Медицинский молоточек на столе

                А. П. Чехов в кругу врачей

               
               
1. "...Москва меня признает за доктора"
"...Если бы я был около князя Андрея, то я бы его вылечил", - заметил Чехов по поводу смерти героя "Войны и мира". А в иронической полемике с поэтом Владимиром Гиляровским вопрошал: "Ты думаешь, я плохой доктор?  Полицейская Москва меня признает за доктора, а не за писателя.... Во "Всей Москве" напечатано: "Чехов Антон Павлович. Малая Дмитровка. Дом Пешкова. Практикующий врач".
       Легко представить Чехова в кругу литераторов, в кругу актеров, в семейном кругу: об этом написана масса мемуаров, и написано талантливо, ярко, образно. Чего стоят имена: Куприн, Бунин, Горький,  Станиславский, сестра Мария Павловна, жена Ольга Леонардовна... По подсчетам  исследователей, в круг общения А.П.Чехова входило более сотни медиков: с некоторыми дружил со студенческой поры, с некоторыми работал в больницах или во время кампании против холеры, со многими врачами состоял в переписке. Их воспоминания не так ярки, иногда отрывочны, иногда написаны языком, больше смахивающим на статистический отчет.  Чувствуется, что писали люди, далекие от литературы. Потому и образ Чехова-врача намного бледнее образа Чехова-литератора, хотя его медицинская биография по драматизму и событийности никак не уступает биографии творческой. Отмечая в январе 1904 года 25-летие литературной работы, Чехов мог бы заодно отметить и другую славную дату - 20-летие выхода в жизнь в звании "уездного лекаря". 1884 год - год окончания медицинского факультета Московского университета.
     Если внимательно вчитаться в строки его биографии, то обнаружится, что Чехов, как ни странно, прошел почти все ступени типичной карьеры русского врача.  На студенческой практике был  в сельской Чикинской больнице. Подменяя коллегу, заведовал Звенигородской больницей в Подмосковье.  Получил навыки судебно-медицинской работы - в молодости приходилось вскрывать  тела  погибших  прямо на месте преступления - где-нибудь в поле, под зеленью молодого дуба... В Москве занимался частной врачебной практикой - на дверях "дома-комода" в Садово-Кудрине висела табличка: "Доктор А.П.Чеховъ". В годы наибольшего творческого подъема, в Мелихове, слыл за образцового земского врача. На холере возглавлял участок в 25 деревень, создав медпункты и ведя огромную лечебно-профилактическую работу, которая "съедала" все наличное время, а иногда доводила до отчаяния: "...Душа моя утомлена <...> Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать  по ночами от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?),  ездить на отвратительных лошадях по  неведомым  дорогам  и  читать только про холеру и ждать только холеры..." Тем не менее через пару месяцев чувство удовлетворения от полнокровной общественной и врачебной работы покрывало минуты малодушия: "Летом трудно жилось,  но теперь мне кажется, что ни одно лето я не проводил так хорошо".
     Трудно перечислить  сферы медицины, где бы не остался чеховский след. Он сыграл ведущую роль в сохранении лучшего медицинского изда¬ния в России - журнала "Хирургия",  на  страницах  которого  увидело свет более полутора тысяч оригинальных статей. В Ялте вошел в число организаторов учреждений в помощь туберкулезным больным. И даже незадолго перед смертью мечтал поехать в Манчжурию военным врачом...
      Не остался Чехов в стороне от медицинской науки. Еще в студенчестве задумал оригинальную работу об истории полового авторитета. По окончании факультета начал кандидатскую диссертацию "Врачебное дело в России": проштудировал объемистые летописные своды и сборники фольклорной мудрости, собирая по крупицам сведения о народном здравии во времена Владимира - Красное солнышко и Иоанна Грозного.
      По свидетельству однокашника Чехова - знаменитого профессора-невропатолога Григория Ивановича Россолимо - Антону Павловичу не чужды были мысли о преподавательской деятельности. Ученая степень, без которой невозможно получить кафедру, казалась ему "желательной". Чехову хотелось прочитать  на  медфаке  курс,  основанный на идеях его учителя профессора Г.А.Захарьина (трехтомное издание лекций которого бережно сохранял в своей библиотеке).  Захарьин учил, что нет болезней "вообще" - есть конкретные больные,  которых можно успешно вылечить при учете индивидуальных особенностей. Россолимо запомнил характерную фразу Антона Павловича:  дескать,  он прочитает эти лекции, "как бы сидя в шкуре разбираемого больного". Был однажды разговор и о том, как донести до студентов личностные переживания больного. Чехов размышлял так:
     "Я страдаю, например, катаром кишок и прекрасно понимаю, что испытывает такой больной <...> а это редко врачу бывает понятно.  Если бы я был препо-давателем, то я бы старался глубже вовлекать свою аудиторию в область субъективных ощущений пациента...  Это студентам могло  бы действительно пойти на пользу".
     Чеховская идея профессору Россолимо понравилась. В качестве докторской диссертации, по общему мнению, могла бы пригодиться книга "Остров Сахалин" - безупречное с точки зрения медицинской статистики описание условий жизни целого каторжного острова. Россолимо подошел с этой идеей к декану медфака профессору Клейну. Тот сделал большие глаза... Чехов посмеялся над неудачный "походом" в на¬уку и целиком погрузился в литературу.
2."Дорогой, многоуважаемый шкаф"
     Признавая в Чехове писательскую гениальность, немногие медицинские светила были готовы признать в нем неординарного врача. Писали, что Чехов по необходимости поменял профессию, поскольку медицина ему "не задалась". Даже друг его Россолимо как бы вскользь замечал, что Чехов приотстал от науки и черпал сведения из популярных изданий. Доктор И.Н. Альтшуллер, лечащий врач писателя, также утверждал, что в последние 10-15 лет Чехов научной медициной не занимался. В Ялте выписывал еженедельник "Русский  врач", где прочитывал обыкновенно хронику и "заметки из практики". Любил поразить:
-"Вы читали в последнем номере о новом средстве от геморроя? - Нет, не читал. - Вот, сударь, и  растеряете практику.  А я вот прочитал и уже Кондакова вылечил" (Н.П.Кондаков - академик, специалист по византийскому искусству. Имел в Ялте собственный дом и часто встречался с Чеховым).
