А какие гостеприимные родственники бывали в советс

А какие гостеприимные родственники бывали в советские времена!

Вещей, обладание которыми доставляло бы мне радость, у меня в описываемое время в постоянном пользовании не было вообще, события, которые приводили в восторг, случались так редко, что надо было сильно напрягаться, чтобы что-то вспомнить, и людей, общение с которыми создавало бы внутри ощущение счастья, тоже было немного, и всё это, конечно, по причине отчаянной бедности, в какой жила моя семья. При этом говорю ничуть не кривя душой, что я не проклинал свою бедность, ибо моя самостоятельная жизнь была впереди, и я был уверен, что будет она совсем иной, причём почти всё будет зависеть от меня. А начало такое у этого рассказа потому, что и в этой жизни, в какой я ещё ребёнок, у нас оказались родственники, живущие на  Петроградской стороне, которые мне очень сильно скрасили мою детскую жизнь...

В свое время, не только по молодости лет, я не ценил многого, чему был свидетелем. Понимание некоторых вещей пришло ко мне только тогда, когда моя страна стала совсем другой (СССР рухнул), и очень многие из народа, не побоюсь этого сказать, резко изменились, увы, к худшему. Я не говорю обо всех скопом, но общая картина именно такова. Более поздние выводы, какие я сделаю, таковы, что при социализме (даже таком, какой получился в СССР) в людях ярко проявлялся особый характер взаимоотношений между собой. Могу утверждать, что в большинстве своём люди были доброжелательны, не безразличны к судьбам окружающих, в контактах с ними было легче избавляться от чувства одиночества, и это была очень привлекательная в них черта. Однако это не значит, что я, описывая прошлое, собираюсь кого-то идеализировать, утверждать, что безгрешных тогда было полным полно; я беспрестанно повторяю, что в каждом человеке есть и хорошее, и плохое, а что в нём берёт верх, вот на это очень влияют обстоятельства. Фраза, которую я часто слышал в молодости, что "всё познаётся в сравнении", относится к народной мудрости, которая всегда верна. Именно возможность сравнить, позволила мне многое оценить объективно из прошлого. Потому я и вижу свой долг в том, чтобы изложить его объективно. При этом подчёркиваю, что все действующие лица моих рассказов представлены не "поумневшими", приобретя опыт, а именно такими, какими являлись в описываемое время…
Это самые светлые страницы моей юности – время, какое я проводил в кругу семьи моих родственников, которые жили на Петроградской стороне. Если кто-то и сейчас сможет повести так себя с мальчиком, каким я был в момент знакомства с ними, то честь таким людям и слава! Сам я в своё время не выразил им той благодарности, какую они заслужили, скрасив мою жизнь, поддержав меня в очень трудное время, так что делаю это с огромным опозданием. На том лирическое вступление заканчивается. Возвращаюсь в конец 40-х годов ХХ века…

Родной брат моего отца, которого я никогда не видел, ибо он тоже погиб во время Великой Отечественной войны, являясь комиссаром флотилии на Балтике, был женат на тёте Рае, и у них была дочка, тоже Валентина. Они жили, как и подавляющее большинство ленинградцев, в коммунальной квартире, но эта квартира была не чета нашей. В их квартире жило всего шесть семей, пять из них очень состоятельные, и занимали они по две комнаты. У тёти Раи одна комната имела 40 квадратных метров, а вторая – 20, то есть, вполне завидное жильё. Все жильцы пережили тут блокаду, все были интеллигенцией (не как наши соседи на Малой Садовой, народ в общем-то малообразованный), а одну из семей, Канторов, надо отнести вообще к высшему обществу. Глава той семьи был контр-адмиралом, вышел в отставку сразу после окончания войны, однако заправляла в доме жена, очень властная женщина, которую супруг, можно сказать, даже побаивался.
Все соседи тёти Раи были очень колоритные фигуры, и моё знакомство с ними, можно сказать, очень содействовало моему  пробуждению от спячки (наследие голодных лет, проведённых в эвакуации в ужасающих условиях), будя интерес к окружающей жизни. Ни один человек в нашем огромном доме не воздействовал на моё воображение так сильно, как буквально каждый из соседей тёти Раи. Но начну с представления тёти Раи и её дочери Валентины.
Тётя Рая – единственная наша родственница (не считая её дочки) тут в Ленинграде. Бабушка, как я уже говорил, ни о себе, ни о своём муже абсолютно ничего не рассказывала, и как мне стало ясно только спустя много лет после её смерти, запретила и матери что-то говорить нам, детям, о прежней их жизни и о своих родственниках. А у отца тут был родной брат. Естественно, что они поддерживали отношения. Но дядя Миша был много старше моего отца, и чин имел более высокий, потому, видно, считать, что их семьи были – не разлей вода, слишком преувеличено. Но моя мать в молодости была очень красивой (что подтверждает много источников), а это имеет значение не только во влиянии на мужчин, маму полюбили и осыпали ласками все родственники отца (которые жили в Киеве, а мать там бывала неоднократно), в их число входила и тётя Рая, переехавшая с дядей Мишей в Ленинград позже.
