Свадьба

      
    
     Сентябрьский день 1987-го года был солнечным, по-летнему тёплым. Автобус подали старый, в салоне пахло бензином.
     Стас, Олег и Марина, сели рядом на заднем сиденье. Марина достала из сумочки заколку, и убрала длинные русые волосы в хвост. Стас положил на колени этюдник, открыл его, стал перебирать краски.
     – Кадмий красный, кадмий жёлтый…– проговорил Олег, глядя, как Стас перебирает краски. – Зачем ты этюдник взял? Мы вроде на свадьбу едем.
     – Не помешает.
     – Хорошо, что меня выперли из института, – Олег взял кисть, провёл щетиной по ладони, – а то, как вы, красил бы картинки и красил – тоска.
     – А служить два года на Новой Земле – не тоска? – спросила Марина.
     – А пахать на заводе – не тоска? – Стас взял у Олега кисть, бросил в этюдник, закрыл крышку. – Лучше быть мазилой, чем вкалывать от звонка до звонка, возвращаться вечером домой злым и голодным, ужинать, перед телевизором, и через полчаса засыпать от усталости. А утром в шесть тридцать – подъём, завтрак, автобус, проходная, и весь день в руках: то разводной ключ, то кувалда, то ключ, то кувалда…
     – А обед, а домино, а симпатичные девочки? – перебил Стаса Олег.
     – Нет, уж лучше кисти. Ты ещё месяца не проработал, а руки уже отмыть не можешь.
     Олег посмотрел на свои руки:
     – Да, мазут не краска, его так просто не смоешь. А завод я брошу, скоро брошу. Заработаю денег на хороший фотоаппарат, встану… ну, например, у Русского музея, или у Эрмитажа, и буду фотографировать интеллигентные рожи, вроде ваших.
     – Ну, ну, – усмехнулся Стас, – фотографов в Ленинграде, как собак нерезаных, ещё больше, чем художников. Надо было тебе оставаться в армии сверхсрочником, или окончить школу прапорщиков; отпустил бы усы, стал начальником столовой, воровал бы у солдат мясо, масло, растолстел бы. А в сорок пять лет вышел бы на пенсию, и уж тогда б купил фотоаппарат.
     – Дурень ты, Стасик, служба – это драгоценный опыт. Тебе армия не помешала бы. Окреп бы немного на службе, а то под этюдником прогибаешься.
     – Это тебе нужны мышцы махать кувалдой, а мне, чтобы красить мышцы не нужны, –  усмехнулся Стас. – Ты же знаешь: у меня военный билет на руках, я два года из жизни вычёркивать не хочу.
     – Как раз в армии и жизнь. Я только там и узнал себя. Вот – ты, думаешь ты, себя знаешь?
     – Я его знаю, – Марина обняла Стаса, – и ты его знаешь, не зря же мы с первого класса вместе.
     Автобус долго выезжал из города. Наконец дома остались позади, и потянулся за окном однообразный пейзаж с бурыми кустарниками и деревьями с начинающей желтеть листвой.
     – Олег, когда ты нас с Машей познакомишь? – спросила Марина. – Вроде бы встречаетесь второй месяц, а мы её ни разу не видели. Мог бы её с собой на свадьбу взять.
     – Зачем спешить? Я и сам её почти не знаю.
     – И всё же жаль, что ты её не взял, – сказала Марина.
     – Мы бы и сами могли не ездить. Свадьба второй раз за неделю, это слишком.
     – Не могли же мы отказаться. Надо поддержать Костю со Светой. Косте нужно отца, родню со Светкой познакомить, – Марина посмотрела в окно. – Дядя Вася не захотел на свадьбу в Ленинград приехать. Да и правильно. Вы помните, что с Костей было, когда его родители разводились?
     – Я помню, – Стас переглянулся с Олегом, – у Костиного отца крышу снесло от ревности, – Стас повернулся к Марине. – Одни проблемы от вас.
     – Не обобщай, – Марина толкнула Стаса локтем. – Кажется, мы тогда в пятом классе учились?
     – Да, кажется в пятом, – Олег потёр переносицу. – Помню, Костя боялся домой возвращаться из школы. В тот день, когда дядю Васю забрали, я Костю провожал домой, он меня попросил. Вошли в квартиру, а там… всё переломано, перебито, изрублено. Мебель дядя Вася топором рубил. Выбитые стёкла, битая посуда, и посреди комнаты, на горе изрубленной мебели, стоял работающий проигрыватель, крутилась пластинка. Дядя Вася перед тем, как его забрали, слушал «Лебединую верность» – Мартынова.
     – А сколько он сидел? – спросила Марина.
     – Год, – сказал Стас. – Освободился, уехал в деревню к матери, так и живёт там с тех пор. Теперь – один, бабушка Костика два года назад умерла. Летом мы с Костей ездили к нему, писали этюды в деревне. Дядя Вася, на самом деле, спокойный, рассудительный мужик, а мать Костика он до сих пор любит, потому и на свадьбу не поехал, чтобы с другим её не видеть.
     – Мать у Кости интересная, и до сих пор красивая, – сказала Марина. – А муж её новый мне не понравился.
     – Странно, – улыбнулся Олег, – обычно чужие мужья тебе нравятся.
     – Что!? – Марина зло посмотрела на Олега. – Ну, ты и… – она встала и пересела на свободное место в середине автобуса.
     – Что на тебя нашло? – спросил Стас Олега.
     – Да так… вспомнил нашего преподавателя живописи.
     – Забыть не можешь?
     – Забыл, забыл. Маринка – друг, только – друг. Всё. – Олег помолчал. – А знаешь Стас, почему меня из института выперли?
     – На что ты намекаешь? Есть что-то, чего я не знаю?
     – Да нет ничего, – Олег усмехнулся, – нет. Всё ты знаешь.
     – Всё я знаю… – проворчал недовольно Стас. – А, что за Маша? Встречаетесь второй месяц?
     – Нет никакой Маши – фантом.
     – Понятно. Для Маринки выдумал?
     – Неважно. А Маринка изменилась за два года.
     – Цветёт. Когда ты в армию ушёл, за ней чуваки со старших курсов приударили.
     – А она?
     – У неё на уме один Базанов. Был во всяком случае.
     – А сейчас?
     – Не знаю. Мы же, как раньше не общаемся. Вроде нет никого.
     – Костик тоже говорит – нет никого.
     – Ты бы успокоился. Одна она что ли?
     – Давай спать, – Олег отвернулся к окну, – дорога длинная.
     Через час, когда стало смеркаться, Марина подошла к ребятам, потрясла спящего Стаса за плечо:
     – Стас!
     – Что?
     – Не проспишь остановку?
     – Я предупредил водителя.
     Марина ушла на своё место, села, опустила спинку сиденья, чуть отвернулась от окна и закрыла глаза.
     – Молодёжь, на выход! Приехали. – Водитель автобуса включил в салоне свет. Олег вышел из автобуса первым, принял вещи:
     – Темно-то как, – он огляделся. – Ну и где встречающие?
     Стас достал из сумки фонарь, включил, огляделся:
     – Остановка наша.
     Олег громко крикнул:
     – Костя! – Эхо несколько раз повторило имя и стало тихо. Стас посветил фонарём на часы:
     – Да мы приехали на двадцать минут раньше.
     – Тогда пошли, – Олег поднял сумки.
     – По дороге километра три, а по тропинке полтора, и тропинка хорошая, да и Костя со Светкой вряд ли пойдут по дороге нас встречать. Как пойдём? – спросил Стас.
     – Пойдёмте по дороге, я не хочу по полю, – Марина посмотрела на свои туфли.
     – Ну, уж нет, пойдём по тропинке, набрали багажа как в отпуск. – Олег прикурил сигарету.
     Стас всматривался в придорожные кусты:
     – Мы здесь летом ходили. Минут пятнадцать вдоль леса, и останется по тропинке поле перейти.
     – Ну, веди, – Олег закинул на плечо сумку.
     Стас пошёл впереди, освещая фонарём дорогу. По тропинке дошли до поля, оно оказалось вспаханным.
     – Вот зараза! – Олег сплюнул, потрогал ботинком землю. – Под озимые, что ли пашут? Что делать будем?
     – Не идти же обратно? – Стас тоже потрогал землю ногой. – Метров двести до деревни, – он посмотрел на светящиеся впереди окна. – Отмоем обувь. Пойдём, а?
     – Ребята, – Марина недовольно фыркнула, – я в туфлях.
     – Ладно, – Олег поставил на землю сумки, – Стас ты неси вещи, а я Маринку.
     – Ну, давай, – обрадовался Стас, закатал выше колена брюки, повесил на плечо этюдник, взял в руки две сумки и зашагал по полю. Вещи были тяжёлые, идти было трудно. В ботинках противно зачавкало.
     Олег снял обувь, носки, закатал брюки:
     – Ну, что, садись, – он повернулся к Марине спиной.
     – Не боишься?
     – Чего?
     – Как Хома Брут взлететь над полем?
     – С тебя станется.   
     Через несколько минут они выбрались на край поля. Стас вытирал о траву перепачканную землёй обувь:
     – Тут пруд есть может, вымоемся?
