Глава 26. Созвездие Славные ребята или Оркестр

Что-то его разбудило. Вроде как звонили. Но всё. Он крепко – накрепко решил не открывать дверь. Хватит. Что это, в самом деле, сегодня напасть какая, стоило взяться за работу, как все повалили к нему, то бывает неделями дома один сидит, хоть бы какого вшивого гостя нелёгкая занесла – нет, и того не дождётся! А сегодня прямо проходной двор! Нечто в этом духе он ворчал себе под нос! Ещё вот и напиться хватило ума с каким-то оболдуем! Срочно протрезветь! Взбодрить себя чаем или кофеем! Он походил немного. Принял вальяжную позу и… заставил машину достать стол из слоновой кости, и… покрыть его «скатертью – самобранкой»!
Были здесь отварные сосиски с горчицей, разная закусь, фрукты и овощи; огромный арбуз украшал центр стола, а рядом с ним красовался кремовый торт, изготовленный в виде лебедей, плавающих в озере, окружённом дворцами. Уж, с какой они свадьбы прилетели,- никому неизвестно,- цыганской баронской, главы республики братской, инаугурации, или крёстного отца и вора в законе! И только что он присел откушать чудесного угощения, как в дверь раздался звонок, долгий и требовательный. Он долго ждал, когда звонить перестанут, но напрасно, наоборот, в дверь стали молотить ногами и кулаками и кричать: «Вставай, пьяная морда! Я знаю, что ты дома! Соседи тебя видели!» Но вот и это стихло. Не выдержав наступившей тишины, Федя на цыпочках подкрался к двери. Тут он понял, что в личину снова пихают какую-то дрянь! Дверь пробовали открыть снаружи! В сердцах сплюнув, Гриф простым движением руки, нажав на ручку, распахнул дверь, которая в принципе была открыта, - и не поставлена на защёлку, и не закрыта на два оборота личины…
- Федя! Принимай гостей! – как ни в чём не бывало, с порога заключил Грифа в свои объятия Дон Альдонсо Март. – Мы уже второй раз! Что, только вернулся из страны грёх?
Глаза Феди полезли на лоб!
- Это ещё одна Кошка, правда, рыжая. Ира, не пугай Федю сразу! Смотри, как он испугался! Знакомься, Федя, это помощник режиссёра Московского театрального кооператива Фрау Ирен на семьдесят «рэ» в месяц. Это достопочтимые дамы и господа, его преосвященство отец Феодор! Он вас сразу всех не запомнит. Но вам, дамы и господа, следует быть почтительными и обращаться к хозяину не иначе, как отец Феодор!
Ваше преосвященство! Эти славные ребята – артисты любительской труппы Заморска, мои новые друзья. Я надеюсь, вы с ними подружитесь. Право. Я их ещё и сам по именам не знаю, я их запомнил по ролям спектакля. Они представляли Ануя «Оркестр» - есть такой французский драматург. Я сам по случаю сыграл в их спектакле роль доктора. Выручил братьев по разуму. Представь, ворвался в белом развевающемся халате, пересёк сцену… а потом что-то загадочно прошептал мсье Лебонзу, это хозяин ресторанного заведения по пьесе и персональный фотограф группы…
Двухметровый детина, несколько стесняющийся своего роста, и от этого горбившийся, вежливо наклонил голову.
- Во вымахал! Я рядом с ним кажусь лилипутом.- Констатировал Альдонсо. – Зато представь, какая шикарная была сцена! Пьеса задумана, как трагикомедия. Я выхожу буквально на минуту. Этот длинный перегибается пополам, чтобы выслушать мой диагноз, а разогнуться уже не может – я на публике его растираю, но нет… это надо знать пьесу. Представь – дамский оркестр зарабатывает себе на жизнь в санатории, где лечат гастриты и поносы, прошу пардонить; способствуют пищеварительным процессам своим, так сказать, великим искусством! В оркестре один мужик и тот пианист!.. О! Это моя роль, кстати. Мне бы стоило сыграть её…. Представь, этакий монстрик, имеющий жену – калеку и любовницу в оркестре, воображающий себя половым гигантом! Я бы её играл с наслаждением! Вот Пианист, он, кстати, пишет интереснейшие стихи авангардистского направления!