Она отнеслась к первому визиту мамы (после возвращения из эвакуации) с неподдельно горячими чувствами. Мать привела с собой, Валентину и меня, старших детей, произведённых на свет совместно с Яшей, которого тётя Рая считала почти братом. А нас видела ещё до начала войны.
Как мне станет ясно потом, мать посетила этот дом не ради бескорыстного восстановления родственных связей, а надеялась на то, что у тёти Раи вспыхнет желание делиться своим благополучием с бедными родственниками, какими мы стали из-за потери кормильца, ибо мама перед поездкой сказала, что та купается в достатке как сыр в масле, работая заведующей детским садиком.
Напоминаю, кто этого не знает, что родился я с полным отсутствием сообразительности, тем более в разных меркантильных вопросах. Потому мне даже в голову не пришло, что мать ехала в гости, чтобы стрельнуть взаймы денег. Теперь-то, вспомнив то давнее время, мне ясно, что деньгами мама не разжилась, что для неё было крушением больших надежд. Приём же был очень радушным, нас накормили до отвала очень вкусной пищей, но тем её щедроты и ограничились. Тётя Рая приглашала нас приходить в гости хоть каждое воскресенье. Время было очень голодное, обильный обед, насытивший наши желудки, просто потряс моё воображение, но, учитывая, что мать потеряла интерес к визитам на Петроградскую сторону, то и в гости туда ещё раз соберётся только однажды, о чём ниже.
О тёте же Рае, чтобы сложить о ней объективное мнение, надо сказать то, что не очень приятно высказывать о людях, которые тебе очень нравятся, а тётя Рая, в конце концов, входит в число ограниченного круга лиц, общение с которыми оставило во мне особо приятные воспоминания.
Я не помню присутствующих за столом, кому мать это рассказывала (я, девятилетний, естественно не в счёт), а информация была такого содержания: мол, все родственники считали брак дяди Миши крайне неудачным, он должен был жениться на другой девушке, красавице, у них была любовь, но тётя Рая насильно затащила его в постель и забеременела; а дядя Миша очень быстро продвигался по служебной лестнице, естественно, был членом КПСС и о том, чтобы не жениться на тёте Рае, которая благополучно разрешилась от бремени, не могло быть и речи; она, мол, поставила бы на ноги весь Генеральный штаб Советской Армии.
И ещё нелестное, что говорила мама о тёте Рае: она в блокаду, когда люди пухли от голода, работала в детском саду, была заведующей и ни в чём не нуждалась, объедая с дочкой детишек, которым Советская власть отдавала последнее.
Эти сведения вроде бы должны были оттолкнуть меня от тёти Раи, если бы я рос принципиальным человеком и во мне бы взрастало бескомпромиссное чувство справедливости и честности в оценке людей и ситуаций. Но я должен признаться, что сказанное о тёте Рае не вызвало во мне чувств, которые заставили бы меня воспринимать её как чудовище. Я пытался сложить своё собственное мнение о ней, которое по её внешнему облику не привело меня к мысли, что она относится к злодеям. Наоборот, она мне казалась очень доброй, сердечной женщиной. По крайней мере, ко мне она отнеслась очень тепло. И её дочь, Валя, тоже при взглядах на меня озарялась доброжелательной улыбкой.
Через пару лет мы ещё раз посетили это семейство, теперь мать взяла кроме нас ещё и сестрёнку Наденьку. Но и в этот раз в сердце тёти Раи не пробудилась сердобольность к сироткам в такой степени (Иван Иванович, отец Наденьки, пребывал уже в местах не столь отдалённых), чтобы вручить маме крупную сумму денег как бы в долг.
А вот меня в выделили из состава делегации этот раз особо, предложив лично мне бывать у них почаще. Мол, я теперь уже большой мальчик и могу приезжать один. Излишне говорить, что и в этот раз угощения были отменные. Тётя Рая прямо сказала, что моему мужскому организму особенно необходимо хорошее питание, и частые посещения их дома будут содействовать укреплению здоровья.
Хоть я особой сообразительностью не отличался, но не буду утверждать, что не понимал, видя вокруг огромное количество голодающих, хотя война уже закончилась, что у этих наших родственников желудки всегда полные. И, тем не менее, я стану частым гостем в этом доме только спустя несколько лет. Но не потому, что осуждал их за образ жизни. Я пропускал мимо ушей негативную информацию, причём, может быть, потому, что у меня и без того было выше головы поводов для переживаний. А кроме того, судя по их внешнему облику, я не верил, что эти люди способны на плохие поступки, а зажиточно живут не они одни, а вот лишние деньги есть мало у кого. (Потом  я лично удостоверюсь, что в этой семье действительно свободных денег никогда не было.)
А что касается моей двоюродной сестры Вали, то она была очень скромной и начитанной девицей. Это первый человек, который в моём представлении предстал эрудитом. Валя буквально горела вся желанием превратить меня в образованного человека.
