Ещё немного о Рассохе

Если говорить о моём детстве и юности, то Рассоху я просто обязан считать пацаном, с которым провёл больше всего времени, потому не грех посвятить ему ещё один рассказ. Всего не напишешь: если начать рассказывать истории, которые произошли только за осень, зиму и весну одного года, за то время, что я учился в 10-м классе, только на этом материале получится толстый роман. Сделаю это выборочно. Начну с самого невинного. Мы с ним бывали в самых неожиданных местах в любое время суток, включая глубокую ночь. Однажды возвращались с танцев, было безлюдно, транспорт уже не ходил, мы находились на Васильевском острове. И вдруг Рассоха увидел пьяного. Он много раз пытался приобщить меня к воровскому делу, но я всё время ловко от этого уходил. Кстати при мне он так ни разу и не продемонстрировал своего "искусства", чем я успокаивал свою совесть. Говорить ему о том, что я считаю это аморальным и недопустимым, – не просто бесполезно, а навлечь на себя гнев человека, который в пылу запросто может убить. Сформулировать свои взгляды он не может, но я хорошо понимаю его суть. Он чувствует себя Робин Гудом. К домохозяйке, у которой куча детей, он не подойдёт, а вот ограбить тех, кто сорит деньгами, он считает прямым своим долгом. Сейчас третий час ночи. Примерный отец семейства в такое время не может находиться на Большом проспекте Васильевского острова.
– Давай его "возьмём", – сказал Рассоха. Это слово из воровского жаргона и произнёс он его так, будто мы с ним в этом "деле" невпервой.
В такие моменты (а попытки вовлечь меня в неправедное дело уже были) мне делается муторошно. Он до сих пор не понял, что я ни за что не стану отнимать у кого-то деньги или что-то другое. Но я молчу, делаю вид, будто принял к сведению. Пьяный маячил шагах в десяти. И вдруг я увидел на земле пачку денег. Я почувствовал себя так, будто только что совершил убийство. У меня само вырвалось:
– Вон деньги!
Я к ним был ближе, и он крикнул:
– Чего ждёшь, хватай!
Я поднял, почувствовав, что пачка огромная, я таких денег в руках не держал и сунул их в карман.
– Пойдем быстрее, – сказал он.
Мы поравнялись с пьяным и обошли его. Это был малоприятный тип. Необходимость в грабеже отпала, и мне стало намного легче. Но деньги жгли. Хотя не было сомнений, чьи это деньги, но если бы я подошел к смертельно пьяному человеку в третьем часу ночи и сказал: "Скажите, это не вы потеряли деньги?!" – то после этого я бы никому в городе не объяснил, что я не идиот, но будь я один, я бы так и сделал. Потому чувствовал себя ужасно. Сердце выпрыгивало из груди, мысли путались.
Когда мы удалились от пьяного на несколько шагов, Рассоха сказал:
– Давай, я сосчитаю.
Я полез в карман и… вдруг сделал такое, чего от себя совершенно не ожидал… Рука сама разделила пачку на две части, и я извлёк наружу только одну из них. Правда, в кармане осталась значительно более тонкая. Рассоха по мне ничего не заметил, но моё состояние было критическим. Трусость я проявлял много раз, в такое время чувствуешь себя очень мерзко, но бесчестный поступок у меня первый в жизни, и я получил впечатляющую иллюстрацию, как за это наказывает меня натура. Уличи меня сейчас Рассоха в мошенничестве, он бы увидел полностью сломленного человека, но ему этого в голову не пришло…
Впрочем, изобличить меня было бы не просто: в моём кармане была дырка (о которой в этот момент я и не вспомнил), куда деньги и юркнули, удерживаемые подкладкой в самом внизу, а там внутри моего пальто их найти очень непросто, так что если бы мой приятель сказал: "а ну-ка, выверни карман, моя уловка могла бы наружу и не выйти.
Денег оказалось около 700 рублей – сумма огромная. Мы их с Рассохой прокутили за три мероприятия. А на те, что я утаил, я купил себе ботинки, носки и трусы, то есть то, что у меня имелось только в номинальном виде: из ботинок у меня иногда вылезали голые пальцы, про носки тоже ясно, а из-за трусов я всегда ужасно чувствовал себя на уроках физкультуры.