     Альтшуллеру, очевидно, представлялось, что медицина в жизни Чехова стала чем-то вроде приятного воспоминания о "боевой  молодости", а то и просто чудачеством. На столе у Чехова постоянно лежали молоточек, трубочка и медицинский календарь Риккерта. Практикой он не занимался, изредка пользовал домашних и прислугу.  Была слабость:  любил давать советы и выписывать рецепты.  Поэтому Альтшуллер обычно лекарства не выписывал. Под диктовку лечащего врача Чехов передавал заказ по телефону в аптеку, как-то по особенному отчеканивал латинские названия, в конце непременно прибавляя: доктор Чехов...Такой взгляд на пациента¬ слегка "свысока" -  вообще свойственен докторам,  хотя они этого и не замечают. Но в случае с "доктором Чеховым" это не очень верно.
      Спору нет - газет Антон Павлович читал много, в том числе и медицинских. Но любопытно было бы заглянуть в книжный шкаф Чехова, расположенный в кабинете ялтинской Белой дачи писателя. Известно, что свою огромную, в несколько тысяч томов библиотеку  Чехов  передал  в  дар Таганрогу, - своего рода благодарность за стипендию, которую родной город выделил Антону Чехову для учебы на врача. Через руки Чехова прошла масса книжных изданий: много книг подарено авторами, много присылали из издательств и редакций. Антон Павлович скрупулезно составлял на них библиографические карточки - их и сейчас в музее хранится более 700 - и отправлял в Таганрог. В Ялте же сохранялось то, что было либо дорого сердцу, либо необходимо - общий список книг и периодических изданий составлял чуть более шести сотен.
      Наиболее ценное хранилось в кабинете, а словари и энциклопедические справочники стояли во встроенном шкафу в коридоре, в свободном, так сказать, доступе. Тут и доныне стоит трехтомный "Энциклопедический медицинский словарь" А.Виларе, вышедший в 1892 году. Словарь был приобретен Чеховым в мелиховские годы, но по характеру вы¬деленных слов видно, что многие словарные статьи вычитывались и позднее, в Ялте. Чехов аккуратно отчеркивал нужный термин на полях красным и синим карандашом. Возможно, это связано с собственными "болячками" Антона Павловича. К примеру, он выделил латинский термин "Bronchiectasia", который означает расширение бронхов, потерю эластичности. Ясно, что легочный процесс был в сфере постоянного внимания больного писателя. Одна из посетительниц заметила, что Чехов сидит над какой-то картой - это оказалось схемой его собственных легких, на которой Чехов отмечал все новые пораженные области... Выделен в словаре и "агарицин" - средство от обильного потоотделения, которым страдают легочные больные.
      У Чехова было сложная аномалия зрения - что-то вроде астигматизма. Отсюда понятен интерес к терминам типа "аккомодация", "ambliopia", которые характеризуют  понижение остроты зрения.  По свидетельству севастопольского писателя Б.Лазаревского,  частого посетителя  "Белой дачи", они оба с Чеховым страдали от боязни открытого пространства. Не случайно, стало быть, в словаре выделено: "Agoraphobia"... Возмож¬но, не только материальные затруднения были причиной того,  что комнаты ялтинской "Белой дачи" писателя оказались такими  маленькими  и затененными: они создавали хозяину дома психологический комфорт. В январе 1900 года у Чехова в Ялте гостил знаменитый художник И.Левитан. Чехов нашел у него серьезное сердечное заболевание - расширение аорты. Эта статья в словаре также тщательно проштудирована... Короче, медицинская энциклопедия была у Чехова всегда под рукой.
      Наиболее ценные для писателя издания хранились в кабинете, в небольшом книжном шкафу у входа. Там всего пять полок. На верхней стоят томики Пушкина, Толстого, Тургенева - наиболее авторитетных мастеров слова, а также Псалтырь и Новый завет. Ниже - сочинения Г.Успенского, Некрасова, Короленко, Гоголя, а также переводы чеховской прозы и драматургии на иностранные языки.  Начиная с третьей полки,  попадаются медицинские  издания;  четвертая  и  пятая  полки почти целиком посвящены врачебному делу.
     Основное место занимают учебники, атласы, монографии студенческой поры: учебник по детским болезням, общая и частная хирургия, ларингоскопия, медицинская полиция, практическая офтальмология, лечение сифилиса, руководство к частной патологии... Любопытно подержать в руках  книги,  над  которыми  долгими  вечерами   корпел   студент Московского Императорского университета Антон Чехов. Вот "Руководство фармакологии" проф. Боннского университета  Бинца:  книга  прекрасно переплетена, на корешке тисненая золотом чеховская анаграмма: "А.Ч.". Вот учебник проф. Синицина "Болезни мочеполовых органов" - литографическое издание  лекций  с  многочисленными  пометами добросовестного студента. На "Руководстве к анатомии человека"  проф. Гиртля - также следы чеховских штудий. На последней странице Антон записывал столбиком, сколько анатомических таблиц удалось вызубрить за день: "17 октября - 8 листов, 18 октября - 20 листов, 19 октября - 37 листов, 20 октября - 57 листов". Это называется: аппетит приходит во время еды!