Я долго ещё не мог решиться поехать к ним в гости, причём только из-за моей природной патологической стеснительности, хотя искушение наесться досыта досаждало мне очень часто, да и внимание к моей особе, каким меня там окружали, любому вскружило бы голову.
Затрагивая тему приобщения к чтению, я обязан первой упомянуть Валю, наверняка её призывы ко мне читать серьёзную литературу не остались без внимания, не ушли в пустоту, как вода в песок. От неё я впервые услышал фамилию Достоевского, которого она боготворила. У них, кстати, была солидная библиотека, но брать книги домой я побоялся (мои ползающие по полу сестрёнки рвали на мелкие клочки всё, что попадалось под руки, а прятать что-то от них было некуда) и заверял их, что возьму в библиотеке.
Жили они в том доме, где помещается кинотеатр "Арс", на третьем этаже. Мне очень нравилось бывать в их квартире. У них был шикарный рояль, книжный шкаф с книгами в красивых старых переплётах, и остальная мебель тоже содействовала уюту. Я говорю о гостиной, вторая комната являлась спальней, я туда почти не заходил.
И тётя Рая, и её дочка любили поговорить, но их речи не были пустой болтовнёй. Если бы не моя стеснительность, я к ним ездил бы каждый выходной. Но и более редких визитов не было бы, не проявляй они особой настойчивости в приглашениях, и я ездил к ним только потому, что явственно видел: мои появления им действительно в радость. Не знаю уж почему, но они считали меня незаурядным ребёнком. Я этому очень удивлялся, ибо вполне отдавал отчёт, что пока ещё очень косноязычен и совершенно не умею выражать то, что представляет мою суть. Впрочем, иногда во мне вдруг вспыхивало вдохновение, и из меня вылетали такие слова, что я сам удивлялся, как они формулировались при уровне моего тогдашнего развития. Короче, не было сомнений, что благотворное влияние этих петроградских родственников на меня очевидно. Если не кривить душой, это и было главным стимулом к посещению площади "Льва Толстого", мне очень нравилось, каким я становился в их квартире, а вовсе не их вкусные и сытные обеды, хотя, конечно, и это содействовало высокому строю моей души.
Если бы я был способен сразу показать себя талантливым прозаиком, я бы точно написал о них и об их соседях роман, учитывая, что все там живущие – очень яркие фигуры, у каждого из которых были в жизни увлекательные истории, о которых я узнавал из рассказов тёти Раи с Валентиниными дополнениями.
Нельзя исключать, что если бы я не установил, в конце концов, тесного контакта с этими родственниками, то вырос бы примитивным человеком. Благодаря же посещениям квартиры на площади "Льва Толстого", мне открылся иной мир, с тайнами, кипением страстей, обилием незауряднейших личностей. Соседи в моей коммунальной квартире тоже, как говорится, были не лыком шиты, но у нас живёт разношёрстная публика, а в квартире тёти Раи – представители старой ленинградской интеллигенции.
Особенно выделяли из соседей мои родственники семью Канторов, о которых я упоминал, но для развития сюжета необходимо расширить прежнюю информацию. Хотя война очень многих сделала нищими, но эта семья, можно сказать, жила на широкую ногу. Глава семьи, как я говорил, был контр-адмиралом, но его денег вряд ли бы хватило на приличную жизнь целой семьи, видимо, их подспорьем были остатки прежней роскоши, сохранённые в блокаду. Корни дружбы этих семей – из совместной военной службы контр-адмирала с мужем тёти Раи, моим дядей.
Но о главном, что составило мой особый интерес к этой семье. У Канторов было две дочери. Младшая, подружка Валентины, моей двоюродной сестры, была так прекрасна, что я влюбился в неё с первого взгляда по уши, пожалуй, это была самая сильная у меня любовь (когда я думаю об Але, то кажется, что к ней, а когда вот пишу о Марине, то первенство отдаю ей; а у нас во дворе есть ещё Вика, старшая сестра нашего "Красавчика", к ней тоже у меня большое чувство). Марина старше меня не на 6 лет, как Валя, а на 4, но и этого достаточно, чтобы считать возраст непреодолимым барьером. А к тому же, как я сказал, по сравнению с нами они были богатеями, и хотя считается, что в нашей стране материальное благополучие не делит людей на два лагеря, как в капиталистических странах, но и у нас это тоже бывает препятствием. Мать Марины, очень шумная, говорливая женщина, пальцы которой усыпаны золотыми кольцами с драгоценными камнями, подстать чему и её чрезмерная надменность по отношению к плебеям, потому она никогда не примет меня всерьёз. Разговаривает она со мной очень доброжелательно, она знала моего отца, а доблестные офицеры для неё – элита общества. Но без авторитета погибшего на войне отца я – ничто для неё, я прекрасно это понимаю и потому не питаю иллюзий по поводу моих чувств к её дочери. А Марина так красива, что у меня дух захватывает, когда я сталкиваюсь с ней в их квартире. К тому же она не уступает матери в бойкости на язык, и если бы хоть раз заметила, как я пожираю её глазами, то подняла бы меня на смех, и я тут же бы скончался от разрыва сердца, потому храню свои чувства глубоко внутри…
Однажды я стоял с Валей возле их парадного, и в это время вышла на улицу Марина. Ей надо было в аптеку, и она предложила Вале составить ей компанию. Та спросила, не присоединюсь ли и я к ним. Боже, как я был счастлив в связи с этим! Я посчитал, что мне привалило такое же счастье, как Нищему, когда он вдруг стал Принцем. У неё чёрные как смоль волосы и голубые глаза. Остроумие – семейная черта Канторов, а Марина в острословии превосходит всех, и ещё на её лице всегда присутствует ослепительная улыбка, которая в сочетании с её броской красотой делает эту девушку совершенно неотразимой. А если добавить, что она ещё и прекрасно одета, то понятно, каким безумием с моей стороны было влюбиться в неё. Несмотря на мою феноменальную наивность, я, однако, отдавал отчёт, что никакие чудеса не могут сблизить меня с Мариной, но ничего не мог с собой поделать. Когда я слышал её голос, у меня останавливалось сердце, ноги прирастали к земле, однако я не убегал поспешно, когда она выходила из комнаты в коридор, ибо терял сознание окончательно.