Кстати, с большим спортом (была у меня и такая эпопея) я завязал, больше не ходил на тренировки к знаменитому тренеру (по прыжкам в высоту), на голодный желудок эти занятия казались настоящими пытками, но вот если бы эти деньги чуть раньше, то …

Вторая история про Рассоху совсем другого плана. Речь о женском поле. Несмотря на то, какой он удалой парень, на этот счёт я чувствовал над ним превосходство. Ни одного случая я не знаю, где бы можно было позавидовать ему за успехи на этом скользком поприще. Он  несколько раз мне говорил, что у него появилась баба, к которой он иногда ездит для удовлетворения известных потребностей. Хотя эта тема не перестаёт быть для меня болезненной, я не проявлял желания составить компанию, не сомневаясь, что это знакомство ничего хорошего не сулит.
Когда обычно Рассоха мне говорил, что завтра он собирается посетить того-то, я ему тут же предлагал себя в компанию. Во-первых, для этого он мне и рассказывал, а я всегда делал, если мог, ему приятное. А во-вторых, любая поездка – это выпивка, а где выпивка там и закуска. А я, как много раз уже говорил, чтобы лишний раз поесть, готов ехать куда угодно. Но когда он мне говорит, что поедет к своей даме, я отвечал молчанием. И мне совершенно   неинтересно, какая она из себя.
Но однажды он пришёл ко мне домой, что делал очень редко, и тоном, не терпящим возражений, сказал, что мы прямо сейчас едем к его даме. Она жила тоже на Васильевском острове, Рассоха к этому району питал особое пристрастие.
Когда мы вышли из комнаты, Рассоха сказал:
– Сегодня ты, наконец, станешь мужчиной. Я ей сказал, чтобы она привела подругу.
Я обомлел. Мы с ним никогда не говорили на эту тему, девственник я или нет. И его уверенность в худшем меня шокировала. Откуда ему известны такие тонкости обо мне?!
Но препираться я не стал, промычав что-то неопределенное.
Рассоха – щедрая душа, когда мы ездим с ним к кому-то в гости, он накупает гору всего, а тут мы прошли мимо всех продовольственных магазинов. Меня это удивляло и он, видно, отгадав моё недоумение, бросил:
– Она продавщица, у неё всего навалом и всегда есть деньги.
Путь на "Васькин остров" не близкий, и по его отдельным репликам я создал общую картину. Она много старше его, муж где-то на Дальнем Востоке, вероятней всего, бросил её. У неё есть маленький ребёнок. Рассоха считает их союз совмещением полезного с приятным. Когда он схватывается крупно со своим отчимом, он ездит к ней ночевать, иногда приезжает к ней в два часа ночи и позже.
Кстати, в его отношении к отчиму не просто неприязнь к чужому, он убеждён, что тот женился на его матери из-за прописки в Ленинграде; он из села, откуда сбежал в город, чтобы заработать денег, и теперь там строит дом. Его мать этого не видит, она счастлива, что в доме появился мужик. Когда мать ему говорит: слушайся папу – Рассоху буквально передёргивает. Он убеждён, что тот их обоих "видит в гробу", но комната и прописка в Ленинграде ему много ценнее собственных чувств.
Меня поражает проницательность Рассохи в таких вещах, я ведь чисто абстрактно умнее его, а так, без прикрас, видеть людей не умею. Что касается дамы, к которой мы едем, то Рассоха сказал так: она мной очень довольна, и я тоже во время "этого" дела не закрываю ей лицо полотенцем…
Нас действительно уже ждали.
Хозяйка – типичная продавщица, тёртый калач, но лицо не противное, хотя и нахальное. А её подружка, хотя и много моложе хозяйки, но мне совершенно не понравилась, какая-то – ни рыба-ни мясо.
В дороге я постоянно думая о предстоящем событии. То, что я до сих пор девственник, меня очень тяготит, но с кем попало этого лишиться я не собираюсь. Взглянув бегло на приглашенную для меня даму, я сразу успокоился и твёрдо решил, что моего грехопадения сегодня не будет…
За стол уже можно было садиться, но хозяйка продолжала суетиться, бегала на кухню и добавляла новые блюда. К такому богатому столу садятся и в большой праздник не в каждом доме. Рассоха бросал на меня торжествующие взгляды: вот, мол, как меня встречают бабы! Когда она в очередной раз пробегала мимо, он ущипнул её за заднее место, а она, ни секунды не размышляя, послала его в это место, выбрав самое грубое его обозначение. Я не могу считать себя изысканно воспитанным, но от таких вещей меня ужасно коробит, одного этого достаточно, чтобы я абсолютно потерял интерес к женщине. Для хозяйки же это было, как чихнуть.