     По датам издания видно, что медицинская литература систематически приобреталась и после окончания университета. "Учебник судебной медицины" Э.Хофмана  появился  в  конце 80-х годов.  "Домашняя медицина" В.Флоренского, выдержавшая четыре издания и получившая премию имени Петра Великого, попала в чеховскую библиотеку в начале 1890-х годов. Книга эта получила большой общественный резонанс, поскольку она включала в борьбу за народное здоровье сельскую интеллигенцию - помещиков, учителей, землемеров, лесников и других земских деятелей.     На страницах 65-67 приводится примерный состав домашней аптечки, без которой помощь крестьянам проблематична. Чехов отчеркнул более 40 названий лекарств и препаратов. Среди них много традиционных народных средств - трав и кореньев: шалфей, листья  толокнянки,  корень  валерианы, перечная мята, корень солодки... Пометы сделаны Чеховым в мелиховские годы, когда Чехов еще не догадывался о собственной легочной болезни, а "креозот", который использовался как антисептическое средство при туберкулезе, даже не подчеркнут...
      Позднее медицинская библиотека Чехова пополнилась авторитетным "Курсом психиатрии" С.С.Корсакова (М.,1893), "Кратким курсом горловых, носовых и ушных болезней" А.Л.Ярошевского (СПб.,1896). Последняя книга была издана небрежно, и текст пестрит от чеховской правки опечаток. В 1896 году вышло "Руководство к частной терапии" А.Робена - оно также привлекло внимание хозяина мелиховской усадьбы. Другими сло¬вами, предположения о некоем "отставании" Чехова от современной науки некорректно. Правда,  в последние ялтинские  годы  писатель  увлекся благотворительной деятельностью, и библиотека пополнялась в основном за счет изданий по медстатистике, за счет уставов и отчетов обществ борьбы с туберкулезом и т.п. Но это не меняет общей картины, тем более, специальная литература помогала Чехову в его литературных делах. Работая над  повестью "Черный монах" (сам автор называл ее "historia morbi"), Антон Павлович приобрел уже  упомянутый "Курс психиатрии", по которому сверял симптомы душевной болезни магистра Коврина, возникшей на интеллектуальной  почве. Больное  воображение Коврина породило образ черного монаха, нашептывавшего мысли о гениальности...
      Судя по всему, Чехов в это время активно общался с коллегами, работающими в лучшей по тем временам провинциальной психиатрической лечебнице доктора В.Яковенко: на это намекает шуточное "Меню" дружеского пикника врачей, имевшего место в мае 1894 года. Меню оказалось вложенным в книгу Корсакова.  Пожалуй, только медики способны оценить юмор этого списка блюд, который публикуется здесь впервые:
" МЕНЮ 4-го мая 1894 года, с.Покровское-Мещерское.
1.ПРОДРОМА с соусом из ощущений голода и жажды. Салат из вздоров.
2.ИНКУБАЦИЯ. Меланхолическая рябиновка, маниакальная поповка, с десертом из разнообразных жертв борьбы за существование.
3.ЗЕЛЕНЫЕ ЩИ на алкогольной почве, но без признаков вырождения, вместо которых - ватрушки и пирожки с начинкой из подкорковых центров.
4.ПАРАНОИЧЕСКИЙ РОСТБИФ-МОНСТР, с бредом величия. Приправа: горький бред преследования. Рекомендуется запивать легким вином и пивом.
5.СИСТЕМАТИЗИРОВАННЫЙ БРЕД с соусом из заздравных тостов.
6.МОРОЖЕНОЕ в качестве пузыря со льдом под язык.
7.ОБЩАЯ СПУТАННОСТЬ под влиянием алкогольных галлюцинаций.
8.ЧАЙ ИЗ ЛЕКАРСТВЕННЫХ ТРАВ с патентованными лепешками Абрикосова.
9.ПОДОЗРЕНИЕ на прогрессивный паралич: расстройство координации движений.
10.БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЙ СОН с внезапным выздоровлением".
     Необыкновенный обед должен сопровождаться музыкой из опер и "гармоническим сочетанием звона тарелок, вилок, ножей и кликов дружеских: еще налей!"
     Эта остроумная шутка чем-то напоминает юмор самого Антона Павловича. Помните: купцы - персонажи повести "Три года" - заказывают в трактире "порцию главного мастера клеветы и злословия с картофельным пюре", имея в виду, конечно же, язык.
3."Талант человеческий"
     Чехов не раз признавался, что его литературная работа во многом направлялась знаниями, которые он вынес из медицины. Вчитываясь в его произведения, вдруг  осознаешь,  что сама философия жизни и ее стержень - представления о прогрессе человечества, о движении его от тьмы к свету - у Чехова прямо вытекают из медицинского знания о человеке. Правда, писатель никогда не пытался выразить  свои  философские  или социологические воззрения  в научной или публицистической форме. Но сам факт настойчивого обращения его героев к размышлениям о путях улучшения жизни показателен. Складывается даже своего рода художественная концепция прогресса, мимо которой дотошные исследователи почему-то прошли.
      Прогресс, как известно, не раз пытались "вывести" из начал, которые по отношению  к  самому человеку являлись вторичными,  производными. Чехов не соглашался с идеей прогресса как нравственного самоусовер¬шествования или  возврата  к  евангельским  нормам бытия.  Споря с Толстым, он замечал, что в паре и электричестве человеколюбия больше, чем в рисовых котлетках. Предполагалось также, что в истоке движения к светлому будущему лежат наука и техника.  Сейчас,  через сто лет после Чехова, мы уже знаем, что наука и техника скорее всего увеличивают сумму зла в мире.  Об этом же  размышлял  и  персонаж  че¬ховской повести "Палата N 6" доктор Рагин. Как врач, оценивая прежде всего достижения медицинской науки, он отмечает "страшный прогресс": тут и антисептика, открытия Пастера и Коха, гигиена и статистика! Однако он не может не признать, что "сущность дела нисколько не изменилась": в мире царит зло... А прогрессом, очевидно, можно назвать уменьшение зла во всех его проявлениях.
