шептала она, – крепко целуя. А перед тем как уйти, вдруг спросила:
– А что бы ты сделал, если узнал, что я уже женщина? Бросил бы?! – Я что-то забормотал, а она засмеялась. А потом крикнула: – Ну и бросай, если я тебе не подхожу! – И исчезла...
Ей стало очень трудно устраивать так, чтобы встречаться со мной каждый вечер. Родители, по её словам, закатывали ей всё более продолжительные сцены, пуская одновременно в ход весьма неинтеллигентные приёмы, чтобы она не могла вечером убежать. Они, видимо, всё знали обо мне и пытались выбить из её ветреной, как они считали, головы этот глупый каприз. Теперь не осталось сомнений, что у меня нет никаких шансов им понравиться. Они не могут меня принять всерьёз. Тем не менее Виктория почти каждый вечер ухитрялась уделить мне хотя бы полчаса. А однажды она снова появилась в нашей обители. Было уже поздно. Все спали. Я провёл её тихонько в нашу комнату.
– Я ушла из дома! – сказала она горячим шепотом. – Я решила, мы сегодня станем мужем и женой! Мы должны это сделать! Только ты поклянись, что будешь любить меня всю жизнь! – Я не сомневался, что это не порыв, она всё обдумала…
Сначала проснулся отчим. Проходя мимо моего диванчика, он сделал вид, что ничего не видит. Он был на удивление трезв, и его молчание следовало принять как крайнюю с его стороны предупредительность. Впрочем, я знал, что мать и отчим обожествляют Викторию. Отчим застрял в туалете или на кухне надолго. В основной части комнаты, где стоял мой диван, на котором я спал, в данное время было ещё три занятых спальных места. (Мы занимаем вроде одну комнату, но есть намёк как бы разделения на две)…
Не сомневаюсь, очень многие скажут, что я не просто кретин, а кретин в квадрате. Дело не в том, что я должен был немедленно уложить её на свой диванчик и лишить девственности. Но то, как поступил я, самое худшее, что можно сделать в данной ситуации.
Первое, что мне приходит в голову при любых обстоятельствах, тем более, когда я выбит из колеи, это то, что сделал бы на моём месте благородный человек. И на этот счёт в данной ситуации у меня не возникло двух мнений по поводу того, как поступить. Благородный человек не должен воспользоваться обстоятельствами, это будет страшной подлостью по отношению к девице. На эмоциях можно сорвать поцелуй, можно крепко-крепко прижаться, но совершить то, что с девушкой делают только однажды в жизни, нельзя! Это нужно сделать тогда, когда у неё не будет ни одного процента из ста сомнений, что она не пожалеет когда-нибудь о содеянном.
О том, как хотел бы поступить лично я: хочется мне "этого" сейчас или нет – я не позволил себе задуматься даже на мгновенье. Я исходил только из того, как лучше для неё. Если она действительно решила стать моей женой, мы "это" ещё успеем сделать, не это главное. Если же у неё просто порыв, который пройдёт, то тогда я никогда себе не прощу, что воспользовался моментом. Я очень твёрдо решил жить так, чтобы не приносить никому зла. Тем более Виктории, которая мне уже очень дорога.
Я, конечно, мог бы сказать, что победило такое соображение: если я её сейчас лишу невинности (кстати, если бы об этом встал вопрос серьёзно, я от страха наложил бы сначала в штаны, потому что очень боюсь этого неведомого мне таинства, не дал ли Бог по этой части мне какого-то дефекта), то, значит, беру на себя ответственность за её дальнейшую судьбу. А в моём положении это трудное решение: где жить, спать, что кушать и т.д. Но говорю истинную правду: главное, чем я руководствовался – я не могу сделать то, в чём она, остынув, будет раскаиваться. К тому же она несовершеннолетняя, а я уже знаю, что закон такие вещи запрещает…
Многие бы на моём месте сделали "это" хотя бы для того, чтобы насолить её родителям. Что бы не говорить по этому поводу, а это хороший шанс получить руку Виктории…
Всё это прокрутилось в моей голове за доли секунды. Сон как рукой сняло. Мой мозг работал как скорострельный автомат, но с речью было ещё хуже, чем обычно. Я понятия не имел, как ей высказать свои соображения…
Почему Бог не сделал меня таким, чтобы мою щепетильность вдрызг разбил порыв страсти!? А там, будь, что будет!!!
Я стал что-то мямлить, но на мои первые слова она вдруг громко разревелась. Сказала, что я её не люблю, в этом всё дело. Она, мол, поняла это давно, да надеялась, что ошибается. А теперь ей ясно, что я её не люблю…
И она ушла. А я не успел собраться и побежать за ней, потому что спал, когда она пришла, и был без штанов, а пока их нашёл, хлопнула входная дверь в коридоре. Проснулась и мать, но она и отчим, который сразу вернулся, молчали. Не знаю, что они поняли, но никто никакого совета мне не дал...
Мы лежали с ней в постели только один раз. На майские праздники. Праздновали "День солидарности трудящихся" в компании, было необыкновенно весело, и все остались в той квартире ночевать. Мы легли в одежде, и Виктория шептала мне с загадочным лицом: "J want to be wife". Мы сплелись в самом тесном объятии. Но я лежал тихо, как мышь, боясь шелохнуться. Я чувствовал, что она тоже вся напряжена и думал, что стоит мне сделать какое-то движение, она тут же вопьётся в мои глаза, как кошка. Она тоже вроде забыла о том, что можно бы было вволю целоваться. Спустя время она спросила: "Который час?" – и мы громко расхохотались, потому что когда пять минут назад я задал ей этот вопрос, она страшно обиделась: "Как ты можешь думать о чём-то в такие минуты..." Напряжение тут же спало, и мы, припав друг к другу губами, наконец, превратились в прежних пылких влюблённых. Счастливых ощущений было выше головы...
Она, вне всякого сомнения, взбалмошна без меры. Я ведь не рассказываю о разных моментах, чтобы не показаться мелочным, которые другого подтолкнули бы к ещё более резким действиям со своей стороны…
Чтобы закончить этот период наших отношений, скажу всё, что думаю по этому поводу. Я понимаю, что у неё сильная женская природа, но ведь ей всего семнадцать. Что касается меня, то моя мужская ориентация очень часто тоже не даёт мне покоя. А Виктория очень красивая, с потрясающей фигурой, но не вызывала у меня животных чувств, и я был уверен, только потому, чтобы не разрушить наших отношений необыкновенной близости. Я презираю разговоры о том, что любовь – это прежде всего удовольствие в постели. Причём немало таких, кто только "это" и считает необходимым занятием с девицами. Но у меня убеждённость, что любовь – это дело, касающееся прежде всего души. А душа нематериальна, она живёт совсем другими законами, чем тело. Если уж к этому имеет причастность что-то из атрибутов интимности, то только нежные поцелуи. Душа – это чистый родник, и если его замутить, божественного восторга он пробуждать не будет. Я лично верю, что можно любить девушку или женщину полноценной любовью, не ложась с ней в постель. Но для этого надо иметь действительно чистую душу. Вероятно, я бы обезумел, решив, что имею право поддаться на её провокации. Но я запрещаю себе даже думать об этом. Даже если она вроде хочет, чтобы я набросился на неё в безумии, я совершенно не отвергаю, что если действительно начну действовать в таком плане, она закатит мне сцену, которая будет означать окончательный разрыв. Ко всему, я ведь совершенно неопытный, я буду делать всё не так, как поступают люди, изучившее женскую психологию. А поддерживая отношения на уровне душ, ничего не испортишь. Если, конечно, у неё есть душа. А если её нет – тогда, увы...