– Садитесь, мушкетеры, за стол, – сказала она нам, и добавила, обращаясь к подруге. – А ты что сидишь как пень, иди-ка помоги.
На столе стояла бутылка водки и бутылка вина, я это отметил как положительное обстоятельство, большие количества спиртного меня пугают. Но я рано обрадовался. Вино пила только девица, которой было поручено меня совратить, и содержимое этой бутылки уменьшалось медленно, а вот бутылку водки выдули минут за 15. И сразу на столе появилась вторая. Несмотря на свою худобу и постоянное чувство голода, я выдерживаю без видимых последствий очень приличные дозы алкоголя, но много пить мне не доставляет удовольствия, однако в компании Рассохи пропустить хотя бы рюмку или выпить не до дна совершенно невозможно: он это принимает как личное оскорбление…
Потом началась обычная чертовщина. Водка не изменила моего отношения к девице, а вот сознание у меня помутилось. Вдруг мы оказались на лестнице, я с хозяйкой, Рассоха тоже вроде где-то здесь, но его не видно. Хозяйка стала полушепотом мне говорить, что влюбилась в меня и хочет, чтобы на ночь у неё остался я один. Я испытал ужас; первое, что у меня мелькнуло: узнав об этом, Рассоха подожжёт её квартиру и превратит в груду мусора все лестничные пролеты, чтобы она не спаслась. Он такой самолюбивый, что сразу начнет бушевать, как разъяренный слон. Она, видно, его совсем не знает. Но она тоже оказалась очень обидчивой. Я молчал, и она сказала:
– Я тебе не подхожу?! Брезгуешь иметь дело с продавщицей?! Так на это тебе скажу, что я проучилась два года в институте, не думай, что я серый валенок.
Мне перед ней очень неудобно, нельзя вести себя как истукан, когда тебе объясняются в любви. А я точно вижу: она не шутит. Правда, её развезло, но она, мне кажется, способна отмочить любой номер. Она хоть знает, что мне нет ещё 18-ти?! Ей-то минимум лет 25. Она моложе, чем показалось мне в первый момент.
– Может, ты боишься своего приятеля? – угадала она мои мысли, – так я всё возьму на себя.
Но тут я, к своему счастью, вырубился полностью...
Очнулся, сидя перед телевизором. Близко от меня на диване сидела девица, но этого оказалось мало для ориентировки, где я. Я обернулся, на кровати лежали Рассоха и хозяйка, оба спали. Значит, она сумела, слава Богу, перебороть любовь ко мне. И тут я увидел на кровати ещё один горбик. Видно, раньше ребёнок был где-то у соседей. Я вспомнил, как Рассоха мне сказал, что его дама никак не раскошелится на кроватку ребёнку, и тот спит с ней в одной кровати даже тогда, когда там он. Это единственное, что ему не по нутру.
Девица явно обрадовалась, что я ожил, и сказала:
– Я хочу живую куколку…
Если бы я не был тюфяком, сказал бы ей пару слов. Мне так стало мерзко на душе от окружающей обстановки, что я продолжал сидеть на стуле, вперившись в экран телевизора, и не двигался только в результате неимоверных усилий над собой. Я точно знаю, что Рассоха смертельно обидится на меня, если я уйду: вдвоём пришли, вдвоём должны и уйти – это одно из неписаных правил. Он, конечно, осудит меня за привередливость в отношении девицы, но тут уж я ничего не могу с собой поделать, хотя девица не из самых худших, только очень глупа. А фигурка чуть ли не идеальная. Но у меня к ней, можно сказать, с первого же взгляда в мозгу зафиксировалось: эта девица не может быть первой моей женщиной...