Мне крупно повезло с тем, что Марина распространила на меня свою доброжелательность к семье Дорских (собственно, тётя Рая была на своей девичьей фамилии, Бондарь, а Валя, как и я, была Дорская). Вскоре все Канторы стали считать меня членом семьи тёти Раи.
Некоторые тайны соседей тёти Раи интересны в плане описания общей картины жизни советских людей. Начну с самой тёти Раи. Можно мои сведения представить как копание в чужом белье, но с целью представить объективную картину жизни трудящихся в СССР (тем более, что про себя я тоже ничего не умалчиваю), имею право представлять персонажей всесторонне, с их хорошим и плохим, которое многим хочется навечно хоронить в своей памяти.
Тайна, которую я открою – не пустячки-варенички. Узнал я её дома, за столом. Когда мы едим, мать часто разговаривает с Иваном Ивановичем о вещах, о которых детям лучше бы не знать, но моя бабушка, деликатнейший человек, не смогла передать всех своих хороших качеств дочери, а Ивана Ивановича вообще никто не воспитывал (в 15 лет он сбежал из дома и до женитьбы в 20 лет бродяжничал). Так вот, мать сказала ему, что в блокаду, когда семья Канторов жила за Уралом, глава семейства наезжал в Ленинград и снюхался с тётей Раей. И вообще, мол, это началось чуть ли не в то время, когда дядя Миша был ещё жив. Дом, в котором они жили, разбомбили, и тогда, в блокаду, тётя Рая с дочкой перебралась в пустующие комнаты дома на площади "Льва Толстого", и помогал ей Кантор – их семьи дружили. А потом и дом Кантора разбомбили, и тот перевёз все их имущество в эту же квартиру. В конце концов, жена Кантора узнала о романе мужа, и был жуткий скандал…
Должен сказать, эту информацию я принял с большим недоверием, ибо отношения тёти Раи с Канторами, которым я был непосредственным свидетелем, представлялись мне просто прекрасными. Впрочем, может быть что-то и было, ибо если все Канторы относились к тёте Рае и Вале отрыто доброжелательно, то последние часто позволяли себе в моём присутствии реплики, которые выдавали, что тётя и сестра не очень жалуют Канторшу, считая её недалёкой и плохо воспитанной. Сказанное может ухудшить впечатление о моих родственниках, но промолчать совсем я не мог, хотя привожу непроверенные данные. 
Теперь о другой истории, которая касается Вали. Она, можно сказать,  натура романтическая. К ней имеет касательство другая семья, Костенко, это соседи слева. Валя была безумно влюблена в их сына, который сейчас сидит в тюрьме. Главу этой семьи я не застал, он умер до моего появления в этой квартире, и сейчас там живут мать с невесткой. Этот Володя Костенко, которого я тоже не видел, был якобы профессионалом – жуликом, искусно подделывал паспорта, деньги и другие документы, и ещё много чего умел из подобного рода занятий. Он будто бы был очень красивым, отчаянным и нахальным типом, в которого девицы влюблялись пачками. Меня потрясло, что Валя, очень правильная, перенасыщенная высокими материями институтка, влюбилась когда-то в уголовника. Сама Валя про него никогда не упоминала, а тётя Рая однажды бросила фразу, мол, скоро молодой Костенко выйдет из тюрьмы, и тогда для Вали опять начнется не жизнь, а пытка. Она сказала это полушутливо, но Валя зарделась как цветок. Она была благовоспитанна, безумно любила французских и английских классиков, но главный её кумир – Пушкин. Она отдавала должное и Толстому, и Достоевскому. По натуре и интеллекту она не должна одобрять такой род человеческой деятельности, как мошенничество, но, видно, Володю Костенко она идеализировала. Кроме всего прочего, у этого Костенко была жена, красивая, но очень тихая молодая женщина, которая осталась предана мужу и терпеливо ждала его возвращения из тюрьмы. Между прочим, старые Костенки были чуть ли не дворянского рода, и даже после блокады у них осталось кое-что из драгоценностей, что теперь, по словам тёти Раи, мать продавала на толкучке. Сын же, как я понял, несмотря на большие заработки в удачные времена, в дом богатства не добавил. Как сказала тётя Рая, на государственной службе он не проработал ни одного дня, хотя в настоящее время достиг уже возраста Христа Спасителя.
