Машенька полная версия

Господи, как томительно-сладка ты любовь,
и какой мучительной и горькой ты бываешь порой!
Автор

- Машенька, вставай! Завтрак на столе… простынет! - встревожил сознание донёсший-ся  из столовой голос Елизаветы Аркадьевны.
Маша, ещё не совсем проснувшись, приоткрыла сонные глаза, и тут же утренний сол-нечный лучик, найдя щелочку между тяжёлых оконных штор, как мелкий карманный во-ришка, постарался шаловливо забраться в зрачок.  Маша быстро закрыла глаза, но сонное состояние встревоженной бабочкой куда-то вмиг улетело.
Она сладко, с постаныванием, потянулась и, прогоняя сон, улыбнулась. На щеках девушки, ещё розовых от сна, появились две премиленькие ямочки.
 «Господи, как хорошо-то! - продолжая улыбаться, прошептала она. - Слава богу сего-дня последний университетский день:  распределение, конец студенчества, иии… я свободна, как птица в полёте!».
 Маша, чтобы окончательно  освободиться от чар Морфея,  ещё разочек сладко, с пстаныванием, потянулась, и быстро выпрыгнув из постели, пританцовывая, направилась в ванную комнату.
На столе, прикрытые салфеткой, её ожидали омлет, булочка с яблочным джемом и кружка её любимого кофе – контпана, которое так замечательно умела приготовить только Елизавета Аркадьевна – их бессменная домработница и одновременно её нянька. Сколько помнила себя Маша, Елизавета Аркадьевна была всегда с ними, она была членом их профессорской семьи – её лучший друг и бессменный хранитель её девчоночьих тайн.
И сейчас, нянька, с улыбкой поглядывая на свою любимицу, сноровисто что-то колдуя над плитой, говорила:
- Машенька, сегодня у нас на обед будут голубцы и дядя Коля.
- В каком виде будет дядя Коля – фаршированном…, или просто так? – допивая кофе, с  шаловливой полуулыбкой поинтересовалась  Маша.
- Ну, что ты, деточка, как может быть дядя Коля в фаршированном виде? – смутилась Елизавета Аркадьевна. Он придёт к нам на обед. – Прости уж меня, старушку, не обучена я красиво и правильно выражаться.
- Ну, что вы такое говорите, Елизавета Аркадьевна. Ну, какая же вы старушка, вы ещё очень даже ничего.
Домработница чуть зарделась от похвалы и обернулась к своей любимице:
- Машенька, ты не опоздаешь в университет?
- Нет…, хотя…, - Маша вскинула глаза на настенные часы, - Ооо! Я действительно катастрофически опаздываю.
Она  быстро встала из-за стола и, со словами: «Спасибо за завтрак, Елизавета Аркадьевна, было всё очень вкусно!» - чуть ли не бегом отправилась переодеваться.
«Ах, егоза, ах, егоза! – донеслось ей вслед  ласковое ворчание любимой нянюшки. – Всё бегом, всё бегом…. Нет, бы пораньше встать и, как взрослой девушке, спокойно позавтракать, переодеться, и идти потом по своим неотложным делам…, так нет, всё на бегу норовит, всё бегом…»
- Нянюшка, не ворчи, я всё слышу! - в ответ крикнула Маша и, скрываясь в своей ком-нате, добавила - А то я и, правда, опоздаю!

                *    *    *
В коридоре университета её кто-то окликнул Иркиным голосом. Обернувшись, Маша встретила встревоженный взгляд своей подруги. Та быстро приблизилась к ней и, взяв под руку, со словами: «Машка, ты, где пропадаешь?  Тебя уже спрашивали» - повела её к двери в конференц-зал.
 С Иркой их связывала многолетняя дружба, дружба ещё с детсадовских времён. Их в один и тот же день привели в детсад, и они сразу подружились. Потом была школа и парта на двоих, а затем, университет.
Ирка открыла дверь и, подтолкнув подругу в спину, прошептала: «Ни пуха, ни пера!». Маша только успела ответить - «Иди к чёрту!», как тяжёлая дверь у неё за спиной захлопнулась и, отрезав от внешнего мира, оставила её у входа в огромный актовый зал университета, среди гудящей тишины одну… - один на один с комиссией по распределению.
Возглавлял комиссию какой-то солидный, вальяжно развалившийся в кресле, мужчина с пышной, бармалеевской, интенсивно чёрной (по-видимому, крашеной), бородой, мелькну-ла мысль у неё в голове и тут же пропала, когда она увидела  среди членов комиссии аспиранта хирургического факультета, Олега. Он смотрел на неё и широко улыбался.