А ещё одна история буквально перевернула все мои представления о наших советских людях, о том, как мало изменилось в людях то, что было им присуще в капиталистическом обществе, от которого мы, будто бы, отдалились на огромное расстояние. Дело могла кончиться настоящим убийством. Я совершенно не подозревал, что Рассоха может быть участником такого приключения…
Каждое лето, когда мать и Иван Иванович (мой отчим) оказывались в Ленинграде (у них вошло в моду мотаться по стране, чтобы где-то сказочно обогатиться), они обязательно снимали за городом дачу. Это очень смешно, в нашем дворе многие состоятельнейшие люди этого себе не позволяют, а вот "наши старики" без дачи летом не могут!.. О летнем отдыхе нашей семьи я как-нибудь  расскажу особо, это очень благодатный материал для изложения. Инициатором всегда выступает, конечно, Иван Иванович, хотя ездит туда только на воскресенья. (Я не помню, когда он был в отпуске). Мать тут так, сбоку припёка, но снимать дачу они всегда ездят вместе. Почему-то для этих целей они особо облюбовали Рауту, бывшую финскую территорию, место сказочной красоты. Это далековато от Ленинграда, больше 60-ти километров. Допотопный паровичок, типа привезшего Ленина в Петроград перед Революцией, доползает туда за два часа. Но жизнь быстро стала меняться, появились быстроходные тепловозы, а Рауту переименовали в Сосново.
За несколько сезонов у меня там завелось много приятелей, но особым предметом моей гордости была дружба с Генкой Коноваловым, бывшим прыгуном с трамплина, мастером спорта, который теперь работает тренером с детьми. Не знаю, чем я ему понравился, но он первый стал со мной здороваться, а несколько раз, когда я проходил мимо, приглашал выпить с ним по рюмке. К нему часто приезжают из города друзья, тоже спортсмены, многие из которых члены сборных СССР, причём каждый их приезд кончается грандиозной пьянкой и каким-то приключением. Когда Генка трезвый – это золотой человек, тихий, внимательный и только озорные глаза выдают, что он человек с характером. Но когда Генка напьётся, к нему лучше не подходить. Такие же у него и друзья – спортсмены из Ленинграда. Все они либо просто мастера спорта или даже заслуженные, а после застолья в клубе на танцах устраивают такие кордебалеты, что все от них шарахаются, как от бандитов. Однажды несколько местных крепких ребят решили их "успокоить". Эту драку долго потом вспоминали.  Все местные смельчаки попали в больницу с увечьями. С тех пор братьев в Сосново почитают как самых уважаемых людей. У Генки есть старший брат Василий, о нём в основном и пойдёт речь. Дача, в которой они живут, – шикарный дом (я описываю 1953 год, теперь такой дом воспримут как жалкую лачугу) – принадлежит Василию, он очень богатый человек, но не спортсмен, у него какая-то другая профессия. Из себя он тоже крепыш и большой любитель подраться, а поскольку Генка мне явно симпатизирует, он тоже со мной здоровается очень вежливо.
И вдруг как-то я приезжаю в субботу в Сосново и встречаю приём, который меня обескураживает. Я хожу от вокзала до собачьей конуры, которая называется нашей дачей, по тропинке через лес. Это около двух километров. Автобусом я никогда не пользуюсь, до поселка пути около трёх километров, а от остановки автобуса в центре Сосново до места назначения всё равно топать примерно полтора километра. Все, кто живёт в той же части, что и мы, ходят со станции пешком.
Приближаюсь я к тропинке, которая спускается с дороги в лес, и вижу толпу ребят. Мне в голову не пришло испугаться, ребята знакомые, некоторых я отношу к близким приятелям. Протягиваю руку первому, с кем поравнялся, а он от меня шарахнулся, как от прокаженного. Что ещё я мог подумать: ребята так перепили, что своих не узнают при дневном свете. Но взгляд пошёл по кругу, и я не мог не обратить внимание, какие хмурые лица окружают меня. Некоторые просто отводили глаза, но у других они горели огнём злобы. Хотя я не могу считаться очень наблюдательным, но давно заметил, что постоянства на свете нет. Не раз я становился свидетелем, как избивают своего вчерашнего друга. Я стал лихорадочно соображать, в чём мог перед ними провиниться. Было очевидно, что неприязнь на лицах адресована мне. Тут я заметил Василия, которому вообще под 30, и в наших пацаньих делах он участвует меньше всех. Он приезжает сюда очень редко, мы все знаем, что дача числится за ним, а живут там Генка, их мать и какие-то более дальние родственники.
– Где эта поросячья морда?! – сказал Василий тоном, который не сулил ничего хорошего.
Я вылупил глаза и хлопал ими, ничего не понимая.
– Где твой друг?! – повторил он. - Где эта отвратительная харя, которая приезжает с тобой сюда.
