За недополученное в детстве станут даже присуждать

За недополученное в детстве станут даже присуждать звание "Дети войны"

Такое "клеймо" в виде выдаваемых на руки справок получают люди, живущие в одной из бывших республик СССР, Украине (что позволяет платить на 25% меньше за коммунальные услуги), ставшей в конце XX века самостоятельным государством, а в былые времена, когда они были детишками или только рождались на этот свет, грянула Великая Отечественная. Во время той войны страна СССР (в которую входили оба эти государства) оказалась разрушенной до такой степени, что это просто невозможно передать словами, впрочем, не видевшие этого собственными глазами наверняка знакомы с фотографиями и из фильмов по этой теме.
Вот об этом поколении, выходцем из которого являюсь и я, я вдруг начал писать художественные произведения. Говорю так потому, что затеял я это дело в предпенсионном возрасте, благо всю жизнь делал заметки, которые (на одну память полагаться нельзя, какой бы не была она блестящей) позволили мне восстановить время и чувства, обуревавшие меня, правдиво и с сознанием, полностью освобождённым от "идеологических пут", под влиянием которых в стране не находились только мёртвые – то есть пишу объективно. То время, как теперь говорят, было очень непростым…
О нас, пацанах конца 30-х – начала 40-х годов XX века, теперь надо сказать так: мы росли, когда о мобильной связи и Интернете, теперь опутавших весь мир, если и задумывались самые, как теперь говорят, продвинутые фантасты, но основная масса людей, а не то что пацаны, восприняла бы разговоры на эту тему с таким же "интересом", как о возможном сожительстве с инопланетянами в самое ближайшее время, даже после "цунами технической революции", которую мы вскоре переживём. А пока мы только начинали осваивать это уникальное для всей Природы состояние: ещё не люди, но уже начинали кое-что понимать – то есть долго были детьми в прямом смысле этого слова…
Моё знакомство с пацанами, с которыми мне придётся прожить в одном из дворов города Ленинграда детскую жизнь до своего вхождения в мир взрослых людей (что со мной произойдёт в 21 год от роду), случилось  в 1946 году (а родился я в 1937).Подробно себя я представлю в следующем рассказе, начну же повествование о превращении меня из зверька в человечка, прямо сейчас.
Для меня всё было внове. По горячим следам, откуда я прибыл в Ленинград, я бы, наверняка, что-то и сказал, но уже через совсем небольшое время я ни о чём прошлом не помнил, ибо не задумывался не только о нём, но и о самом близком будущем. Сейчас это, возможно, звучит дико, но тогда, когда эта страшная война закончилась всего год назад, я вообще ни о чём не думал, можно сказать – бездумно плыл по течению, куда меня нёс поток...

Только спустя много лет я пойму, что это был  бесценный подарок мне судьбы, что я попал в Ленинград, чтобы сформироваться именно в этом городе. О влиянии этого великого европейского города в то время на живущих в нём граждан я сужу не только по себе, но и по дворовым пацанам, в кругу которых прошла моя юность...
Когда мы прибыли в Ленинград, я уже в полной мере познал, что такое свирепствующий голод, но про Ленинградскую Блокаду слышал много гораздо более страшного, и на вокзале в момент прибытия ожидал увидеть леденящие душу картины одичавших от страданий людей. Вообще, что такое большой город я совершенно не представлял, и когда мы вышли с вокзала (Московского) и сразу очутились на оживлённом проспекте (конечно же, это был Невский, который я вскоре полюблю всем сердцем, как очень родное, близкое мне существо), я онемел от увиденного. Нигде никаких трупов, угрюмых изможденных лиц, а вместо развалин от тысяч бомб моим глазам предстала величественная картина выстроенных в ряд, будто под линейку, огромных домов, каждый из которых таков, что рот разинешь от удивления, и тротуары забиты людьми, а посредине громыхают трамваи, которые мне тоже были в диковинку, ибо я их увидел впервые. Потом я очень много добавлю в память фактов о Блокаде Ленинграда из уст переживших её, и отношу себя к тем, кто глубоко понимает, какую роль этот город играл в формировании характеров своих жителей, давших всему миру пример несгибаемой воли, позволившей голодным людям, преимущественно женщинам, старикам и детям, выстоять в единоборстве с врагом, обложившим Ленинград кольцом огня и железа. Факт Ленинградской Блокады – очень красноречивое свидетельство силы духа советского народа. Это не мои слова, что никакой другой город европейского масштаба не смог бы совершить подобного подвига, когда в массовом порядке люди умирали в страшных мучениях, сохраняя человеческий облик (прошу принять это без придирки)…
Из всех несчастий на свете, какие могут свалиться на человека, едва ли не самым тягостным является нищета. Нищенское положение переносится ничуть не легче, чем пребывание в неволе, что очень хорошо понимали наши великие классики-писатели ХІХ века, которые пытались пробудить у всего человечества проникновенное отношение к бедным людям, чтобы облегчить их участь переменами в отношении к ним общества.