      Герои чеховских произведений связывают мысли о преодолении зла с особым типом личности, носителем особого "таланта человеческого". Чем он отличается от известных художественных,  сценических,  писа¬тельских талантов?  В рассказе "Припадок",  посвященном  трагически погибшему писателю Всеволоду Гаршину, таким "талантом человеческим" является студент Васильев. "Он обладает тонким, великолепным  ч у т ь е м  к   б о л и   в о о б щ е (разрядка здесь и далее моя – ГШ.). Как хороший актер отражает в себе чужие движения и голос, так Васильев умеет от¬ражать в своей душе чужую боль. Увидев слезы, он плачет; около боль¬ного он сам становится больным и стонет;  если видит насилие, то ему кажется, что насилие совершается над ним <...> Чужая боль раздражает его, возбуждает, приводит в состояние экстаза". В сравнении с душевной болью и сильная зубная боль, и плеврит, и невралгия - "было ничтожно".
      Истоки чувствительности "таланта человеческого"- в психофизических свойствах человека, в его природе. На эту тему высказывается герой другого значительного произведения Чехова - обитатель шестой палаты Громов: "Бог создал меня из теплой крови и нервов<...> А органическая ткань должна реагировать на всякое раздражение, и я реагирую! На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость - негодованием, на мер¬зость – отвращением <...> Это, собственно, и называется жизнью. Чем ниже организм, тем он менее чувствителен и тем слабее отвечает на раздражение, и чем выше, тем восприимчивее и энергичнее реагирует на действительность."
     Наиболее известный пример личности с оголенными нервами - Иисус Христос. "Христос отвечал на действительность тем, что плакал, улыбался, печалился, гневался, даже тосковал; он не с улыбкой шел навстречу страданиям и не презирал смерти, а молился в саду Гефсиманском, чтобы его миновала чаша сия"... Жизнь порождает все большее число людей, остро реагирующих на чужую боль, и потому чеховский герой делает вывод: "Прогрессирует ...от начала века до сегодня ... чуткость к боли, способность отвечать на раздражение".
      Если бы не постоянное обращение Чехова к теме "таланта человеческого" на протяжении 80-90-х и даже 900-х годов, можно подумать, что приведенные выше размышления обитателя сумасшедшего дома играют частную  роль  и характеризуют только его больное воображение. За этим, однако, стоит интерес самого автора. В 1894 году, находясь в Ялте, Чехов пишет пасхальный рассказ "Студент", который сам называл своим любимым произведением. Тут снова вспоминаются события двухтысячелетней давности: предательство Христа, его поругание во дворе синедриона, огромная душевная боль любимого ученика, будущего апостола христовой веры Петра.
      Студент духовной академии Великопольский рассказывает о евангельских событиях простым крестьянкам, случайным собеседницам. Женщины темны, неграмотны, забиты беспросветной и неустроенной жизнью, - но они чувствуют боль,  которую пережили герои христианской  мистерии двадцать веков назад - они  п л а ч у т... Студент осознает: правда и красота никогда не покидали этот мир, а в подтексте - не менее важная мысль самого автора: способность чувствовать чужую боль как свою собственную никогда не умирала в народе, и в этом залог прекрасного будущего, свободного от боли и порождающего ее зла...
      Развивая тему прогресса, припомним, как герои Чехова мечтают о будущем: прекрасная жизнь наступит только через 200-300 лет! Если учесть, что "прогрессирует от века", то есть, совершенствуется и обогащается душевная чувствительность, то можно представить, сколько пройдет поколений, пока "таланты человеческие" составят  ощутимое  большинство населения планеты и сумма зла, царящего в мире, сойдет на нет... Пока же носителям редкостного таланта уготована известная судьба: они плачут, остро  реагируя на безобразия;  вместо того,  чтобы безобразия искоренить, чувствительного человека пичкают лекарствами,  сажают в желтый дом...
      Показательной сценой кончается и рассказ "Припадок". Врача не касается "чувствительность души"  - он исследует чувствительность кожи и коленные рефлексы...  Выйдя от доктора, Васильев держал в руках два рецепта: на одном был бромистый калий, на другом морфий... "Все это он принимал и раньше!"
     Таким образом, можно констатировать: прогресс в понимании Чехова - суть Человек. Истинный прогресс - это прогресс души, ее способности отвечать на боль. Чехов выстраивает целую галерею "талантов человеческих" - начиная от библейских Иисуса и Петра, реального современника Гаршина - и кончая литературными образами студента Васильева, русских крестьянок. Имеет ли все это отношение к самому Чехову? Еще в юности, излагая брату "программу" воспитанного человека,  Антон  Павлович  назвал как важнейшее свойство воспитанных людей: "они болеют душой"... Это свойство, судя по наблюдениям современников, было присуще самому Чехову. А.И.Куприн описал поразивший многих случай в ялтинском порту. Чехов приплыл на пароходе, и  знакомый  носильщик-татарин  бросился  по сходням за багажом. Помощник капитана с размаху ударил его по лицу.
- Ты думаешь, ты меня ударил? - прокричал татарин, размазывая кровь.- Ты - вот кого ударил! - указал он на Чехова. И все увидели, как страшно побледнело лицо писателя...
      Об особой ментальности Чехова размышлял и Россолимо, пытаясь понять причины ухода Антона Павловича из медицины. "Должно полагать, что выбор медицинского факультета вытекает нередко у  ч у т к о г о юноши из стремления разобраться в человеческих  с т р а д а н и я х  и  что,  раз подойдя к медицине, он <...> естественно углубляется в изучение человека и жизни".
     Один мудрый человек заметил, что сочувствование - это свойство человека, а вот с о - р а д о с т и е, то есть, способность еще и радоваться чужой радости, присуще только ангелам. Читая чеховские письма к коллегам - литераторам и врачам, частенько  ловишь себя на мысли, что пером их автора водило доброе, светлое существо, обитающее там, где "небо в алмазах"...