К тому, который стоял за моей спиной, подтянулся ещё кто-то. Если последует команда бить – набросятся сразу несколько человек. До меня уже дошло, кого они имеют в виду: Рассоху! Слышал бы он, что его широкоскулое лицо назвали поросячьей мордой! Но его нет, и вообще я его не вижу уже чуть ли не месяц.
Но в чём дело, чем мой друг провинился перед ними?! Ведь он в тот день, когда один только раз приехал со мной в Сосново, сдружился с ними, братья чуть ли не целовались с ним!
Я продолжал смотреть широко открытыми испуганными глазами, думая только о том, как бы испариться с этого лобного места. Тут явно какое-то недоразумение, но долго выяснять истину эти изверги, когда ты перестал быть их другом, не будут.
– Если ты плохо соображаешь, придётся тебя укоротить вдвое. Так что, парень, быстрее врубайся. Где он?!!
– Если вы о Валентине, – пролепетал я, – то я сам не видел его с того дня, как вы с ним познакомились. – Зная, что никакого другого оружия у меня нет, я пустил в ход всю свою искренность. Тем более, что я не врал.
Василий не поверил мне, и все вокруг пришли в движение. Я уже чувствовал на теле их кулаки, которые у большинства как кувалды. Оставалась только слабая надежда на Генку, самого порядочного в этой компании. И я не ошибся в нём.
– Твой друг очень обидел моего брата, – сказал он. – И живым отсюда уже не выберется. Сегодня будет поставлена точка в его биографии.
– Я, правда, не видел его с того дня! – сказал я Генке со всем пылом своей непорочной молодости. – Я приехал сюда один. Два раза сегодня заходил к нему домой, но он так и не появился. – И чтобы была ещё более правдоподобна моя искренняя речь, я добавил. – Он очень не любит ездить загород, и в то воскресенье тоже не очень хотел сюда ехать.
– Лучше бы он тогда не приезжал! – сказал Василий зловеще. – Если он у матери один, считай, она стала уже бездетной. Мы найдём его и в Ленинграде. Но учти, если ты соврал, он приехал и прячется, ты будешь утоплен в дерьмовой яме в уборной вместе с ним…
Я понял, что спасён, сработало сильное расположение ко мне Генки. Я добрался до деревни, где мы жили на даче, так быстро, как ни в какой другой раз.
"Что же могло между ними произойти?" – ломал я голову, "несясь быстрее лани"...

После футбола в то злополучное воскресенье, а мяч гоняли часа два, они пригласили Рассоху к себе, причём без меня, я, как уже говорил, ни разу не был удостоен такой чести. С ним вместе компания, возглавляемая братьями, пришла в клуб, когда там начались танцы. Казалось, ближе дружбы быть не может, просто поразительно, как быстро Рассоха нашёл с ними общий язык.
Как я говорил, в их компании очень много действующих спортсменов, мастеров и заслуженных мастеров спорта СССР. Дерутся они всегда с большим азартом, и побитые ими долго не поднимаются на ноги…
В то воскресенье, находясь в клубе, Рассоха, очень даже не сразу, отделился от той компании (практически весь вечер я провёл без него, не следя за ним), подошёл ко мне, мы пошли выпили, склеили двух девиц и провели остаток ночи на станции, в вагоне (там прямо на путях ночует пустой состав). Под утро проводили девиц домой, и Валентин уехал в город на этом же первом поезде. Я уговаривал его остаться, но он сослался на дела, хотя сейчас нигде не работал, был свободным, как и я.
Честно говоря, я подумал, что он спёр у них какой-то ценный фамильный медальон или что-то в этом духе. Мог и ударить Василия, он дико вспыльчивый. Но тогда его бы из Сосново не выпустили. И вообще, если он что-то натворил, почему мне не признался?!
Там ещё была жена Василия, к которой я тайно был неравнодушен. Первый же взгляд на неё разбил моё сердце, ибо  рассчитывать на её внимание было наивно. Девица сразу бросалась в глаза, помимо красоты, своей надменностью; она явно была "голубых кровей", и меня удивляло то, что она вышла замуж за неказистого Василия, хоть он и очень богатый человек. Я не сомневался, что она достойна гораздо большего. Какого-нибудь народного артиста, например, Евгения Самойлова – первого красавца страны. Она приезжала в Сосново очень редко и ещё реже ходила в клуб. По её облику явственно читалось, что эти танцы с самой нашей изысканной публикой её привлекают не больше, чем княгинь кухонная обслуга.