Душа Машеньки наполнилась нежностью и любовью, и она чуть не прошептала: «Ми-лый, как я тебя люблю…. Ах, как я тебя люблю, дорогой мой!»
Глаза её от счастья и любви превратились в два драгоценных камня - в два  сапфира.  И этот свет любви и счастья готов был уже пролиться  на других, сидящих за столом, и с некоторым удивлением смотревших  на  девушку. Но какая-то подспудная мысль,  неожиданно возникшая в её головке, потушила их сияние и она, подойдя ближе к Олегу, прошептала: «Вот человек, не мог вчера предупредить,  что тоже будешь здесь…»
Она ещё хотела что-то добавить, но уже чуть более возмущённо, но до конца сформировать мысль и превратить её в слова не успела, так как услышала, как председатель комиссии  недовольно произнёс:
- Данилова, почему вы заставляете членов комиссии понапрасну терять время. У нас, что, других забот нет?! И, тут же, улыбнувшись, добавил: «А впрочем…» - и приглашающе-простительным жестом показал ей место перед столом, подальше от Олега.
Маша, заробев, сделала несколько шагов и оказалась лицом к лицу с председателем.
А Бармалей не такой уж и страшный на самом-то деле, как хочет показаться - решила она, увидев его вблизи. И уже более смелым взглядом обвела сидевших за столом членов комиссии.
Кроме председателя и улыбающегося Олега  за столом ещё сидели: ректор университета, декан их факультета и незнакомая, но где-то, и когда-то, виденная ею женщина. Даже беглого взгляда на неё было достаточно, чтобы увидеть и понять: женщина, кроме того, что она холённая, очень тщательно следит за собой, и ещё, она обладает твёрдым, волевым характером. Она, казалось, не обратив на вошедшую девушку никакого внимания, о чём-то, слегка улыбаясь, беседовала с деканом.
- Данилова, - отвлёк её от рассматривания женщины, повернувший голову к Маше, декан, - мы оставляем вас в столице и направляем вас для прохождения ординатуры в областную больницу… в распоряжение  главного врача, - он кивнул в сторону сидевшей рядом с ним женщины.
Вот почему лицо этой женщины мне показалось знакомым, подумала Маша, и утверди-тельно кивнула головой в знак того, что поняла, куда её направляют.
Это её я видела как-то в кабинете декана…, и ещё раз украдкой посмотрела на женщину. Та, ничуть не стесняясь, откровенно-изучающим взглядом рассматривала её. Маша стушевалась и быстро отвела взгляд.
- Спасибо, - тихо поблагодарила она членов комиссии и, получив из рук Олега направление, вышла в коридор.
В коридоре, с лицом, полыхавшим от волнения и скачущим в галопе сердечным рит-мом, она попала в объятия Ирки.
- Ну, что…? Ну, как? – затараторила подруга, - тебя в какую Тмутаракань затолкали?
- Подожди, дай отдышаться. У меня до сих пор ещё коленки дрожат, - пройдя к окну и прижавшись к прохладной стене спиной, постаралась успокоиться Маша… - Никуда меня…, ни в какую Тмутаракань не отправили…, остаюсь здесь, в областной больнице.
- Правда?! –  удивлённо вытаращила глаза Ирка. -  А меня, представляешь, сунули в ка-кую-то…,  - она нервно порылась в сумочке и, достав  бланк направления, заглянула в него, - в какую-то Остоженку…, в… сейчас… ещё раз полюбуюсь… в Иркутской области. - Счастливая ты, Машка, ох, счастливая…, - немного завидуя подруге, продолжала она тараторить…
Её сумбурную речь прервал вышедший из конференц-зала и подошедший к девушкам   улыбающийся Олег. «Ну, как, ты довольна направлением? – поинтересовался он у подняв-шей на него глаза, всё ещё не пришедшей в себя от неожиданного решения комиссии, Маши. - Это я постарался! - похвастался он, - можешь сказать мне спасибо дорогая, я разрешаю, - и нотка довольства собой проскользнула в его голосе.
Его тон, его слова задели Машеньку, и даже немного оскорбили.
 Мог бы сказать об этом мне… без присутствия Ирки, всё же постороннего человека…,  иии… ведь он знал, чего я хочу…- продолжая сердиться на своего любимого, подумала она с неудовольствием. - Ирка, хоть и подруга, но всё же…
  И, не сумев скрыть своего недовольства его вмешательством в свою судьбу, сухо произнесла: «Мог бы вначале посоветоваться со мной, или хотя бы заранее поставить в известность…. У меня были другие планы, ты же знаешь!»