Не знаю, было ли известно жене и матери о том, что Валя влюблена в Костенко, но это никак не сказывалось на отношениях этих двух семей между собой – они были верхом доброжелательности и благочестия. Вообще быт этой коммунальной квартиры мне лично казался идеальным. На кухне у них всегда стояла тишина. Когда я бывал здесь в гостях, кроме тёти Раи, кухней вроде никто и не пользовался. И туалет у них был не как у нас, а чистенький, совсем другой конструкции, и ещё у них была коллективная ванная комната, которую топили дровами, тоже, естественно, общего пользования. У нас вся кухня была меньше, чем здесь ванная комната. Я мылся здесь несколько раз, и благодаря этому мне стало понятно, как приятно жить на свете аристократам.
Скажу честно, мне очень нравилось, что обитатели этой квартиры связаны непростыми отношениями. У моих родственниц и с обеими женщинами Костенко тоже есть какие-то недомолвки. Я чувствую, что они говорят друг с другом, что-то не договаривая, но никаких скандалов не бывало. Всё делается очень красиво, а тайны прошлого, которые наверняка привязывали этих людей друг к другу, кажутся значительней, чем об этом судачат. Короче, здесь живут совсем другие люди, нежели в нашей квартире, где дошли уже до того, что бросают друг дружке в чайники и кастрюли, стоящие на плите, разную дрянь.
А если тётя Рая действительно была любовницей Кантора, можно лишь восхищаться, как ведут себя Марина и её сестра с соседкой, много старше их возрастом, да и поведение Канторши тоже заслуживает похвалы.
Но рассказывая о моих петроградских родственниках, я не могу ограничиться только тем, мол, какие жили милые и приятные люди в Ленинграде, скрашивающие мои невзгоды. Благодаря тесным связям с этими родственниками, на меня свалилась одна история, напомнившая, что с моим формированием не всё в порядке…

Хотя всё в моей жизни не благоприятствует высокому строю души: слишком часто сводит от голода живот, хожу оборванцем (правда, эти родственники иногда дарят мне кое-что из гардероба, но сокрытия всех моих изъянов и им не потянуть), нет даже элементарных условий делать уроки – но я поставил задачу, которую считал для себя вполне осуществимой и при таких обстоятельствах: всё сделать для того, чтобы вырасти человеком, который будет способен так полюбить свою избранницу, что поблекнет образ Ромео, написанный великим Шекспиром. Меня, конечно, смущает, что я влюбляюсь слишком часто, но я не очень себя осуждаю, зная, что когда произойдёт встреча, у которой будет будущее, я превращусь в однолюба.
И вдруг произошла досадная история. После окончания 7-го класса  (мне исполнялось уже 15) тётя Рая пригласила меня провести с ними лето. Она продолжала работать директором детского сада, а на лето их садик выезжал на отдых в Сестрорецк, у них там были постоянные специальные помещения…
Пожалуй, я недостаточно описал свою двоюродную сестру Валю. Если это не прозвучало отчётливо, ещё раз скажу, что она – образец романтической девушки. Всю силу её цельной натуры я испытал на себе в полной мере. Когда я попал в её руки на всё лето, она решила ликвидировать в моём воспитании все изъяны. Набрала с собой книг, которые я обязан был прочесть.
В общем и целом, она мне симпатична, мне ближе всего романтические натуры, но даже я видел, что она чересчур уж книжный человек. Если бы она хоть день провела во дворе с моими приятелями, у неё волосы бы встали дыбом  на голове оттого, что они говорят, какими аппелируют понятиями. Она училась в библиотечном институте и полагала, что известным ей богатым русским языком пользуется большинство граждан, и потому каждый человек должен знать, что такое "образ", "метафора", "композиция". Ей казалось, что я без этого пропаду в жизни, и она занялась пополнением моих знаний с неукротимой энергией. Мне грех было жаловаться на недостаток тёплых чувств, какие испытывали ко мне она и её мать, и я стоически сносил её менторские наскоки.