     – Веди. 
     Пошли по деревне. Кое-где на улице горели фонари. Лениво лаяли собаки. Пройдя несколько дворов, свернули к пруду. Пруд, с одной стороны заросший высоким камышом, с пригорка выглядел большим тёмным пятном. Спустились к берегу. Стас осторожно пошёл по качающимся мосткам, сел на краю, вымыл ноги, прополоскал носки и стал отмывать ботинки. Олег стоял у берега по колено в воде и смотрел на тёмную поверхность пруда. Ветви плакучей ивы, опускавшиеся к самой воде, покачивались шелестя.
     – Луна. Пруд. Русалок только не хватает. Стас, ты скоро? – Олег вышел на берег.
     – Иду. – Стас встал, подёргал ногами, стряхивая с них холодные капли. Что-то упало с мостков в воду, он нагнулся, посмотрел под ноги, на мостках стоял только один ботинок, второго не было.
     – Кажется, я ботинок утопил, – сказал он.
     – И что теперь делать? – спросила Марина.
     – Доставать, что ещё делать, – Олег пошёл по мосткам в сторону Стаса.
     – Ну, что за невезуха такая, – Стас выругался.
     – Мальчики, давайте завтра достанем. Темно же.
     – Да размокнет он до завтра, останется достать и выкинуть. Ботинок то новый, – ворчал Стас.
     – Глубоко тут? – спросил Олег.
     – Да вроде бы мелко. Летом я на мостках этюд писал, дно видно было. Посвети фонарём.
     Делать было нечего, Стас разделся, и опустился с мостков в воду. Воды оказалось по грудь. Крича от холода, Стас стал переступать ногами по дну и почти сразу наступил на ботинок.
     – Нашёл, – он засунул пальцы ног в ботинок. – Давай руку.
     Олег вытянул Стаса на мостки. Стас оделся, от холода его колотило.
     Когда подошли к дому, света в окнах не было. Только на веранде светилось большое, во всю стену, набранное из цветных стёкол окно.
     – Не ждут нас что ли? – спросил Стас.
     – Не может быть, должны ждать, – Олег взял у Стаса фонарь, посветил на часы. – Начало одиннадцатого. Странно.    
     – На Акелу б не нарваться, пёс злющий, – Стас с опаской посмотрел в сторону веранды. – Надо по краю идти, у него цепь короткая. – Он толкнул калитку и пошёл по проулку к дому. Большой пёс вылез из будки и, наклонив морду к земле, глухо зарычал. Стас вдоль стены прошёл к веранде. Дверь была не заперта.
     В веранде за круглым столом, в телогрейках, уронив головы на руки, спали две незнакомые Стасу бабы. На столе стояли тарелки с остатками закуски и трёхлитровая банка, наполовину наполненная чем-то чёрным. Стас потрогал одну из баб за плечо, та медленно подняла голову:
     – Ты кто?
     Стас обратил внимание на её крупные руки, лежащие на столе. Баба встала, и Стас увидел, что вся она крупная, высокая и, видимо, очень пьяная.
     – Ты кто? – ещё раз спросила она.
     – Станислав, – Стас смотрел на бабу, удивлённый её мощью и ростом.
     – Пошёл на хер! – баба толкнула Стасика в грудь руками, и он, ударившись спиной о дверь, слетел со ступенек веранды. Баба села за стол, и положила голову на руки.
     – Ух, ты! – удивился Олег, увидев слетевшего со ступенек веранды Стаса. Стас поднялся на ноги и тут же к нему подскочил пёс и схватил за ляжку. Стас заорал, дёрнулся и, вырвав брючину из пасти собаки, отскочил в сторону.
     – Олег! Меня пёс укусил! – Стас прижался к стене веранды. Акела рвался с цепи, заливаясь лаем. Олег взял из поленницы берёзовую чурку и пошёл к собаке. Пёс кинулся на него, Олег махнул перед его мордой поленом и отскочил в сторону:
     – Беги! – крикнул он Стасу.
     В окнах дома загорелся свет. Акела, звеня цепью, лаял, кидаясь на стоявших, теперь уже в недосягаемости, Олега и Стаса. Со стороны улицы послышались чьи-то голоса, калитка открылась, и в проулок въехали на велосипедах Света с Костей.
     – Вот они! – крикнул Костя. – А мы уже думали, вы не приехали.
     – Костя, меня пёс укусил, – Стас пытался рассмотреть место укуса. Костя заорал на пса, тот, скуля, полез в будку.
     – Вы где были?
     – По полю шли.
     – Как по полю, в темноте? – спросила удивлённо Света.
     – У меня фонарь, – ответил Стас.
     – Я их обоих на руках нёс, – Олег закурил, и с наслаждением выпустил дым.
     – Сволочь, – Стас смотрел в сторону собачьей будки, – штаны порвал.
     – Идём в дом, Стас, на свету ногу посмотрим, – Костя подтолкнул Стаса в сторону веранды.
     – У вас в деревне все бешеные, не только собаки. Костик, меня какая-то тётка из веранды выкинула.
     Зайдя в веранду, Костик смеясь, спросил тётку:
     – Тёть Вер, ты зачем моих гостей калечишь?
     – А кто гость? – тётка встала из-за стола.
     – Стасик, – Костя подтолкнул Стаса к тётке. Та, сжав его в объятиях, расплылась в улыбке:
     – Миленький, – и прижав Стаса к груди, попыталась его поцеловать. Стас стал вырываться, но тётка всё же расцеловала его:
     – Не сердись, – она улыбаясь, гладила Стаса по голове. – Чего же ты такой щупленький?
     На веранду вышел Василий Трофимович:
     – Ребята, – подошёл он к ним, – приехали. Вот молодцы.
     – Дядь Вась, меня Акела укусил, – пожаловался Стас.
     – А ну, покажи.
     Стас снял брюки.
     – Ничего, синяк будет только, – осмотрел ногу Василий Трофимович.
     – А ты чего дрожишь, парень? – спросила тётка Вера.
     – Он ботинок в пруду утопил, пришлось доставать, – сказала Марина.
     Стас действительно дрожал. Василий Трофимыч налил полстакана чего-то чёрного из банки и протянул Стасу:
     – А ну-ка, – залпом. Давай, давай, поможет.
     Стас проглотил всё, задохнулся. Тётка Вера подала ему солёный огурчик:
     – Заешь, миленький.
     – Что это? – Стас кивнул на банку.
     – Самогон с цикорием, с травками. Не бойся. Вещь полезная, – Василий Трофимович налил ещё.
     – Не, не, – протестуя, заслонился руками Стас.
     Вторая баба – Зина, оказалась молодой и ещё более высокой и здоровой, чем тётка Вера. Обе они были родными сёстрами Костиного отца. Стас и Олег удивлённо поглядывали на Зину. Телогрейка не сходилась на её груди, серая юбка обтягивала широкие бёдра.
     Прошли в дом. В дальнем углу на кровати кто-то спал.
     – Валька спит, – Костя кивнул на торчащую из-под одеяла рыжую голову, – сестрёнка моя, тётки Веры дочь. Будить не будем, завтра познакомитесь.
     В просторной кухне было жарко, но Стаса всё ещё колотило. Василий Трофимович принёс огромные штаны – ватники с широкими лямками.
     – А ну, примерь мой комбинезон.
     Стас влез в комб, он оказался огромным, Василий Трофимович как и его сёстры и сын Костя, был высоким и плотным. Тётка Вера, стоя сзади, целуя Стаса в макушку, завязала лямки. Стасик увидев, что все смеются, взглянул на себя в зеркало: из огромного комбинезона торчали только узкие плечи и светлая, длинноволосая голова. Зина присев, подвернула штанины.
     – И носки надень, – Василий Трофимович протянул Стасу шерстяные носки.
        Сели за стол. Зина достала из русской печи чугунок:
     – Ребята, пальчики оближешь, – стала раскладывать по тарелкам запеченную в чугунке свинину. Стас и Олег не отрываясь смотрели на Зину. Её красивое смуглое лицо обрамляли чёрные волосы, небрежно заколотые на затылке, большие, чуть подкрашенные карие глаза смотрели  с любопытством.
     Выпили чёрного. Напиток был крепкий, жгучий и самогоном совсем не пах.
     – Ну, что, согрелся, миленький? – тётка Вера, наклонилась к Стасу и опять поцеловала его в макушку.
     – Согрелся, кажется. – Стасу действительно стало тепло.
     – Давай-ка мы тебя ещё чаем с малиной напоим. Точно не заболеешь. – Тётка Вера поставила на плиту чайник.
     Ещё выпили самогона и сидели негромко разговаривая. Василий Трофимович узнав, что Олег недавно демобилизовался из армии, и что служил он в ПВО за полярным кругом на Новой Земле, заинтересованно расспрашивал его о службе. Тётка Вера, послушав, сказала:
     – Надо же… Новая Земля. Везде люди. Как же ты не замёрз там, миленький?
     – Ничего, не замёрз.
     – А северное сиянье видел? – спросил Василий Трофимович.
     – Видел.
     – И как же?