- Чего ты, малышка, кипятишься, радоваться надо, а ты… - у Олега сползла с лица, словно её и не было там, самодовольная улыбка, и он обиженно насупился.
На некоторое время между ними воцарилось напряжённое молчание, затем, Олег, на-рушив его, воскликнул искусственно-бодрым голосом: «Кстати, чуть не запамятовал, мы ре-шили отметить ваше распределение у меня на даче. Будут несколько моих друзей и ваши девчонки с факультета. Тебя, Иришка, я тоже приглашаю… персонально. – И, заглянув в глаза промолчавшей Маши, продолжил, - малышка, перестань дуться, а то вечером будешь плохо выглядеть».
- Ничего, переживёшь.
- Я-то переживу, а вот как на это посмотрят друзья?
- Ты, что, для друзей смотрины устраиваешь? – всё ещё обижаясь, спросила Маша и, повернувшись к Ирине, тихо произнесла: «Пойдём Ирка» - и первой направилась к выходу.
- Машка, ты чего взбеленилась? Гульнём, потанцуем, отпразднуем наше распределе-ние…, - идя вслед за подругой, весело проговорила Ирина, но в голосе её уже не чувствовалось такой уж огромной радости.
Они, не произнеся ни слова, вышли из здания университета, также молча дошли до метро, и словоохотливая Ирка не  выдержала молчания:
- Маш, ты чего? Что-то произошло между вами, а я не знаю? – потянула она за рукав подругу.
Маша не остановилась и всё также, не произнеся ни слова, вошла в здание метро.
- У тебя, что, «Прошла любовь, завяли розы?» – заволновалась Ирка, - или как?
- Да не знаю я! Что-то со мной происходит…, да ещё… это распределение…. В об-щем…, не знаю…, какое-то тяжёлое предчувствие нахлынуло на меня…. Душа так болит, так болит - хоть волком вой. А тут ещё… эта его… медвежья услуга - видите ли, они оставляют меня в областной больнице…
- Да брось ты, Машка! У тебя же всё «Хоккей!». – Смотри, какой парень вокруг тебя увивается: красавец, без пяти минут кандидат наук, к тому же мастер спорта… - Тебя в сто-лице оставили… - Господи, - простонала она, - мне бы так «не везло»… И, не прерываясь, быстро перескочила на другую тему: «Машка, слушай, твой Олег, случайно, тебя замуж не позвал?»
- Позвал, не позвал – причём здесь это?! Я совсем о другом – я о своём распределении… - Как он мог? Как он посмел?!  Нет, ты скажи, как он мог так со мной поступить? Теперь все в больнице будут показывать на меня пальцем, и говорить вслух или между собою: «Смотрите, вот эта по блату к нам попала, любовник её расстарался…»
- Ты, что, Машка, правда, с ним уже переспала?! - заинтригованная словами подруги, шёпотом спросила Ирка и постаралась заглянуть ей в глаза. - Вот это любовь, я понимаю! – с восхищённым вздохом прошептала она.
- Окстись ты, Ирка! Белены объелась, что ли?
- А я думала…, - протянула Ирка, и вздох облегчения что ли, вырвался из её груди.
Не иначе, как моя подруга тайно влюблена в Олега. Надо же… - настороженно встре-пенулась Маша. - Вот тебе и… скромница-тихоня… - Какая скрытная, а? - пожала она плечом и, обернувшись к Ирке, прямо спросила: «Давно ты в него подруга влюблена, колись, я обижаться не буду и дружбу нашу не разорву? Может… вы… и переспали уже, пока я, как ты частенько говоришь, строила из себя недотрогу?»
- Нет, нет, что ты, - заволновалась Ирка. –  Клянусь, я с ним… вообще…, я с ним… да-же ни разу не поцеловалась!
- А обжиматься по углам, значит, обжималась? – продолжала иезуитским тоном допрос Мария.
- Машка, отстань! – Не обжималась я – честное, благородное слово, не обжималась! Но хотела, очень хотела, только… он не хотел, - на Иркиных глазах заблестели слёзы. - Он же в тебя влюблён, - Ирка всхлипнула.