Высокий блондин с голубыми глазами вышел вперёд, с чувством потряс Феде руку и продекламировал дурным голосом нараспев:
«Плавит в танцах время
Пламенное племя,
Как в печи поленья
Наше поколенье,
Бьёт себя надеждой
Позабыться в малом,
Лучше быть невеждой!
Лучше быть нахалом!
Мы не знаем сколько
Буков в алфавите!
Только нашей долькой
Нас не обделите!
Так намного проще
Тыкаться в корыто!
Соловьиной рощи
Нам давно не видно!»
Впрочем, это не совсем авангард, - скромно сознался он, - теперь у авангарда свои течения, что рукава у речки, да нет, куда хуже; левое, правое крыло да ещё каждое крыло имеет своё перо…
- О, не садись только на своего любимого конька, индивидуальность – это всегда прекрасно, не будем спорить! – взмолился Альдонсо.
- Блох-с много-с в индивидуальностях-то-с! Надо как-то позиций определённых всё-таки держаться, а так-то кто в лес, кто по дрова.
- Тогда получается, что всех под одну стрижку!
Всё лучше, чем лохматым-то ходить!
- И лохматых бабы любят! Каждой ягодке свой роток!
- Так ведь то ягодки, а мыслишки-то вшивые лишний раз и не надо бы напоказ выставлять! А так-то всё сойдёт – крови, грязи, пота, секса – что свиньями из корыта жрать, что такие книжки читать!
- Так ведь не каждому дано, не каждому и охота есть этим заниматься, а уж кто хочет-то – пусть себе пишет, что за беда? Между нами сказать, что и бисер перед свиньями-то метать глупо!
- А вот уж все вокруг и свиньи! А ты-то сам, что скотник, значит-с, накорми их мешаниной из их же навоза, да их и бичуй, забивай да на жир себе перетапливай! Очень вы благородно роль-то литературы понимаете! Зато вот и имеем от разных дамочек: «Голодный муж лежит на полке, а я пишу стихи в тетрадь…»
- Да что ж в этом страшного, в самом деле, не жена мужа, а муж жену кормить должен!
- Вот уж и роток на ягодку раскрылся! В лице режиссёра труппы госпожи Артанс, то есть исполнительницы этой роли, студентки театрального училища, прошу любить и жаловать, мы видим первого почитателя безвестной поэтессы!
- Вот ещё живое мнение, может, литература для дамочек и эстетствующих бездельников в свободное от любовных романов время-с! Это, к счастью, беззлобная, безвредная и такая же бестолковая мелодраматическая жеванина с сюсюканиями и расхлёбами. Этот мусоропровод, что вечный двигатель с бесконечными сериалами и дозами наркоты для всеядов и полиглотов! Но можете это расценивать, как комплимент-с, жива ещё надежда на прозрение у одной из половины вкушающих; вторая половина, что приговорённые к пожизненному заключению-с.
- Таково ваше заключение? Но это не мой диагноз, доктор! Я может, не обрадую вас, но в чём-то примирю! Литература, голубчики, сама по себе, ничто, или если хотите, всего лишь один человек! Хочешь, дружи с тем, хочешь с этим, хочешь отшельником загибайся! Чужая душа – потёмки, так вот тебе, влезай в чужую шкурку, каково тебе там, узнал? Так-то, на будущее может пригодиться, а может нет, потому что каждый для разного живёт, и все вместе уж не знаю и для чего! – худая девушка лет тридцати, поджав губы, достойно наклонила головку. - Согласна зваться Артанс, у всех настолько замусорены головы, что конечно, запомнить моё имя Мила – задача невыполнимая.
- Теперь поневоле запомню! – вздохнул Федя.
- А это её помощница с хореографии!
Тоненькая балерина с гитарой на худеньком плечике сделала книксен:
- Ребята, литература – это обнажение, откровение!
- Стриптиз!  Духовный! Споры закончили! А вот Сюзанна. Она стреляется из-за пианиста в клозете! – Милая небольшого роста девчушка застенчиво улыбнулась. – Но я бы ей лучше дал роль Золушки. – Добавил Альдонсо.
- И часто вы там стреляетесь? – не зная, что сказать, и как отнестись к появлению огромного числа нахлебников, спросил Гриф, чтобы хоть что-нибудь сказать.
