Сказ о том, как Колька Жидков Россию спасал

Сказ о том, как Колька Жидков Россию спасал
 (написан в 1993 году).
I
Снился Кольке Жидкову дурацкий сон. Вообразил он себя бурсаком. Ну, не то чтобы хотелось ему таковым стать, да во сне с фантазии какой спрос: взяла и перебросила черт знает куда. То ли в Малороссию – казачки вроде кругом шатаются, а может быть, то была и Арзамасская сторонка, потому как купчина, наш, толстомордый, осанистый кобыленку плюгавенькую в сердцах по бокам хлещет. Застряла дура вместе с тележкой перед самым рынком. Народ кругом столпился, глазеет, серьезно, тупо, никакого насмешника даже нет купчину подбодрить. Один, бедняга, управляется, сопит вовсю, рожа красная.
 Жидков смотрел, смотрел, да возьми и влезь с советом:
- Да ты по глазам ее полосни, глядишь, вскачь пойдет.
Народец мрачно посмотрел на него. Купчина сплюнул:
- Ишь ты, умник, какой выискался…
И давай хлестать дальше. А народ столбнячий, нет, чтобы подсобить купчику – стоят, затылки чешут.
- Тьфу! – Колька разобиделся на ситуацию и почмокал по размытой дождем дороге долой с площади.
Но тут его кто-то за шкибот и хвать.
- Ну-ну! Ты че это!..
Жидков угрожающе развернулся и был со смехом милостиво отпущен.
- Ты что ль бурсак Жидков будешь? – его обидчик, саженный  в плечах молоденький казачок, важно приподнял плеткой фуражку и осклабился.
- Ну, буду, - Жидков приосанился, мол, и он спиной не плох.
- Пан Кочинский тебя видеть желает.
- А на что я ему сдался-то. Я и знать не знаю пана этого. Да и не было у нас их здесь никогда, панов-то…
- Ну это ты брось. Пан этот знатный, вельможный. Зовет, так иди, - казачок прищурился, а потом и подмигнул. – Может, с выгодой для тебя зовет.
- В чем же мне выгода-то?
- При смерти кобыла его… Отпеть ее хочет. Вот бы ты и отпел, а?
- Кобылу? Вот уж изуверский обряд какой! Не-е… Не пойду, - Жидков еще раз сплюнул. А казачок продолжал:
- Да ты же не в сане еще… Тебе и проститься. А кобыла наша, христианского роду… Пан православный. Пойдем добром, а то… - казачок надвинул фуражку на лоб, - смотри, братанов позову.
И он указал на стоявших поодаль казаков. Жидков сплюнул последний раз и отправился вслед за казачком.

