Отец

           Это  произошло 1920 году… Мой отец, Усенко Иван Прохорович, вез два вагона матросского обмундирования. Под Чаплино их встретил разъезд махновцев. Документы и бумаги, (как называл), успел проглотить. И уже в тачанке, по дороге опросил длинного, как жердь, возницу-махновца:
– Куда везешь?..
 – Стар будешь, матрос,  – ответил тот и стал быстрее погонять лошадей, а когда они подъехали к холму с кудрявой шапкой ковыля на плоской вершине, сказал, неохотно переломив свое тело в сторону отца:
 – Ну, здесь я должен завязать тебе глаза…Так, минут пятнадцать, Иван ехал с завязанными глазами. Вдруг возница тронул его за плечо кнутом и сказал:
 – Слышишь, матрос…
– Что тебе еще?..
– Хочу тебе сказать – самого батьку увидишь сейчас…
– Видел уже…
– Может быть…Только дурень ты, я вижу – я к тебе по душам, ты – чего  еще да – видел уже…
 – Отстань…
Помолчали Лошади пошли тише, спокойнее. Их копыта мерно зацокали по мостовой.
Возница-махновец заговорил вновь:
– Так, значит, говоришь – видел уже. Может быть. Смотря где только.
– В бою…
 – Могло быть…
Опять помолчали. Махновец остановил лошадей, сел рядом с отцом и щелкнул кнутом:
 – Пошли!..
И вновь заговорил, только тише:
– Я скажу тебе, матрос, ты, я вижу, из таких, как и я…
–Ты – предатель, как и твой батько…
– Да уймись ты, каркало…  На-ка лучше, курни и слушай…(он вставил Ивану  в рот зажженную цигарку). Увидишь батьку – смотри, не трухни – убьет на месте. На грубость – груби, на дерзость отвечай дерзостью, на смерть – смотри ей в глаза. И, не дай бог, батька узнает, что все это сказал я тебе – не он, так я щелкну тебя, как гадкую вошь…  Слышишь?
–  Слышу.
– Ну вот, теперь ты – ученый…
         Махновец пересел на передок и погнал лошадей. Через несколько минут они остановились. Отца ввели в дом и здесь только развязали глаза и руки. Прямо против него за столом сидел Махно, втянув завитую голову в приподнятые плечи. В концах растянутых, плотно сжатых губ его застыла самодовольная все и вся отрицающая усмешка. Руками он обхватил острые углы стола, будто боялся, что упадет вместе со стулом назад и исподлобья смотрел на Ивана.
         Несколько минут они молча изучали друг друга. И также неожиданно, как появился в этой комнате,  довольно просторной,  чистой и  свежей, с полками книг, Махно сказал:
– Здоров,  матрос!..
И усмешка исчезла с его губ.
 – Здоров був.
–  Робу везешь?..
–  Ага.
–  Куда? Зачем? Какой части? Кто командир?!
   Отец так и не запомнил всех вопросов,  посыпавшихся на него, точно град Он вспомнил слова возницы и бухнул:
 – А не пошел бы ты к … матери. Сметана.
        Махно вскочил,  в  какую-то секунду пронзил отца взглядом и – неожиданно расхохотался гомерическим смехом.  Иван не помнит, где кончилась граница смеха –
В грудь ему уперлись два маузера – а он дернул за петельки свой бушлат, так что пуговицы покатились по полу:
  –  На, собака, стреляй!!!
     Глаза Махно полезли с орбит, на губах закипела пена. Прищурившись, он запел сквозь зубы – запел нудно, противно:
 – А первая пуля, а первая пуля ранила коня…
И вдруг предложил:
 – Иди к нам, матрос?..
                – Не-э, батько, я не предатель…
Махно отскочил от него и – разрядил  по пол обоймы из каждого маузера в стенку, повторив на ней  приблизительно контуры головы Ивана.
– А теперь пойдешь? – И он нацелился на этот раз уже не мимо… Из дул маузеров взвивался дымок чуть-чуть повыше глаз, соединяясь с облачком у потолка.

Косой луч поделил комнату на две неравные  половины – солнце было уже на переходе. За окном загорланил петух и, испуганные чьим-то пьяным голосом, разлетелись, громко кудахтая,  куры. Жизнь шла своим чередом – нарядная и прекрасная в своем первозданном виде и – серая, отвратительная, когда в нее пришли злые люди, жадные себялюбцы.
                – А теперь – пойдешь?..
Всё также взвивается из дула маузера дымок. Только облачко дыма уплыло уже к дверям и – растаяло.
– Не пойду… Не хочу… Стреляй и не канителься.
Отец видит, как дрожат на курках пальцы «»батька», как он меняется в лице. Он смотрит ему в глаза – глаза предателя, смотрит боец революции. Чей взгляд победит?..
Махно медленно опускает маузеры, решительно бросает их на стол и бежит в угол – обратно. Его постоянный секретарь в очках встал из-за стола и – вытянулся. Вытянулись у двери и махновцы. Он подбегает к ним и орет:
 – Слышите вы…слышите, что говорит матрос?!
–  Чуем, батьку…так точно!
– Молчать! … Вот с кем надо строить новую Россию. Новую Россию!.. Мою!!! Без тунеядцев и воров, без трусов и без большевиков! Без жидов!
– Так точно!..
 – Цыц, ко-тя-та… Пиши.
Махно указал на секретаря. Тот хлюпнулся на стул, схватил ручку.
Махно диктовал:
«Мною, батькой Махно, взято у матроса…
 – Фамилия, имя, отчество? –спросил он отца.
– Усенко Иван Прохорович…
 – э, такого –то… два вагона матросской робы. В чем прошу его не винить»
Поставь печать, число…Я – подпишусь…
      Секретарь написал, щелкнул печатью. Махно отдал справку отцу и сказал:
 –  Собери пуговицы.
Отец собрал.
 – А теперь – иди. На станцию тебя отвезут…
В дверях отец на какой-то миг задержался, ожидая выстрела в спину, но вместо этого услышал:
 – Иди,  иди, Матрос. Батько в спину не стреляет…
Отец хлопнул дверью и подумал:
 – Брешешь,  собака. Ты самой революции в спину выстрелил…»
    В части он сдал справку, полученную из рук самого  «батьки Махно».