4.Участковый попечитель Чехов
В Ялте Чехов быстро вошел в круг врачей - деятелей благотворительных организаций.  Большинство из них оказалось на Южном берегу не от хорошей жизни и не в погоне за "длинным рублем". Общая судьба объединяла С.Елпатьевского, Л.Средина, П.Розанова, И.Альтшуллера и других: учеба на медицинском факультете в столице, туберкулез легких, решение переехать в Ялту,  где можно  и лечиться, и лечить  других. Каждый побывал в той самой "шкуре больного", о которой упоминал Чехов, и стремление помочь людям, попавшим в беду, было у них не показным. В Чехове они нашли знающего и опытного организатора благотворительных акций, который вовсе не желал составить им конкуренцию как врач.
     Сохранилась старинная фотография, сделанная 12 января 1900 года в квартире Л.Средина: объектив захватил Чехова в кругу коллег. Восемь бородатых мужчин в длинных пальто и каракулевых кубанках по тогдашней моде сгруппировались вокруг столика; тут и упомянутые врачи, и академик Н.Кондаков, и лесничий Г.Ярцев. Что-то неуловимо-общее читается в их облике и лицах -  не только бороды или пенсне.  Это как бы собирательный образ провинциального  русского  интеллигента,  врача, обуреваемого вечными  русскими  вопросами:  где  взять  денег,  где достать медикаменты, как помочь больному, если у него нет денег даже на обычную аптекарскую микстуру?
     Чехов сидит, строго глядя в объектив, и кажется, что его губы требовательно сжаты, а все лицо выражает решительность. О чем беседовали, для чего собрались на срединском балконе эти занятые люди? Попробуем догадаться...
     Лесничий Г.Ярцев недавно вернулся из длительной командировки в Сибирь и на крайний Север: он был довольно известным художником-передвижником и по заданию Географического общества написал серию картин о русской природе для Всемирной выставки. Наверное, на встрече Григорий Федорович не только живописал свои впечатления, но и договаривался о возможности проведения благотворительной выставки. Она, кстати, открылась в курзале уже в феврале и принесла Благотворительному обществу 364 рубля.
      Павел Петрович Розанов, санитарный врач Ялты, готовился к участию в очередном Пироговском съезде врачей и обсуждал с коллегами вопросы, которые следует поставить в Москве:  съезд  как  раз  был  посвящен проблемам санитарии в городах и разрабатывал методику санитарной статистики в России. Надо думать, он собрал с коллег по пять рублей годовых членских взносов Пироговского общества - Чехов сообщал об этом видному деятелю медицинской статистики П.И.Куркину, с которым учился на медфаке.  Сам  Чехов  по  болезни в работе Пироговских съездов не участвовал, однако был в курсе дел.  Ему  присылались информационные листки, один  из  которых сохранился в ялтинском архиве писателя. 4 февраля 1902 года "лист" информировал,  что в участники  съезда  за¬писалось более двух тысяч (!) врачей, что работало 23 тематических секции, на которых заслушано 110 докладов... На десятой странице Антон Павлович отчеркнул  карандашом  приятную  для  себя  заметку:  11  января Московский Художественный театра давал для участников съезда  бесплатный утренний спектакль - драму А.П.Чехова "Дядя Ваня". "Пьеса прошла блестяще". Театр был переполнен,  в антракте  труппе актеров был поднесен большой портрет Чехова с лавровым венком...
      Вглядываясь в сосредоточенное лицо Чехова, я представляю себе, о чем говорил Антон Павлович со своими ялтинскими коллегами. За месяц до встречи ему принесли письмо от фельдшерицы Вдовиченко о положении дел в приюте для хроников.  Надобно сказать, что Ялтинское благотво¬рительное общество, созданное в 1869 году, содержало довольно много учреждений: детский приют, убежище для рожениц, ночлежный приют, народную столовую и чайную, приют для хронических больных (читай - туберкулезных), попечительства для бедных, для приезжих неимущих больных, содержало бесплатного врача для бедняков.  В начале  века  сюда добавился пансион "Яузлар",  в организации которого  деятельное участие принял Антон Павлович. Но не всегда количество означало качества. Еще  в начале ялтинского "отшельничества" Чехов обратил внимание на непорядки в приюте для хроников. Там оказался его старый знакомый, поэт-юморист С.Епифанов.  Чехов навещал его, а когда не мог, просил присмотреть за больным благотворительницу С.П.Бонье.  Та нашла положение больного  ужасающим:  в мрачной казарменной палате,  на рваном тюфяке лежал  невообразимо худой человек в грязной фуфайке. От имени Чехова она справилась о здоровье, и Епифанов прохрипел: "Антон Павлович мой ангел... Я ему так благодарен... он платит за меня... не забывает... газеты мне присылает..."
     Софья Павловна доложила об увиденном Чехову. "Ах, как здесь необходима санатория! - Чехов быстро ходил по кабинету, сильно сжимая руки.- Надо вырвать этих несчастных из рук... людей, которые думают только о собственных дачах..."
     Незадолго до смерти Епифанова Чехов получил от него записку: больной благодарил за 35 копеек, которые в отсутствие сына послала нес¬частному сердобольная матушка писателя. На листке нервным почерком Чехова приписано: "было выдано 1 р, а не 35 к." Стало быть, было украдено даже из этого рубля...
      О страшных злоупотреблениях писала и Вдовиченко, доведенная до от¬чаяния невозможностью добиться правды. Этот документ никогда не публиковался, поэтому постараюсь процитировать его подробнее: "...вот уже год, как открылся приют, а я не знаю ни правил, ни устава <...> есть директриса г-жа Яновская и доктор Шмидт, которые делают, что им вздумается. Является директриса раз в месяц на 1/4 часа, вручит наскоро деньги на расходы и назад, не спросивши <...> ни нужды приюта, ни больных <...> Доктор является на 5 минут, наскоро также обследует больных и уходит... ванна три месяца испортилась, крыша течет, сырость кругом, печи валятся".