- На каждом спектакле. – Скромно проговорила хорошенькая девочка.
- Ну, а остальных его преосвященство потом запомнит.
- Ну, и сколько вас вообще?
- Их десять,  ваше преосвященство! Правда, Фрау Ирен из другого муравейника, а я не в счёт. Если ты захочешь, они разыграют любую комедь, хоть сейчас.
- За таким разговором они перешли из коридора в прихожую. Медленно, как бы нехотя, сдавал позиции Федя. Дон Март заглянул в комнату, - он уже давно понял, что что-то здесь не так! – и обалдел, как ни старался сдержать эмоции!
- Ба! Да тут пир горой! Всё готово к моему приезду! Какая предусмотрительность, Федя! Мальчики! Девочки! Мыть лапки! – И Дон Март побыстрее прошествовал в комнату и принял удобное положение.
Никто не заставил себя долго упрашивать. Скоро все видели за столом, уверенные, что это для них расторопный Альдонсо наперёд договорившись с Феодором, сделал такой сюрприз!
- Простите, а вас как зовут? – спросил Гриф у стройной красавицы с длинной косой.
- Это Памелла, - ответствовал Дон Март, уподобляясь экскурсоводу или гиду – девица лёгкого поведения, помимо оркестра подзарабатывает своим телом.
Гриф опешил. Выражение неловкости так и читалось на его растерявшемся выражении лица.
- О! Это только в спектакле! Меня зовут Мария… - возмутилась красавица.
- Мария! Королева Франции!
- Мария Магдалина кающаяся!
- Взошла звезда Мария!..
Высказали свои столь разные суждения мужчины, на что Мария состроила глазки и кокетливо обвела ими всех присутствующих. Но нет, это не роль отложила на неё свой отпечаток. Это врождённая черта доброй половины женщин, передающаяся, верно, с молоком матери.
- Отец Феодор! Будь ты настоящим священником, ты бы оставил веру и церковь, если бы увидел, как Мария – Памелла на сцене поправляет чулок! Это зрелище не для слабых! Стоило ей выйти на сцену, как в глазах мужчин, устремлённых на неё, появлялся особый блеск! Это настоящий шарм! – разглагольствовал Дон Март, разжигая интерес, вдруг проявившийся у Грифа.
- Вполне верю. – Сдержанно ответствовал Федя, потому что Альдонсо говорил, что раздевал; этакий купец, нахваливающий товар.
Из-за стола с бокалом в руке поднялся Пианист – Авангардист, воздев глаза и руки к небу, просверлив взглядом дыру в потолке, загремел могучим голосищем:
«Хвала Сестре,
Несущей праздник!
И на костре
Язык – проказник
О ней поёт!
Что ум и честь?
Ведь у неё
Получше есть!
Воздав благочестивым «Аз»,
Хоть «Буки» и бубнят о нас –
Матроны гордые и леди,
Шалуньям шлём горячий «Веди»!
«Глаголом» действует монах,
Внушая нам священный страх,
«Добро» несёт святая вера,
Но есть добро для кавалера,
Куда важнее божьих ряс,
Куда важнее умных фраз!
Что добродетель! Что пороки!
«Есмь» у неё такие ноги!
А выше их такой «Живот»!
А ниже…
-Хватит! Хватит! – запротестовала Мария – Памелла.
- И «Зело» там запретный мёд!
- Довольно! Хватит! – вскричала вся женская половина общества.
- Хватит! – распорядился Альдонсо. – А то вас забросают вашими собственными тухлыми яйцами! – он захихикал своей шуточке.
- Я ещё гой еси! Я готов, как Казанова устроить состязание, хоть тут же сей же час! Я вызываю вас на бой!
- Ха-ха! Вы проиграете! Я не пишу стишки, но здесь вам меня не обскакать!
- Вы принимаете вызов?
- Ну что ж! Дуэль, так дуэль! Будем бить, но по каким мишеням?
- У нас ведь есть целый женский оркестр! Разве никто не сможет сыграть на «сексо-фоне»? – осклабился Пианист.
А Саня вдруг выдал:
- Я скажу в лоб!
Стань водой!
Стань травой!
Как поёт Боб!
Забудь напрочь своё имя и гляди,
взойдёт рассвет или нет!