Маше стало жалко безответно влюблённую подругу и она, остановившись, повернулась к ней, вытерла ладошкой  слёзы с её лица и мягким, ласковым голосом, произнесла:
- Прости меня, подруга. Не хотела я тебя обидеть, и, знай… - я верю тебе… – И, если бы…
Она не договорила, но и так всё было понятно без слов - если бы Олег ответил Ирке взаимностью, она, затаив боль глубоко в душе и спрятав от досужих глаз кровоточащую рану сердца, отпустила бы его к ней, не упрекнув ни в чём.
Ирка, продолжая всхлипывать, прижалась к Маше и сквозь душившие её слёзы, преры-ваясь на каждом слове, прошептала: «Спасибо, подруга. Я бы никогда не посмела… тебя об-мануть».
- Я знаю…, я знаю, - успокаивающе поглаживая Ирку по светло-рыжей, кудрявой го-ловке, шептала Машенька, и слова её тоже стали прерываться вздохами.
Успокоившись и понавздыхавшись, верные подруги отправились по домам.

                *    *    *
Маша открыла дверь квартиры своим ключом, и окунулась в ласковую тишину и запа-хи  родного дома. По-видимому, няня ушла за покупками, решила она, но на всякий случай, чуть возвысив голос, спросила: «Есть кто-нибудь в доме? Няня, я пришла!»
Но никто не ответил ей, лишь, где-то за стеной, а может быть в коридоре, чуть слышно, или это почудилось ей, открылась и закрылась чья-то дверь.
Маша прошла в свою комнату и, не раздеваясь, упала на свою девичью постель. Её душила тоска и слёзы: не доставило ей  радости решение комиссии по распределению; не радовало её первое назначение врачом-стажёром в областную больницу и не было желания ехать с Олегом на дачу и отмечать окончание университета…
Как всегда, неожиданно, нахлынули воспоминания, и почему-то сразу вспомнилось, как впервые она познакомилась с Олегом. Затем, воспоминания перешли в думы, а подумать было о чём: почему на комиссии она сразу не отказалась от направления в областную боль-ницу? Почему?! Ведь она же подавала заявление-просьбу, чтобы её направили врачом в лю-бое  Морское пароходство на одно из круизных судов. Она же мечтала стать судовым врачом или его помощником не только потому, что там сложнее, что там придётся быть не только терапевтом, но и хирургом, и рентгенологом и санитарным врачом. Она надеялась получить на судне не только огромную врачебную практику и знания, но ещё и потому, что там была морская романтика: морские просторы, ураганы, шторма, девятый вал…
 Ах, как она хотела, чтобы её мечта исполнилась! Она ждала окончания учёбы, как верующие «Манны небесной» и, если бы на комиссии ей предложили пойти в пароходство в качестве простой медсестры, но только на корабль, она бы не задумываясь, согласилась, посчитала бы, что ей крупно повезло… 
А сегодня… Олег одним своим вмешательством в распределение, своим эгоизмом, своей заботой о себе и, вроде бы о ней…  разрушил её заветную мечту.
Она с детских лет зачитывалась и грезила о путешествиях, особенно морских: Джек Лондон, Фенимор Купер, О,Генри, Хемингуэй…  это же… это же её голубая мечта жизни и вот, «благодаря» Олегу она  лишилась своей мечты…
 Тогда, почему ты, возмутилось что-то внутри неё, не отказалась от направления прямо там же на комиссии - струсила, или всё же побоялась расстаться с Олегом? Почему?! Неужели любовь пересилила мечту…, или робость перед солидной комиссией заставила отказаться от мечты всей твоей жизни…, почему?!
 А за думами опять потянулись, разматываясь нитью, как нянин клубок с пряжей, воспоминания.
Слёзы горечи и откуда-то взявшейся обиды на себя, на Олега, застлали её глаза, и  она не выдержала: уткнувшись носом в подушку, разрыдалась во весь голос.
Вдоволь наплакавшись и насморкавшись в платочек, Маша начала понемногу успокаи-ваться. А когда слёзы, как светлые горошины, перестали катиться из глаз и мочить подушку, она кулаком вытерла глаза, ещё пару раз судорожно всхлипнула,  вздохнула и, неожиданно для себя, крепко уснула. А во сне…
Во сне она вновь увидела, как наяву, первую в своей не такой уж долгой и богатой впечатлениями девчоночьей жизни, встречу с НИМ: такую необыкновенную встречу: встречу не похожую на те, о которых втихомолку, таясь и обязательно шёпотом,  рассказывали девчонки в школе и сокурсницы по университету;  неповторимую встречу с НИМ – единственным на всю оставшуюся жизнь - лучшим из лучших, самым умным и красивым…, принцем на Белом Коне!