Дети, которые стали спутниками моего детства, все как один были практически нищими в описываемое время, а я был из самой бедной семьи в этом доме. Но жил в самом центре, по адресу: г. Ленинград, ул. Пролеткульта, д. №1 (потом эту улочку переименуют в Малую Садовую).
Вышел я в этот, который станет мне роднее собственной комнаты, двор дома с большой опаской: как получится у меня водить дружбу с совершенно незнакомыми ребятами? Но уже через час стало очевидно, что я принят в их компанию. И я обоснуюсь вскоре здесь завсегдатаем, как все дети моего возраста, кроме одного единственного, о котором речь в другом рассказе.
Проводили мы время, как станет ясно, когда повзрослею, так же, как и пацаны в эти годы во всех городах СССР. Играли в игры: в футбол, в лапту, в "пристенок" монетами, в казаки-разбойники и в другие, отличающиеся тем, что мы либо били стёкла в окнах, либо шумели так громко, что взрослые обзывали нас бандитами и всех вместе – шайкой. 
Не буду сразу начинать плакаться на свою судьбу, но скажу, что все ребята, взбреди кому-то тогда в голову провести голосование, у кого какой рейтинг, все бы поставили меня на последнее место, даже те, кто моложе.
Это тоже более позднее моё умозаключение, что в любом коллективе обязательно появляется лидер, а без него, что бывает крайне редко в компаниях, время чаще всего проводится бездарно.
Раскрою эту мысль глубже. В то время, какое я описываю, люди жили гораздо проще, чем в теперешнее, а мы, дети, львиную долю времени проводили на свежем воздухе. Тогда воздух сильно не засоряли, и его все считали очень полезным. Но это не так просто – находиться 8-10 часов в сутки с себе подобными. Это было таким же серьёзным делом, как и всё, чему отдаются все силы и чувства. Это только казалось, что мы сумбурно тратим время. Наш двор представлял из себя нечто подобное организации (повторятся постоянно не буду, когда вставляю что-то из более поздних умозаключений). У нас правил бал Славка Капитан. На моей памяти несколько попыток сместить его с верхней должности, но ни разу это не удалось. Хотя по внешнему виду Капитан казался весьма неказистым. Почти такой же худой и плюгавенький, как я (махану в рост я чуть позже, а пока ростом невысок). С хитрыми выразительными глазами, хотя молчун. Но когда его выводили из себя, он преображался. Никто не сомневался, что он запросто может убить человека. В бескомпромиссных спорах это был главный аргумент в твою пользу. Он всегда первый лез в опасное место или совершал головокружительный прыжок с того возвышения, откуда, казалось, нельзя спрыгнуть, не сломав шею. Вот какой ценой покупал он верховенство. Всё самое опасное затевал он и делал первым. А вот Виктор Шацкий, Красавчик, внешне куда больше подходящий на роль вожака: плечистый, очень красивый мальчик и с явно более развитым воображением – безумно хотел быть нашим атаманом, но ему им так и не удалось стать. Меня это очень удивляло. При демократических выборах, как это проводится сейчас на всех уровнях, все бы, думаю, проголосовали за Красавчика, но тогда слово демократия всерьёз и не употребляли. А  отношения  Капитана с Красавчиком мне представлялись какими-то непонятными. Тот вроде его уважал, оставлял вместо себя, если не мог быть с нами сам, но иногда они так друг с другом схватывались, что мы боялись, как бы нас не стало во дворе на одного меньше. Но без верховной власти мы не прожили ни одного дня. А ниже  будет описан случай, когда мне станет ясно, что Красавчик не храбрее меня…