Я знал, что был такой писатель – Достоевский, но впервые взял в руки томик его произведений только сейчас, в Сестрорецке, на 16-м году жизни. Он начинался повестью "Село Степанчиково и его обитатели". Я одолел несколько страниц и отложил книгу. У меня появилось  недоумение, почему так носятся с этим автором. Впрочем, я уже стал привыкать, что, как правило, гениальными называют ужасно скучные вещи. Особенно это касается музыки. Например, взять композиторов: Бетховен, Вагнер, Шостакович. Меня не заставят высидеть до окончания их симфоний даже под дулом пистолета. Не сомневаюсь, что я бы сильно разочаровал свою двоюродную сестру, признайся ей в этом. Потому тщательно это скрывал. К счастью, у сотрудников этого детсада были пацаны моего возраста, которые делали мне намёки присоединиться к их компании. Валя категорически не хотела выпускать меня из рук, но тётя Рая заняла твёрдую позицию: мол, мальчик должен проводить какое-то время со своими сверстниками. Так мне удалось несколько раз поездить верхом на лошадях, а однажды я "ходил даже в ночное". Там мы растеряли почти всех лошадей, штук 30, потом весь колхоз ловил их по всей округе.
А за один проступок я готов сгореть со стыда. Я шёл по Сестрорецкому парку с одним из новых приятелей. Нас послали купить квасу, у меня в руках был большой бидон. И вдруг, увидев впереди девчонку, нашу сверстницу, мой спутник бросился за ней. Прежде чем я успел о чём-то подумать, я припустил следом за ним. Будто мне сделали укол или передалось что-то гипнозом.
Кто был в Сестрорецке, знает, какой там большой парк. Кроме трёх бегущих, никого живого больше не было видно, и девица, галопирующая впереди, мчалась во весь опор. Когда быстро бежишь, некогда думать, но если я начну плести, почему бегу, это будет ложью. Приятель же всем своим видом показал, что бежит за ней потому, что в нём проснулся мужчина.
Со стороны мы, видно, были похожи на двух борзых, которые гонят зайца. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы мы её догнали, скорей всего ничем, потому что мой приятель тоже не настоящий хулиган, каким хочет казаться. Но бежали мы очень быстро. А девица ещё быстрей, она ведь не могла подозревать, какие пентюхи пытаются её догнать. Нам этого не удалось, и мой приятель смачно выругался, обозвав улизнувшую от нас особой лёгкого поведения; причём у него был вид самца, который имел дело уже не с одной самкой. Но я в этом очень сомневался, и всё равно этот эпизод заслуживает осуждения. Тяжело переводя дыхание, я подумал о том, что фантазии с раздеванием женщин, которые иногда посещают меня, кстати, в самое неудачное время,  привели к естественному концу. Вот я уже готов встать на путь преступления: ведь мы бежали за девицей не для того, чтобы вручить ей букетик цветов – у нас такового не было. Другое дело, что мы ей ничего бы не сделали, в этом можно не сомневаться. Сработал инстинкт в связи с тем, что кругом лес и пустынно, а я вообще побежал только потому, что побежал мой приятель. Но ведь я, пятнадцатилетний недоросль, действительно безумно хочу неведомого мне общения с женщиной…
Не надо большой фантазии, чтобы представить реакцию моей двоюродной сестры, если бы она увидела, какой я хотел совершить "подвиг". Она думает, что я очень добрый, воспитанный мальчик, что мне надо только немного подсказать в смысле хороших манер, и я стану самим совершенством. А на самом деле я совсем другой…
Возможно причастность к тёте, директорше детского сада, дала мне определенные козыри перед другими пацанами, по крайней мере мне не составило труда предстать перед ребятами эдаким рубахой-парнем, и меня, без голосования, сделали главарём. И когда один из этих ребят побежал за девицей, я не мог ударить лицом в грязь, то есть показать, что для меня это вовсе не пустяк, как они обо мне подумают: вот и кинулся следом за девицей, которая, дура, одна болтается по парку, где могут спокойно прятаться от милиции сотни бандитов...
Конечно, неприятно осознавать, что подумала бы обо мне двоюродная сестра, но как относиться к тому, что я расту лицемером?! Скрываю своё истинное лицо и делаю это так искусно, что люди действительно верят, что я такой, каким прикидываюсь. Мой приятель не сомневался, что я знал бы, что делать с девицей, когда мы её поймаем – таким он меня представлял себе. А Валя и тётя Рая убеждены, что я расту таким мальчиком, которым может гордиться вся наша страна. Они видели мои годовые оценки, там всего две четверки, остальные пятёрки (так резко вдруг я улучшил успеваемость). И вообще по поводу меня как не подумать, что великий скромник: чуть что, сразу делаюсь пунцовым…

Но каков я есть на самом деле, я и сам ещё не знал до конца. Во всей своей красе я предстал в следующем приключении. Среди персонала была одна медсестра, Анечка. Излишне говорить, что дети, конечно, было главным в детском саду, ради чего это учреждение и существует, но и у персонала тоже есть личная жизнь. Помимо своих собственных детей, у кого такие были, они оздоровляли и себя, ведь всем надо набираться сил на зиму, поэтому все жили своей жизнью и представляли как бы одну семью. Я знал всех их в лицо и меня, конечно, все тоже знали, а с детсадовскими детьми по сути я и не сталкивался.
