Серебрянников

Одним из моментов, являющихся для меня стимулом описывать жизнь в СССР, является то, что эта наша жизнь в корне отличается от любой другой, проживаемой населением России до появления на свете этой страны и от той, которая получится после её распада. Главное, что определяло это отличие: люди попробовали пожить так, чтобы деньги не были у них на первом месте. Определила новые приоритеты "власть большевиков", как её называли, хотя большевиков в ней было с гулькин нос, но не в этом дело, а в том, что большинство в правящей верхушке были горой якобы за то, чтобы население их страны не занималось "деланием денег", или как это называют во всех странах мира – "заниматься бизнесом", а не каким-то конкретным делом. Вознаграждали же они свой народ в виде зарплат, выплачиваемых под строгим контролем этой власти, весьма скромной, но работать заставляли на износ, строго пресекая все попытки заработать "левым образом", чем и обрекли себя, как думают очень многие, на гибель. В результате такой политики человеческое общество приобрело совсем иной вид, нежели в других странах и какими были люди в России до образования СССР. Это, мне кажется, даёт надежду на то, что при резком спаде в России интереса к чтению художественной литературы, мои произведения на данную тему всё же будут читать, тем более, что такого государства на свет, скорей всего, больше не появится, а интерес к экзотике вроде неодолим…

Для ориентировки во времени, скажу, что сейчас идёт 1952-ой год, то есть государству СССР уже 35 лет, а мне 15. Я ещё девственник, и этот факт имеет для меня огромное значение: интимные вопросы представляются мне такой интригующей областью, что я иногда буквально схожу с ума от не утолённого любопытства. Видимо сказанного достаточно, как безумно интересно будет мне прожить этот день, который опишу.
Для Серебренникова я – ноль без палочки, как, например, скамейка в скверике в этой части нашего двора, на которую этот мужик никогда не присаживается и нас, пацанов, в упор не видит. К слову, дом наш огромный, состоит из нескольких зданий и общий двор делится на три части. Я сейчас нахожусь в той части пространства, которую мы называем задним двором, тут к зданию, в котором живу я, примыкает другое, вход в который с улицы Ракова, и в нём размещается "Дом медработников" (как я узнаю много позже, когда проявится во мне интерес к архитектуре и старине, что это бывший дворец Шувалова). Живёт Серебренников в одной из коммунальных квартир, которыми нашпигован наш дом, но эта часть дома особенная. Собственно их квартира должна бы была относиться к жилому фонду не нашего дома, ибо размещена в здании, которое практически является соседним домом по отмеченной выше улице Ракова, но его маленькая часть, всё же относится к нам, и войти в неё можно только с нашего двора, потому и адрес у жильцов этой части здания такой же, как у всех нас: Малая Садовая, дом №1. Там всего несколько коммунальных квартир, и жильцы нашего дома убеждены, что у них бытовые условия гораздо лучше, чем у остальных жильцов коммунальных квартир нашего дома. Вроде три или четыре семьи, которые живут в квартире, например, Серебренникова, связаны только общим коридором, а в пользовании у каждой семьи не одна комната, как у подавляющего большинства остальных жильцов, а две или даже три; очень может быть, есть и отдельные туалеты и кухоньки – но точно этого я не знаю, всё со слов других. Впрочем там  никогда не был не только я, но думаю, никто из пацанов тоже такой чести не удостаивался. И вообще те жильцы ведут такое уединённое существование, что и наши самые активные "общественники" ничего толком о них не знают. О Серебрянникове же известно несколько больше, чем о любом другом жильце: он сын очень богатых родителей, ибо только у них есть единственный в доме личный автомобиль (а семей во всём нашем доме, наверное, под сотню, и есть очень небедные), на котором ездит их сын, хотя одну его ногу полностью заменяет протез. И ещё у него есть шикарный заграничный аккордеон – глаз не оторвать – на котором он любит играть и ещё поёт. Досаждает же он всем людям тем, что часто ставит на окне мощнейший усилитель, и издаваемые им и аккордеоном звуки заполняют весь двор, а в каждой квартире жильцы, и когда они находятся дома и не спят, постоянно слушают радио, которому тех звуков не перекричать. Где он работает и работает ли вообще – глубокая тайна, но в деньгах не нуждается, как, например, его приятель из той же квартиры, Котька, который закончил университет с отличием и работает адвокатом. Серебренников этой стороны жизни не афиширует, но все знают, что он отчаянный бабник, меняющий девиц как перчатки. Для нас, пацанов он – взрослый мужик, ему, может, и под 30. Первое, что бросается в глаза на его лице, золотые зубы, ибо он очень любит улыбаться, и ещё, как уже сказано, он хромой, но считает себя редким красавцем и вообще неотразимым мужчиной. Я лично считал, что этот Серебренников просто не замечает, что в этом доме есть такой Сашка Дорский. И случай, какой я расскажу сейчас, поразил меня до глубины души.