     Олег стал рассказывать. За последние месяцы всё это столько раз было пересказано разным людям, что говорить не хотелось. Но Василий Трофимович спрашивал, и Олег отвечал, вспоминая недавнее. Говорил он тихо, неторопливо, изредка проводя ладонью по тёмным, коротко стриженым волосам; время от времени прикуривал гаснущую сигарету, выпуская дым через длинный с горбинкой нос, смотря при этом то на Василия Трофимовича, то на Зину, избегая встречаться взглядом с Мариной.
     – Мы с Маришей спать пойдём, – Света посмотрела на тёток. – Вы за ними поухаживайте, – кивнула она на ребят.
     – Идите, идите, – тётка Вера налила в огромную кружку кипяток, заварку, поставила перед Стасом банку с малиновым вареньем. – Давай-ка, попей с вареньем.
     Девчонки ушли в маленькую комнату, отделённую от большой деревянной перегородкой.
     Стас выпил чай, потом самогон. Тётка Вера налила ещё чая. Стас выпил. От горячего чая и самогона его сморило, он прислонился головой к стене и уснул. Зина погладила его по волосам:
     – Уснул. Какой он славный.
     – Давай-ка, Костя на печь его, чтоб не заболел, – сказал Василий Трофимович.
     – Ты что, отец, жарко на печи, – Костя потрогал печь рукой.
     – Ничего, жар костей не ломит.
     Стаса положили на печь. Василий Трофимович задёрнул занавеску.
     – Пойду и я к Вальке, – Вера попрощалась и ушла. Зина взяла толстое одеяло и пошла на веранду.
     – Пора и нам на боковую, – сказал Василий Трофимыч. – Ты, Костя, со мной ложись на диван, а Олега у печки положим на раскладушке.
     Снилось Стасу, что сидит он в аудитории, на лекции, а преподаватель – тётка Вера, стоит рядом, улыбается и в макушку его целует. Стас просит разрешения выйти в туалет, но тётка Вера обнимает его горячими руками, улыбается и не пускает. Стас терпеть уже не может, вырывается, но тётка Вера прижимает его к себе всё крепче.
      Стас проснулся, пот тёк по лицу. «Почему так жарко? И тьма какая», – подумал он. Нестерпимо хотелось в туалет. Он обхватил руками колени, попытался сесть, ударился головой о потолок и, испугавшись, не понимая где он, стал шарить рукой над головой.
     – Что это? Чёрт возьми, что это?
     Он перевернулся, встал на четвереньки, пополз, и тут же упёрся головой в твёрдое, пополз в другую сторону, нашупал край чего-то, а дальше было пусто. Развернувшись боком, он попытался опустить ногу, огромные штанины комбинезона мешали ему. Ничего под ногой не было. Живот сводило уже от страха.
     – Олег, Олег, – позвал Стас.
     – Чего тебе? – услышал он голос Олега.
     – Где я? – жалобно проскулил Стас.
     – Ты на печи, придурок.
     – Сними меня, я сейчас обос… – Стас на полуслове умолк и застонал.
     В сенях, в темноте Олег пытался найти дверь. Стас стоял, пританцовывая.
     – Быстрей, быстрей, – умолял он.
     Олег нашёл дверь на веранду. Зина, спавшая на кушетке, подняла голову:
     – Ты чего? А?
     – Где у вас туалет? – спросил Олег.
     – Ну, даёшь! – Зина удивлённо смотрела на Олега. – Выйди на улицу, а там сердце подскажет.
     Стас проскользнул мимо Олега и в одних носках, уже не боясь собаки, выбежал на улицу. Добежав до поленницы, он попытался расстегнуть комбинезон. Но расстёгивать было нечего, ни пуговиц, ничего другого на комбинезоне не было. Он попытался снять лямки, но и это ему не удалось, тётка Вера завязала лямки крест-накрест и, похоже умела вязать узлы.    
     – О, ёштвою…– застонал Стасик.
     Когда Зина выглянула на улицу, то увидела в тусклом свете фонаря Стаса, стоящего у поленницы и делающего странные телодвижения. Он то приседал, то подтягивал ногу к животу. Но вскоре замер и долго стоял, опустив голову. Потом странной походкой пошёл вдоль забора.
      Стас дошёл до пруда. Небо поблёскивало редкими звёздами. Вода слабо отражала одиноко светивший на пригорке у дома фонарь. Было обидно. Казалось, такое могло произойти только с ним и ни с кем другим. Повозившись с лямками, он всё-таки снял комбинезон, и со злостью швырнул его в тёмное пятно пруда. А потом и сам, осторожно нащупывая ногами дно, и сразу задрожав от холода, полез в воду. 
      Дрожа, Стас вышел из воды на берег, выжал трусы, огляделся и пошёл к бане, стоящей недалеко от пруда. Подойдя, подёргал дверь, дверь была закрыта на замок. Метрах в пятидесяти стояла ещё одна баня, он пошёл к ней. Глаза уже привыкли к темноте, он шёл, хорошо различая поверхность земли. Подойдя к бане, Стас дёрнул ручку двери, дверь оказалась открытой. Он вошёл в предбанник, пошарил рукой выключатель, наткнулся на висящую одежду. Снял с гвоздя что-то, на ощупь похожее на телогрейку, надел, снова стал шарить по стенам, наконец, нашёл выключатель – лампочка загорелась тусклым, мигающим светом.  На лавке лежала груда половиков. Он лёг на лавку, накрылся половиками.
     Прошло минут десять. Стас почувствовал, что понемногу начал согреваться и не заметил, как задремал.
     Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо. Он открыл глаза и увидел тётку с бигудями в светлых волосах. 
     – Эй! Ты что тут делаешь? – тётка смотрела на него враждебно. – Какого хрена ты тут разлёгся?
     – Извините, – насколько возможно вежливо начал Стас, увидев, что тётка держит в руке молоток. – Видите ли, я в гости приехал, на свадьбу, а тут такое дело, пришлось ночью в пруд лезть. Не было другого выхода. Извините.
     – В пруд лезть? – удивлённо переспросила тётка. – Зачем же в пруд?
     Ну, не мог же Стас рассказать ей, что случилось.
     – Так вышло.
     – Топился что ли?
     – Не совсем, – Стас мучительно придумывал, зачем ему могло понадобиться лезть ночью в пруд.
     – Эй, да я тебя знаю, – тётка пристально на него смотрела. – Художник! Костин друг. Летом рисовал на пруду.
     – Да, – обрадовался Стас, – и я вас помню.
     Он вспомнил лето и тётку, вот эту самую, угощавшую его клубникой, а потом надоедавшую разговорами.
     – А я смотрю – свет в бане загорелся, кто думаю, по ночам шляется? – тётка посмотрела на Стаса, и предложила:
      – Пошли ко мне.
     Стас сбросил половики, встал с лавки и стыдливо одёрнул полу телогрейки.
     – Ты чё, без штанов?
     – Утонули штаны.
     – Во как! Слушай, художник, а ты – чудной. До тебя тут ещё никто не топился, и без штанов по баням не прятался. Ну, пошли, пошли.   
     Выпив немного сладкой, пахнущей вишней домашней настойки, – которую Тамара называла ликёром, а после чаю с мёдом, Стас размяк, расслабился и сидел, блаженно улыбаясь. Часы показывали третий час ночи.   
     – Пойдём, поспать тебе надо, – сказала Тамара, потрепав рукой его волосы.
     – Пойдёмте, – Стас встал из-за стола. И тут Тамара, крепко обхватив руками его шею, губами впилась Стасику в рот. Сопротивляться он не стал, чувство благодарности не позволило. Тамара потащила его в постель, Стас послушно последовал за ней; а когда, оказавшись на кровати, он смотрел, как Тамара, скинув халат, снимает лифчик, ему стало грустно: грудь её была, увы, не девичьей, и свисала вниз, напоминая полупустые грелки. И когда рука Тамары легла ему на живот, он, вздохнув, спросил:
     – Тамара, а нельзя ли ещё ликёру?
     Когда Стас проснулся, дневной свет заливал комнату. Тамара уже встала, слышно было, как она возится на кухне. Он осмотрелся, взгляд его остановился на тренировочных штанах, повешенных, видимо для него, на спинку кровати. Штаны, и эти тоже, оказались велики, и Стас, закатав их снизу, двинулся в сторону кухни.
     Тамара, встретила его улыбкой:
     – Выспался, утопленник?
     Выглядела она лучше давешнего: уложенные в причёску волосы, подкрашенные глаза. «Интересно, сколько ей лет?» – подумал Стас. – «Сорок? Или больше?»
     – Вы меня спасли, – он благодарно посмотрел на Тамару. – Что б я без вас?
     – Ничего – отработаешь, – она кокетливо поправила волосы. – Давай завтракать.
     После завтрака Стас вышел из дому. После ночных похождений приятно было видеть деревню, освещённую не тусклым светом редких фонарей, а неярким, светившим сквозь пелену лёгких облаков солнцем. Деревья и дома отбрасывали мягкие тени. Стас вспомнил про выброшенный в воду комбинезон и пошёл к пруду.