Василий делал перед женой такие круги, что все это замечали. Кроме  потрясающей красоты, она была ещё и намного его моложе.
Может Рассоха ей что-то сказал? В то воскресенье она как раз приезжала в Сосново, и я видел её в клубе…

Я надоел всем соседям в его квартире и его матери: я бегал к нему по десять раз в сутки. У нас во дворе он не появлялся, а там мне всё время отвечали: Валентина нет дома. Я места себе не находил. Мне рисовались всякие ужасные картины, вплоть до того, что его труп выловили в Неве или где-нибудь в Обводном канале, не установив личность утопленника. Кроме всего прочего, это ложится на мою совесть, ведь я его привёз в Сосново против его желания.
Я застал его только в пятницу утром, он был дома один, причём в отличнейшем расположении духа. Выражение моего лица, горячая, полная тревоги речь и, конечно, искренняя радость, что он жив, не могли остаться без его внимания, но он смотрел на меня как ни в чём не бывало. Впрочем, не без лукавства. А страха от того, что я ему рассказывал (а я живописал сцену встречи меня на вокзале в Сосново во всех доступных мне красках, чтобы не ввести его в заблуждение, будто ему нечего особенно опасаться), на его лице не появлялось. Я-то не сомневался, что он побледнеет, не дослушав до конца, начнёт уточнять детали, а главное, соображать, как выпутаться из возникшей по неизвестной мне причине неприятнейшей истории. Я ждал, что он меня перебьёт и станет доказывать, что на него возводят поклёп, он ни в чем не виноват, этот Василий просто полоумный. Но ничего подобного не происходило. Мой друг самодовольно улыбался. Я хорошо знаю эту его улыбочку. Чем большее число гладиаторов я бы назвал, которых Василий собрал для его избиения, тем его улыбка была бы шире. Я сказал, что в толпе, которая его встречала, было человек 15. Из улыбки следовало, что он эту рать в грош не ставит…
Я, конечно же, сказал, что Василий грозился найти его в Ленинграде. Улицу, где мы живём, он знает, а тут его нетрудно найти, всего 6 домов. Я привык, что Рассоха не способен трезво оценивать грозящую ему опасность, и считал своим долгом втолковать, что в этот раз он зря воспринимает мой рассказ так скептически. Я-то знаю эту компанию! Если их действительно разозлить, ребята натворят дел.
– Пусть только сунутся сюда, – сказал Рассоха, к полному моему изумлению. – Больше им дача в Сосново будет не нужна, на инвалидных колясках туда не доберёшься. А этого Василия, если он будет трепать языком, я повешу на фонарном столбе, на его родной улице Майорова.
– Ты знаешь, сколько у Генки здесь в Ленинграде друзей-спортсменов?! – сказал я, не в силах побороть оторопи. – Я видел, сколько их иногда собирается там на даче. У него есть и борцы, и боксеры, если Василий его попросит, он соберёт целую армию.
– Вчера этот твой Василий валялся у меня в ногах, – вдруг я слышу произнесённое Рассохой, и ушам своим всё ещё не верю.
Я не знал, что ещё говорить! Во-первых, я зря старался донести до его сознания опасность ситуации. Раз они виделись, значит, он всё уже знает. А во-вторых, я был уверен, что первое же его свидание с братьями кончится для моего друга трагически. Какой он не здоровяк, но те тоже не щуплые, а количеством желающих сразиться на их стороне они, безусловно, переплюнут Рассоху: столько приятелей ему не собрать, сколько они выставят. И, наконец, это вообще невероятное сочетание слов: Василий, валяющийся у кого-то в ногах! Одетый всегда с иголочки, в окружении готовых ради него и в огонь, и в воду молодцев! Для меня он баловень судьбы, он всегда в центре самого изысканного круга лиц! Стоит посмотреть на них, когда они приходят вечером, в клуб, на танцы! Я имею в виду его и его красавицу-жену. Она намного его моложе, и такая обворожительная, что глаз не оторвать. А как одета! Таких, как я, она в упор не видит. Сколько раз я пытался попасть в её поле зрения! Куда там! У неё особо равнодушные глаза. Около них всегда вьются все сливки местного общества, я имею в виду, конечно, дачников-ленинградцев. И не я один ему завидую. Дело не в том, что он очень богатый, никто не может пройти спокойно мимо его жены. Она действительно красивейшая особа!..