Было воскресенье, не рабочий день. Раннее утро. Я вышел во двор, но никого из пацанов не увидел и решил пройтись по двору: вдруг кто-то всё же есть, хотя двор выглядит пустынным. И тут вдруг к полному моему изумлению меня окликает Серебренников, которого я не заметил: он был за автомобилем, что-то внизу осматривал. Я был просто ошарашен и долго не мог прийти в себя от его предложения! А предложено мне было ни много – ни мало… поехать с ним в его автомобиле развлечься! Да скажи он такое Капитану или Красавчику, те бы тоже лишились дара речи от радости, а он выбрал меня!.. Оказывается, он знал обо мне больше, чем я мог себе представить. Знал, что я пою, ибо я очень часто это делаю на этой задней части двора, когда мы располагаемся тут всей компанией по вечерам, облюбовав здесь скамейку, и даже признал, как станет вскоре мне известно, моё первенство в вокале…

Он, видно, подумал, что я не решусь согласиться, побоюсь реакции домашних (у него очень плохая репутация среди взрослых), ибо я разинул рот и молчал, и он стал соблазнять меня заманчивой программой. За городом, мол, в одном многолюдном месте, он сделает остановку, установит аппаратуру с динамиками, и я дам сольный концерт, а он будет мне аккомпанировать на аккордеоне. Представляете, он, считающий себя великим певцом, согласен превратиться в аккомпаниатора другого солиста, сопляка по сравнению с ним! (В это время ведь концерты были большой редкостью, известных солистов всего несколько десятков на всю страну, не то, что нынче, когда ими можно заполнить огромный город; нет сомнений, что публику не надо будет особо заманивать: зевак сразу появится множество.) Там он, мол, посадит в автомобиль после концерта двух дам, и мы поедем дальше, к Финскому заливу, где устроим уик-энд. Всё необходимое он уже загрузил в багажник. Я молчал не потому, что меня надо было уговаривать, я просто-напросто онемел: предлагалось такое феноменальное приключение, что не с чем даже сравнить, какой парадокс сразил бы любого так же, как услышанное мною.
Между прочим, идти отпрашиваться дома, что я куда-то уезжаю, совершенно излишне: никто меня не хватится, ибо бабушка так болеет, что уже не встаёт, а матери, и тем более отчиму до меня и старшей сестры дела нет –маленьких, за какими нужен глаз да глаз, полон дом, да и отчим по воскресеньям уже с утра теряет трезвый облик. (Откуда только берёт водку?!) Конечно, учитывая, что моё отсутствие будет долгим, простое приличие требовало не открывать, что я как беспризорный: мол, пойду, возьму каких-нибудь бутербродов, но я молчал, как рыба об лёд. Делать соответствующий вид, как требуют приличия, я ещё не научился, а съестного у нас в доме в это время – шаром покати. В лучшем случае появится что-то к обеду, и тут же будет съедено, то же и с ужином, так что длительные паузы в чередовании: завтрак-обед-ужин в нашей семье – вещь обычная. И, даже я сообразил, да ещё в таком состоянии, что Серебренникову обстоятельства моего семейного быта прекрасно известны, ибо он с деликатностью меня уведомил, что хлопот с обедом, когда наступит время к тому, не будет. Поняв, что никакого слова от меня не дождётся, мой искуситель вдруг подумал о чём-то, посмотрел на меня игриво и  сказал:
– А ты имел дело с бабами?
Не знаю уж, какого цвета стало моё лицо, но я отважно кивнул, стараясь выглядеть разбитным парнем.