Короче, я твёрдо решил ждать лучших времен, не поддаваясь на её провокации. Вот когда поступлю в институт, тогда моё реноме жениха хоть немного повысится…
Конечно, я очень сильно рискую. Она, избалованная роскошью и привыкшая к ней, эффектная, привлекающая своей элегантностью всеобщее внимание, может стать добычей богатых бездельников, которых предостаточно в Ленинграде, в том числе очень привлекательных внешне. В то время как я, худосочная жердь с маленькой головкой и большими ушами, в скверной одежде, с пустыми карманами, да ещё испытывающий её терпение глупейшими выходками, веду себя, мягко говоря, неумно. И всё равно я не собираюсь поступать иначе…
Я осветил только отрицательную сторону. А есть и другая. Кажется, моя внешность стала приобретать лично мной неуловимые изменения, которые мне предсказывали опытные женщины много лет назад: будто, когда я подрасту, я буду пользоваться успехом у слабого пола. И действительно, я очень часто ловлю на себе заинтересованные взгляды девиц. Даже мать как-то сказала: "Вот если бы тебя прилично одеть!.." И соседи наперебой хвалят меня, говорят, что та девушка, которой я достанусь в мужья, будет самой счастливой на свете. Я этого, честно говоря, не понимаю, но слышать это мне очень приятно. А вот сам себя, как индивидуума, за ум, способность чувствовать, за любовь к людям, готовность пожертвовать собой ради них и своей Родины, я очень ценю. И потому не считаю, что не достоин Виктории и не собираюсь заискивать перед ней. Наш союз может быть только как соединение двух равных половин. Если рухнет та двусмысленность, которая стоит между нами, как пропасть, то я действительно стану идеальным возлюбленным, в этом она может не сомневаться, но превращаться в тряпку я не собираюсь, как бы она ни была эффектна и хороша собой...
Мы стали встречаться значительно реже, у Виктории начались выпускные экзамены в школе. Я ей, конечно, ничего не говорил, но меня, мягко говоря, удивляло, что она делает из этих экзаменов страшную проблему. Я и дня перед экзаменом не сидел за учебником. Видно, учёба не её конек, звёзд с неба она не хватает…
Я ей звонил практически каждый день, и она моих звонков, как мне кажется, ждала. По крайней мере, трубку брала всегда она. Но когда встречались, обязательно ссорились. Потом целовались в каком-нибудь парадном и под конец клялись в вечной любви. Конечно, я злился, что она так легко обходится без свиданий со мной, бывало, мы не встречались целую неделю. Я мучился при этом страшно. Ничего не мог делать. Всё время – мысли-мысли и только о ней…
И однажды я проснулся и сказал себе: всё, хватит! Сколько можно себя терзать! Раз мне так тяжело даётся одиночество, вернусь к прежней праздной жизни. Иначе меня просто в один из дней увезут в психушку. Я перестал прятаться от друзей, и чуть не каждый день стал посещать разные мероприятия.
Между прочим, я окончательно решил ограничиться двумя годами производственного стажа и поступать в институт. В тот же Военмех (Военно-механический институт).
Прежде чем поступить в цех слесарем, я закончил, как описано, техническое училище при этом заводе, а по радио официально объявляли, что в случае его окончания с отличием и при наличии двухлетнего стажа работы на производстве можно поступать в любой институт без экзаменов. Но это оказалось уткой. Зато Валя, мой приятель из Военмеха, один из знакомых Виктории, сдержал слово, свёл меня с руководителями оркестра этого института. Я им понравился, они согласились взять меня солистом при условии, что я стану студентом вуза. Мол, только после этого смогу с ними выступать. Экзамены будут, мол, пустой формальностью, надо сдать их на тройки, и даже если будет неуд – не беда.
Несколько раз они брали меня с собой на халтуры. Однажды они играли на танцах в Таврическом дворце, а я пел. Причём перед танцами был концерт, куда включили и моё выступление с оркестром. Успех получился ошеломляющий. Короче, я обрастал знакомыми и приятелями, как дерево листьями, и многие с настойчивостью приглашали меня на развлекательные мероприятия.
А однажды меня пригласила в гости Виктория. Она устроила праздник по поводу успешного окончания школы. Между прочим, только так я узнал её адрес, больше года она хранила от меня в тайне дом, в котором жила. Она вообще любила окутывать тайной всё на свете, и меня, простодушнейшего, открытого человека, это очень смущало. Тысячу раз я задавал себе вопрос: зачем она это делает?
Я пришёл точно к назначенному сроку, но в её квартире уже дым стоял коромыслом, так что впору было подумать, что она специально назначила мне время со смещением. Веселящаяся компания имела состав "так на так", по четыре представителя каждого пола (я вроде бы и лишний), а кавалером Виктории оказался завсегдатай Невского, известный очень шумными похождениями, сын состоятельнейших родителей, то есть завидный жених. Сразу бросилось в глаза, что с ней он тоже развязен, и она отнюдь не отвечает жеманностью. Когда я пришёл, все танцевали. Открыв дверь, она сказала: "Проходи" – и снова присоединилась к партнеру. Тут из магнитофона раздались звуки рок-н-рола, и они стали главной танцующей парой. Танцевали оба как профессионалы, он крутил её с таким неистовством, что все узнали, какого цвета у неё нижнее бельё. Все уже прилично выпили, видно, только что сделали перерыв, и я стоял как дурак, переминаясь с ноги на ногу, и не знал куда деваться. Все, кроме хозяйки, мне были незнакомы. Будто специально подобранные: манерные, циничные, развратные. На меня никто даже не взглянул: будто явился тип с улицы собрать пустые бутылки. После рок-н-рола все остались на ногах. Магнитофон продолжал играть, но никто не танцевал, все о чём-то оживленно беседовали. Я тоже стоял в стороне от подвыпившей компании. И тут ко мне подошла хозяйка.
– Валерий сегодня объяснился мне в любви. Просит руки. Что ты мне посоветуешь?
Будь у неё лицо, как у змеи, я бы наверняка сказал ей что-то грубое, но на её губах играла совершенно невинная улыбка. Я повернулся и ушёл прочь…
Если у меня была бы воля, в ногах бы после этого валялась, я бы не простил. Но и двух недель не выдержал. Когда был трезвый, грызла такая страшная тоска, что хоть в Неве топись, а когда где-то выпивал, неодолимая сила тянула к телефону, чтобы позвонить ей.
Если бы не появлялись очень часто поводы выпить, я точно и разу не набрал бы её номера. Я рассказал только один случай, а их было более чем достаточно, чтобы считать, что чашу унижений я принял вполне подходящую для того, чтобы растоптать в себе чувства к ней. Ещё, например, такой эпизод. Мы встретились, она договаривалась радостным голосом, мол, вырывается на полчаса, очень хочет меня увидеть. Встречаемся. Она меня куда-то ведёт. Я молчу, я приучен, что она очень деловая женщина. Оказываемся где-то у чёрта на рогах. Просит подождать пять минут и, глядя мне в глаза обычным своим невинным взглядом, говорит: "У меня деловое свидание с одним знакомым". Я прождал, как дурак, у тёмного парадного почти час…
И постоянно злоупотребляла рассказами, какие в их доме бывают знаменитые люди. Что немудрено: её мать, якобы, известная в элитных кругах красавица, причём блистает до сих пор, а отчим (её отец, оказывается, тоже погиб на фронте) – преуспевающий адвокат, член "Золотой пятерки адвокатов Ленинграда". Я хоть и одним глазом видел их квартиру, но заметил, что даже не у всех богачей в западных фильмах такие шикарные апартаменты. Рассказывая о знаменитостях, бывающих у них в гостях, она обязательно добавляла, что каждый из них жаждет получить роль жениха. И конечно все они сказочно богаты…
Безусловно, надо набраться большой наглости, чтобы выбрать в невесты такую девицу, как Виктория. Но если на то пошло – не я был инициатором, а описал всё так, как было на самом деле. Набиваться в возлюбленные я бы не стал, хоть меня сам Дьявол толкал бы к этому. Но раз уж так получалось, отступаться было бы просто стыдно, что я – не мужик?!