II

Пан Кочинский был мужчина престарелый, с седыми усами и с выражением мрачной грусти на бледно-тощем лице. Глубокое уныние в маленьких глазах его показывали, что душа его была убита и разрушена вдруг, в одну минуту, и вся прежняя веселость и шумная жизнь исчезли навеки. Когда вошел Жидков вместе с казачком, он встал с дивана и слегка кивнул на низкий их поклон.
- Ты и есть Николай Жидков? – спросил пан ни ласково, ни сурово.
- Я и есть.
- А за что тебя из семинарии-то поперли? Ладно, ладно… Хочешь похлопочу о восстановлении, денег дам…
- Это за то, чтобы я кобылу вашу отпел?
- Эх, ма… Да ты что ли, Федька сболтнул ему? Ладно, ладно… Ну так и что с того, что кобылу… Она у меня крещенная. Без покаяния померла, так хоть отпеть надо. А то ведь душа в ад отправиться!
- Ересь, вельможный пан говоришь. Да чем же кобыла грешна может быть. И какая у нее душа. Кобыла ж!
- Мало ли грехов-то! Строптивая была кобыла!
- Да грех это кобылу отпевать! – Жидков негодовал. – Крестить было грех, а молиться за душу ее звериную и того грешней!
- И не жалко тебе животное?
- Померла – Бог с ней! Что ж такого. Душу я за нее губить не стану!
Пан задумался. Казачок показал Жидкову у виска пальцем.
- Ладно, - пан хлопнул в ладоши. – А если я тебе скажу, что порченная была кобылка, сглазили ее? То теперь как? Ведь не уйдет дух ее на тот свет, чего доброго призрак в городе появиться.
- Сказки!
Пан задумался.
- Три ночи читаешь по моей кобыле! Понял? Совершишь, как следует, над нею молитвы и иди на все четыре стороны. Награжу тебя и в семинарии восстановлю. А не то до смертью забью, в Теше гнить будешь!
Жидков во сне аж вздрогнул. «Не, - думает. – За веру и сгнить можно». Но сомнение какое-то поганенькое под ложечкой как засосет: «Дурак ты, Колька, заколдованная кобыла, нечисть внутри нее. Кабала! Только молитовкой и можно бороться.» «Грех это, - вопит сонный жидковский разум. «Грех черта не выгнать», - возражает под ложечкой.
- Ну! – пан торопил с ответом.
- Ладно, помолюсь.
- Славненько, - пан взял бурсака под руку. – Кобыла была добрая. Русью звали.
- Как? – Жидкова передернуло.
- Русью. Я ее еще Российкой кликал, когда шалила.
«Что ж за язычник такой ко мне привязался. Святым именем кобылу окрестить!»
- Что ж другого имени не нашлось?
Пан Кочинский удивился:
- Рыжая кобыла была… Наверное, за то и прозвали. Я ее уже названную купил. У татарчонка в Казани.
- А зачем же крестили?
- Да крещенную и купил. Знаешь, как ржала на Пасху под колокольный звон? Все понимала. В неосвященной конюшне жить не хотела. Обязательно иконку в углу поставить требовала. Ласковая была кобыла; в скаку норовистая, а в стойле – смирная. Любил я ее. Так что уж помолись по чести. И людей-то таких, как эта кобыла была, немного есть.
Жидков не знал чертыхаться ему или удивляться.
- Федька, - пан обратился к казачку. – Сведи бурсака к церкви. Да не один веди, а то ведь убегет, сокол.
Казачок щелкнул каблуками.
- Не убегет. Мы его сперва накормим, а то с голоду да со страху грохнется об пол.
Казачок защерился. Жидков решил чертыхаться.

III

Казачок сдержал слово: накормил сначала бурсака на пановой кухне, и только когда начало смеркаться, повел вместе с братанами Кольку в церковь.
Церковь была деревянная, почерневшая. На ее месте давно хотели поставить каменную, так что никакого служения последних два года в ней не отправлялось. Но по приказанию пана иконостасы и свечи в нее были возвращены.
Гроб с лошадью стоял посередине, против самого алтаря… Свечей было зажжено вдоволь и запустение в церкви не замечалось. Кобыла была совсем не старая, еще крепкая, рыжей масти с белой отметиной на лбу, и лежала в гробу словно чучело.
- Ох, и грешное же дело, - Жидков перекрестился.
- А кобыла и вправду была зачарованная, - казачок почесал плеткой за ухом. – Знаешь че, может тебе в кругу читать.
- Что?
- На, - казачок сунул ему в руку кусочек мела и быстрыми шагами вышел из церкви.
Дверь церкви тут же за ним заперли, и Жидков остался один. Страшно ему не было. Было досадно.
«Ну да, - рассуждал он, очерчивая на всякий случай круг вокруг клироса. – Дело нечистое. И впрямь мертвецы да приведения из всех щелей полезут. А ведь какой стервец – кобылу Русью обозвать. Стыдно. Саму погубили, теперь и имя поганят».
Он развернул книгу и начал читать самым громким голосом.
«А вдруг Русь эта возьмет да и встанет из гроба?» Жидков испугался собственной мысли, но мысль настаивала: «Да, и летать по церкви начнет и ржать, да зубы свои желтые скалить?»
Вдруг за его спиной послышалось чье-то похрапывание. Жидков обернулся и обмер. Кобыла стояла у самой черты и шевелила ноздрями, словно обнюхивала бурсака.
- Тьфу, дура! Сгинь!
Кобыла оскалила действительно желтые зубы и, метнувшись в сторону, хрипло заржала. Жидков закрыл глаза и зашептал сильную молитовку. Он слышал, как кобыла металась по всей церкви, сбивая иконостасы.
«Бешеная кобыла!» - Жидков вздохнул, набравшись как бы этим вздохом мужества, и стал читать и стал читать дальше.
Кобыла вдруг полетела. С диким ржаньем и пеной у рта.
«Креста на тебе нет!»
Жидков не отрывался от книги. Настроение у него стало просто ворчливое.
Наконец, послышались первые петушиные крики. Кобыла зависла в воздухе, а потом рухнула прямо себе в гроб.