Отмечу и то, что среди моих пацанов не окажется в будущем ни нового Курчатова, ни Келдыша, ни Мравинского. Никто не сделает головокружительной карьеры, более того, ни одному не удастся достигнуть даже мало-мальски видного положения. И сделаю совсем уж неприличное признание, которое мне всегда бы было стыдно произнести вслух: я довольно быстро, когда совсем освоился в Ленинграде, понял, что все мои пацаны – очень серенькие ребята. Произнёс эти слова только потому, что по своему адресу я буду бросать реплики и похлеще. А главное, я не сомневался, что без всей этой компании моя жизнь была бы вообще кошмаром и одиночеством не в радость. Я сам не заметил, как наш двор стал мне ближе собственной семьи, не говоря уж о школе. Короче я с огромным удовольствием проводил среди них много свободного времени. А две истории – главный предмет этого рассказа – покажут воочию, что и они были существами не без фантазии, и я со своей задержкой в развитии отставал и от них. А уж по своим мужским качествам я – хуже не придумать: с ручками-палочками, абсолютно без бицепсов, к тому же с девичьим лицом, и в довершение всех бед оказался из пугливого десятка – короче, у меня нет ни одного качества, каким бы я мог о себе перед ними заявить. Не умею ни в рожу дать, ни свистеть по-разбойничьи, ни бросить камень выше четвёртого этажа нашего высоченного дома или хотя бы плюнуть метров на пять со звуком, будто выстрелил гранатомет. Не говоря уж о том, что каждый из них умеет что-то такое, что не может никто другой. Боже, как я от этого страдал! Можно удивляться, что меня ни разу во дворе не попытались избить, как это делают везде со слабыми. Думаю, это потому, что наш двор оказался очень демократичным, с обостренным чувством справедливости; возможно, сыграл роль авторитет моей бабушки, которую старожилы в доме считали чуть ли не святой (хотя дети, кажется, плюют на своих родителей, но это не так, высокий авторитет моей бабушки, я в этом уверен, передался через их детей на меня – я чувствовал, что уважаем не по заслугам); и, ещё, имею наглость полагать, что во мне всё же есть что-то такое, что заставляет этих мало воспитанных типов не цепляться ко мне из-за разных пустяков. А серьёзных поводов я не давал и вообще старался держаться всегда в тени, полагая, что абсолютно неинтересен своим сверстникам…
Мы, конечно, очень много времени уделяли играм, но были и другие более серьёзные занятия. Возможно, их бы придумывали ещё больше, но свободу, какой мы располагали, совсем уж неограниченной называть слишком. Речь не о родителях, когда то у одной мамаши, то у другой лопалось терпение. Вот это безусловный факт, что ни одной мамаше не удавалось вырвать своё чадо из нашего тесного коллектива. Капитан, например, прогоняя мать, когда та прибегала, зовя его домой, ругал её чуть ли не матом. Красавчик, напротив, мать очень любил, но если та сильно наседала, чтобы он шёл делать уроки, он краснел и делал энергичные гримасы, мол, прошу тебя, уйди! И та, в конце концов, ретировалась. А меня вообще никогда не звали домой, хотя все считают меня  маменькиным сынком. Но бабушка никогда бы не позволила себе такой вульгарщины, как, высунувшись из окна, кричать на весь двор, мол, марш, паршивец, домой…
Говоря о некоторой несвободе, я имею в виду то, что периодически у кого-то возникало рьяное желание наставить нас на путь истины. Это было так называемое движение общественности. В результате, когда оно оживало, на нас обрушивались разные гадости. То сожгут скамейку на заднем дворе, в сквере, где мы любим проводить летнее время после восьми вечера. То перекроют дверь черного хода в Горздравотделе, где мы коротаем зимние вечера, потому что там на лестнице необыкновенно тёплая батарея. То натравят квартального, которого по жалобам этих самых активистов начальство вытаскивало на чуть ли не круглосуточное дежурство. Но на нас это действовало, как происки агрессора на миролюбивые силы: мы становились твёрже, сплоченней и непреклонней…