Конечно, я могу во всем винить её родителей и в первую очередь её красавицу-мать. Наверное, это её работа – настраивание Виктории против меня. Но единственным виновником своей трудной доли я считаю войну, которая убила моего отца. Иначе у меня бы была другая жизнь. Но война была мировой, погибло очень много отцов в разных государствах. И вообще, я не политизированный. Я совершенно не слежу за тем, что происходит как в стране, так и в мире. Меня даже не увлекла история, я очень смутно представляю себе прошлую жизнь человечества. Единственное, к чему я оказался восприимчив в школе, кроме математики, это близко к сердцу принимал расточаемые налево и направо фразы-лозунги: "все люди – братья", "вера в человека – главное богатство души". Я был убежден, что все их говорят абсолютно искренно. И не просто верил, а старался изо всех сил содействовать их осуществлению на собственном примере.
Когда мои отношения с Викторией были в разгаре, думать об этих вещах мне не приходило в голову. Но теперь, когда всё кончилось, я прикидываю варианты на все лады.
Эпизод, который я сейчас расскажу, кажется, исчерпывающе отвечает на мучающий меня вопрос. Всё дело в том, что я кретин, сделал всё возможное, причём собственными руками, чтобы разбить любовь Виктории.
Но прежде несколько слов в своё оправдание. Глупый, умный – вещи очень относительные. Кто назовёт себя умным рядом со Спинозой? Или кто скажет, что он не сделал ни одной ошибки? Главное, извлекать уроки из совершённых глупостей.
В чём действительно можно меня упрекнуть, так это в наивности и простодушии. Я убеждён: люди так устроены, что им куда приятней делать друг другу добро, нежели зло. Когда я встречаю Эдика (того, с кем была Виктория в первую нашу встречу), он с такой теплотой в голосе говорит всегда со мной, что я считаю его чуть ли не лучшим своим приятелем. Причём мне очень импонирует, что он тоже из богатых, а так прекрасно ко мне относится. Я на этом вопросе буквально зациклился.
С Викторией мы практически уже не встречаемся. Когда я, крепко выпив, не удерживаюсь и набираю злополучный номер телефона, она говорит со мной почти холодно и всякий раз находит причину, чтобы отказать в свидании. Меня не удивляет, что Эдик хорошо осведомлён о состоянии наших отношений, хотя я ему ничего конкретного на этот счёт не говорю, но он неизменно горячо на моей стороне, её же осуждает и на прощание крепко жмёт мне руку. Я могу подумать что угодно, но не сомневаюсь в одном: Эдик не очень высокого мнения о Виктории. По его жестам, словам, выражению лица это очевидно. Но он интеллигентнейший человек.
Чаше всего мы встречаемся с Эдиком в Военмехе, на репетициях оркестра, куда я стал ходить по договоренности с руководством. Сам Эдик к оркестру никакого отношения не имеет, но дружит с главным меценатом оркестра, неким Осей, преподавателем какой-то кафедры, который сам в оркестре не играет, не дирижирует им, но все оркестранты считают его боссом. Поэтому многие музыканты знакомы и с Эдиком, и его присутствие на репетициях воспринимается естественно. Я не сомневаюсь, что Эдик искренно привязался ко мне потому, что ему очень нравится мой голос. Он вообще из тех, кто восприимчив к искусству, а из-за голоса я, ещё не поступив в институт, уже стал очень популярен среди студентов этого вуза, которые не пропускают ни концертов, ни репетиций своего институтского оркестра.
Эдик много раз приглашал меня к себе, что свидетельствовало о его желании сойтись со мной ближе, я, естественно, обещал, а сам и не думал сходиться с ним близко, по крайней мере, запросто ходить к нему домой. У меня выработалось твёрдое убеждение, что в богатых семьях меня не оценят по достоинству. У меня есть достаточно оснований считать, что люди состоятельные смотрят на мир иначе, чем обычные, нормальные люди.
Но в этот раз он приглашал меня слишком настойчиво и на конкретное время: на семь часов вечера. Он сказал, что кроме его девушки будет компания, с которой он давно дружит, девицы из библиотечного института, а та, что предназначается мне, самая обаятельная. Мол, она давно просит его познакомить со мной, я её очаровал на каком-то концерте. Он её знает очень хорошо, она из тех, кто с духовными запросами, и если мне понравится, и я захочу продолжить знакомство, проблемы денег у меня не будет. Уговаривая меня прийти, он сказал, что всё уже закуплено – и выпивка, и закуска, и мне на этот счёт беспокоиться нечего. Излишне говорить, что такая предупредительность мне очень понравилась, а когда он сказал, что мы будем одни, его родители уехали из города на три дня, я не стал больше сопротивляться.
До каких пор, сказал я себе, жить мизантропом. Виктория сама мне много раз рассказывала, как проводит время за столом в компании с разными женихами. Так что, я прокаженный, чтобы избегать общества!?
Перед концом репетиции Эдик снова забежал в зал, хотя оставил мне свой адрес, и мы поехали к нему вместе. Дома у него действительно никого не было. Я в очередной раз поразился, как здорово живут некоторые люди. Квартира четырёхкомнатная, громадная, мебель, как в музее. Я не знаю, из скольких человек состоит его семья, но в квартире столько диванов и диванчиков, помимо отдельной спальни, что невольно придёт в голову подсчитать, сколько с удобствами может ночевать в этой квартире человек. Но я, слава Богу, не завистливый, в этом плане у меня не шевельнулось никаких мыслей. Я никогда не думаю со злобой о тех, кому повезло жить в роскошных условиях.
Эдик держит себя со мной, как родной брат. Я боялся, что в своей квартире у него непроизвольно появится в отношении ко мне чувство превосходства. Такое с другими у меня бывало. Всё же обстановка сильно действует на человека: я помню, как со мной себя держала Виктория в своей роскошной квартире – это был совсем другой человек, нежели на улице. Но тут мои предчувствия не подтвердились, Эдик остался таким же предупредительным со мной, чуть ли не подобострастным.
Гости приехали одной компанией, но и после этого я сохранил у хозяина первое место. Но прибыл неполный состав: ещё два парня, но девиц всего три. Тут-то и выяснилось в полной мере моё привилегированное положение. Одна из девиц была старой привязанностью Эдика, причём они так себя друг с другом держали, что у меня окончательно рассеялись сомнения по поводу того, не любит ли Эдик тайно Викторию. Они тоже знакомы семьями, и теперь я был убеждён, что вижу будущих супругов. Из двух оставшихся девиц одна, если верить Эдику, хочет выпить со мной на брудершафт. Я, естественно, даже мысли такой не допускаю, чтобы получилось близкое знакомство, хотя та, которая, видно, и была девицей, оценившей тембр моего голоса, выделялась сложением и привлекательным лицом. Безусловно, она самая красивая. Но на право считать её своей дамой, видно, ни один из двух парней не претендует, потому что Эдик посадил её между собой и мной.