В связи же с тем, что моя тётя – директор садика, мне оказывался почёт, больший, чем это делали бы только за мои красивые глазки. А с Валей вели себя вообще так, будто она директор, потому что хотя Валя романтическая натура, но характер у неё властный и капризный, поэтому абсолютно все сотрудники льстили ей напропалую. По поводу же себя я считал, что ко мне все сотрудники относятся нежно потому, что я сам по себе очень хороший. Короче, моё отношение к себе нельзя не назвать противоречивым. А эта Анечка одаривала меня улыбками, отчего мне стало казаться, что наконец-то я очаровал симпатичную девицу, которая вполне замечает меня, причём такого возраста, что можно рассчитывать чёрт-те на что. Она моложе моей сестры, но всё же сильно различается со мной возрастом, чтобы предложить мне дружбу, а вот в подружки к Вале явно набивалась. Она, как и Валя, была студенткой, но медицинского института и при этом зарабатывала на жизнь. А поскольку Валя с головой ушла в роль современной матери по отношению ко мне, не оставив надежд существенно изменить меня за лето, хотя я выскальзываю частенько из её рук с помощью тёти Раи, я часто оказывался в одной компании с Валей и Аней. Как правило, Валя выбирала такую тему, что мне приходилось густо краснеть. Я не кокетничал, я действительно очень стеснительный, а она обсуждала с Аней, например, мои глаза, нос, волосы, будто я ещё ребенок, а меня-то волновали уже такие вещи, что Валя бы глаза вытаращила, узнай о них! Кому-то, может, было бы и приятно слышать, что у него якобы красивые черты лица, но я знал на практике, что это не так, по мне пока, увы, никто не сохнет, а Валя меня просто идеализирует. Что касается Ани, то я не в восторге оттого, что она живо поддерживала разговор, где я фигурировал в роли малыша, которого можно ещё купать в море без трусов. Короче, из-за Вали, мне казалось, я лишился перспектив на то, что Аня воспримет меня серьёзно.
Но как мне было реагировать иначе на то, что вдруг произошло?! Только так, что судьба таки решила преподнести мне приятнейший сюрприз! Произошло же следующее. Мы с мальчишками барахтались в воде, когда пришли купаться несколько сотрудниц нашего детсада, в том числе и Аня. Валя, слава Богу, панически боится воды, хотя в этом месте, где купаются дети, вода выше колена не поднимается, даже если пройдёшь вглубь залива целый километр, но она всё равно не ходит купаться. Она говорит, что может попасться какая-нибудь яма в воде, которая до сих пор не выявлена. Только благодаря водобоязни Вали её с ними не было, иначе этой истории бы не бывать.
Аня тоже не умела плавать, и я всегда видел её загорающей на берегу, а тут она вошла в воду и сказала мне, что очень хочет научиться плавать. Каждый раз, когда я вижу её в купальнике, я испытываю очень приятные ощущения, а тут я с ней оказался так близко, что по мне прошёл ток. Отсутствие Вали посодействовало узнать, что мои чувства к Ане ещё глубже, чем я думал. У меня буквально мозги отшибло от её близости.
– Может, ты поучишь меня плавать? – сказала она.
Мне стыдно было признаться, что я сам плаваю чуть-чуть лучше утюга, но я, не соображая, что говорю, выразил готовность немедленно приступить к обучению. Огромное количество людей пытались научить меня самого плавать, поэтому, что нужно говорить не умеющему держаться на воде, я знаю. И я отбарабанил, как заводной автомат, текст деревянным голосом.
Выслушав меня, она тут же сделала, что я ей советовал, и сразу пошла на дно! Она была озорной девицей, не такой, конечно, как Марина Кантор, но тоже часто отпускала шуточки, и я не понимал, издевается она надо мной или действительно её не держит вода.
Сложность моего положения как инструктора состояла в том, что я не мог ей показывать объясняемое на собственном примере, потому что сам удерживался на воде только в результате судорожных движений. Слава Богу, тут везде мелко, и она не видела, как я плаваю сам, иначе вряд ли остановила бы на мне свой выбор как на инструкторе.
Она относила отсутствие быстрых результатов на свой счёт, по крайней мере, так мне говорила, и я из кожи лез, чтобы она не вздумала отказаться от моих услуг, потому что все мои приятели, которые тоже барахтались невдалеке, плавали гораздо лучше меня.
Я молил Бога сделать так, чтобы в результате тех движений, каким я её учил, она поплыла. Тогда, рассчитывал я, вырасту в её глазах и могу... Впрочем, на что я мог рассчитывать с Аней, я не знал, и мне не могли подсказать это ни фантазия, ни интуиция. Находясь рядом с ней, я был не в себе в полном смысле этого слова. Но точно знал, что буду очень доволен жизнью, если она поплывёт в результате моих наставлений.
Но у неё ничего не получалось, и тогда она внесла предложение.
– Попробуй поддерживать меня рукой, – сказала она.