Мы не только били стёкла и друг другу носы, иногда нашу компанию обуревал жар созидания. Это происходило очень редко, но было похоже на запой у серьёзного пьяницы – длилось месяц и больше. Одна из таких ярких страниц в нашей биографии – строительство аэроплана (которую прервало именно движение общественности)! В нашей компании пацаны от 9 до 12, поэтому организаторы (а я специально выделил Капитана и Красавчика, они застрельщики этого мероприятия) не замахнулись на строительство и двигателя, это уже слишком сложно, удовлетворились осуществлением свободного полёта. Вынужден признаться, я не относился к числу активных участников проекта (более того, он осуществлялся в такой строжайшей тайне, что даже меня посветили в него далеко не сразу). И ещё более стыдно признаться, что и став участником проекта, я продолжал себя вести совершенно безучастно, просто присутствовал при том, ни во что не вникая.
Аэродром для взлёта облюбовали в таком месте, чтобы спланировать на аэроплане на самый оживленный в то время в Ленинграде перекресток: улиц Невский проспект с Садовой. Там пересекалась чуть ли не половина всех трамвайных маршрутов города. И в любую минуту на улицах было полно людей. Отсюда можно заключить, что цель нашей акции состояла не в хулиганстве втихаря, а задумавшие это дело хотели потрясти сограждан невиданным зрелищем. Повторяю, в открытую об этом не только мне, а и друг с другом не говорили;  прибывая на место строительства, работали в основном молча. Ведь и мы, пацаны, знали о существовании КГБ, и мозгов хватало понимать, что по головкам, когда аэроплан перекроет движение транспорта, нас не погладят…
Я не знаю, как затевался этот проект, не присутствовал. И не слышал ни разу, чтобы кто-то кому-то пытался объяснить, ради чего это делается. Но я был убеждён, кто заводилы, и оставалось думать, что те прячут внутри себя мечту о великом подвиге.
О себе же вынужден признать, что честолюбие во мне ещё не проснулось. Скажу больше, я всё ещё не знал очень много всяких вещей, вплоть до того, каким образом получается, что за летом следует осень, а потом зима, не знал, кто такие "абстракционисты" и вообще имел о многом представление пещерного человека. А вот о Капитане и Красавчике могу сказать, что однажды слышал их разговор, в котором упоминался Чкалов,  который пролетел под мостом через Неву. Впрочем, о нашем умственном  развитии можно было сказать и так: в голове у каждого, как хлам на чердаках, валялось много разных вроде бы ненужных сведений, бессистемных, из самых разных областей, но когда по вечерам мы вели свои разговоры, собравшись в кружок, перескакивая с одного на другое, каждый узнавал что-то дотоле ему неведомое. Это был единственный, можно сказать, канал нашего просвещения, если не считать школьную программу.
Ещё раз повторюсь, что не входил в число активистов, а лишь сознательно примкнул к "серой массе". Я от природы получился законопослушный, уж такой был награждён натурой. Впрочем, что такое натура, мне тоже предстояло ещё открыть…
Строительная площадка была организована прямо на "аэродроме", потому что аэроплан мыслился грандиозных размеров, с командой из всего наличествующего состава, то есть не менее двух десятков душ, ибо организаторы понимали, что второго полета уже не будет. А такой аэроплан по лестнице на крышу не затащишь, то есть, как  догадливые сообразили, аэродромом служила крыша дома. "В рабочие дни", а они случались примерно раз в неделю, все, как муравьи, но скрытно несли каждый свою добычу наверх. Ведь специального строительного материала в домах, естественно, не было, и отламывались в скрытых местах доски от шкафов, похищали занавески, домашнюю утварь. Что же касается меня, то каждый поход на "аэродром" требовал мобилизации всего моего мужества. Чтобы попасть на место, надо, выбравшись из чердачного окна, проползти метров 10 по крутой крыше без ограждения, потом спуститься вниз, на два этажа, а затем подняться по узенькой из прутиков лестнице почти на те же два этажа и пройти по крышам разного наклона квартал. То есть единой крыши, как таковой, не было, сплошные зигзаги.