Хотя, повторяю, я твёрдо решил не пускаться в авантюру, несмотря ни на что. Но моё сознание само по себе попыталось угадать, как поведут себя два других потенциальных кавалера: будут сражаться со мной за даму, предназначенную хозяином якобы мне, как приз, ибо непохоже, что она уже с кем-то из них целуется или того больше, или не станут связываться со мной как с противником, хотя девица очень привлекательна. Мне было безразлично, что у них на уме. Впрочем, ребята оказались очень приятной публикой, и я с удовольствием позволил себе полностью расслабиться, однако никаких амуров строго себе приказал не допускать.
Хотя вся компания состояла сплошь из интеллектуалов, но пили они так же споро, как Рассоха и ему подобные. Эдик только успевал открывать бутылки. Но вели себя очень весело, сыпали остроумными анекдотами, у меня уже всё приятно поплыло перед глазами и не казалось странным, что два других парня избрали третий, мной не предусмотренный вариант – предпочли борьбе за дам злоупотребление алкоголем.
Я ещё был в сознании, ибо отдал себе отчёт в том, что вдруг, как павлин, распустил-таки хвост. Не исключено, на меня повлияло то, что возможные претенденты на внимание моей соседки слева явно смирились с тем, что свободных девиц на них двоих, когда бросят клич уединяться парами в отдельных комнатах, не хватит.
Не сомневаюсь, Эдик рассказал своим друзьям, что у меня большая Любовь, я ведь затесался в компанию ребят, которые дружат со школы, он их наверняка проинформировал, кто к ним присоединится. С девицами они тоже не в первый раз сидят за столом, короче, моё поведение им не должно казаться ненормальным, ибо обычное дело, что связанный обетом юноша стремится сохранить чистоту невесты до последнего момента, поэтому позволяет себе вольности с другой, такова дань нашему времени. А девица, которая приняла мое внимание, как мне стало уже ясно, наверняка лишилась шанса порадовать своего избранника девственностью, когда таковой объявится, так что все смотрели сквозь пальцы на мои вольности с соседкой.
Это мой бич, от которого я, видно, никогда не избавлюсь. Если я в компании с людьми, которые мне нравятся, то веду себя как ребёнок: полностью доверяюсь общей обстановке, совершенно не контролируя происходящих событий. Почему мы вдруг поднялись из-за стола и отправились бродить но городу?! Ведь квартира в нашем распоряжении хоть до утра, и даже больше. Мы с Эдиком сюда вскоре и вернёмся и проведём ночь здесь. Но я поддался общему порыву, вскочил, чтобы куда-то идти, не задумываясь о целесообразности действий коллектива.
Во время прогулки шумной компанией мои заигрывания с девицей, с которой я выпил на брудершафт, зашли, видно, очень далеко, ибо я потерял бдительность. И был жестоко наказан!.. Вдруг меня будто поразил гром с молнией. Это произошло в конце Невского, возле Московского вокзала. На остановке троллейбуса стояла... Виктория! Хотя хмель из меня вылетел мгновенно, но я не стал проницательней. Я не задался вопросом, почему она стоит в том месте, куда так спешили мы, ведомые Эдиком, и почему он, близкий её приятель, не подошёл, а проскользнул мимо?! Я был убеждён, что попался случайно. Один раз споткнулся, и тут же меня засекли…
Описывать выражение лица Виктории не буду, нет таких эпитетов, чтобы передать её брезгливость и отвращение ко мне. Отпираться было бесполезно. На самом-то деле наше объятие с девицей чисто дружеское, мы так быстро с ней сошлись только из-за литературы. У нас в стране появился в переводах Ремарк, о котором я ещё мало что слышал, и Эмма (так звали девушку) пересказывала мне "Три товарища". Она считает этот роман самым значительным литературным явлением последних лет…
Мы с Викторией всегда ссорились из-за пустяков, но в первый момент эмоции выплескивались с максимально возможной для человека амплитудой, а тут повод более чем серьёзный. Действительно, открытое попрание святых чувств. Но всё равно любой бы бросился исправлять положение. А у меня идиотский характер. Мне стало очень стыдно, но я даже руки не убрал с плеча девушки. А она обнимала меня за талию. Я как сейчас помню, что Эдик, проходя мимо, только кивнул той и прошёл мимо. Так что её мог разрядить только я, разыграв слёзную сцену кающегося грешника. Но у меня не повернулся язык начать оправдываться, а главное, я не хотел втравливать в некрасивую сцену Эмму. Мы прошли мимо вслед за Эдиком. Эмма, возможно, что-то и заметила, но монолога не оборвала. Когда мы прошли несколько шагов, я всё же решил вернуться и что-то Виктории пролепетать, потому что, если так и уйду, она мне этого никогда не простит. Я извинился перед Эммой, сказал, что сейчас же их догоню. Но я не успел буквально на долю секунды, как раз подошёл троллейбус, и она вскочила в него, ещё раз облив меня на прощание ядом презрения.
Но до меня, слава Богу, поздно доходит. Я не стал рыдать, рвать волосы, мне казалось, я переживу этот инцидент. Это будет мой ответ на её приглашение к себе в гости, когда параллельно со мной она пригласила и светского льва, своего Валерика.
Я вернулся к компании. Они были уже посвящены в мою трагедию и, как я понял, Эдик собирался отправлять всех домой, под маркой того, что у одного из членов братства вышла пренеприятнейшая история и, значит, всё братство не сможет продолжать веселиться, как ни в чём не бывало. Но я сделал вид, будто мне всё трын-трава и предложил пойти погулять на Неву. Эмма тут же поддержала моё предложение. Компания распалась. Двое парней уже настроились ехать домой, и третья дама напросилась, чтобы они проводили её. Эдик же со своей девицей пошёл с нами на Неву.
Но хмель из меня, оказывается, не вышел, отрезвляющее действие взгляда Виктории оказалось непродолжительным. Я очнулся на Марсовом поле. Каким путём мы пришли сюда, я понятия не имел. Когда включилось основное сознание, мы с Эммой сидели в стогу свежескошенной травы, которую накосили на этом поле. Причём я будто бы знаю, что Эдик со своей девицей где-то поблизости. Эмма мне что-то говорит, значит, я с ней поддерживаю разговор. Откуда можно сделать вывод, что до этого момента работало какое-то вспомогательное сознание. Мы сидим в обнимку, опершись спинами о стог. И вдруг я её крепко целую. И тут же отдаю себе отчёт, что это явно не первый поцелуй, потому что она принимает его как само собой разумеющееся. Более того, какой-то внутренний голос говорит мне, что я должен приступить к более существенному, чем поцелуи. И как мне кажется, Эмма не станет сопротивляться, когда я буду валить её на спину…
Тут я должен сделать отступление. Это весьма животрепещущий для меня вопрос. Я часто говорил, что иногда на меня накатывается такое бешеное желание испытать "это" с женщиной, что я не могу удержаться и начинаю воображать, будто "это" действительно происходит. Но теперь, когда у меня появилась Виктория, естественно было бы связывать это желание с ней. Но ничего подобного я не испытывал. Мне безумно нравится с ней целоваться, я могу это делать сутки напролёт, но мне кажется кощунством возжелать её как женщину. Вот когда всё образуется, и мы поженимся, тогда, конечно, мы будем заниматься с ней и "этим", но пока я буду считать себя подонком, если полезу к ней. Если честно, мне не приходится особенно и сдерживать себя, я с ней хочу только целоваться…
Между прочим, после того как я понял, что влюбился в неё, я перестал испытывать желание и к другим женщинам. Если бы я не потерял чувство реальности, уверен, что и к Эмме бы не полез. А сейчас у меня двойственное чувство. Зверем я точно не стал, хотя во мне сидит уверенность, что она не против, и тут же могу сказать, что я только делаю вид, будто хочу её повалить, лишь потому, чтобы её не обидеть. Я уверен, что если девица дала понять, что позволит домогающемуся её идти до конца, мужчина, и даже юноша, неважно, она ведь не подозревает, что будет первая у меня, просто обязан удовлетворить её желание. И я навалился на неё. Но она вдруг сказала:
– Нет, Саша, не сейчас.