Стань землёй!
Как предлагает наш авангардный поэт!
Вспашу ли я пашенку?
Засею ль лён - канапель?
Где ты, моя Сулико?
- Авангард! Кое в чём вас уже переплюнули! – прозвучала реплика.
- А может вам лучше посостязаться, кто дальше плюнет? И тоже у меня в комнате?! Ведь я никто, и на меня можно не обращать внимания!.. Или давайте так, я встану посередине, а вы будете в  меня плевать по очереди, кто попадёт – тот выиграл!
Кто-то хихикнул, и все, наконец, без перехода, изрядно оголодавшие, принялись  нахрупывать, уплетать, навёртывать за обе щёки или за одну, в зависимости от роли и положения. За столом воцарилась тишина, не считая звуков чавканья, хрупанья, хлюпанья и бряцанья ложек. Мало кто из присутствующих мог припомнить такой богатой деликатесами трапезы. Все священнодействовали. Аппетитнее всех это получалось у здоровой сдобной девахи с красными щеками и могучими задними и грудными долями. Такими изображают купчих на русских сувенирах. Но хитринки, мелькавшие в глазах, выдавали натуру богатую, озорную и боевую. Ей бы, пожалуй, подошла роль Солохи гоголевской. Особо, конечно, смотрелась она тем, что рядом с ней слева примостился Дон Март - вылитый чёрт, персонаж из того же гоголевского произведения!  Он, стараясь не уступать по скорости поглощения пищи остальным, тем не менее, не бросал своих франтовских замашек;  вертясь на две стороны, умудрялся обхаживать и хитрую купчиху – Солоху, и Фрау Ирен на семьдеят «рэ», рыжую кошечку. Последняя относилась явно к аристократическому кругу. Она своеобразно оттеняла уплетающую пищу Богов пару, всем своим видом пытаясь выказать равнодушие; сдерживая аппетит, откусывала небольшие кусочки от сосиски и старалась, как можно более  ленивее прожёвать их. По другую её руку восседал сам хозяин Федя Гриф, сосредоточенно наблюдая, как исчезает фирменная закусь в бездонных ртах «славных ребятишек». Его собственный аппетит покинул его, и удручающие мысли о прокорме сего племени на Земле не заплёванной лезли в голову. Безуспешно пыталась отогнать их от Феди, сидевшая рядом худющая студентка театрального, по роли Артанс, по положению режиссёр осчастливленной  хозяином труппы, по имени Мила. Пыжась показать в жизни пренебрежение к мужскому полу, в тайне страдая от невнимания последнего, она каждого мужчину мысленно «примеряла» на себя, и готова была простить ему кучу недостатков и обратить их в достоинства, но внешняя холодность, подчёркнутое превосходство и мнимое равнодушие заставляло мужчин обходить её стороной. Вот и сейчас она страдала из-за своего комплекса, стараясь быть весёлой собеседницей хозяина, и свести имевшую место быть «неуместность»  до минимума, осуждая сексуальные шутки товарищей, но каждый раз натыкалась на его тоскливый взгляд, и приписывала это своему неумению держаться с мужчинами. Она и так уже перешагнула далеко за свой нрав, удерживая на губах натянутость улыбки, и выказывая  весёлость и непринуждённость манер. В конце концов, она прекратила свои попытки, потухла, и старалась держаться среднего между голодным бродягой и пресыщенным всем и вся аристократом. Её утешало-таки то, что как режиссёр труппы, она была посажена на почётное место рядом с хозяином, талантливым изобретателем, даже, может быть, гением; и к тому же в обществе мужчин. С другой её руки сидел двухметровый Лебонз – фотограф, правда, порядком поднадоевший замедленностью речи и реакций. Когда он только открывал рот, все уже знали, что он скажет, и только у самых терпеливых хватало сил дослушать его до конца. Он, казалось, понимал это и предпочитал больше молчать, если ему не случалось попасть в тихое общество, где он мог изложить свои неторопливые рассудительные мысли. Однако, на сцене он был великолепен, особенно в сатирических, комических ролях, изо всех сил тянулся к искусству, играл на баяне, имел замечательный бас, удивительно мягкий тембр могучего голоса, и на профессиональном уровне делал любительские фотографии, Кроме того, он несколько разбирался в технике, имел хорошую фонотеку лучшей советской эстрады, и обладал такими не часто встречающимися качествами, как сговорчивость, добродушие, чистосердечие и отзывчивость. Поэтому он был незаменимым человеком и помощником, просто кладом.