 Те, прежние, тайные обжимания в тёмных углах и поцелуи украдкой с мальчишками в школе и сокурсниками в Универе, не шли ни в какое сравнение с тем, что она испытала после встречи с Олегом. Те поцелуи украдкой с обжиманиями  были всего-навсего прелюдией к настоящей большой любви, она это поняла, как только взглянула на Олега впервые - это был ОН - тот, который предназначался ей самой судьбой и который, не обязательно Олег конечно,  должен быть у каждой девушки.
В тот  холодный, предновогодний вечер, когда она и другие участники студенческого КВНа закончили генеральную репетицию, Маша направилась в залу и совершенно случайно запуталась в тяжёлой дверной портьере. Стараясь высвободиться из мягких объятий ткани, она неожиданно почувствовала, как кто-то нежно обнял её за талию, и услышала слова, сказанные мягким баритоном: «Девушка, позвольте, я помогу Вам выпутаться из этой сложной ситуации!»
Почувствовав через обнявшую её ткань тепло и ласковое прикосновение мужских рук, услышав завораживающий голос, она несколько растерялась, а растерявшись - замерла. Руки тут же отпустили её, затем, что-то сотворили с портьерой, и она оказалась лицом к лицу с молодым человеком. Почувствовав, что катастрофически краснеет, Маша лишь разочек бросила  на  «освободителя» короткий  взгляд и, пробормотав: «Благодарю вас, Сэр!» - быстро ретировалась в раздевалку.
 Сидя в вагоне электрички Метрополитена, она попыталась вспомнить его лицо… и, не смогла. Его лицо всё время закрывала какая-то туманная дымка.  С этой дымкой перед глазами она пришла домой, умылась и поужинала не почувствовав вкуса поданного ей Елизаветой Аркадьевной, наверное, очень вкусного ужина.
                *     *     *
Почти неделя прошла с того приснопамятного дня, а ОН не появлялся. Она совсем из-мучилась от дум и учёба не лезла ей в голову. Она даже… как-то на семинаре так размечталась о встрече с НИМ, что не услышала вопроса преподавателя и только, когда Ирка толкну-ла её в бок, пришла в себя.
Но, на следующий день судьба-злодейка повернулась к ней лицом: она столкнулась с ним на лестнице. Он шёл с двумя или тремя студентками параллельного курса, и они о чём-то разговаривали. Маша, увидев его, покраснела, потом побледнела, а затем, как в ледяную воду головой бухнулась, выпалила: «Здравствуйте, Вы меня не помните?!» - и всё тело её покрылось жаром от ожидания его ответа.
Он повернул к ней голову - улыбка недоумения сменилась улыбкой лёгкого узнавания и он, весело, с чуть заметной иронией, воскликнул: «Ааа…, а это вы прекрасная незнакомка, так неудачно запутавшаяся в дверной шторе…?!». 
Девчонки заулыбались, а Маша в первое мгновение совершенно растерялась, но потом, словно кто-то дёрнул её за язык, она, в тон ему, так же весело-добродушно ответила: «Ах, сэр, вы так добры, что узнали меня!».
После этой, нечаянной и несколько иронической встречи на лестничной площадке университета, они стали регулярно встречаться.
Её любовь к Олегу с каждым днём всё крепла и она не мыслила для себя другой жизни, кроме - как вместе с ним, с Олегом…
                *     *     *
Разбудил её какой-то посторонний шум в квартире. Она прислушалась и поняла - вернулась Елизавета Аркадьевна. Сон исчез как снег в апреле, и вновь думы завладели её сознанием: как быть?! Что делать?! Как поступить?!  Пойти в деканат и отказаться от практики в Столице, вернуть направление?! Ааа… как же Олег??? Господи, вразуми меня!!!
Любовь боролась в ней с мечтой о путешествиях по морям и океанам, с мечтой, посвятить себя лечению малых народов…. Ооо! Господи!!! Вразуми меня, подскажи, что мне делать…, как мне быть? Господи, неужели у тебя нет ответа для меня?! –  молила она того, кто властен над нашими судьбами и жизнью…, и с тревогой в душе ждала ответа. Но ответа не было. Не было ответа…, а  она так ждала, так надеялась, что Он подскажет ей, посоветует как поступить…,. а, возможно, и снимет груз ответственности в принятии решения на себя.