– Почему? – сказал я голосом кретина.
– Ты не понял? – сказала она со смешком, который подтвердил, что она принимает меня за идиота. – Я ведь девушка Эдика. Не буду посвящать тебя в перипетии наших отношений, но если ты не против, я могу встретиться с тобой ещё раз. Только без Эдика. Он находится отсюда метрах в десяти, не больше.
Скажу честно, я абсолютно ничего не понял. Оправдать меня может только алкоголь, которого я выпил огромное количество. Я без особых переживаний отказался от задуманного, мы поднялись и действительно невдалеке увидели Эдика. Он был один, и Эмму домой мы проводили вместе. У меня хватило ума не задавать своему приятелю вопроса, почему он скрыл от меня, что Эмма его возлюбленная. Но совершил очень глупый поступок, не расставшись сразу после этого с Эдиком, то есть продолжая быть наивным и простодушным пареньком.
Он не отстал от меня до тех пор, пока не уговорил поехать ночевать к нему, хотя я был очень близко от дома. Эмма жила на улице Белинского, недалеко от цирка – до моего дома рукой подать. Когда мы приехали к нему, он достал запечатанную бутылку водки, и я сразу после этого отключился полностью. Как всё произошло на самом деле, я не знаю. Но если первый нанесённый мне удар был крепким нокдауном, то второй оказался нокаутирующим.
Впрочем, я узнал, что нокаутирован, далеко не сразу...
Самое ценное, что у меня есть, три письма Виктории, которые она мне написала в трагические и счастливые моменты нашей короткой Истории Любви. Об одном из них я рассказал подробно.
Так вот, понимание ненормальности положения, в каком я существую, помимо уже описанного, дополню ещё такой, казалось бы, мелочью: мне негде эти письма хранить, кроме как в кармане единственных недырявых брюк, в которых был у Эдика. Дома действительно нет укромного уголка, где бы гарантировалась не то что их анонимность, а обычная сохранность. Сестры немного подросли, так теперь вслед за ними родившийся брат рвёт на клочки абсолютно всё, что попадает ему в руки. А ценность этих писем для меня – не слова, я бы не расстался с ними в обмен на сказочное богатство…
Я обнаружил пропажу этих писем сразу, когда вышел от Эдика на улицу. Поскольку я не помнил, чтобы где-то их доставал, я решил, что потерял во время сцены соблазнения Эммы в стоге травы. И первое, что сделал, помчался туда. Потом медленно прошёл, тщательно осматривая поверхность по всему пути, какой мы прошли от Марсова поля: письма могли выпасть из кармана потом, переместившись к выходу из брюк.
Не найдя их, я страшно расстроился. Они были моей единственной отрадой. Я подумал, что это Господне наказание за то, что я хотел предать Любовь...
Расскажу ещё об одном эпизоде, чтобы не было недомолвок по поводу моего морального облика. Напомню, что в нашей коммунальной квартире жила некая Аля Акбарова, подруга моей старшей сестры Валентины (о ней в сборнике есть отдельный рассказ). То, что они очень богатые, к моим чувствам никакого отношения не имеет. Но у них было столько денег, что, вполне вероятно, они могли бы купить "Зимний дворец", если бы его выставили на продажу. Потому, как только вышло послабление с возможностью обмена жилплощади, они уговорили поменяться на их комнату одну старушку из дома напротив, которая жила в маленькой, но отдельной двухкомнатной квартире, так что теперь они уже не наши соседи. В новой квартире Акбаровых я был всего один раз, и вот случайно встретил Шамиля, её брата, на улице, и тот предложил мне зайти к ним. У него якобы есть ко мне разговор. Меня всегда сильно возбуждало посещение их жилища, так как это сулило возможную встречу с его сестрой. Так произошло и в этот раз, несмотря на то, что у меня появилась Виктория. Когда мы вошли, в квартире была одна Аля. Шамиль пошёл сразу на кухню, а я вошёл в комнату. От того, что я увидел, у меня чуть разрыв сердца не случился. Аля стояла перед зеркалом и, поставив ногу на табурет, поправляла чулок, причём подол её платья открыл полностью чулок и соответственно её ножку. Прежде чем я успел сообразить, чему стал неожиданно свидетелем, я увидел в зеркале, что она, известная на весь дом скромница, хотя и красавица, увидела, куда я смотрю, и улыбнулась. От страха, который меня сковал, я не зафиксировал ни размеров, ни формы ноги, в такое пришёл необычайное волнение от самого факта лицезрения её в таком виде. И это притом, что уже видел её полностью голую, а тут вроде бы в поле зрения попала мелочь. Конечно, я тут же отвернулся, но сердце просто запело оттого, что она не пришла в ужас, поймав меня с поличным…
Когда вошёл Шамиль, я не понимал, о чём он меня спрашивает. Аля уже привела себя в порядок и сказала Шамилю, что уходит, будет в семь вечера, чтобы он предупредил отца…
Этот, казалось бы незначительный эпизод в сравнении с историей с Эммой, толкнул меня на глубокие размышления. Что же получается? Совершенно очевидно, что я люблю Викторию, люблю по-настоящему, значит, все остальные девицы не должны для меня существовать. А оказывается, всё, что было, осталось, то есть Аля Акбарова, например, способна меня взволновать так же, как это было до Виктории. Значит, я не цельный человек. И тут до меня дошло, что к Виктории я испытываю совсем другое, чем к Але. Раньше я, возможно, мечтал о том, чтобы жениться на ней, но теперь я не так наивен и хочу от неё совсем другого. У меня до сих пор её нога стоит перед глазами, и сразу бросает в озноб, как только я об этом вспоминаю. А к Виктории у меня совершенно другие чувства. И вспоминая её, и находясь с ней рядом, я совершенно не думаю о том, чего мне безумно хочется с Алей. Мне кажется, даже если я окажусь с Викторией в постели, причём мы оба будем голые, и тогда мне будет более чем достаточно только целоваться с ней. Причём ни по красоте лица, ни по стройности фигуры Виктория ей точно не уступит. Получается, либо я недостаточно люблю Викторию, либо... Все, с кем я общаюсь, говоря о любви, подразумевают определенно постель. Тогда, исходя из общепринятой точки зрения, я Викторию не люблю. Но что бы сказал каждый о своих чувствах, кто испытал бы к девушке то же, что я к Виктории!? Сильнее чувства быть не может. Но в нём совершенно нет места тому, чтобы я терял рассудок от желания сорвать с неё одежды и сделать с ней "это". Поэтому я смею утверждать, что Любовь, тем более Первая Любовь, это гораздо более сильное чувство, чем похоть, а у некоторых натур, если не расписываться за всё человечество, она может достичь максимальной степени и без плотских вожделений. И наоборот, греховное может довести человека до безумия, но это не имеет никакого отношения к Любви. Полюбить по-настоящему – это разбудить в себе добро, тепло, отзывчивость, способность беспрерывно петь, смеяться, мечтать, жаждать быть лучше того, что ты есть на самом деле, и оборвать свою жизнь, если перестанет биться сердце твоей Возлюбленной…
Вот что я испытываю к Виктории. И через три дня я набрал номер её домашнего телефона, не смог больше вытерпеть. Ледяным тоном она сказала, чтобы я ей никогда больше не звонил… А буквально на другой день позвонила мне домой сама. Сухим голосом сказала, что хотела бы видеть. Она больна, не могу ли я прийти к ней домой. У неё есть очень важный разговор, долго она меня не продержит. Естественно, я тут же сказал, что буду ровно в то время, когда ей удобно. (С работы я уже уволился в связи с поступлением в институт). И спросил, не надо ли ей какого-нибудь лекарства.