Вторым помощником была тоненькая балерина, сидевшая рядом с первым, которая умела петь, танцевать, играть на гитаре, сочинять песни, рисовать; которая встревала во всё, чтобы не делалось на белом свете, имела тысячу друзей и две тысячи врагов; капризный характер и претензии к жизни; которая бралась за всё и ничего не доводила до конца.  При этом слыла свободной личностью и «Железным Феликсом». Она могла переговорить Цицерона или даже председателя литературного объединения области; жить в бочке подобно Диогену; быть в любой компании своим человеком, своим парнем и своей в доску; умела пить – умеренно, курить – неумеренно, глотать львиными дозами возбуждающие средства; не спать несколько ночей сряду, и двигаться быстрее собственной тени. Всё это вместе взятое помогало ей всегда находиться в центре внимания мужского пола, и вместе с тем страдать самой, быть любимой другими; отвергать и быть отвергнутой, а также беспечной, озорной, неунывающей. Казалось, она примеряла на себя социальные роли, характеры, настроения как наряды, меняла парней, как перчатки.  Всё это вместе взятое вызывало некоторую зависть со стороны обойдённой вниманием мужчин студентки Артанс, но в этом бы она ни за что на свете не призналась бы, за глаза оценивая своего второго помощника не иначе как «куклу», что видимо, подразумевало собой «шарики» в голове у последней, либо «опилки», либо «ветер». Рядом со столь яркой разнообразной личностью светилась звезда, которая уже ознаменовала себя своими авангардистскими поэтическими выпадами, и торопливо опустошая тарелки, то ли готовила в голове своей ещё один экспромт, то ли запасала в своих лучах силу для секс – дуэли. За «Авангардом» светила  звезда Мария – Памелла. С нею на одном стуле притулилась малышка Сюзанна – Золушка и скромненько домучивала свой кусочек торта.
Далее, на приготовленном поначалу Грифом для себя,  удобном, мягком, обитом бархатом кресле, располагалась кудрявая полная блондинка с обволакивающими голубыми глазами, обладающая не меньшим набором достоинств, чем у её братии, но ещё большей разбросанностью в занятиях. Она имела три специальности – химика, биолога и географа; кроме родного русского языка владела ещё тремя основными языками, и ещё на двух неосновных могла, что называется, изъясняться. Кроме того она занималась философией, пробовала себя в журналистике и любила подзаняться народными промыслами, как чеканкой, резьбой по дереву, росписью деревянных изделий. Она, несомненно, попробовала бы себя и в других областях, если бы у неё хватило времени. Пока её приходилось всюду опаздывать или отсутствовать, постоянно догонять и навёрстывать, и снова отсутствовать по причине присутствия в не менее важном месте и по не менее важному делу. Для души и домашнего чтения она также писала стихи, и очень возможно, что какие-нибудь ещё её таланты скрылись от нас. В «Оркестре» она играла роль первой скрипки, строгой блюстительницы нравов Патриции. На ручке кресла возле неё нахохлившемся воробышком «клевала по зёрнышку», и замыкала этот зодиакальный круг ещё одна малышка – девчушка с редкой чёлочкой и острыми глазками, сверкавшими из-за стекла окошек – очков. Бог не наградил её особыми талантами, или она ещё не нашла себя, и этим была обижена, но во всяком случае, довольна тем, что ей, наконец, дали роль со словами, может, потому, что совпадала с её собственными нечёткими чертами, что любила позавидовать и посплетничать. Она играла в «Оркестре»  Эрмелину, занятую исключительно собой, и своим мужем! Воссоздавала на глазах у зрителей малосодержательный женский трёп, - с присущими эмоциями восторгов и возмущения,-  на пару с Леоной. Роль Леоны, обиженной Богом, горбатой и бесперспективной женщины в «Оркестре», живущей в мире иллюзий и чужих приключений досталась пышной девахе, хитрой купчихе – Солохе. Будем же и мы впредь придерживаться имён персонажей Ануя, рассказывая о «славных ребятах» из созвездия «Оркестр».