      Фельдшерица сообщала, что начались непорядки и в питании: раньше давали суп, кусок мяса на обед, чай да стакан молока на завтрак. Теперь "патроны" находят, что это много: распорядились завтрак не давать, а кормить одним супом всех поголовно.  "Явился отчаянный ропот со стороны больных и в приюте просто бунт. Обратились <...> к доктору, который разгромил на чем свет стоит больных и уехал."
     "Будь я одна, - пишет несчастная женщина, - я сейчас бы ушла, но у меня есть сын 16-летний больной (легочный), ради которого я приехала в Ялту...". Кончается письмо припиской: "Меня сегодня удалили из приюта самосудом, не объявили ни слова - куда мне деться, я не знаю".
     Можно представить себе реакцию Чехова...В одном из писем он откровенно удивлялся "здешней бедноте". Думается, на встрече решался вопрос и о руководстве приютом. С начала 1900 года попечителем была назначена жена Ярцева, Анна Владимировна, и это значительно изменило ситуацию.
      Такого рода случаи побудили ялтинских врачей-общественников еще в конце века приступить к созданию санатория, и тут они оказались оперативнее даже Пироговского съезда, который выступил с соответствующими рекомендациями только в 1902 году. К этому времени "Яузлар" в Ялте уже  работал в полную силу.  В Доме-музее А.П.Чехова имеются годовые отчеты Благотворительного общества, и по ним можно судить о специфике благотворительного движения. Отчеты печатались в типографии в виде изящных брошюр, с приложением полного списка  действительных  членов  общества. Заплатил годовой взнос - стало быть, действителен... Одна из старейших благотворительниц - княгиня Трубецкая - благотворила с 1878 года.  Чехов вступил  в 1898 году и, что любопытно, не фигурировал ни в "почетных членах", ни в членах правления. При выборах "должностных лиц" он неизменно отводил  свою кандидатуру и оставался в  скромной роли "участкового попечителя о приезжих больных". А ведь Чехов был одним  из  инициаторов создания пансиона "Яузлар"! Объяснить это можно, наверное, тем, что по болезни Антон Павлович не мог с головой уйти в общественную работу. Но важно и другое.
     Благотворение стало модой, стало ристалищем самомнений и престижей. Ах, Мария Ивановна дала тысячу рублей? -Я дам две тысячи! К примеру, в приюте для хроников, уже известному нам по скандалу с фельдшерицей, были "именные" кровати: имени князя Корсакова, имени графа Орлова-Давыдова, княгини Барятинской, даже "полуплатная" имени некоего доктора  Андрезона.  С.И.Вышеградская  стала почетным членом Общества, пожертвовав в "Яузлар" две тысячи рублей на обустройство палаты имени ее брата... Конечно, Чехов не мог и не хотел участвовать в соревновании с честолюбивыми дарителями.  По свидетельству ялтинского журналиста Первухина, писатель старательно избегал шумихи. Некоторые приезжие больные вдруг получали конверт с сотней рублей  -  даже  не догадываясь, за кого молиться Богу...
     21 апреля 1904 года в помещении городской управы состоялось общее собрание Благотворительного общества, которое насчитывало более 350 членов. Слушали отчет о работе в 1903 году. Это, очевидно, была последняя встреча Чехова с ялтинскими коллегами. 1 мая он уехал в Москву, а оттуда - в Германию. Уехал навсегда...
5."Загадки таинственный ноготь..."
В натуре Чехова было исследовательское - даже следовательское начало. Ему давалось то, что большинству людей недоступно: способность отыскания неизвестного благодаря строгой логике, строго выверенной научной системе, усиленной писательским "прозрением". В сущности, постановка диагноза, как ее понимал и настойчиво внедрял в практику учитель Чехова, знаменитый Г.А.Захарьин, и была своеобразным медицинским следственным делом. Такие "дела" - истории болезни, или "скорбные листы", у Чехова еще в студенческие годы признавались образцовыми.
      Чехов, по мнению специалистов, проявлял поразительные для своего времени познания в причинах происхождения заболеваний. Однажды во время встречи начинающего юмориста Антоши Чехонте с маститым литератором Д.В.Григоровичем у старика случился приступ грудной жабы. Чехов объяснил стенокардию как  проявление  "атероматозного  процесса".  В письме к А.С.Суворину дана образная картина этого явления: "...вообразите обыкновенную каучуковую трубку, которая от долгого употребления потеряла свою эластичность <...> стала более твердой и ломкой.  Артерии становятся такими  вследствие того, что их стенки делаются с течением времени жировыми или известковыми. Достаточно хорошего напряжения, чтобы такой сосуд лопнул <...>обыкновенно и  само сердце находят перерожденным <...> сидящие в нем нервные узлы болят, - отсюда грудная жаба".
     Г.А.Шульцев, известный советский терапевт, отметил, что сам термин "атероматозный процесс" был применен Чеховым за 6-7 лет до того, как он вошел в широкий врачебный обиход.  Столь же глубоко и верно писа¬тель и  врач Чехов разобрался в характере заболеваний актера П.Свободина, художника И.Левитана. О смерти знаменитого С.Боткина он же прозорливо утверждал, что виноваты не камни в почках, а рак... "Он видел и слышал в человеке - в его лице, голосе и походке - то, что было скрыто от других", - писал хорошо знавший Чехова А.И.Куприн.
      Но самое интересное в диагнозах Чехова связано с разгадками исто¬рических медицинских загадок. В 1890 году уже упоминавшийся издатель и публицист А.С.Суворин запросил Чехова о признаках падучей болезни. Он писал большой очерк о Лжедмитрии и интересовался, мог ли маленький царевич в припадке случайно зарезаться. Случилось так, что Антон Павлович еще в середине 80-х годов занимался этой проблемой, и, про¬анализировав "Розыск о смерти царевича Дмитрия", показания "мамки" и других свидетелей, однозначно определил: "Самозванец не знал падучей болезни, которая была врожденной у царевича".