У меня не было сомнений, что ничего хорошего от разговора мне ждать нечего, хотя моё единственное преступление перед ней – прогулка с Эммой по Невскому в обнимку. Я клял последними словами себя и свою несуразную судьбу. Это надо быть особо "везучим", чтобы оказаться с Эммой именно в том месте и в тот час, когда туда на несколько минут случайно попала Виктория… Но надежда у человека умирает последней. В конце концов, она меня явно провоцировала на подобное поведение. Если она решила со мной порвать, потому что у неё появилась возможность сделать блестящую партию, ей не надо искать особый повод. В этом плане я очень удобный человек: мне достаточно сказать, что во мне больше не нуждаются, и я тут же отстану. Кажется, мы об этом договорились, зачем же мне звонить, приглашать на свидание?!
Но я зря надеялся на чудо. Меня ждал сюрприз, но со знаком минус. Вот когда меня сразил нокаутирующий удар, о котором я сказал выше… Я поднялся на её этаж. Позвонил. Она тут же открыла, будто ждала за дверью. Мало сказать, что её лицо пылало гневом, её могло удовлетворить только одно: чтобы под её взглядом я превратился в маленькую лужицу воды на лестничной площадке. Впускать меня внутрь она не собиралась. Её монолог я выслушал перед входной дверью. На её испепеляющий взгляд я ответил своей простодушной виноватой улыбкой круглого идиота. Я ведь знал только половину мне инкриминируемого, а она, вероятно, этого не знала, и мой якобы наглый вид её возбудил ещё сильнее. Она вскрикнула, будто её облили кипятком.
– Тебе показалось мало, что ты предал меня с этой косоглазой шлюхой?! Я, дура, надеялась разбудить в нем совесть!! Мама не спала всю ночь, так мне было плохо, когда я пришла тогда домой. А он...!!!
Теперь она смотрела на меня только с отвращением. Она не хотела уже меня убивать, потому что ей стало противно просто прикоснуться ко мне, я ей представлялся омерзительным существом, видимо, типа огромного таракана. Но вдруг передумала и выдала мне следующий текст:
– Я бы и это смогла понять! Может, и простила бы! Но потешаться надо мной в обществе подонков! Растоптать то, что между нами было! Ты ещё больший подлец, чем они!.. Понимаешь, что ты подлец?! Подлец!! Подлец!!! Подлец!!!!
Помимо уже упоминавшегося первого письма, она написала мне ещё два. Одно из них – на другой день после той памятной поездки на катере, когда она, как отметила в начале его, не могла больше удержать в себе тех чувств, которые у неё возникли после того, как она поняла, что любит, и вот пишет мне признание на бумаге, помимо того, что говорила на катере; последнее – вместо несостоявшегося свидания, на которое она не могла прийти, и занесла это письмо меня уведомить, как предполагала обласкать меня, но теперь – увы – это придётся оставить до следующего раза. Это третье письмо особенно нельзя было отнести к разряду невинных записок. И можно понять всякую женщину, которая воспротивилась бы всеми силами посвящать в такие подробности посторонних, тем более обнажаться перед теми, кто таких вещей не в состоянии понять. Не всякая женщина говорит такие слова, так что не всякому мужчине они достаются…
Я совершенно не способен достойно выглядеть в экстремальных ситуациях. Речь идёт о письмах, которые я потерял, и за это меня мало четвертовать. Но о какой моей похвальбе и каких подонках говорит она, убейте меня, я не понимаю. Однако продолжать с ней разговор было бесполезно. Произнеси я хоть слово, может произойти бог знает что. И я счёл самым разумным не задавать ей вопросов.
Высказавшись, она постояла некоторое время, и поскольку я молчал, захлопнула дверь перед моим носом…
Я спустился вниз. Вышел на улицу. Перед глазами всё ещё стояла гневная и презирающая меня Виктория. Если бы на меня стал падать кирпич, и я видел его падение, то точно не принял бы мер для своего спасения. Я был в невменяемом состоянии: рухнул мир! И только когда я прошёл половину дороги домой, ко мне вернулась способность соображать…
Вдруг пришла догадка. Мне было очень трудно поверить, что такое может быть правдой. Тогда получается, что Эдик редкий подлец – но это просто невероятно, учитывая всё его поведение со мной… Но в таком случае всё становится на свои места... Неужели я не потерял письма, а они украдены?!. Это невероятно!..
Она сказала, что я их читал в компании. Это могло произойти только в квартире Эдика. Я стал лихорадочно вспоминать, когда я мог это сделать. Перед тем, как мы вышли все гулять, я отключился. Такое со мной бывает, но это не значит, что я совершенно не соображал. Не работал мой основной мозг, но вспомогательный функционировал: я не падал, поддерживал разговор, по крайней мере Эмма не подозревала, что я в другом измерении.
Я, возможно, не смог бы решить задачи по алгебре – ляпал какие-то глупые слова, но завести разговор о Виктории я не мог. Тем более хвастать её письмами. Это для меня действительно свято. Её писем я не показывал никому, даже Рассохе. Но ручаться за себя человек, способный отключать мозги с помощью водки, не может. Я совершенно не представляю, что происходило со мной несколько часов…
Я был готов приговорить себя к смертной казни, но тут вдруг мне вспомнилась фраза Эммы, что она девица Эдика. Зачем ему это было надо?! Ведь я действительно завёл с ней шашни, назло Виктории, обжимался и целовался с ней. Причём на глазах хозяина квартиры и остальных! И тут мой мозг вспомнил то, как я в обнимку с Эммой наткнулся на Викторию, и меня пронзило, что это не было случайностью. Я онемел. Я читал в книгах много всяких историй о человеческой подлости, но сам с этим столкнулся впервые. И мне стало так тошно внутри, что расхотелось дальше жить. Значит, он мне не простил того, что Виктория в меня влюбилась. А ведь как был всё это время нежен и предупредителен со мной. Я понимаю, что человеку не нравится, если девушка предпочитает ему другого. И если бы он в первую нашу встречу после тех танцев посмотрел на меня с ненавистью, я понял бы его и счёл это нормальным. Мне больше по душе люди, которые не скрывают зла на тех, кому благоприятствуют обстоятельства, их можно понять… Я бы тоже очень сильно переживал, если бы Виктория разлюбила меня, предпочтя своего Валерика, но и при этом не стал бы в нём видеть своего злейшего врага… Но не все могут смирять себя, я это прекрасно понимаю…
А вот ненавидеть, но делать вид, будто ты невинная овечка – это самое подлое, что может делать человек. Лучше иметь дело с открытым бандитом, убийцей, чем с такой интеллигентной сволочью, как Эдик… Если бы письма просто пропали, я бы никогда не подумал о нём плохо, но получается, что они были там в квартире и Эдик их видел, так что сомнений быть не может…
Он всё продумал заранее, пьянка была организована специально для того, чтобы меня скомпрометировать перед Викторией. Он ей наверняка позвонил перед тем, как мы вышли из дома. Но вот откуда он узнал, что у меня в кармане были письма, загадка. Выходит, он украл их ночью, когда я спал, и если я ему о их наличии сказал в порыве откровения, которое он смог вызвать у меня, хорошенько напоив, то поделом мне…
А поведение Виктории вполне естественно. На её месте я бы тоже пришёл в ярость и порвал отношения, если узнал, что она меня предала.
