Там и тогда. Мовизм. Польша, 1969

Польша, 1969.

Стучали колеса вагонные. Он корчился на нарах, схватившись за живот, последними усилиями воли сдерживая спазмы в кишечнике. А в «столыпине», они еще называли его «телятником», веселились, пели, резались на картах в дурака. Посредине вагона догорали в «буржуйке» брикеты, давая скудное, но все же тепло.
Ему было не до веселья. В ночь перед самым дембелем ему с другом захотелось домашней жареной картошки, они пошли в полковую столовую, заставили дежурного повара пожарить. Тот не пожалел, видимо, смальца, и вот теперь он, страдая на нарах, ругал себя по-черному и просил, не умея молиться, Бога, чтобы поезд скорее остановился.
Наконец взвизгнули противно тормозные колодки – поезд остановился на каких-то железнодорожных задворках. Он первым спрыгнул на землю и, на бегу расстегивая брючный ремень, бросился за дощатый сарай.
И так на каждой остановке. «Ну ты и даешь, гвардии старший сержант! – понимающе подсмеивались над ним ребята. – Всю Польшу уже своим поносом пометил». У него не было сил отшучиваться – он уже два дня ничего не ел, только пил сладкий чай. Ему делалось ужасно стыдно и перед своими, и перед поляками, но то, что творилось с животом, было еще   невыносимей. «Скорее бы граница, – молил он, – там, в Бресте, их, дембелей, пересадят с узкой колеи в нормальные человеческие поезда, в плацкартные вагоны с туалетами».
Пока же в «телятнике» дурачились, коротая дорогу. Где-то поймали голодного кота, накормили и дали ему лизнуть спиртное, выменянное на остановке у поляка на часы. Хоть живот и крутило, он хохотнул.
– Чего веселишься, болезный? – спросили его. – Уже полегчало?
– Нет пока, мутит еще. Но вот вспомнил Чехова: «Дедушке дают покушать рыбы, и если он не отравляется и остается жив, то кушает вся семья». И вы туда же. Сообразительные!
Удивились в ответ:
– А в полку твоем, доцент, разве не ходили слухи, что поляки дембелей в дороге, бывает, и отравляют? Пусть лучше котяра коньки откинет, чем мы, свое уже отслужившие советские воины!
Поляков вообще притягивали поезда с солдатами, демобилизованными из Группы советских войск в Германии. Старики и старухи ходили вдоль дороги и собирали выброшенное из теплушек солдатское исподнее. Вот и в их «телятнике», как только въехали на польскую территорию, многие дембеля стали переодеваться в трусы и майки, а надоевшие кальсоны и нательные рубахи выбрасывать со счастливым гоготом вон из вагона. Ему самому было не до такого переодевания, но он как-то взглянул в окошко: вся насыпь вдоль дороги белела солдатским исподним, а прямо по нему бродили в темных одеждах сборщики дармовщины.
Наконец граница. Покосившийся плетень, колодец с журавлем. «Ура!  Мы дома, в Союзе!» – закричал кто-то. У некоторых в глазах стояли слезы.
В животе у него успокоилось, утихло, когда они перекочевали в плацкартный вагон.  Пустота только внутри, голова кружится, в ногах слабость.

«Дым Отечества лечит!», – подумал он с облегчением, устраиваясь поудобней на нижней полке.

(продолжение следует...)