И вот вдруг я слышу такие слова! И от кого?! Но, с другой стороны, я знаю, что Рассоха не способен сочинить подобное. Он не обладает развитым воображением. Значит, что-то с этим Василием у них было…
Но это не всё, что я услышал. Последующее потрясло меня ещё сильней.
– Ты помнишь Верку, жену Василия, ты мне ещё распинался, какая она неприступная? Мол, она ни с кем даже не танцует, не то чтобы ответить на ухаживания. Зря я не поспорил тогда с тобой на бутылку водки. Лопух! Знаешь, сколько мне понадобилось времени, чтобы снять с неё трусики? Морда у неё действительно приятная, но ты не видел её бедра!
– Ты хочешь сказать, что...
– А ты что, думал, я с неё стаскивал трусики, чтобы их постирать?! – Таким самоуверенным, довольным и снисходительным ко мне он никогда не был. Он тоже любит прихвастнуть, как все мы, грешные, но только по части прилагательных, а врать, выдумывать просто не сможет, как я сказал, из-за отсутствия фантазии. У меня перед глазами земная ось стала давать крен. Я, будто она тоже здесь, вижу эту Веру как живую. Холодные, надменные глаза. Сколько разных красавцев за спиной Василия делали к ней подходы! По тому, как она смотрела сквозь меня, я был уверен, что ей вообще нет дела до мужиков, так любит она своего Василия. Никто не говорил, что она с ним не ласкова. Наоборот, всегда: Вася, Василёк! Единственное, что бросалось в глаза, она очень любит тряпки и побрякушки. Но она и Рассоха – это не может соединиться в сознании любого психически здорового человека!..
– Если честно, – сказал он после паузы, – трусики я снял с неё не в первый же раз. Ты заметил, что я исчезал с ней из клуба? Она водила меня по вашему посёлку, знакомила, и я к ней и так, и сяк, хотел уже послать!.. Какого рожна, думал, она смылась со мной из этого клуба, если не собиралась раздвигать ноги. Но я всё же завалил её в кусты, полез под юбку, но она так двинула меня, что я с трудом удержался, чтобы не дать оборотку. Только тряхнул хорошо за плечи и хотел уже идти, так она сама полезла ко мне целоваться. Дала телефон, стала просить, чтобы я пришёл к ней в понедельник, мол, она приедет в город одна… Я тебе ничего не сказал, думал, что не пойду к ней. А потом, вечером, помнишь, мы склеили двух "машек"? Так та, что досталась мне – ни рыба, ни мясо. И я вспомнил, как целовалась Верка со мной в кустах! Огонь баба! И после работы я ей позвонил. (Оказывается, он всё же где-то работает). Встретились. Она потащила меня на квартиру, я взял шампанское и бутылку водки. Я был убеждён, что дело в шляпе. Началось с того, что она разбила о раковину бутылку водяры. Пришлось пить кисляк. А когда я попытался повалить её на кровать, она бросила меня на пол. Я с ней уже барахтался, но никак не думал, что у неё такое тренированное тело. Тут уж меня по-настоящему взорвало. Я стал с ней бороться без скидок. Пять раз я кидался на неё, и все пять раз она меня бросала на пол. Ты не представляешь, как я озверел. Таким я никогда не был. Я решил её прикончить, если иначе с ней не справлюсь. Попадётся на приём рука, сломаю, если нога, ещё лучше, а если это не получится – я понял, она где-то училась приёмам – размозжу ей голову. Представляешь, бросив меня в очередной раз, она хохотала мне в лицо. Потом она призналась, что у неё второй разряд по самбо. Какое, скажу тебе, тело! Как кошка! Я шёл как на медведя – шутки в сторону! Вот, радуюсь, схватил за кость, сейчас хрясь и в дамках! А она, как змея, выскальзывает и прыжок – она в другом месте, а я на полу. Я уже ничего не соображал от ярости, хотел схватить что-то тяжёлое, и тут она вдруг уступила, сама прыгнула в кровать. Но были только поцелуи. Я думал, у неё тело из одних мышц, как камни, а оказалось, ничего подобного, кожа мягкая, как шёлк…
Почти неделю таскала она меня в Ленинграде по всяким "историческим местам". Ты знаешь, зубы мне заговорить трудно, я не мог с ней ходить как фраер, но она ни в какую…
Представляешь, две хаты свободны: и у неё нет никого, и моя мамаша уехала со своим чмурём в деревню – а мы всё по лавкам в скверах. Фраера её буквально кушают глазами. Невозможно по улицам ходить: все головы за ней поворачиваются, будто у неё внутри огромный магнит. А она на всех ноль внимания, мне же поёт про любовь, только об этом и говорит. Конечно, это очень приятно… Как-то спрашивает: Тебе, Валя, сколько лет?