Люди на земле отсюда кажутся букашками, а трамваи – точно спичечные коробки, ползущие как детские игрушки. Я совершенно не выношу высоты, и необходимость каждого восхождения принимал, как узник день казни…
К моему тщательно скрываемому удовлетворению это предприятие не довелось довести до конца. Татарин-дворник однажды выследил нас и сорвал все планы. Сам он лезть на крышу за нами боялся, а, заметив что-то подозрительное, сразу поднимал внизу страшный шум. В конце концов, он привлек внимание общественности, которая была в каждом доме, к нему присоединились граждане, готовые в любой момент проявить бдительность, был бы повод, и дело дошло до милиции. На противоположном перекрестке, на углу Садовой и Ракова помещалось их районное отделение и вышел большой конфуз: под самым носом блюстителей порядка готовилась как бы крупномасштабная акция, направленная на дестабилизацию обстановки второго по величине города в СССР. В один из дней, когда работа кипела вовсю, нас накрыли на месте преступления, с поличным. Пытались всеми средствами дознаться, кто есть главари акции, но, ничего не добившись, к интересам обеих сторон дело прикрыли, чему помог наш возраст. Нас продержали сутки в милиции и выпустили. Это был первый в нашей биографии случай, когда мы побывали в роли заключенных.
Видимо можно ещё добавить по этому поводу то, что в наше время пацанам провести такую акцию в голову не придёт, так что тоталитарный режим, о котором никто из нас никогда не заикался, видимо действовал на подсознание, но никто из пацанов в дальнейшем правозащитником не стал, мне это точно известно…
А ещё одна история – уже плод лично Капитана (кстати, Славку Иванова так прозвали за то, что он с кем-то поделился личным, что когда вырастет, будет плавать на корабле). Свою идею он представил под таким соусом. В перерыве футбольного матча, который как обычно проводился во "дворе Капитана", той части двора, куда выходит окно его комнаты, и где после многолетних инцидентов, стычек, мордобоев, сражений, битв, войн все жители первого этажа оснастили окна решетками, Капитан, попытался разразиться цветистой речью, мол, нам пора расширить наш географический кругозор новой территорией, расположенной довольно далеко от нашего дома. Поведал, что в прошлое воскресенье он со своим другом Красавчиком ездил в ЦПКиО, где  они улизнули от инициатора мероприятия – старшей сестры Красавчика, Вики, которая взяла их с собой только потому, что иначе мать не отпускала её вдвоём с кавалером. Их любопытство завело на задворки парка, в места, где жили рыбаки. И вот, спустя несколько суток, в беспокойной голове Капитана созрел дерзкий проект. "Пора нам, братва, попробовать на вкус морской воды, – сделал он резюме. – Выйдем в море, а там, может, махнём в Кронштадт". И это была присказка. Дальше пошла речь о деталях, но пришлось больше догадываться, чем услышать конкретное. Передаю суть своими словами: мол, поскольку самим строить – дело долгое и многие обстоятельства могут помешать успеху, по поводу чего опыт уже есть, он предлагал реквизировать на время функционирующее судно; то есть  получалось, что мы можем стать моряками в любой момент, как только этого  захотим. Уверен, не все поняли, о чём идёт речь, но тут же с жаром согласились. Не мешкая, наметили день выхода в море: через три дня наступал очередной выходной, а само плавание, мол, осуществим в следующий. Всех это обстоятельство сильно возбудило, и Капитан сказал, что всё им тщательно обдумано. Чтобы не помешала какая-то неожиданность, надо отправить в ближайшее воскресенье на место добровольцев-лазутчиков, изучить все повадки этих рыбаков, где, кто и когда несёт караульную службу, чтобы установить наиболее удачное время для операции. В добровольцах недостатка не было, и наметили отправить туда троих.