Но почему Эмму она назвала косоглазой?! У той действительно есть маленькая раскосость, но это очень симпатично, и при беглом взгляде её заметить невозможно. Получается, она ту знает и ей особенно неприятно, что я, как она уверена, ей изменил именно с данной девицей. Они одного круга: Эмма, Эдик и Виктория – наверняка она знает, кто Эмма для Эдика. А раз Эдик пошёл на такую подлость, значит, Виктория ему более чем небезразлична. Но Эмма официальная его девица, а он, не задумываясь, устроил так, чтобы она со мной кокетничала напропалую, причём я ведь мог её и трахнуть, если бы был по натуре похожим на Эдика, но я, слава Богу, не такой, а он просто мразь…
Когда я всё обдумал и подготовил речь для Виктории, я ей позвонил. Перед этим мне встретился Рассоха, и я с ним немного выпил, что было очень полезно для обретения храбрости. Трубку взяла её мать, я уже знаю её голос. Она тоже узнала меня. "Я вас прошу не беспокоить мою дочь... Фу! Вы, как всегда, пьяны!" Я давно понял, что этот приятный женский голос мне не пробить. Это далеко не первый с ней разговор, и она всегда спешит меня уличить в том, что я выпивший, хотя гораздо чаще я на неё попадал, будучи абсолютно трезвым. Можно не сомневаться, что делала она это специально, чтобы дискредитировать меня перед Викторией, и не безуспешно…
Прошла неделя. Я окончательно удостоверился, что не смогу забыть Викторию...
Моя старшая сестра Валентина была в курсе моих вокальных успехов и предложила мне халтуру: в Доме радио, где она работала, устраивался вечер танцев, нужен был оркестр. Мои новые приятели-музыканты из Военмеха с радостью согласились там поиграть. В Доме радио устраивались солидные вечера, это очень престижное место. И оркестру заплатили, естественно неофициально, приличную сумму денег, причём мне отвалили не как солисту, а как принёсшему халтуру, поэтому я получил почти в размере месячной зарплаты на заводе. Но, честно говоря, меня это оскорбило. Я бы был счастлив получить гораздо меньше, но как солист. Работал буфет. Все пили понемногу, и я в том числе. И к концу я прилично наклюкался. Моё пение имело успех, и я, возбужденный, в какой-то момент снова набрал по автомату её номер.
Трубку подняла она, и против ожидания не бросила. Я стал ей говорить о том, как всё было на самом деле в тот злополучный вечер у Эдика.
Она не удержалась, бросила:
– Надеюсь, ты не развлекал все подряд публичные дома Ленинграда моими письмами?!
– Разве Эдик их тебе не отдал? – сказал я. – Он их украл из моего кармана, когда я спал. И с его девицей у меня ничего не было.
Она промолчала.
– И никому писем я не читал, – сказал я. – Они, видно, выпали у меня из кармана, когда я повесил брюки на стул. Я понимаю, ты мне не веришь, но, кроме тебя, мне никто не нужен.
Мы с ней проговорили не меньше часа. Она простила меня. На другой день мы встретились. Однако я сразу почувствовал, что со мной совсем другая Виктория. Но я не стал перед ней лебезить, не заглядывал виновато в глаза. Безусловно, я виноват: то, что её несостоявшийся жених прочёл письма, которые случайно вывалились из моих брюк, – урок мне на всю жизнь. Я себя истязал за это так, что лет на десять проживу теперь меньше. Но не убивать же себя совсем. На прощанье она позволила чмокнуть себя в щёчку. Но сама целовать меня не собиралась. То есть разбитая чашка не склеилась. Мы вроде по-прежнему в роли влюбленных, по крайней мере так продолжали считать наши общие знакомые, но прежнего тепла не возникло. Часто на мои звонки она отвечала отговорками типа: "Сегодня я не могу прийти, я помогаю папе убирать гараж". Это говорилось тоном, который давал понять, что они люди занятые, их квартиру убирать, это не то что наши сорок метров, а у них есть ещё и автомобиль, и ещё много кое-чего. Кстати, личные автомобили до сих пор доступная очень малому кругу лиц роскошь. Короче, давала мне понять моё место. Однажды я подумал о том, что натянутые отношения появились у нас ещё до того, как Эдик процитировал ей её письма…
Мы встречались не чаще одного раза в неделю, и свидания исчерпывались прогулкой по городу. Если послушать наши разговоры, никто бы не сказал, что эти двое просиживали до ночи, сливаясь в одно целое. Только однажды в ней вроде проснулось прежнее чувство, она сказала очень нежным голосом:
– Ты помнишь, как мы познакомились? В каком я была платье?! Эх ты!..
Потом она стала вдруг появляться на свидания с подружкой, удивительно бесцветной, глупой девочкой, и тогда свидания стали вообще как комедия в постановке художественной самодеятельности, которая вызывает не смех, а тошноту…
Помимо этой основной у меня были ещё проблемы. Скоро надо сдавать вступительные экзамены в институт, я не могу себе позволить завалить хоть один, хотя мне и говорили, что это ерунда. Как я сказал, я уволился с завода. Хотя деньги очень нужны, но после работы занятия в голову не идут, а у меня всё же перерыв в два года, надо многое восстановить в памяти. Потом горестные мысли об одежде. Меня дома никто не спрашивал, в каких я хожу носках, ботинках, что буду делать зимой (моё пальто пришло в полную негодность, если я буду его носить и в этом году, мне станут подавать милостыню). И вообще ходить в институт не то же самое, что на завод, стыдно выглядеть гопником…
Однажды Виктория назначила мне свидание на Невском. Я прождал её полчаса, вдруг подъехал автомобиль, за рулем был её отчим, с которым она меня познакомила. Сама она, по его заданию, побежала в какой-то магазин тут на Невском… У моей сестры Валентины появился жених, некий Яков, адвокат, он-то меня и просветил, что Кохановский, отчим Виктории, один из крупнейших и преуспевающих адвокатов города. Вот откуда роскошь в их квартире и "сливки общества" в качестве гостей. Было очевидно, что отчим Виктории испытывает ко мне интереса не больше, чем к любому прохожему на улице. Но, видно, угождая приёмной дочери, которая ему говорила обо мне, оказал любезность, спросил, кого из писателей я ценю наиболее высоко. Я назвал Гоголя. После этого желания продолжать со мной беседу у того стало ещё меньше. Надо полагать, Виктория представила меня как современного начитанного мальчика, и вдруг я называю ветхого классика. Честно говоря, когда я их увидел вместе в автомобиле, у меня вспыхнула надежда, что это смотрины, но когда Виктория вернулась, она сказала мне, что у них дела, к сожалению, свидания не получится, попрощалась, и они уехали…
Впервые я понял со всей пронзительностью, что я для этого семейства – абсолютное ничто. Если вначале, под влиянием безусловных рефлексов, Виктория испытала ко мне какое-то человеческое чувство, то её кормильцы очень быстро изменили её отношение ко мне. Это только разговоры, что у нас в стране заложено новое общество, где все люди равны. Чёрта с два. У нас тоже население делится на бедных и богатых, и первые для вторых существа второго сорта. Вот если я окажусь пробивным и вылезу наверх, тогда они, может, и пригласят меня в гости, как теперешних преуспевающих на разных поприщах, которых приглашают для Виктории, чтобы та выбрала себе достойного жениха. Но до этого мне надо "вырыть много кубометров земли", ведь я начинаю жизнь без трамплина, с нуля. Но ей нет восемнадцати, а её уже сватают вовсю, я почти наверняка не успею. Просто смешно, что я, голоштанник, лезу к ним в родственники. Возможно, Виктория и сопротивлялась, как меня уверяла, действиям своих родителей, но недолго…
Если на то пошло, ещё до Виктории я чувствовал себя недостойным Али Акбаровой не потому, что моложе её на пять лет, это было на втором месте, а главное, что она богатая невеста, а я нищий. Весьма популярная тема всех времен и народов. Есть много романов, написанных талантливыми писателями: и французами, и англичанами, и американцами, не говоря уж о русских, где нищета людей обличается, как недостойное явление жизни. Ради денег люди идут на всё. Деньги тянутся к деньгам, потому что больше всего на свете люди любят жизненные блага. Всё остальное – только слова.