"Зарезать себя мальчик мог, - отвечал он Суворину. -... падучая у него была наследственная, которая была бы у него и в старости...Стало быть, самозванец был в самом деле самозванцем <...> Когда случится писать об этом, то скажите, что сию Америку открыл врач Чехов".
      Не менее любопытна попытка разгадать характер заболевания еван¬гельского персонажа Ирода Великого. Читая библейскую литературу, Чехов обратил внимание на описание страшных мучений, на которые Бог обрек иудейского царя за неслыханные злодеяния. В попытке избавится от Христа, в котором видел претендента на трон, он повелел убить в Вифлееме 14 тысяч младенцев.  Чехов,  опираясь на показания  отцов  церкви (блаженный Феофилакт)  и историков религии (Фаррар), тщательно собрал "анамнез" царской болезни: тут и сильная лихорадка, и опухание ног, и заграждение ноздрей, и глубокие язвы, в которых копошились черви. По мнению некоторых врачей,  Ирод умер от заразительной язвы в  тяжелой "фагедонической форме". Чехов выдвинул свою версию, согласно которой это могла быть известная в жарких южных странах "аденская  язва":  в тяжелых случаях "язвенный процесс распространяется в ширину и глуби¬ну, разрушая мускулы,  сухожилия и даже кости;  человек как бы гниет при жизни и в конце концов умирает от гноекровия". Очевидно, в диаг¬нозе важное место заняли личные наблюдения Чехова во время морского путешествия по Индийскому океану на обратном пути с Сахалина. Антон Павлович поделился своим открытием с читателями газеты "Новое время" в 1892 году, скрывшись, правда, под псевдонимом... Таким образом, Чехов как бы "поверял" научными медицинскими  данными  события  библейской истории,  видя в них не только "миф" или "поэтическое преда¬ние", но и отголоски истинной правды.
      Болезнь и смерть самого Чехова - увы - также стали своего рода загадкой для большинства медиков, да и не только их. Однажды в Форосе маленькая девочка в простоте душевной задала вопрос, который, очевидно, подслушала у взрослых: как же так - вы всех лечите, а себя не мо¬жете? Что мог ответить Чехов?  Он взял в руку ножницы,  лежавшие  на столе, и грустно произнес: "Вот ножницы: все режут, а себя не могут..."
      И.Н.Альтшуллер, перебравшийся в Ялту по совету Антона Павловича и ставший его  лечащим  врачом, с сожалением писал о том, что лишь в 1901 (!) году Чехов перешел на положение настоящего пациента. Он отказывался лечиться, соблюдать режим и постоянно твердил, что лечение "внушает ему отвращение". Он скрывал свой недуг от домашних и посторонних. Он вы¬работал даже  особую манеру общения,  которая "маскировала" болезнь: говорил, не повышая голоса, медленно и монотонно, чтобы  не  раздражать гортань; если  приходилось  кашлять,  мокроту сплевывал в маленький, заранее приготовленный бумажный фунтик,  припрятанный где-нибудь  за книгами, и сразу бросал его в камин.
      Когда дело касалось его болезни, мог говорить любые несообразности.
С.Я.Елпатьевский, тоже врач и тоже писатель, вынужденный по примеру Чехова жить в Крыму, поражался пристрастию Чехова к Москве. Чехов уверял, что именно московский воздух "живителен" для туберкулезных легких, что октябрьская московская непогодь даже полезна для некото¬рых больных... В такой своеобразной манере Чехов оправдывал свои постоянные вояжи в столицу, после которых начинались плевриты, лихорадка, обострение процесса.
      Г.И.Россолимо, размышляя о покойном друге и однокашнике по университету, отмечал, что туберкулезные больные неоправданно оптимистичны в прогнозах о своем будущем и даже накануне смерти считают себя здоровыми. Чехов, по его мнению, "крайне легкомысленно" отнесся к заболеванию,  ставшему роковым, и, обладая способностями к анализу и самоанализу,  постоянно  впадал  в  заблуждение.  За две недели до смерти Чехов писал ему из Баденвейлера:  "Я уже выздоровел, осталась только одышка и сильная, вероятно неизлечимая, лень. Я похудел и ото¬щал". За три дня до смерти Антон Павлович делился планами морского путешествия до Ялты и как бы вскользь отмечал: "У меня все дни была повышена температура, а сегодня все благополучно, чувствую себя здо¬ровым, особенно когда не хожу...". Россолимо констатирует: Чехов абсо¬лютно точно передает симптомы (одышка, слабость, температура) - и "совершенно неверно оценивает состояние"!
     Мне кажется, профессор-невропатолог не совсем учитывал индивидуальную специфику личности Чехова. Конечно же, Чехов  з н а л, что едет умирать. Еще в рассказе "Гусев", написанном в 1892 году, он описал смерть легочного больного, который за день до конца говорил: "... я уже и лежать могу... Полегчало...".  С трагической  иронией  Антон Павлович повторяет предсмертную фразу героя - говоря уже о себе: "Чувствую себя здоровым, особенно когда не хожу".
      Как никто другой, Чехов ясно осознавал сложившуюся роковую ситуацию. Кровохарканье у него отмечалось с 1884 года. Спохватился слишком поздно и, стараясь оттянуть конец, переехал в Ялту.  Пытался применять "народные средства":  пил в день по 5-7  сырых  яиц,  как рекомендовала одна из его преданных почитательниц. К наставлениям коллег-врачей относился с иронией, видя про¬тиворечивость их советов.  Альтшуллер,  к примеру,  велел безвылазно сидеть в Ялте - Остроумов же  рекомендовал  зиму  проводить  в  Подмосковье... И  никто не додумался предложить искусственный пневмоторакс, придуманный итальянцем Форланини:  благодаря поддуву воздуха в полость плевры легочные каверны закрывались и зарубцовывались.