      Подойдя к пруду, Стас увидел плавающий метрах в десяти от берега комбинезон. Надо было как-то его достать. «Неужели опять лезть в пруд?» – подумал он, и тут же увидел идущих вниз по тропинке к пруду Олега, Марину и Свету с Костей. Костя размахивал руками и что-то громко говорил, увидев Стаса, он подбежал к нему и треснул по затылку:
     – Ты, где был, урод!?
     – Ты чего, Костик? – Стас попятился, неловко защищаясь от подзатыльников. Маринка со Светой закричали, перебивая друг друга:
     – Мы тут с ума сходим!
     – А он где-то шляется!
     Костя закрыл своей большой фигурой Стаса от девчонок:
     – Всё, всё, я сам. – Он с видимым удовольствием ещё раз легко треснул огромной ладонью Стасика по затылку и, растащив губами по лицу улыбку, спросил  радостно: – Ты где был, скотина? Мы думали, ты утонул. Почему штаны в пруду плавают?
     В доме Василия Трофимовича с утра топили печь, окна и двери были открыты настежь. Готовились к празднику. В большой комнате поставили два стола. На кухне готовила Зина, ей помогали Марина и Света. Олег чистил картошку, Стас чистил лук. Он то и дело подходил к умывальнику, промывал глаза. Когда Зина подходила к Стасу, желая помочь, Олег тут же начинал ворчать:
     – Зина, вы не мешайте, у него наряд вне очереди.
     – Какой вы, Олег, суровый мужчина, – Зина, посмеиваясь, платком вытирала Стасику текущие по щекам слёзы. Луку надо было начистить много, и Стас терпеливо чистил, шмыгая носом и не говоря ни слова. В прохладной веранде тётка Вера с дочкой –  двадцатитрёхлетней Валентиной – резали салаты.
     К полудню на столах появились холодные закуски. А через час стали приходить гости. Было их немного, всё ближайшие соседи и друзья Василия Трофимовича, знавшие Костю с детства: бабка Маня – маленькая, сухонькая, несмотря на свои восемьдесят лет – темноволосая, Тамара – ночная фея Стаса, супружеская пара Егор и Надежда, гармонист Семён – высокий толстяк, и жена его статная, красивая Сима, Евгений Данилович или Дед, как все его звали.
     Тётка Вера стояла в дверях веранды, заслоняя могучей фигурой дверной проём, и всем входящим предлагала рюмку. Когда гость выпивал, подносила на блюдце солёный огурчик. Евгений Данилович – Дед, выпил рюмку, взял огурчик с голубого блюдца, и, откусив половину, спросил Веру:
     – Верка, ещё женщины будут, или ориентироваться на тех, что есть?
     – Ой! – засмеялась та, – проходи, Данилыч, не найдёшь достойную, меня зови, окажу тебе помощь.
     Дед в деревне был белой вороной. Большую часть жизни он проработал в клубе соседнего села киномехаником. Год назад, отметив шестидесятилетие, вышел на пенсию. Никто никогда не видал его в огороде, скотины он не держал, а всё свободное время, а его было достаточно, пропадал на рыбалке или охотился. Писал стихи, и по субботам после бани за рюмкой читал их своему другу и соседу Василию. Дед прошёл в дом, окинул взглядом сидящих гостей, поздоровался и направился к свободному рядом с Мариной стулу.
     Света и Костя сидели между открытыми окнами, в доме было жарко. Костя был в белой рубашке, Света в летнем сиреневом платье. Длинные волосы Костя убрал в хвост. Небольшая тёмная бородка, усы, делали его похожим на мушкетёра из фильма Юнгвальда-Хилькевича. Света рядом с Костей казалась неправдоподобно хрупкой. Светлые волосы были заплетены в старомодную косу. Её красивое узкое лицо немного портили слишком тонкие губы.
     Начались поздравления. Василий Трофимович говорил долго, волновался, путался, глаза его блестели от навернувшихся слёз.
     После Василия Трофимовича встал Дед. Обойдя гостей, он подошёл к Косте, обнял его, похлопал по спине, шепнув на ухо:
     – Крепись, парень. – Вынул из внутреннего кармана пиджака конверт, положил перед Светой на стол. – Мужику деньги доверять нельзя. Поздравляю, хозяюшка. – Вернулся на своё место, взял рюмку, сказал тост, коротко, толково. Пока Дед говорил, Марина рассматривала его. Среднего роста, поджарый, в хорошем костюме, новой синей рубашке, он не был похож на деревенского мужика. Ещё раньше Марина обратила внимание на его холёные ногти. Выглядел Дед моложаво: чуть седые коротко стриженые волосы, сломанный у переносицы и немного сбитый на сторону нос, твёрдые губы. Он был похож на красиво постаревшего киноактёра. Когда Дед сел, Марина спросила его:
     – Почему вас Дедом зовут?   
     – Инициалы – Дягилев Евгений Данилович. А вас как величать?
     – Марина.
     – Хорошее имя.
     Один за другим поднимали тосты, выпивали, дарили подарки. Стас сидел рядом с Зиной, та шептала что-то ему на ухо, подкладывала закуску. Тамара, сидевшая напротив, косилась на них ревниво.
     Егор худощавый высокий, лет сорока, достал фотоаппарат, приладил к нему обмотанную изолентой вспышку и, сфотографировав Свету с Костей, стал снимать гостей.
      Семён заиграл на гармони весёлую мелодию.
     – Дед, а вы в армии служили? – спросила Марина.
     – Пока нет, – с улыбкой ответил Дед, явно довольный компанией Марины.
     Когда Семён закончил играть, Дед попросил слово, и прочитал специально к свадьбе написанное стихотворение. Ему аплодировали, и сидели некоторое время, молча, задумавшись.
     – Дед, а где супруга ваша? – спросила Марина.
     – Супруга от меня сбежала.
     – Сбежала?
     – Сбежала через год после свадьбы. Есть у меня слабость – женщин люблю, – он посмотрел на вырез Марининого платья, где её груди соприкасались, образуя манящую впадину. Марина перехватив его взгляд смутилась.
     – А дети у вас есть?
     – Нет детей… – он задумался. – Не хотел никогда, насмотрелся на чужих. Маленькие все хорошие, а вырастут заразы, и станут водку жрать, как лошадь.
     – Почему как лошадь? – улыбаясь, спросила Марина, давно обратившая внимание, что Дед пьёт мало: рюмку подымает, делает глоток и ставит на место. Дед пожал плечами:
     – Аллегория.
     –  Так один и живёте?
     – Слава богу.
     Встала Валентина, тряхнула крашеными рыжими волосами:
     – Костя, – она посмотрела на брата, на Свету, её слегка курносый нос в еле заметных веснушках смешно вздрогнул, – Костя, я так за тебя рада, что тебе досталась такая жена – красивая, хорошая. И за Свету рада, что ей Костик достался – сильный, волевой, образованный. За любовь! – она подняла рюмку, выпила, от волнения рука её дрожала. Она села, Костя привстал, потянулся через угол стола к сестре, обнял, поцеловал:
     – Валюха, а ты когда замуж выйдешь?
     – За кого замуж-то выходить?
     – Так в селе у вас полно парней.
     – Ой, Костик, я тебя умоляю… Да какие у нас парни? – Валька покачала рыжей головой. – Одни халявщики, бездельники и пустозвоны. Если на что и способны, так это в долг бухать! А ведь хочется, чтобы парень был непресыщенный, внимательный, аккуратный, а наши, – Валентина махнула рукой, – все посредственные, как внешне, так и внутренне. А те, что поприличней ещё и придираются к длине носа, форме подбородка, – чилентаны…
     – Ты прелесть! –  улыбнулся Костя.
     – Хочется познакомиться с парнем, – не могла остановиться слегка опьяневшая Валентина, – чтобы в глазах его подлости не было, жажды что-то с девушки поиметь, и вообще презрения к женской половине!
     – Знаю я её ухажёров, – тётка Вера посмотрела на дочь, – все мечтают в гражданских отношениях пребывать, а оформленных союзов избегают.
     – Конечно, – продолжила Валентина, – для парней главное – не иметь обязательств перед девушкой.
     – Вот именно, – опять встряла тётка Вера, – это всё духовное недоразвитие, примитивизм и отсутствие пристойного опыта.
     Валентина, слегка раскрасневшаяся, смешно подёргивая верхней губой, продолжала говорить, видимо, высказывая наболевшее.
     – В посёлке на чуть стоящего парня – очередь. Стой в очереди или вообще гуляй одна. А парни стоящие хотят отношений кратковременных, где тут замуж?
     – Точно, Валька,– вступила в разговор Тамара, – хороших мужиков нет. Одни козлы запойные. Нормального, симпатичного любовника больше чем на один раз не найти.
     Семён захохотал, бабка Маня перекрестилась, и чтоб лучше слышать, приставила ладонь к уху.
     – Порядочных парней всегда нехватка, – Валентину несло, – у меня самомнения нет, королевой себя не мню! Но каждой девушке хочется, чтоб был свой штучный суженый. Но это ж надо запасаться терпением, ждать уметь. 
     – А не больно ли ты привередлива? – Василий Трофимович посмотрел на племянницу. – Я вижу, как ты парней перебираешь: то ростом не вышел, то в доме не таком живет, то дурак, то грустный! А самой не мешало б похудеть, привести в порядок волосы – солома крашеная. Начать интересоваться тем, чем мужчины интересуются, чтобы иметь возможность разговор поддержать. И не фыркай! Юмор должен быть у женщины. А когда у женщины юмора нет – всё пропало.