IV

Жидков спал до обеда. Проснулся совершенно разбитым, но готовым нести свою вахту. Казачок принес бутыль водки, и они ее вдвоем усидели. Бурсак пил молча. Казачок трепался о лошадях, что, мол, до чего доходят некоторые паны и барины в своей любви к лошадям, до каких сумасбродств и чудачеств. Ни один мужик и даже ни один казак на подобное не решится. Лошадь нужна в работе да в бою. А пану одно забава – на ней по полю проскакать, всю ночь сломя шею гнать ее будет. Острые ощущения, так сказать, испытывают.
Казачок захмелел крепко и плел уже что-то несвязное. Жидков поставил его на ноги и повел к церкви. «Коли и в эту ночь летать будет, то ничего. Глядишь, и вправду озолотит да в семинарии восстановит».
Жидкова опять оставили одного. Он очертил круг, вышел из него, приблизился к гробу и погрозил кобыле пальцем. Ему показалось, что ее ноздри зашевелились. Он поспешил вернуться в круг и начал читать. Русь долго ждать себя не заставила. Она приподнялась в гробу и грустно протяжно заржала. Жидков читал не торопясь. Кобыла прыгнула на пол и стала выгарцовывать вокруг Кольки круги. Глаза ее налились кровью. Она хотела укусить его, но чары круга не позволяли. То ли хмель наконец ударил Жидкову в голову, но ему показалось, что под иконой Казанской Богоматери стена дала трещину, и оттуда вылезла человеческая тень.
«Ох, ты, господи! – Жидков перекрестился. – Нечисть полезла».
Тень разогнулась, и Колька понял, что это вовсе не тень, а человек, нормальный человек, одет только странно парадно: сюртук, жабо… Жидков сообразил, что его наверное кто-нибудь из их нечестивого bo-mondo.
И вдруг этот поганец обратился к нему:
- Ну и чего ты огородился, дурень? Взял бы, да и обуздал эту покойницу. А то ведь позорит, право слово, позорит тот свет. Меня вот даже прислали. Выходи, давай, подсобишь.
- Ишь, ты, - Жидков присвистнул. – Я выйду, а ты, кровопиец, на меня попрешь? Ну и хитрая нечисть пошла!
- Да какая я тебе нечисть, - посланник обиделся. – Я, если хочешь знать, философ. Чаадаев я, Петр Яковлевич. О как!
- Чаадаев! Можно подумать – не нечисть! Ах, ты, лжепророк плешивый! Философ дамский! – Жидков разошелся. – Знаю по что пожаловал! На имя кобылкино польстился. Если Русь так и в гроб, да?
Жидков снял с себя куртку и начал размахивать ею над головой.
- Э-ге-гей, лошадка! Круши тут все. Не давайся этому отродью адскому!
Лошадь прыгнула через гроб и неистово ржала.
Чаадаев грустно улыбнулся.
- И не стыдно тебе. Ад! В могилу надо сходить достойно. А эта…
- С таким именем, да к таким, как ты, изуверам? Лошадь эта православная, истинно русская, а ты – вероотступник. Всемирность! Рабская церковь! Тьфу!
- Причем тут мои прижизненные убеждения, - Чаадаев вздохнул. – В кобыле этой дух сатанинский сидит. Смотри, как бесится. Все царство темное позорит.
- Это она тебя чует, пан философ!
- Значит, не поможешь?
- Иди, иди в свою щель. Ишь, ты, под святой иконой устроился.
Чаадаев махнул рукой и исчез в трещине. Кобыла радостно забила копытами.
- Не боись, милая, - Жидков выпятил грудь. – Отстоим тебя, Русь!
Вдруг перед Жидковым ни с того ни с сего вырос маленький человечек с рыжей бородкой и прямо таки сатанинским блеском в синих глазах.
- Зачем бога гневишь? – человечек сурово нахмурился и пнул ногой заколдованный круг. – Честных покойников обижаешь.
- А-а… Тоже философский выродок, да?
- Я Белинский!
- Ой-ой, испугался тебя! Еще о Боге он вспомнил! Западник вонючий! Надо же, додумался – Христос во главе революции! Предатели!
- Русский человек, а такое невежество проявляешь.
- Я-то русский! А ты-то… У-у… Жидо-масон!
Белинский разозлился и хотел было сказать что-то резкое, да послышались голоса петухов, и он, лишь погрозив Жидкову пальцем и процедив сквозь зубы: «Доиграешься…», растаял. А Жидков вдруг прокричал кому-то в пространство:
- Чтобы завтра таких дураков, как эти, ко мне не присылали!
Эхо ему отозвалось гулом. А истинно русская кобылка Русь замерла на лету и с грохотом упала в гроб.