Так и не придя ни к какому решению, не найдя ответа на свой вопрос, она вновь забылась, но теперь уже в исцеляющем от всех болезней - сне.
Сон лечит нервную систему, сон восстанавливает растраченные силы, сон даёт успо-коение и отдых душе и телу человека, а иногда во сне к человеку приходит озарение. После сна, даже короткого, человек чувствует себя вновь родившимся…
Сон - великий целитель физических и душевных ран! Сон – Божий дар для всего суще-го на Земле, и не только!
Ей приснилось, или это было на самом деле, она должна была успеть куда-то и…, она позорно проспала. Проснувшись, и быстро собравшись, она схватила дорожную сумку и побежала на автобусную остановку, но увидела только, как сизый дымок выплеснулся из выхлопной трубы отошедшего автобуса. Иии… вдруг оказалось, что это отошёл от остановки вовсе не автобус, а её белоснежный пассажирский лайнер отошёл от пристани. Она опоздала! Она опоздааалааа!!!
Выплеснув на провожающих трубный рёв сирены на прощание, лайнер уходил в пла-вание без неё. Она опоздала! Она опоздала! Она не успела на теплоход своей судьбы!
Она стояла, затерявшись среди провожающего теплоход народа, и слёзы крупными го-рошинами – одна за другой – скатывались по её щекам. Она вытирала их рукой, слизывала языком, а они всё текли и текли, бежали и бежали, и было ей горько и обидно, что вот, она так торопилась, так спешила, но ничего уже изменить не могла. Теплоход уходил и уходил, а потом и вовсе скрылся за горизонтом. Она осталась на берегу среди провожавших…
А, затем, как-то совершенно неожиданно, она увидела себя теперь уже в каком-то посёлке. Она стояла на автобусной остановке, рядом с ней стоял её маленький сын и её подруга Ирка. Они вместе кого-то высматривали в подошедшем автобусе. Затем, она увидела его, своего мужа, выходящим из автобуса и приветливо машущего им рукой, но он  не был похож на Олега - это был совершенно другой человек.
 Она видела и понимала - этот человек,  этот среднего роста мужчина… не похож на Олега… да это и вовсе был не Олег.  Этот, совершенно незнакомый ей мужчина, не может быть её мужем, никак не может…! Господиии! – застонала она, - как же так?! Но это был её муж.
Сын, с криком: «Папка приехал, папка!» - бросился к вышедшему из автобуса мужчине.  А тот, подхватив её сына на руки, стал целовать его в щёки.
Разволновавшись так, что в груди закололо, она прижала руку к груди, пытаясь унять биение сердца, и… проснулась.
 Сердце, пытаясь вырваться на свободу, так громко и сильно колотилось в груди, что Маша сразу сообразила – это из-за него она проснулась, это из-за него у неё такая боль. Это боль сердца.
                *    *    *
Из коридора доносились приглушённые голоса – бу-бу-бу, бу-бу-бу. Маша прислуша-лась: оба голоса были ей знакомы – один был голосом  Елизаветы Аркадьевны, а другой -  она ошибиться не могла – другой принадлежал Олегу. Они о чём-то оживлённо разговаривали. Затем, оба  голоса  стихли и послышались осторожные шаги. Они приблизились к её комнате и остановились. На некоторое время стихнувший разговор,  вновь продолжился, но теперь он был похож на тихий, приглушённый спор. Затем, опять разговор стих и послышались удаляющиеся, чуть шаркающие шаги - Елизавета Аркадьевна пошла на кухню, догадалась  Маша.   Она ждала, что предпримет Олег.
Послышалось лёгкое постукивание в дверь её «каюты», как она называла свою комна-ту, затем, дверь, чуть скрипнув петлями, приоткрылась, и в дверном проёме показался Олег.
- Машенька, ты не спишь?
Маша хотела притвориться спящей и не ответить на вопрос Олега, но любопытство, бичь всех слабых женщин (так считала Маша) одолело её, и она ответила:
- Не сплю. Ты иди в залу, посиди…, я через минуту приду…, только приведу себя в по-рядок.
Олег скрылся за дверью, а она, встав, направилась в ванную комнату. Поплескавшись, смыв с себя остатки сна, вышла к гостю.
Олег, стоя у стеллажа, листал какую-то книгу. Маша узнала её по обложке – это был «Источник вечного наслаждения».
- Наслаждаешься?
- Нет, просто листаю, - Олег закрыл книгу и, повернув голову к вошедшей Маше, спросил:
- Ну, как, ты готова?
- Готова…? К чему?