– Учти, – сказал он с хитрой улыбкой на лице, – одна баба твоя. Ты должен сделать так, чтобы ей понравилась эта поездка…
Что тут сделалось со мной! Ради одного того, чтобы спеть под усилитель перед публикой, я пешком бы побежал за сто километров от Ленинграда, а тут ещё будет угощение и … сногсшибательный сюрприз! Последнее обстоятельство не просто обрадовало меня, а, можно сказать, пронзило тело ликованием… но если говорить честно, в то же время и привело в замешательство: одно дело – проделывать что-то в воображении, что было в моей практике миллион раз и совсем другое – осуществить "это" в реальности! Конечно, я испугался, я ведь понятия не имею, что "это" за процесс, что я при этом должен делать, а уж на тему о том, как себя вести, чтобы понравиться живой девице – вообще тёмный лес!.. Тем более, у Серебренникова не может быть в знакомых скромной девушки, мы постоянно видим, с кем он таскается...

Мой неожиданный благодетель не приврал. Действительно, выехав за черту города, он остановился на проспекте, в оживлённом месте, возле огромного дома и стал расставлять аппаратуру, покрикивая на меня очень вежливо, как деловой человек, чтобы не бил баклуши: будто выступать будет мировая известность! Сразу возле нас столпилось много зевак, и их число постоянно увеличивалось. Он сделал проверку, усилил звук так, что слышно стало далеко вокруг, и сыграл маленькую пьеску. Потом торжественным голосом объявил, что сейчас выступит артист Ленгосэстрады. Это было моё первое выступление перед чужими людьми. Я спел три песни. Начал с "Журавлей". Даю слово, мне громко захлопали. Пришло вдохновение, я начал вкушать, какое это чудо – восхищённое внимание публики!.. А после окончания третьей песни увидел, что к самому автомобилю приблизились две дамы. Я был ещё весь в  концерте, когда Серебренников сомкнул гофры аккордеона. Он манерно объявил, что концерт окончен, сразу опустив меня на землю, хотя успех у публики был огромный… Но тут вдруг меня "шарахнуло по мозгам": я почувствовал, что весь горю в ознобе – так ужасно боюсь дальнейшего...
Обе дамы были много старше меня: одной за 20, а другой ещё больше. До места мы ехали, как мне показалось, недолго. Серебряков казался очень весёлым. О себе не говорю, но сразу понял, что он нацелился на ту, которая помоложе, и что он явно с ней "этого" ещё не делал: та была смущена не меньше меня…
Я не знал, что мне делать? Ведь вторая, которая постарше и теперь уже очевидно, что "предназначена мне", сразу поймёт, что я ещё девственник (а у нас, пацанов убеждённость, что такого битая девица никогда не примет  всерьёз). Если она начнёт смеяться надо мной, я могу и сквозь землю провалиться от стыда! Говорю истинную правду, я вообще уже и сам не знаю, готов ли лишиться невинности сегодня, с ней...
Впрочем, всё, что творилось со мной, я осознал не сразу, смысл происшедшего дошёл до меня только тогда, когда я стал записывать это приключение на бумагу, а именно то, что дама, с которой я должен был познать "высшее счастье момента отношений мужчины и женщины", наверняка является любовницей Серебренникова. Причём та была убеждена, когда "приехали на место", что таковую роль будет исполнять и в этот раз. А подругу привела, как я тоже понял слишком поздно, для молодого приятеля, о котором любовник ей сообщил по телефону заранее. Иначе я не выставил бы себя перед этой дамой полным идиотом. Мимо моего сознания, естественно,  прошло и то, что истинное намерение Серебренникова привело мою даму в бешенство, а также чего ей стоило сдержаться, хотя она явно была уязвлена. Она таки пошла со мной прогуляться по лесочку, который примыкал к берегу. А я, хотя она не в моём вкусе, краснел, бледнел, трепетал весь от ужаса, что могу не оправдать надежд вдруг ставшего мне приятелем Серебренникова, как мне будет перед ним неловко, что я его обманул, не признался, что пока не способен выполнять таких сложных поручений! И про даму думал, что и с её стороны, мол, всё идёт по плану, и та ждёт от меня мужской решительности, введённая в заблуждение моим видом со сцены и вокальным дарованием, и готов был сделать над собой любую экзекуцию, чтобы стать способным ей понравиться – хоть она и не в моём вкусе, но… дама очень видная и приличная, не какая-то хухры-мухры!.. Конечно, не всякий меня поймёт, такова у меня натура, но когда я пережил всё происшедшее во второй раз, перед листом бумаги,  и до меня дошло, что происходило в лесочке на самом деле, я от объявшего меня стыда и горя стал близок к умопомешательству, которое не могло пройти для меня даром. Будь тогда времена гусарства, я бы точно застрелился: так сильно переживал от испытанного унижения, когда лихорадочно соображал, с чего начать…