V

Жидкову спать не хотелось. Он был настроен героически. Казачок принес еще водки, и они опохмелялись весь день. К вечеру Жидкова разморило, и он уснул. Когда совсем стемнело, казачок растолкал его и повел в церковь. Жидковский героизм сменился обыкновенной усталостью. Но как только он остался один, его охватило нетерпение. Нечисть была нестрашная и словесная перебранка с ней доставляла удовольствие. Но потом Жидков вдруг вспомнил, что его привели сюда для молитв, а не для битв, и если уж он заявлял ночью, что кобылка православная, то уж грех по ней не почитать. И он начал переворачивать страницу за страницей. Кобыла, наконец, ожила и забегала по церкви. «Ну все, сейчас посланцы повылазят. Почуяла кобылка язычников».
И точно: церковь словно пошатнулась и из-под всех икон повылезли человеческие тени. Кобыла завизжала по-поросячьи и прыгнула под купол. Жидков уже испугался: столько покойников он не ожидал. Они обступили его, но смотрели все так кротко и просящее, что он растерялся. Белинского и Чаадаева в первых рядах не было видно.
- Послушай, - почтенный старик в позолоченном пенсне сложил на животе руки и добродушно улыбнулся. – Твои молитвы за упокой кобылкиной души бессильны. Так ее душу не спасешь. Смотри, как юродствует.
Жидков продолжал молиться.
- Покоя нам нет от ее хулиганств, - продолжал старик. – Помоги усмирить.
Жидков нахмурился:
- А ты кто будешь? Философ?
- Да-с… Но я не западник… Я напротив… Я, знаете ли, Соловьев…
- А-а… Космополит проклятый!
- Но я православный философ… - старик был оскорблен. – Были, конечно, католические заблуждения, но… И не вам, молодой человек, меня судить!
- Да я потомок твой, как же не мне! Антихриста воспел, ирод! Добро, говоришь, сатана!?
- Позвольте, но это вопрос философский… И нынче не место о нем… Согласитесь, что диавол несет добро, добро земное, губя при этом, разумеется, душу, добро небесное…
- У-у… Жидовская морда… - Жидков демонстративно уткнулся в книгу.
- Господин хороший, - молодой человек с длинными волосами и в синих очках позвал его с другой стороны. – Не надо оскорблять старость. Свержение авторитетов – не в оскорблении…
Жидков подозрительно посмотрел на длинноволосого.
- Нигилист?
- Ну… - длинноволосый замялся.
- Ясно. Сгинь, падаль!
Молодой человек посторонился.
- Не буду говорить с нехристями! – заявил Жидков. – Хоть одного истинно русского человека мне подайте!
- Да где ж тот критерий, по которому вы русскость-то меряете? – раздалось из толпы. – По национальности мы все были русские люди, честное слово. И про народ, про силу его все из нас говорили, да писали. И родину мы свою любили…
- Странною любовью! Тьфу! Вот, к примеру, Достоевского среди вас и нет!
Толпа заволновалась, впередистоящие переглянулись и расступились, пропуская невысокого, достаточно плотно сложенного бородатого мужчину. У Кольки сердце упало – как есть Достоевский!
- Федор Михалыч, - Жидков чуть не заплакал. – За что тебя-то к нехристям определили? Иль за девочек малолетних? За извращение какое? Читал я тут пару книжонок о вас…
- Эх, и дурак! – Достоевский прибавил к этому еще пару крепких выражений. – Ты тут на личности мне не переходи! От тебя ведь элементарного требуется. Выйди из своего круга дурацкого, да помоги нам споймать кобылу эту, да утихомирить ее. А то отгородился от Руси, да ее же еще защищать берется.
Кобыла в это время выделывала над головами великих покойников разные па, грозя в любую минуту приземлиться на одну из знаменитых лысин.
Жидков понаблюдал за ее пируэтами и спросил:
- А что же сами-то не поймаете? Вон народу сколько набежало…
Достоевский был недоволен его недогадливостью.
-Мы люди солидные… Теоретики мы. Не пристало нам за кобылой гоняться.
- А я что голь кабацкая? – Жидков от возмущения позеленел.
- Да ты поживее нас будешь. Мы ж, почитай, покойники. А эта, бестия, позорит нас, имени не оправдывает, надежды наши… Пожалей стариков-то. Мы тебя теорией снабдим, с какого краю лучше подойти.