О таком повороте событий я и мечтать не мог. Прикосновение к женщине, которая мне очень нравится, – это предел желаний!
– Не бойся, я не кусаюсь, – сказала она в ответ на мою нерешительность, ибо я стоял как истукан, хотя клял себя последними словами, заставляя превратиться в разбитного малого.
Начал я этот новый этап обучения плаванию как робкий, необыкновенно застенчивый юноша, а кончил... Впрочем, всё по порядку. Моя рука, на которую она легла, тут же одеревенела. Я боялся ею шевельнуть, не дай Бог сделать что-то не так, это было моё первое касание тела женщины. Я же для неё, видно, был пустым местом, потому что она совершенно не обращала внимания на вещи, от которых у меня постоянно происходили провалы в сознании. Она так энергично работала всеми четырьмя конечностями, что сохранять хладнокровие, удерживая посередине живота свою руку, как ни старался, я не мог. Меня бросало то в жар, то в холод. Я ждал, что меня сейчас поразит нечто типа карающего меча Господня. Ведь она убеждена, что имеет дело с ребёнком, который про "эти" вещи ещё не знает ничего, не то что зародить в себе дурные помыслы. Тем более, я брат такой благовоспитанной девицы, как Валя, и племянник строгой тёти Раи. Сначала я, вовсе того не желая, коснулся того, что ребята дразнят "сиськами". Лично я пока совершенно не понимаю их роли в женской стати и, мне казалось, не выделяю как что-то особенное, но к моему изумлению от прикосновения к ним меня обожгло током ещё сильнее, чем прежде. И вот я сделал первое в своей жизни по-настоящему преступное деяние, преодолев волей страх понести наказание: короче, не сама по себе моя рука основательно перекочевала с живота девицы на эти штуки. Она же будто шла на побитие рекорда, когда я давал команду ей плыть, а я сам себя убедил, что моя рука соскальзывает с живота совершенно непроизвольно… Сначала я чуть сквозь землю не провалился, когда это произошло в первый раз, но компенсация была такой щедрой, что я поборол таки в себе страх. И вообще, хотя я родился законопослушным гражданином, но, в конце концов, меня, 15-и летнего подростка, не будут же судить наравне с двадцатилетней…
Обучение продолжалось, я выполнял следующие нехитрые операции: вытягивал перед ней руку на уровне пояса, она ложилась на неё животом и начинала отчаянно бить по воде всеми четырьмя конечностями. И мне не надо было изобретать велосипед, чтобы на моей руке вместо живота оказывались её груди. Другое дело – она бы что-то заподозрила: я это точно бы увидел, но никаких намёков на то не было, а мне происходящее так нравилось, я испытывал такую остроту чувствования, что мог обучение её плаванию сделать единственным своим занятием до конца жизни, то есть вообще не выходить из воды… Но человека видимо всегда какая-то сила подталкивает двигаться дальше, и до меня вдруг дошло, что я могу получить ещё более острые ощущения! Почему мне пришло в голову, что будет именно так, надо оставить на совести природы, ибо для меня это был беспрецедентный случай…
Возможно, я вспомнил эффект от главной женской штучки, которую увидел у Али Акбаровой (о ней уже была речь в этом сборнике). Сколько раз я вдруг вспоминал голую Алю перед зеркалом в нашей комнате, отчего у меня перехватывало дыхание – не счесть! Конечно, Анечка не Аля, но когда моя ладонь… коснулась заветного места, я и описывать не буду, что в это время испытал… могу прямо сказать: я познал высшее блаженство!..
Очень может быть, она искренно считала, что я думаю только о том, чтобы научить её плавать, потому что я изображал невинный вид изо всех сил. Но, в конце концов, мне стало всё равно, что думает она по моему поводу:  я во всю млел от очень острых ощущений, и мне не надо было даже задумываться на тему о том, усекла ли она, что я весь горю, то есть что и она тоже участвует в игре, в которую дети не играют. И ещё я панически боялся  высунуться из воды настолько, чтобы она увидела меня ниже пояса!.. И не без того, что я был очень горд, как искусно мне удаётся делать вид пай-мальчика…

Должен сказать, что таковым меня считают везде: в доме, не говоря о нашей коммунальной квартире, в школе, и все знакомые, и соседи тёти Раи. А на самом деле я настолько порочен, что должен себя презирать…
Впрочем, уча плавать Аню я не сомневался, что она ни о чём не подозревает по поводу меня. Я долго буду идти по жизни с уверенностью, что подавляющее большинство советских женщин чисты. Я был убеждён, что ей просто в голову не придёт подумать, что у меня на уме нехорошее. Тем более, что Валя ей все уши прожужжала, с какой тонкой и возвышенной душой я рождён…
Но как бы там ни было, должен сказать, что я сейчас описал самый счастливый день в моей жизни из уже прожитых! После данного происшествия мне казалось, что Жизнь обязательно будет дарить мне подарки! Хоть я и считаю себя несчастным, но жизнь все же благо: будет, в конце концов, и на моей улице праздник!..