– Двадцать, – отвечаю, не моргнув глазом.
– А мне 23. Я уже старая для тебя.
– Это же самый сок, – говорю.
– Но когда тебе будет 27, мне – уже 30. Что тогда будет?!
– До этого ещё дожить надо, – говорю. Знала бы она, что мне 16!
– Ты меня не любишь, – говорит. – Если бы любил...
– Любовь, – перебил я её, – это огонь, который надо всё время поддерживать. А я с тобой, как с ледышкой. Я горю-горю, а ты не загораешься, это ты не любишь меня, не хочешь, чтобы разгорелся мощный костёр… – Вот как я ей выдал! Как Пушкин своим графиням.
– Я, – говорит, – так не могу. Для этого нужно время, мы должны сблизиться. Что мы сейчас знаем друг о друге?.. – И вдруг в этот самый ответственный момент стал возникать её муж. В первый раз подкараулили меня втроём. Я успел выхватить нож, и мы с ними по душам поговорили. А в конце прошлой недели я проводил её домой, поворачиваюсь, чтобы идти назад, смотрю, стоит твой Василий. Размяк, как мешок с дерьмом. Начал скулить: "Не разбивай мне жизнь! Я её люблю больше всего на свете!" Не поверишь, по щекам текли настоящие слёзы. Если бы я сказал: "Поцелуй меня в задницу, и я с ней больше не встречусь!" – он бы тут же это сделал. И вдруг подходит она. Он бросается перед ней на колени, а она изо всех сил хлещет его по щекам…
На другой день, когда мы встретились, она сразу повела меня к себе. Без слов разделась догола – я такой красивой бабы, честно скажу, не видел. А в постели она показала мне такое, что я не столько отдавался чувствам, сколько запоминал, как "это" можно делать. У меня были такие шалавы, но Верка всех превзошла! Если я тебе расскажу, сколько я ей бросил палок, ты не поверишь. И каждый раз она меняла позу… Но после этого у меня совершенно пропал к ней интерес. А она, наоборот, прилипла, чувствую, не отвяжусь от неё…
И тут он вдруг сказал:
– Хочешь с ней познакомиться? Ей-богу не пожалеешь. Она быстро тебя всему научит. И, честно говоря, тебе она больше подходит, она тоже не может без этих интеллигентских штучек, всё время копается в себе. А я этого не люблю. За две недели я и бутылки водки не выпил, так можно концы отдать…
Как я не относился хорошо к Рассохе, но после его рассказа вместо восторга, который он ожидал им вызвать, я почувствовал внутри страшную тоску. Конечно, по многим качествам, я считаю, он превосходит меня, а себя, чаще всего, я отношу к самым последним неудачникам. Но глубоко в душе я всё же верю, что меня ждёт совсем иная судьба. И вот жизнь мне в очередной раз преподносит, что таким, как я, нечего от неё ждать. У меня такой истории никогда не будет…
Я считаю, это ужасно, что таким, как Рассоха, достаются такие прекрасные женщины, как Вера. Причём рассохи не способны это даже оценить…
Но ему, конечно, я не только ничего не сказал, а очень постарался, чтобы моё лицо не имело тоскливого выражения…

Почему так случается на свете?! Этот случай ведь не единичный, в книгах описывают истории и похлеще этой, когда настоящим подонкам достаются женщины, являющиеся украшением планеты.
И тут меня поразила мысль, что и я сам аморальный человек. Я ведь расстроился не оттого, что жена изменила мужу. Если бы она повела так себя со мной, я не стал бы метать громы и молнии на её голову. Наоборот, я бы её восславил. То есть, я, ещё не сложившийся человек, уже считаю себя особенным таким, что имею право быть вне общепринятой морали…
Впрочем, тому есть оправдание. То, как ведёт себя Василий, никому не понравится. У него не любовь, а какое-то мелкое чувство собственника. Я бы её любил по-другому. От меня бы Рассоха её не увёл...