- Ну, ты даёшь! Мы же договорились поехать ко мне на дачу и отпраздновать твоё распределение…, забыла? – Скоро ребята туда подтянутся, так что, если готова, то поехали.
Маша недовольно поморщилась:
- Олег, может… ну её… эту дачу. Посидим у нас, Елизавета Аркадьевна чем-нибудь вкусненьким попотчует…
- Шутишь? – перебил её Олег. Там же ребята будут, я же обещал.
- Извинишься.
- Нет, так нельзя. Это, знаешь ли, будет выглядеть очень по-свински по отношению к ним. Давай, собирайся, мы и так опаздываем.
Маша, вздохнув, отправилась к себе. Перебрав гардероб, она покачала головой, вновь вздохнула и, не переодеваясь, предстала перед Олегом.
- Ты, что, так в джинсах и поедешь? – удивился он.
- Да, а что? Чем джинсы хуже платья или юбки… в них очень удобно, - пожала она плечом и направилась в кухню, где чем-то гремела Елизавета Аркадьевна.
- Ну, ладно, тогда поехали. Нам ещё за твоей подругой заехать надо, - не очень радостно согласился Олег.
В кухне стоял чад коромыслом. Няня мыла посуду, а на плите, что-то похожее на ку-сочки мяса, шкворча, жарилось.
- Няня, я ухожу с Олегом. Маме скажешь: мы с друзьями на его даче будем  отмечать моё первое трудовое назначение.
- Аа-а… как же? – всполошилась старушка. Я вам перекусить готовлю…
- Не беспокойся, нянечка, мы всё купим по пути, в супермаркете, - и Маша вышла в коридор, где её уже ждал Олег.
- Машенька, на дворе, кажется, дождь собирается, - донеслось до неё из кухни. Вы бы лучше дома посидели.
- Ничего, Елизавета Аркадьевна, мы на машине, а потом на даче, - ответил Олег за Машу, - на Машеньку я не позволю и капле дождя упасть.
Маша благодарно прижалась к любимому и тихонько, на ушко, прошептала:
- Я люблю тебя.
- Я тебя тоже люблю, - также шёпотом ответил Олег, и они, взявшись за руки, вышли из квартиры.
                *    *    *
Веселье было в полном разгаре. Маша танцевала со своим однокурсником. Случайно поведя глазами по комнате, она не обнаружила Олега. Странно, забеспокоилась она, только что сидел за столом и…
Ревность и беспокойство вползли в сердце ядовитой змеёй, и стали безжалостно жа-лить. Сказав партнёру: «Прости, я устала», она ещё раз обвела взглядом комнату – Олега не было. Маша направилась в коридор, к лестнице во второй этаж. Пытавшегося увязаться за ней, чуть пьяного партнёра по танцу, она вежливо «отшила», сказав: «Прости, я устала и хо-чу побыть одна».
В коридоре было темно, сюда не проникал свет из комнаты и Мария, уже хотела, на-щупав выключатель, зажечь лампочку, как неожиданно услышала горячий шёпот доносившийся из-под лестницы.
- Ирка, ты чего кочевряжишься. Можно подумать, что мы в первый раз…
- Не в первый, но ты же с Машкой своей приехал. Вдруг она застукает нас?
- Да, ну…. Она, дурёха, верит мне безоглядно. Не бойся!
Маша обомлела. Голоса были знакомы, очень знакомы. Она ошибиться не могла - один из них принадлежал её Олегу (уж его-то голос она знала до малейшего оттенка), а вот второй…, вроде знакомый, неужели с Олегом разговаривала её вернейшая, как она всё время твердила, подруга?
У Маши что-то оборвалось в груди и ухнуло вниз. Голова закружилась и она, чуть не упав, схватилась за ручку двери.
Под лестницей притихли, а затем вновь горячим шёпотом, лихорадочно, заговорил девчоночий голосок: «Олежка, любимый, я так соскучилась по тебе, так соскучилась.  Я хочу тебя сейчас…, прямо сейчас! Возьми меня!».
Маша услышала, как под лестницей  зашуршали одеждой. Потом тишину наполнило  тяжёлое дыхание и – «Ах, ах, ах!» повторенное несколько раз. Затем, тишину нарушил сладостнонежный стон, и голос Олега произнёс: «Ты возвращайся первой».
Нервы Маши не выдержали и она, застонав от душившей её обиды, метнулась назад, в комнату с уставленным бутылками и закуской, столом.