     – Валя, а вы возьмите любого парня и воспитайте по своему вкусу, – сказал Олег.
     – Как воспитать? Он ведь не ребёнок. Хочется, чтоб парень самостоятельный был. А ещё чтоб в нём изюминка была, какая цепляет. Семью должен ценить.
     – Институт семьи штука сложная, его развивать надо, – сказал Егор фотограф и покосился на свою супругу.
     – То-то я каждый день и вижу, как сильно развит институт семьи в нашей жизни, – развела руками худая, светловолосая Надежда, жена Егора. – Беда в том, что преданных женщин больше, чем мужчин. Мужчин мало преданных, гораздо меньше, чем кажется. На словах-то они все преданные, а на деле – лицемерие. А то, что большинство мужчин умеет искусно манипулировать, играть на чувствах – это факт. Любви не хватает в отношениях. А без любви – взаимное враньё, эгоизм, алкоголизм и аборты!
     Бабка Маня перекрестилась. А Дед хмыкнул:
     – А с любовью, значит, абортов нет?
     – Просто диву даёшься, с каким злорадством мужчины относятся к женщине, – вставила тётка Вера, – выбирают: и то им не так, и это не эдак. А сами – слабаки! Осознанные ориентиры отсутствуют! У меня были представления о правильной жизни: семья большая, детей сколько народится, но мой благоверный имел своё мнение. И вот я с дочкой осталась в посёлке, а он в трёхкомнатной квартире в Ленинграде. Это ж годы прошли, прежде чем я узнала, что он не только на заработки в город ездит, а и к любовнице! Нет доверия! Обманом жизнь под откос пускается. Но и я раздумываю о новой жизни! Женщины находят в себе силы Фениксами воскреснуть из золы былой любви! Хоть у меня и остались незажившие шрамы после отношений, я считаю, что жизнь без любви бессмысленна и скучна! Налей! – протянула она рюмку Семёну.
      – Вас послушать, так  вымираем. Нету приличного мужика. Только скоты да пьяницы. – Василий Трофимович усмехнулся. – А я считаю: развелось шлюх, ничего кроме постели и не надо, такие и портят мужиков.
     – Зря ты так, Вася, – Зина посмотрела на брата обиженно, – женщины в деревнях приличные, в них что-то внутреннее есть. А мужчины правда портятся.
     – Это потому, что церквей не стало, – вставила бабка Маня.
     – В моём окружении у нас в селе, – продолжала Зина, – с десяток женщин, и только три замужем, да и то живут кое-как. Многие женихов ищут в городе. Подруга моя по телефону с мужчиной познакомилась, поехала к нему в Ленинград. Он её встретил, в театр пригласил. Только он ей не понравился – вся исплевалась. Но хоть в театре побывала. Тяжело женщине после тридцати встретить человека, чтобы по душе пришёлся. Но я в тоску не впадаю, на велосипеде катаюсь, в речке плаваю, на охоту люблю съездить: на чирка, на уточку. Нужно что-то делать, за счастье бороться нужно!
     Света прижалась к плечу Кости, разговор ей не нравился. Она толкнула его ногу под столом, и смотрела на него, нахмурив брови. Костя улыбнулся Свете:
     – Ну, ладно, чего ты? – шепнул ей, погладив по руке. – Пусть поговорят.
     – Я думаю, – тихо сказал Дед, – женщины насмотрелись фильмов, хотят, как в кино жить, в мечтах пребывают, а деревня, милые – не Мосфильм.
     – Понесло киномеханика, – брезгливо улыбаясь, сказала Тамара. – Ты, Дед, паразитом жизнь прожил, а потому рассуждать не можешь.
     – Ты полегче, Тома, – заступился Василий Трофимович за друга.
     Дед поправил уголок платка, торчащий из нагрудного кармана:
     – Уж лучше паразитом жить… Да, я боялся ответственности, боялся увидеть детей пьяницами, жену состарившейся. Но я вас прекрасно понимаю, – он поглядел на женщин, – без хорошего мужика тяжело. Лишь бы в погоне за настоящим мужиком себя не растерять.
     – Ну, прям проповедник, – покачала головой Тамара. – Ты, Женька, считал, что всегда будешь молодым бабам нужен. Я-то помню, что ты мне двадцать лет назад говорил. Ты тогда думал, что слишком хорош, чтоб ещё раз жениться на дуре деревенской.
     – И был прав, – усмехнулся Дед.
     – Был прав…– передразнила Тамара Деда. – Тебе всё на халяву доставалось, во всех окрестных деревнях любовниц имел, избалован был женским вниманием. Эх, мужики! Удивляюсь я на вас глядючи. Чтоб собой ни представлял, считает себя царьком, султаном, мини-королём, твою мать! – подвыпившая Тамара зло смотрела на Деда. – А у самих на лице жизнь отражается гнилая, застоявшаяся, как вода в болоте. Падишахи хреновы! Да на таких козлов нам бабам и самим смотреть противно! Свежести в вас нет! Хоть живи с себе подобной, – Тамара постучала три раза по столу. Семён захохотал:
     – Ой, Тамарка! Вот – зараза! – он вытер выступившую слезу.
     – А я люблю своего Костю, – не выдержала Света. Она встала, подняла рюмку, – и хочу, чтобы всем вам, – она обвела взглядом женщин, – как мне повезло. За любовь!
     Выпили. Семён взял гармонь. Стас встал из-за стола, вышел на улицу. Акелы не было, пёс, выпущенный с утра на свободу, домой не появлялся. Из дома вышла Тамара. Стас посмотрел на неё, и ему захотелось спрятаться. Тамара подошла, погладила Стаса по спине:
     – Не хочешь прогуляться, ко мне зайти?
     – Неудобно. Гости увидят.
     – Не увидят, да мы и ненадолго, – она взяла Стаса за руку и потянула за собой.
     – Тамара, Тамара, не надо вместе. Ты, пожалуйста, иди, а я через пять минут приду. Хорошо?
     – Очень хорошо. Не задерживайся, – Тамара улыбнулась и пошла в сторону своего дома, неестественно виляя худыми бёдрами.
     – Тьфу, – сплюнул Стас, и стал думать, как избежать визита к Тамаре, но ничего не приходило в голову. Он грустно смотрел в сторону её дома, обижать Тамару не хотелось. Из веранды вышла Зина. Стас невольно залюбовался этой могучей бабой. Бабе было не больше тридцати пяти, и её можно было назвать красивой. Стас чувствовал себя рядом с ней крохотным. Зина подошла к нему и тоже погладила его по спине:
     – Скучаешь, что ли?
     «Что ж они все меня гладят как маленького?» – подумал Стас, а вслух сказал:
     – Немного.
     – Надо от Надежды компотов принести. Поможешь?
     – Вам помочь? – искренне удивился Стас.
     – Мне, – ответила Зина, глядя сверху на Стасика. – Не смотри, что я такая большая. Я существо слабое.
     – А… хорошо, – согласился Стас, и даже обрадовался, что будет чем оправдаться перед Тамарой.
     Через час, уставший, лёжа на кровати в доме Егора и Надежды, Стас с удивлением смотрел на Зину, гладил её живот, грудь, руки, искренне восхищаясь. А Зина целовала его в губы, говоря:
     – Стасик, ну какой ты нежный, какой же ты ласковый.
 
     В доме Василия Трофимовича играла гармонь. Сильно выпивший Семён, растягивая меха, пел высоким несоответствующим его грузному телу голосом, по лбу и толстым щекам тёк пот.   
     Вера, Тамара и Надежда сидели на веранде.
     – Ты чего такая грустная, Тома?
     – Так, – отмахнулась Тамара, – пройдёт.
     Не дождавшись дома Стаса, Тамара вернулась и обнаружила, что его нет и в доме Василия Трофимовича, а вместе со Стасом исчезла и Зина.
     Семён допел песню, гармонь стихла. Решили сделать перерыв. Потянулись на улицу. Семён и Егор пошли во двор к Семёну, дом его был соседний с домом Василия Трофимовича. Следом за ними пошла Сима.
     Во дворе на лавках под двумя рябинами, сидели бабка Маня, Василий Трофимович, Дед и Марина. Василий Трофимович показывал этюды, написанные Костей прошедшим летом. Дед, уже не раз их видевший, рассматривал этюды с видом знатока. Бабка Маня близоруко щурилась.
     – Вот этот хорош, – Дед взял этюд в руки, – поймал настроение. Молодец!
     – Не стал бы, Василий, твой Костька художником, если б не начал с божественного, ¬– сказала бабка Маня. – Помнишь, как он икону-то списал, мальчонком?
     – Помню, как забыть.
     – Вот и помог Господь ему стать художником. Слава Богу, слава Богу. – Бабка Маня перекрестилась.
     – На бога надейся, а сам не плошай, – улыбнулся Дед. – Это, бабка – талант, и бог твой тут ни при чём.
     – Типун те на язык, – бабка Маня посмотрела на Деда с укором.