И вот наступило главное воскресенье, которое сулило неизведанное приключение. По уговору, никто не обмолвился дома, что, может, их видят в последний раз. Извлекли из карманов и пазух заготовленное несметное количество провианта, всё сложили в мешок Капитана. В его карман перекочевали и деньги, изъятые до копейки из остальных карманов. Мой взнос в силу полного отсутствия семейного достатка был чисто символический. Необходимость же солидных запасов диктовалась тем, что срок приключения мог растянуться не на одни сутки: и намеченный путь предстоял неблизкий, да и мало ли что, вдруг занесёт на какой-то безлюдный остров или – того чище – на другой материк. (В наших рядах не было отличников по географии).
В то время трамваи от Невского до ЦПКиО ходили очень долго, тогда был совсем другой ритм жизни. С конечной остановки до места назначения надо было пройти пешком пару-тройку километров. И мы перед дальней дорогой решили присесть, перекусить. На свежем воздухе аппетит, как назло, разгуливается, и Капитану пришлось прибегнуть к своему авторитету, чтобы не опустошили его мешок полностью. Но поскольку еды оставалось совсем мало, а в каком порту удастся запастись провиантом, никто не знал, решили прямо тут прикупить пару буханок хлеба и твёрдого, кирпичиком, повидла, целый килограмм, благо по пути попалась булочная.
Повсюду были отличные места для купаний и, понимая, что теперь-то уж экспедиция от нас никуда не уйдёт, решили побарахтаться немного в тёплой водичке, но застряли на пляже на несколько часов. Пока купались, снова захотелось есть, и решили не обременять себя лишней обузой, опорожнили-таки Капитанов мешок. На место прибыли к моменту, когда солнце далеко перешагнуло зенит. Поблизости никого не было и, не мешкая, приступили к делу. Идти в море решили на двух судах по шесть человек. Никто из нас никогда не сидел в моторной лодке, но подготовку начали резво. Залезли в две облюбованные лодки по два человека и начали выкидывать лишнее на их взгляд содержимое за борт, расчищая место остальной команде. На волнах покачивались кастрюли, керосинка, какой-то сверток. А сапог почему-то был один, булькнув, он сразу пошёл на дно.
Я остался в числе тех, кто был на берегу и вроде безучастно наблюдал за происходящим. Но потом я научусь в себе распознавать такие вещи, как появление предчувствия, что дело не кончится добром. И я себе говорил, что раз, слава богу, в этом не замешан, чего же мне дрожать! А в лодке оказаться я не хотел не только потому, что не люблю нарываться на скандалы, а ещё и не умею долго держаться на воде. Попади я на глубокое место, через несколько минут неумолимо погружусь на дно. Но я не мог отказаться от путешествия, потому что всегда с большинством, да к тому же, проголосовал "за". Я мог только оттянуть время посадки на судно...
А дальше события полетели с молниеносной быстротой. Ребята в лодках ничего не подозревали, слишком были увлечены, а ток беспокойства прошёл по сгрудившимся на берегу. Все вдруг завертели головами. Я тоже повернул свою влево и увидел, как из-за деревьев и кустарника высыпала большая группа молодцов, каждый – косая сажень в плечах. Они стремительно приближались к нам, громко сопя и размахивая увесистыми кулаками. Наконец, это увидели и Капитан, и остальные в лодках, и стали грести изо всех сил к берегу, не сумев завести моторы. Мои сухопутные товарищи, переминаясь с ноги на ногу, лихорадочно решали, как поступить, меряя глазами путь от Капитана до берега и от нас до "витязей прекрасных".