      Не желая огорчать близких и друзей, Чехов сознательно пытался ис¬полнять печальную мелодию в мажорных тонах. В Баденвейлере запрещал жене сообщать правду о его состоянии:  "...он все твердит,  чтобы  я писала, что ему лучше". Пожалуй, лишь Иван Алексеевич Бунин художнически мудро постиг суть театрального действа, в формы которого Чехов облек драму своего умирания (стихотворение «Художник», 1908 г.). "Было поистине изумительно то мужество, с которым болел и умер Че¬хов», - написал позднее Бунин. А сегодняшнему врачу остается только воскликнуть: "Если бы я был рядом с Чеховым, то я бы его вылечил!"

           6."Я верую в отдельных людей..."
     У Сергея Довлатова, испытавшего сильное влияние Чехова, есть замечательные строки: можно восхищаться умом Толстого, изяществом Пушкина, глубиной психологизма Достоевского, но похожим хочется быть только на Чехова...
      Несомненно, некая внутренняя похожесть роднит автора "Палаты N 6" с целой плеядой писателей, вышедших из врачебной среды. Среди них нельзя не назвать Михаила Булгакова, который любил Антона Павловича нежной  любовью - как любят умного старшего брата.  Его жизненный путь во многом напоминает чеховский: школа многописания ради грошо¬вого заработка; изысканное чувство юмора, окрашенного глубокой тоской по идеалу; как и автора "Чайки", его втянул в свою орбиту Московский Художественный театр. С булгаковскими "Днями Турбиных" в большое искусство вошло новое поколение мхатовцев - Тарасова, Хмелев, Яншин. Точно так с "Чайкой" на вершины искусства взлетели Качалов, Москвин, Книппер-Чехова... И жизни Булгакову, как Чехову, было дано совсем немного.
      В июле 1925 года Булгаков ступил на порог "Белой дачи" - и остался очарован странной  красотой последнего чеховского приюта.  Он встретился и подружился с Марией Павловной,  дарил ей свои книги, а та, в свою очередь, позволила ему перечитать подлинники чеховских писем. Один листок с автографом писателя уехал вместе с Булгаковым в Москву, где Михаил Афанасьевич частенько вспоминал уютную тишину кабинета с большим венецианским окном. В Ялту, на берег лазурного моря, силой Воланда переносится один из его персонажей...  И,  что самое важное, зримые черты чеховской "Белой дачи" проглядываются в контурах  "веч¬ного приюта", дарованного мастеру на исходе его земного пути...
      Это открылось мне, когда с группой коллег - кстати, врачей - мы работали над книгой "Михаил Булгаков и Крым". Было это в начале 90-х годов, а недавно на "Чеховских чтениях в Ялте" эта мысль  получила неожиданое подтверждение. Старейший московский чеховед Евгения Сахарова, близко знавшая Л.Е.Белозерскую - а именно с ней автор "Мастера и Маргариты" бывал в чеховском доме, - сообщила со слов жены Булгакова: да, прообразом вечного приюта  "трижды романтического мастера" стала именно "Белая дача" в Ялте...
      В ином облике, с иной, но родственной судьбой, с иными именами,- Мастер постоянно возвращался в Чеховский дом.  В 50-х годах,  вплоть до кончины Марии Чеховой,  частым гостем здесь бывал знаменитый  офтальмолог, академик В.П.Филатов. Он прославился новаторскими операциями по пересадке роговицы, создал в Одессе  институт глазных болезней, воспитал плеяду учеников. Сохранилась фотография 1952 года, где Владимир Петрович, седобородый, в черной академической шапочке, сидит в чеховском саду в окружении Марии Павловны и Ольги Леонардовны и, раскрыв медицинский журнал, увлеченно рассказывает о науке. Он не гнушался популяризировать  медицинские знания и перед широкой публикой: в зал Ялтинского театра имени Чехова, бывало, набивалось народу,  как на концертах заезжих эстрадных звезд.
     Человек истинно верующий, Филатов чутко воспринимал евангельскую поэзию чеховских рассказов,  видел в своей работе исполнение как че¬ловеческого, так и христианского долга.  Глубоко и искренне верила в Бога и сестра Антона Павловича, не случайно ее доверенным собеседником бывал и крымский епископ Лука Войно-Ясенецкий, чей вклад в гной¬ную хирургию признан мировой наукой. Случалось, что академик Филатов и епископ Лука наезжали вместе. Музей закрывался от посторонних глаз: в те годы религиозность не афишировалась, а то и преследовалась.
     Мария Павловна вела гостей в тихий чеховский кабинет; открыв створки книжного шкафа, доставала Новый завет, испещренный пометами Антона Павловича, который - при внешнем безразличии к церкви - глу¬боко знал Священное писание. В знаменитом комоде, стоящем в спальне (помните - "дорогой, многоуважаемый шкаф"!) лежал принадлежавший Чехову кипарисовый крест с изображением распятия;  в красной углу тускло отсвечивала серебром семейная реликвия - икона с фигурами святых, именами которых Павел и Евгения Чеховы назвали своих детей. Приобщение к этим скромным святыням превращало экскурсию в незримый духовный диалог, когда че¬ховское безмерное человеколюбие находило живой отклик и развитие в мыслях и делах его замечательных последователей.
     Владимир Петрович трогательно заботился о старенькой Марии Павловне, консультировал ее, привозил и присылал из Одессы препараты алоэ, которые поддерживали слабеющий организм 90-летней "хозяйки" чеховского дома. Поэтическая атмосфера  "Белой  дачи" и сада вдохновляли его на творчество: он писал этюды, сочинял стихи. Одно из них записано в альбоме Марии Павловны  - том же самом, где оставил автограф Михаил Булгаков:
"Сегодня солнечной истомой
Моя душа полна, больна,
Волной весеннею знакомою
Она, как встарь, напоена.
Пойдем тропой неуловимою
В страну забытой красоты!
Скользнем над бездною незримою
На грани чувства и мечты!"
Стремление творить добро Чехов назвал образно: "доброкачественная зараза подвига". Это свойство, присущее "талантам человеческим", возрождается в каждом новом поколении.