     – Был бы у твоего бога талант, – Дед будто нарочно дразнил бабку Маню, – не создал бы он человека таким подлым да похотливым.
     – Ох, накажет тебя Женька Господь, – бабка Маня перекрестилась.
     – Был бы бог, такого как я, давно б наказал.
     – Ну тебя, чёрта! – Бабка Маня встала и пошла в дом.
     Марина смотрела на Деда, странным казался ей этот человек, уж очень необычен был он для деревенского жителя.
     Василий собрал этюды и понёс в дом.
     – Евгений Данилович, – Марине почему-то стало неловко звать его Дедом, – а ваш дом который?
     – Первый Семёна, а мой следующий. Вон тот, зелёный, – показал Дед рукой. – Пройдёмся? Покажу тебе мои хоромы.
      – Пойдёмте.
     Дом Евгения Даниловича состоял из одной просторной с четырьмя окнами комнаты, кухня отделена была от неё небольшой печью и перегородкой. У одной стены стоял диван, у другой – большой старый шкаф. Над диваном, во всю его длину, одна над другой – три полки с книгами. Между окнами длинное зеркало в резной деревянной раме. Посредине комнаты стол и шесть венских стульев вокруг него. И всё.
     – Как у вас пусто, – Марина с любопытством разглядывала дом.
     – К чему вещи?
     – Для уюта, хотя… – Марина пожала плечами.
     – Жить ради удобства и уюта скучно. Вещи, жёны, дети, всё это несвобода.
     – Разве самое важное в жизни быть свободным?
     – А что ж ещё?
     – А любовь?
     – Влюбиться просто. Трудно не разлюбить. А сам не разлюбишь, тебя разлюбят.
     – А ради себя жить не скучно?
     – Вопрос философский – ради чего жить.
     Марина подошла к небольшой фотографии в рамке, висящей на стене – молодая женщина улыбалась чуть подретушированными алым цветом губами.
     – Мама, – сказал Дед.
     – Жива?
     – Не знаю.
     – Как же? – Марина повернулась к Деду.   
     – В войну немцы угнали в Германию. Так и не вернулась.
     – А отец?
     – Отец с войны пришёл израненным, через полтора года после победы умер. Я его и не увидел.
     – Почему?
     – В сорок третьем мне восемнадцать исполнилось. Призвали. Так и прослужил до сорок восьмого.
     – Вы же сказали, что не служили в армии?
     Дед открыл шкаф, достал с верхней полки коробку, вынул из неё тонкую пачку фотографий, протянул Марине. Она взяла фотографии, присела на диван, долго рассматривала, иногда переводя взгляд на Деда. Вернула. Дед положил снимки в коробку.
     – Страшно это, война?
     Дед пожал плечами:
     – Разно.
     – А жены вашей фотография есть?
     – Нет. Не храню.
     – Странный вы, Евгений Данилович.
     – Чем же?
     Марина пожала плечами:
     – Всем.
     Вышли на улицу. Дом Деда стоял на самом высоком в деревне месте, и со двора, если смотреть через пруд, коровник, через жухло-зелёные выгоны, кое-где рассечённые фиолетовыми пятнами вспаханных полей, видно было, как вдали блестит на солнце большое озеро.
     – Как хорошо, – залюбовалась Марина.
     – Хорошо, – согласился Дед. – Ты спрашивала ради чего жить? Я бывает, выйду утром, гляну, да и подумаю: ради дали этой, полей, леса, озера, жил бы и жил.
    Во дворе дома Семёна мужики оживлённо спорили. Пьяный Семён держал толстыми пальцами за крылья шмеля:
     – Живого проглочу, у тебя на глазах слопаю, Егор, не веришь?
     – Брось, врёшь, – Егор, тоже изрядно пьяный, смотрел на него с недоверием. – Ошпарит ведь, а?
     – На спор? А кто проспорит, – Семён показал рукой на загородку, в которой лежала свинья, – свинью дерёт, – Семён захохотал.
     – Ну, тебя к чёрту! – Егор отмахнулся.
     – Шучу, шучу. Вон видишь черенок, – Семён показал на черенок от лопаты, – вот им. Идёт?
     Егор стоял раздумывая.
     – Ну, что? – Семён усмехнулся. – Трусишь?
     – А, давай! – Егор протянул руку.
     Семён сунул шмеля пальцами глубоко в рот и проглотил. Егор смотрел на него с изумлением. Семён схватил руками себя за горло и покраснел. Глаза его округлились и полезли из орбит. Он согнулся и захрипел.
     – Семён, Семён, ты чего? – испуганно спросил Егор. Семён, засмеявшись, выпрямился, потом открыл рот:
     – Видишь? Проглотил.
     – Да ты его пальцами задавил.
     – Какими ещё пальцами, – хохотал Семён, – живого сожрал. Так что давай Егорка – действуй. 
     – Надо ли, а?
     – Проспорил – делай.
     – Егор взял в руки обломок черенка лопаты, вошёл в загородку и крадучись подошёл к лежащей на боку свинье. Поднёс отполированный годами труда черенок лопаты к хвосту свиньи.
     – Ты, поплюй, поплюй, – еле сдерживая смех, сказал Семён. Егор с силой надавил на черенок, он легко вошёл в свинью. Свинья вскочила на ноги и будто удивлённая, замерла, чуть подёргивая хвостиком; затем раздался визг, свинья сорвалась с места и, выбежав в открытую Егором калитку, визжа, понеслась по проулку, опрокидывая расставленные на траве вёдра. Семён, присев на корточки, истерично ржал.
     Возвращавшийся с Мариной Дед, увидев ошалевшую свинью, и хохочущих мужиков, сплюнул:
     – Вот идиоты.
     Свинья носилась по огороду, ломая кусты смородины. Черенок от лопаты был там, куда его сунул Егор.
    Сима выбежала из дому.
     – Вы, что делаете? Совсем сдурели? – закричала она.
     – Закройсь! – Семён перестал смеяться и смотрел на Симу недобрыми, пьяными глазами. Та покачала головой:
     – Дурачьё!
     Семён красуясь перед приятелем подошёл к Симе и ткнул её кулаком в плечо:
     – Молчи!
     Сима покачнулась, едва не упав, посмотрела на мужа, обиженно поджав губы, но ничего не сказала и пошла к бегавшей по грядкам свинье.
     – Стой! – Семён вразвалку подошёл к Симе. – Почему так смотришь?
     – Отстань, Семён.
     – Стой! – он с размаху ударил её по лицу ладонью. Сима вскрикнула, пошатнулась, но устояла на ногах.
     – Семён, ты что? – подскочил Егор.
     – А ну! – рявкнул на него Семён, подняв здоровенный кулак. – Не лезь! – с губ его полетела слюна. Егор отступил. Семён шагнул к Симе:
     – Извинись!
     – За что?
     – Извинись, говорю! – лицо его побагровело. Сима молчала. Он ударом кулака сбил её с ног. – Сука…– зашипел, и стал бить ногами по спине, по плечам, зверея с каждым ударом. Сима лежала, закрыв руками голову. Егор стоял в стороне, боясь вступиться.
     Дед ловко перемахнул невысокую изгородь палисадника, подбежал к Семену, рванул его за воротник, ударил в лицо, попав по губам, встал между ним и Симой. Семён крякнул и, наклонив голову, пошёл на Деда. Тот ударил ещё раз. Семён пошатнулся, захрипел, схватил Деда за лацканы пиджака и стоял, тяжело дыша. Дед молча смотрел на него: что-то было в его глазах такое, от чего здоровяк Семён вдруг обмяк, отступил назад, размазал ладонью выступившую на губах кровь, развернулся и пьяной походкой пошёл к дому.
     Дед поднял Симу, достал из кармана платок, стал вытирать кровь с её лица. Подошла Марина, испуганная, ошеломлённая увиденным. Симу повели к дому Василия Трофимовича. Марина дотронулась до руки Деда:
     – Спасибо.
     – За что? ¬
     – За Симу.
     – А… Вот тебе иллюстрация счастливой семейной жизни, – Дед усмехнулся.
    
     Все, кроме Семёна, вернулись в дом. Настроение было испорчено.
     Женщины хлопотали возле Симы, с разных сторон прикладывая к её лицу компрессы. Сима чувствовала себя плохо и Егор с Надеждой, увели её к себе.
     Света вышла из дома и пошла по дороге вдоль домов, Костя догнал её, взял за руку:
     – Свет, ну чего ты? Не расстраивайся.
     Света вырвала руку:
     – Зачем ты привёз меня сюда?
     – Ну, как зачем?
     – Устроил маскарад.
     – Почему маскарад?
     – А что это, свадьба? Смешно.
     – Ну, не злись.
     – Не злиться? Не злиться!? Почему я должна слушать за столом о том, как женщины ненавидят мужчин? Мужчины презирают женщин? Какой-то пьяный деревенский дебил избивает жену! Скоро Зина подерётся с Тамарой из-за Стасика. Твой друг приехал сюда покорять сердца деревенских баб?
     – Ну, какая тебе разница? Пусть Стасик развлекается.