Серебренников с девицей удалился в другую сторону. О чём мы с ней  говорили, убейте, не вспомнил бы, но две её фразы задержались в памяти. Первая: "Вам сколько лет?" Я, не моргнув глазом, сказал: 18! Я не сомневался, что воспринимаюсь именно таким, каким меня хотел видеть в приключении Серебренников. Мы уже посидели, выпили, и я даже, правда чисто внешне, смог придать себе вид развязного малого… Вторая фраза: "Моему сыну почти столько же", – сказала она. Но я слишком много выпил, чтобы вникнуть в смысл. Хотя я и понимаю, что развиваюсь с сильной задержкой, но чувство ответственности во мне уже такое, какое не будет подводить и потом, когда я повзрослею. Короче, я не забывал о том, что мне сказал Серебренников в нашем дворе перед поездкой, хотя состояние было – ни к чёрту! Я продолжал лихорадочно соображать, за какой повод ухватиться, чтобы приступить к выполнению задания, которое он возложил на меня, причём выполнить на "отлично": то есть обрушить на неё африканскую страсть! А она всё шла и шла куда-то… Не кидаться же ей под ноги, чтобы сбить с катушек. Она баба здоровая, так просто я с ней не слажу, надо как-то уговорить её хотя бы присесть на землю…
И вдруг я увидел разгневанного Серебренникова. Я уже говорил, что он без ноги, с протезом и у него полный рот вставных золотых зубов, но всё равно считает себя красавцем! А сейчас у него был вид, в каком я его ни разу не видел – он послал свою респектабельность ко всем чертям! Грозно так подозвал к себе мою спутницу и стал ей что-то быстро гневно говорить. Девица плелась вдалеке, вроде за нами следом... А между этими двумя явно имела место сцена с бурной жестикуляцией. Я не мог не понять, что произошёл срыв мероприятия, и отнёс его на свой счёт, стоял на месте, пытаясь унять дрожь, и сочинял слова, которыми буду объясняться, почему не оправдал его надежд… Тут внезапно он вдруг вырос передо мной, причём появился один, запыхавшийся...
– Шалавы! – сказал он. Я ждал совсем другого, и моментально успокоился, ибо его злость явно адресована не мне – а его в нашем дворе все считают отъявленным хамом и хулиганом, чуть ли не бандитом. Мы подошли к автомобилю, он, несмотря на сотрясавшую его ярость, вежливо попросил меня всё собрать и положить в багажник, а сам стал заводить автомобиль. Закончив дела, я подошёл ближе к нему.
– Садись, – приказал он. И автомобиль сразу тронулся. – А эти б. … пускай прогуляются по песочку на каблуках! – Красноречивость его тона мне не передать, ограничусь сказанным...
Оказывается, мы проехали от того места, где дали концерт, 20 километров. В те времена, да ещё в воскресенье, если в этих краях проехал бы какой-то легковой автомобиль, это надо было считать чудом. Так что дамам пришлось топать пешком очень долго. Серебряков всю дорогу был зол как чёрт, никак не мог успокоиться. Отчёта у меня, как я вёл себя с его дамой, он, естественно, не потребовал. Скажу больше, пока я, даже можно сказать, пребывал в прекрасном расположении духа и казалось, вполне мог быть доволен собой… Я считающий себя пока не соколом, а червяком, вот уже отмечен, да не каким-то пацаном, а взрослым человеком. Наверняка это не последний с ним контакт, я должен быть доволен поворотом ко мне судьбы лицом; не ровён час, он приобщит меня и к концертной деятельности… Потому я и начал этот рассказ за здравие, что вернулся домой полный гордости по поводу своей персоны. Если я скажу матери и отчиму о том, с кем ездил прогуляться в его собственном автомобиле – они рты поразевают, хотя и считают того хулиганом почище любого пацана…
И только неделю спустя, когда мне захотелось сделать очередную пробу пера, меня и пронзила догадка, кем я выглядел в глазах той компании. И Серебряков никогда больше не окликал меня. Впрочем, кажется, я с ним больше и не сталкивался во дворе.