У кого-то сдали нервы, и они пустились бежать со всех ног. Я же стоял как вкопанный. Не потому, что я не боялся приближающихся к нам богатырей. Но мои ноги буквально парализовало. Возможно, потому, что Капитан бежать пока не мог. Я ждал, когда его нога коснётся берега. И успокаивал себя: ну и пускай бегут, я-то ничего плохого не сделал. (Я уже жил с верой в торжество справедливости). И ещё я был уверен, что не будут же они бить детей. "Бежим! – заорал, как полоумный, в моё ухо Рыжий, последний, кто остался возле меня, и, точно перышко в порыве ветра, упорхнул вправо. Я видел, как четвёрка из обеих лодок, благополучно достигнув берега значительно правее меня, без раздумий устремилась вслед за убегающими сухопутными. До моего сознания дошло, что я остался один, что я идиот, теперь мне уже не спастись…
И, вяло перебирая ногами, я то ли побежал, то ли быстро пошёл вслед за остальными. Но, видно, то, что последний, на ком жаждали отыграться, снялся с места, придало "детям Нептуна" новых сил. Земля задрожала под их каблуками, а воздух из их легких вырывался, как из кипящего котла. "Стой-й-й! Убью-ю-ю!" – грохнули глотки. Но моя жалкая, тощая фигурка не показалась достойной добычей для всех "тридцати трех богатырей", и основная масса не сбавила скорости, миновав меня. Возле притормозило только двое, и с ними "дядька Черномор" с немыслимо огромными кулачищами. Я не видел, как меня били: закрыл глаза. Когда очнулся, не мог пошевелить ни одной из конечностей, а голова, мне казалось, уже не моя. Я не понимал, есть ли у меня части тела, где нет ощущения страшной боли. Красавчик, наткнувшийся на меня, тоже изрядно побитый, от удивления раскрыл глаза. Мол, если бы не одежда, он ни за что не подумал, что это я. На моём лице якобы нет никаких деталей, и вообще не скажешь, что это лицо. Из меня вытекло, видно, море крови. Когда я попытался подняться, в голове хрустнуло и снова брызнула из носа струя. Я хотел удержаться, но слезы, помимо воли, ручьями текли по щекам…
Вдоль дороги, по которой мы шли, постоянно попадались какие-то женщины. В школе нас учат, что женщины – это символ нежности и добра,  а эти злобно шипели вслед: "Так вам и надо! Радуйтесь, сукины дети, что остались живы!" Это добавляло мне боли. Мы встретили ещё Хорька и Вонючку, причём на Хорьке, который особенно старался освобождать лодку от лишнего, не было ни одной царапины. Единственное, что сделали рыбаки – реквизировали у него его брючки и трусы, чтобы не удрал, а его самого загнали в воду, чтобы выловил всё им утопленное.
И в результате Хорёк, главный виновник нашего избиения, оказался один из троих пойманных небитым. А Вонючку спасли ноги, но он не исчез, как остальные. Мы зря надеялись, что ребята во главе с Капитаном где-то нас дожидаются. Их и след простыл. Уплыли и остатки собранных денег, оставшиеся в Капитановом кармане. А сейчас, вечером, когда трамваи фактически пусты, зайцем не проедешь, кондуктор тут же вышвырнет из вагона, тем более таких жалких пассажиров…
Ну как мне было не роптать на судьбу?! Меньше всех виноватый в происшедшем, фактически заплатил за всё я один! Красавчику, как он сам сказал, всего несколько раз съездили по роже, а Хорька пальцем не тронули. Все кулаки, которые чесались, разрядились, в основном, на мне. Как же после этого верить в справедливость?! А бабушка твердит мне о Боге! Если бы Он был, разве допустил то, что произошло?! Капитан, который всё затеял, уже наверняка видит сны в своей постели, а Хорёк, добавивший своими действиями злости собственникам лодок, идёт себе как ни в чём не бывало, посвистывает, повязанный какой-то тряпкой, как святой. А у меня чувство, что я до утра не доживу… От ЦПКиО до Невского гигантское расстояние, трамвай идет почти час. И пока мы добрались домой пешком, была уже ночь… Думаю, по затронутой теме добавления излишни.