     – Развлекается? Пусть развлекается?! – она ударила Костю кулачком по плечу. – Ты тоже развлекаешься, как твой лучший друг, когда меня нет рядом? Да? А я думаю, что это вы со Стасиком так часто ездите на этюды!
     – Ну, перестань, причём тут этюды?
     – Всё! Отстань от меня! Иди к своему другу! Хотя я думаю, ему и без тебя не скучно.
     – Света, Света, – Костя прижал её к себе, – ну, успокойся. – Он склонился над ней, стал целовать её волосы, лоб, глаза. – Ты же знаешь, не мог я обидеть отца. Не мог не приехать сюда с тобой.
     Света подняла голову, посмотрела на Костю, сказала тихо:
     – Я хочу в Ленинград, Костя, хочу домой, хочу вернуться к привычной жизни.
     – Потерпи два дня. Послезавтра мы уедем. Пойдём в дом.
     – Не хочу домой. Давай погуляем.
     – Только недолго. Всё же нас ждут. Хорошо?
     Света кивнула. Они не спеша пошли по дороге. Вышли к краю деревни. По мосткам перешли широкую канаву, и пошли по тропинке вдоль поля.
     Неярко светило солнце. Лес за деревней, за полями, тонул в синеватой дымке. Где-то за фермой мычали коровы. На огородах у отдельно стоящих за прудом домов копали картошку. Стая уток пролетела низко над полем в сторону чуть видного вдалеке озера. Гремя культиватором, поднимая пыль, проехал по дороге трактор. Откуда-то доносились женские голоса, обрывки фраз. К ним присоединился мужской голос: громкий, нетрезвый, матерный. Света поморщилась.
     – В детстве я каждое лето проводил здесь, – сказал Костя, чтобы отвлечь Свету.
     – Не скучно тебе здесь было?
     – Скучно? Сразу видно городского ребёнка, – Костя улыбнулся. – Здесь было хорошо. И весело. Много друзей.
     – Где они сейчас?
     – Кто-то, как и я приезжал на лето. Местные разъехались, кто в районный центр, кто в Ленинград. Когда мои родители развелись, мать несколько лет ни за что не соглашалась, чтобы я уезжал сюда на лето. Но в восьмом классе я написал отцу, пообещал, что приеду, и приехал. С тех пор каждое лето, хоть ненадолго, я приезжаю сюда.
     Света взяла Костю за руку:
     – Не сердись на меня. Я наберусь терпения, и проведу здесь столько времени, сколько будет нужно, – она прижалась щекой к его плечу.
     Вернувшись к дому, они встретили во дворе бабку Маню.
     – Ну, Костенька, дай вам Бог здоровья, да любви! – перекрестила она Костю и Свету.
     – Уже уходите, баб Мань? – спросил Костя громко, чтобы глуховатая бабка Маня его услышала.
     – Так ить пора и честь знать.
     – И не поговорил с вами. Как хоть живёте то? Здоровье как?
     Бабка Маня помолчала немного:
     – Умереть хочу, – она посмотрела снизу вверх на Костю, глаза её покраснели.
     – Что это вы так? – спросил Костя совсем тихо. Но бабка Маня его поняла.
     – Куды ж столько жить-то? Мужа тридцать пять лет назад схоронила, а сама живу. Сына Витьку похоронила, а всё живу... Уж прибрал бы скорей Господь. Ну… будьте счастливы, деточки, – она опять перекрестила Костю и Свету и быстро засеменила по проулку. Подойдя к калитке, остановилась, погрозила сухоньким кулачком в сторону дома Семёна: – Паразит! Накажет, накажет тебя Господь!
     На ступеньках веранды курил Василий Трофимович.
     – Вы куда пропали? – спросил он.
     – Прогулялись немного, – Костя, пропустил Свету в веранду, где сидели Валентина с Мариной, Олег и Стас, сел на ступеньку рядом с отцом. Василий Трофимович потушил пальцами окурок папиросы, кинул его в жестяную банку, стоявшую у крыльца:
     – Пойдёмте в дом. Гости заждались.
     Дома за столом сидели: тётка Вера, Зина, Тамара и Дед.
     – А я считаю, что нельзя быть заложником своих желаний! – тётка Вера в упор смотрела на Деда. – Жену не хочу, детей не хочу, а хочу быть свободным. Ну, не будь у меня Вальки, кто я тогда? Баба? Или кто?
     – То есть, раз у меня детей нет, то я и не баба? – спросила, не глядя на Веру, Тамара. Зина отвернулась к окну. А тётка Вера, ничего не ответила, будто не услышав вопроса.
     – С мужиком себя не ровняй, – сказал Дед, – есть мужики как перелётные птицы, всю жизнь гнёзда меняют. Таким дети – только обуза.
     – Да ты-то, Женька, уж почитай лет сорок в одном гнезде сидишь.
     – Я хоть гнезда и не сменил, да за время работы в посёлке вашем, да и у нас в деревне на детей насмотрелся. Пока маленькие – все ангелочки, а как вырастут и начнётся... Кто не сопьётся, кого не посадят – те в город. Помахали ручкой и всё – нету. Лет пять ещё ездят, навещают родителей, а потом только письма. А уж когда свою семью заведут, то уже и не письма – открытки к празднику.
     – Наш-то Костя, не забыл отца, – сказала Зина.
     – Погоди маленько, дай срок, поглядим.
     Вошли Костя с Василием Трофимовичем, Олег и Стас, Валентина, Марина, Света.
     – Ну, заскучали? – спросил Василий Трофимович сидевших за столом.
     – С ними не соскучишься, – кивнул Дед на женщин, – умные разговоры ведут, философствуют.
     – Да какой у нас у баб ум? Умели б стирать да готовить и на том спасибо, – с усмешкой сказала Тамара.
     Стали рассаживаться. Василий Трофимович достал из серванта две бутылки самогона, бутылку с настойкой, поставил на стол. Застолье продолжилось.
     Когда на улице стало смеркаться, Дед засобирался домой. Его стали уговаривать посидеть ещё.
     – Пора, пора, – он встал из-за стола. – В ваши годы и мы с Василием до утра засиживались, а теперь не то – пенсия.
     Дед пожал ребятам руки, попрощался с женщинами. Василий Трофимович пошёл его проводить.
     Вышли на улицу, сели на скамейку. Помолчали.
     – Пойду я, – Дед хлопнул друга по колену, – а ты к детям иди.
     – Я, Женя, старый, необразованный, молодёжи со мной неинтересно. Разговор поддержать не могу, – Василий Трофимович, отяжелевший от выпитого, потёр ладонями виски. – Вот и мать Костина не зря же меня бросила. Тоже скучала со мной. А я ведь её на девять лет старше, должен бы и умнее быть. Поначалу прощала мне необразованность. Ты у меня, говорила – самый красивый, самый добрый. А потом стала стыдиться меня. Придём в компанию, а там… кто о литературе говорит, кто о живописи, кто о театре, а мне о чём говорить? О том, как я на мясокомбинате свиней разделываю? Бывало и скажу чего, так она меня сразу локтем в бок.
     Дед с удивлением посмотрел на друга, со времени возвращения в деревню избегавшего разговоров о бывшей жене.
     – А я на неё только радовался, ничего кроме неё мне не надо было, а уж, чтоб на других смотреть, такого не было, – продолжал Василий Трофимович. – Да и льстило мне, что я – работяга из деревни в город переехавший, а жена у меня: филолог, журналист, для журналов пишет, с художниками, артистами общается, – он достал папиросу, закурил. – Работал по две смены, деньги в семью зарабатывал. Летом – Костю сюда к матери в деревню, а сами в Судак или в Алушту, от друзей её подальше. А одно лето, я с ней не смог поехать, не дали отпуск. Тогда всё и началось. Уехала на три недели в Коктебель, а вернулась…– Василий Трофимович замолчал.
     – Неужели до сих пор любишь её? – спросил Дед.
     Василий Трофимович упёрся локтями в колени, положил на ладони голову. Дед смотрел, как подрагивали его тяжёлые плечи и голова, Василий Трофимович безмолвно плакал.
     Поздно вечером, когда тётка Вера с Валентиной и Света с Костей ушли спать, а Зина со Стасом и Тамара с Василием Трофимовичем продолжали сидеть за столом, Олег предложил Марине прогуляться. Они вышли на улицу, и пошли вниз по тропинке к пруду.
     – Я давно хотел спросить тебя, – начал разговор Олег.
     – О чём?
     – Кто я для тебя? Нет, не так. Кем я был для тебя тогда – три года назад?
     – Ты всегда был для меня другом, Олег. Только другом.
     – Всегда?
     – Всегда.
     – Но друзья не спят вместе.
     – Прекрати, ты ведь помнишь, как это произошло. Ты прекрасно знаешь, что я жалела о том, что случилось.
     – Но ты же продолжала встречаться со мной!
     – Я встречалась с тобой только потому, что…
     – Почему?
     – Ну…
     – Ну, почему? Почему?
     – Не психуй.
     – Я спокоен!
     – Мне было девятнадцать лет, и у меня никого не было до тебя. Ты был нежен, ты заботился обо мне… но всё это было не то. Совсем не то!
     – А что это было? Что?!
     – Ничего! Ничего. Я никогда не любила тебя! Никогда. И прекрати мучить меня допросами!