Мои учителя в школе, которые проповедовали идеи равенства и справедливости, сами жалкие существа, кто беден. А богатые учительницы выглядят совсем по-другому, но они никогда не откажутся ради высказываемых идей от своего благополучия. Такова и моя Виктория. Она пока ещё никто – девочка, только что закончившая школу. Но у неё вполне может получиться, что она тоже будет рьяно проповедовать красивые идеи. Однако от своего благополучия не откажется. У большинства людей дух, духовное – вторично, а на первом месте – тело, шмотки и жратва. Хорошо спится в хорошей кровати. Индивидуальный туалет вызывает чувство глубокого удовлетворения. Без автомобиля (естественно, самого шикарного) невозможно быть уравновешенным человеком. И без скольких ещё вроде бы мелочей невозможно обходиться. А порывы духа хороши при луне перед сном на сытый желудок. В эти минуты можно даже поклясться в вечной любви. Но наступает утро, начинаются повседневные заботы, и все наваждения вчерашнего вечера люди посылают к чертям...
Но я не такой, и горжусь этим. Для меня дух, любовь выше всего остального. И надеюсь, не потому, что я родился бедным. Плевал я на бедность. Мне, конечно, очень обидно, что приходится из-за этого страдать, но ради денег я не растопчу свою натуру…
Самое простое – пойти по комсомольской или профсоюзной линии, поставив целью забраться наверх как можно выше. Это верный путь расположить к себе мать и отчима Виктории. Но меня это не привлекает. Передовой рабочий, которого я считаю весьма достойным членом общества, потому что перевыполнять нормы, выпуская высококачественную продукцию, дело не лёгкое, увы, судя по всему, из меня не получится. Хочется думать, что мне предопределено быть в рядах истинной интеллигенции, ибо моя затаённая мечта – стать писателем. Начать же я решил свой путь с профессии инженера. Но пять, даже почти шесть лет, нищенствования студентом отрезает меня от Виктории навсегда. То, что я поступаю в институт (а она матери об этом наверняка сказала), на отношение той ко мне не повлияло. Ну что ж! Ползать перед ними на коленях я не буду. Что, кстати, и бесполезно. Очень богатым людям благородные порывы чужды, иначе они таковыми бы не были.
Тем не менее, несколько раз я ей всё же позвонил. Специально ли это или случайно, не знаю, но трубку всё время брала её мать. Очень похожий на Викторин, но ещё более холодный голос повторял одно и то же, как автомат: "Для вас моей дочери нет дома!.. Для вас моей дочери нет дома!.." И почти всегда ядовито добавляла: "Вы опять пьяны?!" Наступил момент, когда даже огромная доза алкоголя стала не способна подвигнуть меня ещё раз на новый подвиг. Я решил забыть этот номер телефона...
Но как я не раскладывал всё по полочкам, в глубине души очень надеялся, что Виктория прозреет, кого потеряла в моём лице. Когда я вспоминал лучшие моменты нашей истории, у меня ноги подгибались, я почти терял сознание... Как ведь нам когда-то было хорошо! Не только мне, но и ей. Я это видел. Не может быть, что она легко от этого откажется…
Не сосчитать суток, сколько их было, когда я мечтал, выдумывая, как она даёт задний ход, и мы снова станем неразлучны...
Но время шло, а Виктория о себе не напоминала. Я видел только один выход, как не превратиться в полное ничтожество, которое умеет только скулить о своих душевных муках. Я должен забыть её, вытравить из сердца все воспоминания: как пахли её волосы, как искрились глаза, как нежны были губы. Забыть, что она есть на свете, что я знал такую лицемерку, которая сначала предстала передо мной в образе Джульетты, а на самом деле оказалась обычной серой бабёнкой, которой дороже всего на свете тряпки и побрякушки… В конце концов, мне нет ещё двадцати. Я чувствую, что внешне становлюсь очень привлекательным, у меня будет ещё не одна Виктория. Я не только забуду её, но у меня будет любовь, причём ещё более крепкая, страстная и самоотверженная. У меня такая натура, что меня должна полюбить девушка, способная отдать всю себя любви, на иное я не согласен! Я родился не таким, как все. (Я говорю о трагичном для меня.) Очень ранимым и незащищённым от внешнего мира. Я не буду счастлив с такой девицей, как Виктория, ибо нельзя поручиться, что в трудную минуту она не предаст. Просто у меня задето самолюбие, и пока я страдаю только от этого. Это болезнь, как простуда. Вылечусь и забуду обо всех своих горестях...
В минуты твёрдости духа, что со мной, правда, случается очень редко, я даже думаю о том, что Бог даст, и я отплачу ей тем же. Все в городе будут знать, что я счастлив в Любви. У меня будет возлюбленная, как сама Венера. А Виктория сойдётся с каким-нибудь богатым подонком и поймёт, что потеряла. Но я в её сторону и не взгляну, чтобы позлорадствовать, как она кусает локти... Впрочем, я родился, к своему несчастью, малодушным человеком. Не дождался, когда на меня обратит внимание Венера...
Дальнейшее повествование данного сюжета моей жизни ещё больше уменьшит сочувствующих моей судьбе. Я не долго мучился одиночеством. На сей раз у меня произошла история сразу с двумя девицами, сёстрами, причём, очень симпатичными. И взываю к душам сердобольных христиан, которых надеюсь получить в качестве читателей: прошу не судить меня очень строго. Так ли очевидно, что жизнь моя повернулась бы иначе, ответь я на все козни Дьявола христианским смирением?! Ведь наша страна православная нелегально. Я и так очень робок и нерешителен, всё время боюсь, как бы кого не обидеть. Меня просто затопчут, если я совсем убью свою гордость и самолюбие.
Устраивать же Виктории скандалы или шантажировать её я ещё меньше способен, чем зарабатывать шальные деньги. У меня нет другого пути заглушить сердечные страдания, как попытаться выбить клин клином…
Первая любовь
© Copyright: Александр Дорский, 2016
Свидетельство о публикации №216102800672
Свидетельство о публикации №216102800672
Рецензии