- Эх, Федор Михалыч, - Жидков сокрушался. – Поверил бы тебе, да как приведенью верить-то! Выйду из круга, а вы меня – э-э… и задушите. Сами уж и справляйтесь. Мое дело молитвы читать… Книги божественные. Им уж верить можно. А на вас мне плевать! А раз кобыла с таким именем от вас шарахается, значит кобыла права!
-Но это же обыкновенная психованная кобыла! Просто кобыла!
Жидков отмахнулся и начал читать.
- В ней дух бесовский сидит! Дурень!
 Колька не реагировал.
Покойники зашумели, заругались, и длинноволосый завопил:
- Долой теории! Лови ее!
Десятки рук потянулись к верху, мертвецы вставали на плечи друг другу, выстроив несколько пирамид, и пытались ухватить кобылу за гриву, хвост прыгнуть ей на спину. Но все это было напрасно. Она взметалась к самому куполу, пряталась в алтаре, сметала их пирамиды, и покойники летели вниз.
Длинноволосый выбрался из-под упавших на него трупов и грустно резюмировал:
- Напрасно все… Надо Великого звать.
По свалке покойников прошел ропот. Все с сомнением переглядывались.
- Может, еще сами попробуем?
- Великий больно уж яростен. Как бы чего…
- Пусть его спит, а?
- Нет! – Соловьев торжественно снял пенсне. – Только Великий ее объездит. Как не прискорбно. Потомок, увы, нам не помог.
Покойники решились:
- Зовите Великого!
И дружный хор грянул:
- Великий, приди!
И вдруг настала тишина. Вдали послышались волчьи завыванья, и скоро раздались тяжелые шаги, звучавшие эхом по церкви. Все покойники мгновенно прижались к стенам, забились в углы, освободив середину.
- Пошто тревожили?! – загремел голос Великого.
Пред алтарем предстал огромный детина в ботфортах и шкиперском мундире. Вид у него был ужасен. Глаза горели неистовством, ноздри гневно раздувались. Пальцы его гигантских рук были растопырены и словно бы искали жертвы.
Жидков внутренне похолодел: «Антихрист! Как есть Сатана! Сам!» Но вдруг в лице этого Антихриста Жидкову показалось что-то знакомое. Но что именно? Ах, усики, конечно же, усики…
-Эх, ма… Так то ж Петр!
Жидков аж присел от изумления.
Петр обвел бешеным взглядом церковь. Покойники тут же прижались друг к другу. Кобыла жалобно  проржала, опустилась на пол и в нерешительности загарцевала на месте. Петр приблизился к ней. Кобылка Русь заволновалась, но с места не сошла.
- Беги, дура, беги! –заорал что есть силы Жидков. – Антихрист то!
Петр полоснул Жидкова взглядом, и схватил кобылу за холку. Русь метнулась в сторону, но Петр успел вскочить на нее, и они вихрем поднялись вверх. Поднялся страшный ветер, задувший все свечи. И в наступившей темноте фигура Петра и кобылы неожиданно засветились.
Они кружили под куполом. Петр бил Русь по бокам, мертвой хваткой охватив ее за шею. Она пыталась сбросить его, но тщетно. Наконец, кобыла ослабла и опустилась на пол, прямо перед Жидковым. Петр распрямился и глянул на растерянно сидящего на полу Кольку.
- Что, холоп, рот раззявил? Ужо я тебя!
Петр ударил кобылу в бока, и она поднялась на дыбы. Жидков понял, что его заколдованный круг теперь бессилен, он нарушен, и кобылкины копыта угрожающе висели над самой Колькиной головой. Еще мгновенье и все… Смерть! «И это все из-за ненормальной кобылы!»
Но вдруг раздался петушиный крик. Это был уже второй крик, первый прослышали именитые покойники. Они бросились в щели, окна, двери, но третий крик застал их врасплох…
…Жидков дернулся во сне и свалился с кровати…
Он никак не мог прийти в себя и дрожал. Ему все виделся Петр на вздыбленной кобыле, и его мутило. Наконец, он немного успокоился, лег в постель и закрыл голову подушкой.
На улице послышался стук лошадиных копыт. Жидков в истерике вскочил с постели и бросился к окну.
По улице не спеша брела грустная усталая рыжая кобыленка, таща за собой тележку с цистерной свежего молока. Возница лениво дергал ее за поводья и курил папироску. Ни на одного из виденных во сне он похож не был…