     – Ты врёшь, Маринка. Всё врёшь. Если бы Базанов не обратил на тебя внимания, всё у нас было бы хорошо. Всё было бы хорошо.
     – Ты – дурак! Не понимаешь простых вещей. Не он обратил на меня внимание, я сама обратила на него внимание! Я влюбилась в Сергея, влюбилась ещё на первом курсе. Но я не верила, что между нами что-то может быть. Он был на двенадцать лет старше меня, женат, дочь…Я не верила, и всё же надеялась. И я ни о чём не жалею. Те несколько месяцев, что мы с ним были близки – самое лучшее, самое дорогое для меня время.
     – Тогда почему он бросил тебя?
     – Не знаю! Не знаю! Он назначил мне встречу на Пироговской набережной, сказал, что уволился из института, что мы видимся в последний раз, что я не должна искать с ним встречи. У меня был шок. Я не могла говорить. Я только кивала и плакала. Он не успокаивал меня, ничего не объяснял, но я видела, я чувствовала как ему больно. Я знаю: он любил меня, он… любил меня.
     – Он не сказал тебе причину, не сказал, что произошло?
     – Что произошло? О чём ты говоришь?
     – Тебе никогда не было интересно, как я узнал, что ты с ним встречаешься?
     – Ты был так внимателен ко мне, мне трудно было скрыть…
     – Нет, не то… – перебил её Олег, – мне рассказала Люда.
     – Люда?
     – Да. Как-то мы напились у Стаса, тебя в тот вечер не было с нами, и Люда стала оказывать мне знаки внимания – недвусмысленные. Я удивился и напомнил ей, что ты её подруга. Она рассмеялась, назвала меня наивным идиотом,  и рассказала о твоей связи с Базановым. Стас тоже всё слышал.
     Марина молчала. Подошли к пруду.
     – Зачем ты рассказал мне это?
     – Хочу, чтобы ты знала правду.
     – Зачем мне знать правду?
     – Так будет правильно.
     – Что я ещё не знаю?
     – Многое. То, что я тебе хочу рассказать, меня не красит, но я хочу, чтобы ты это знала. После того, как Люда рассказала мне о Базанове, я решил с ним поговорить, но не в институте. Я думал, это будет мужской разговор, и не хотел свидетелей. Два дня я ждал его у дома. Мысленно прокручивал то, что скажу ему при встрече. Я решил: если он не откажется от тебя, я буду с ним драться. Но я его не дождался. Я пришёл к его дому на третий день. От ожидания нервы у меня были на пределе. Я увидел его жену, она возвращалась с дочкой домой. Что-то нашло на меня, я не мог больше ждать, я зашёл за ней в парадное, догнал её на лестнице… В общем я всё ей рассказал.
     Марина молчала. Олег не мог видеть в темноте её глаз, но и не видя их он чувствовал, что она смотрит на него с ненавистью.
     – На следующий день Базанов подошёл ко мне и сказал, что между нами теперь нет различия: он не преподаватель, а я не студент. Теперь мы только мужчины. Сказал, что будет ждать меня в четыре часа после занятий в пустой аудитории на третьем этаже. – Олег надолго замолчал.
     – И?
     Олег продолжал молчать.
     – Что было дальше? – спросила Марина глухим голосом.
     – Я не пошёл… – Олег сделал паузу. – Я вышел из института, купил две бутылки портвейна, выпил одну из горлышка и…пошёл в кабинет ректора. Сказал, что больше не желаю учиться, просил отдать мне документы. Ректор, конечно, заметил, что я пьян, потребовал, чтобы я вышел из кабинета. Я демонстративно сел за его стол и достал вторую бутылку. Ну… а дальше ты знаешь.
     Ничего не сказав, Марина пошла по тропинке, ведущей к дому Василия Трофимовича.
     – Подожди, Маринка, подожди! – Олег пошёл за ней. – Я не струсил тогда, не струсил. Я понял, что поступил подло, рассказав о тебе его жене. И я уже не мог с ним драться. И видеть его я тоже не мог, мне было стыдно, понимаешь, я не мог с ним говорить, понимаешь?
     Марина продолжала идти, не отвечая и не оборачиваясь.
     В это время из дома Василия Трофимовича кто-то выбежал, раздались крики. Олег, обогнав Марину, побежал к дому.
     В то время, когда Олег и Марина разговаривали у пруда, в доме Василия Трофимовича за столом продолжали сидеть Зина и Стас, сам Василий Трофимович и Тамара. Зина обнимала Стаса, и склонясь к его уху, что-то тихо говорила.
     Выпив очередную рюмку, Тамара зло посмотрела на Зину:
     – Что ты ему эротизмом мозг щекочешь!
     Зина улыбнулась и, не взглянув на Тамару, продолжила что-то тихо говорить. Тамара встала и, подойдя к Зине, скинула её руку с плеча Стасика:
     – Хватит его лапать!
     Зина взяла в ладонь худую руку Тамары:
     – Тома, – она ласково посмотрела на Тамару, – иди, поспи. Так будет лучше. Иди. Хорошо?
     – Отпусти, – Тамара попыталась вырвать руку.
     – Тома, я тебя отпущу, а ты иди спать.
     – Что ж ты унижаешь меня, сука? – Тамара опять попыталась вырвать руку. – Пусти! – Она рванулась, упала, платье задралось, она одёрнула его, поднялась:
     – Твари вы, твари, твари… – заплакала и пошла на кухню, придерживаясь рукой за деревянную перегородку.
     – Не трогай её, пусть успокоится, – Василий Трофимович остановил Зину, пошедшую было на кухню.
     – Надо проводить её домой, Вася, – Зина посмотрела на брата.
     – Сейчас провожу, – Василий Трофимович встал из-за стола. – Выйду на минуту, на улицу и провожу.
     – Зина, я наверное пойду спать, – Стас встал из-за стола.
     – Стасик, ну посиди ещё немного, – Зина усадила Стаса рядом с собой. – Не могу одна. Совсем не могу, – она прижалась лбом к его  виску. – Как тяжело быть одной, Стас, знал бы ты, как тяжело одной.
     Тамара сидела в кухне на табурете, прислонясь спиной к стене, и пьяным взглядом смотрела на огонь, горящий в печи. Голова её несколько раз падала на грудь. Булькала в кастрюле с варящейся картошкой вода, выдавливая в щель между крышкой и краем кастрюли пузыри.
     Зина обнимала Стаса, целовала его горячими, влажными губами. Стас сидел, устало опираясь руками о стол, равнодушный к поцелуям Зины. Тамара вышла из кухни с кастрюлей в руках, подошла к Зине, и вылила картофельный взвар вместе с картошкой ей на спину.
     В полдень следующего дня на крыльце районной больницы сидели Олег и Стас. Олег курил. Вышел из больницы Костя, сел рядом.
     – Ну как, не лучше? – спросил Стас.
     – Не лучше… ожёг четвёртой степени, – Костя повернулся к Олегу. – Дай сигарету.
     Курили. Молчали.
     Небо заволокло тяжёлыми, тёмными облаками.
     Стас встал, прошёлся вдоль больничной стены.
     Подул ветер, поднимая дорожную пыль.
     В воротах больничной ограды показались Света и Марина, подошли к сидящим на крыльце Олегу и Косте. Света села рядом с Костей:
     – Через сорок минут автобус на Ленинград. Мы взяли билеты. Следующий автобус только вечером.
     Пошёл редкий дождь.
     Ребята встали под козырёк больничного подъезда.
     Вышел из больницы Василий Трофимович.
     – Пап, у нас через полчаса автобус, – сказал Костя.
     – Я вас провожу.
     – Не надо. Останься с Зиной.
     – Вера с Валькой посидят. Надо позвать их, попрощаться.
     – Не надо, – Костя взял отца за руку. – И ты не ходи, не мокни под дождём.
     – Что мне дождь? Я вас провожу.
     Дождь усиливался. К остановке пришли промокшими. Встали под навес. Василий Трофимович снял пиджак, накинул Свете на плечи:
     – Ну, погода… Не простыли б.
     Минут десять стояли, ожидая автобус. Дождь косыми струями хлестал по асфальту маленькой привокзальной площади.
     Подошёл автобус. Василий Трофимович пожал руки Олегу и Стасу, попрощался с Мариной, поцеловал Свету в щёку, сжал руку сыну, и, притянув его к себе, обнял:
     – Вот такая вышла свадьба, Костя. Взбаламутил я тебя.
     – Ничего, отец, ничего. Зину только жалко. Ну…– он ткнулся губами в щетинистую отцовскую щёку, – бывай.      
      Двери автобуса закрылись. Василий Трофимович, держа в одной руке мокрый, тёмный от влаги пиджак, другой махал прощаясь. Но дождь хлестал такой, что за текущими по стёклам автобуса струями воды никого нельзя было разглядеть.
      Василий Трофимович смотрел, как автобус, сделав по площади полукруг, выехал на дорогу и, выбивая колёсами из луж фонтаны брызг, вскоре исчез за поворотом. Постояв с минуту, он надел пиджак, и не обращая внимания на дождь, сутулясь, пошёл в сторону больницы.