Продолжала звучать музыка, несколько пар танцевали. Расстроенная предательством Олега и своей подруги, она метнулась в другую комнату, чтобы через неё и веранду,  навсегда покинуть этот дом – дом, где её так жестоко и цинично предали - любимый и лучшая подруга, Ирка.
Сквозь застилавшие глаза слёзы, ничего не видя перед собой и не соображая, что дела-ет, она выскочила  на веранду и чуть не столкнулась с Иркой, своей лучшей подругой. Та стояла на веранде и весело болтала с парнем из параллельного курса. Значит, это с ним была не она, лихорадочная мысль, словно электрическая искра, проскочила в её мозгу, это была другая Ирка – Ирка из отделения рентгенологов…
Не останавливаясь и не объясняя ничего подруге, она опрометью проскочила двор и вылетела за калитку. И всё также, не останавливаясь и не отвечая на Иркин недоумённый крик: «Машка, ты куда?», помчалась на станцию.
Она успела на предпоследнюю или последнюю электричку. Забившись в уголок по-следнего сидения в почти пустом вагоне, с подпухшими от слёз мешками под глазами, она, смахивая рукой вновь и вновь бегущие по щекам слёзы, переживала предательство Олега и своё унижение.
Она бы ещё  долго переживала и проливала слёзы, если бы её одиночество не прервал нагловато-фамильярный голос:
- Малышка, давай я тебя успокою, приголублю и пожалею, слёзки вытру. Чего одной-то сидеть? Можем вместе… в обнимочку. – Тебе будет хорошо и мне приятно.
Ещё не увидев, кто с ней заговорил, она уже испугалась. Она слышала от девчонок, что в электричке можно нарваться на пару-тройку приставучих наглых парней. Раньше она одна не ездила, а сегодня…
 Она открыла глаза. Рядом с ней на сиденье примостился нахально-ухмыляющийся, рыжеволосый парень. Из его рта, при каждом сказанном слове, на Машу наносило водочным перегаром, перемешанным с табачным дымом. Это было так противно и гадко, что она, непроизвольно брезгливо скривив губы, произнесла: «Фуу… отодвинься!» В ответ мгновенно услышала издевательский, похожий на лошадиное ржание, смех ещё двоих или троих парней.
Повернув голову, она увидела - на соседней скамье примостилось ещё несколько молодых, по всей видимости, сильно подвыпивших людей, и они, нагло ухмыляясь, смотрели на неё. А тот, что подсел к ней, грубо схватив её за плечо, всё так же, нагло, издевательски-насмешливым тоном, продолжал: «Ну, чего ты крошка выпендриваешься, пошли с нами, мы тебя все любить будем, - и повернувшись в сторону своих друзей, со скабрезной ухмылкой спросил: «Правда, ребя?»
 В ответ на столь циничный вопрос его друзья вновь громко, на весь вагон, «заржали». Маша поняла: она здорово влипла – распоясавшиеся, привычные к безответным  издевательствам и насилию над  девчонками и молодыми женщинами, хулиганы, чувствовали себя вольготно, и если никто из присутствующих в вагоне пассажиров не укротит этих диких зверей в человеческом облике, то…
 Маша со страхом смотрела на распоясавшихся, прилично одетых,  хулиганов и уже ни на что не надеясь, сдавленным голосом попросила: «Ребята, отстаньте от меня, я вас про-шу… Я же вас не трогала, сидела тихонечко…»
Вновь в ответ раздался откровенный, циничный смех. Один из парней, который, она так и не поняла, иронически проговорил: «Колян, тащи эту сучку в тамбур, там продолжим разговор!»
Маша с надеждой повела взглядом по вагону: может кто-нибудь заступится за неё, даст укорот распоясавшимся, подвыпившим хулиганам, но вагон молчал. Можно было подумать, что в вагоне кроме неё и этих парней никого не было - не было в вагоне сильных, крепких  мужчин…, а они ведь были, мужчины! Они могли, особо не напрягаясь, укротить распоясавшихся хулиганов, поставить их на место, или просто вышвырнуть из вагона…
 Она видела их – здоровых, с накачанными бицепсами, мужчин - молодых и в более зрелом возрасте. Они могли  (с надеждой глядя на них - равнодушных и трусливых -  мелькнула у неё мысль) в мгновение ока дать укорот хулиганам, могли, взяв их за шиворот, как напроказивших щенков, вышвырнуть их из вагона или сдать полиции…. Но они сидели себе тихонечко, отвернувшись, словно не на их глазах хулиганьё издевалось над девушкой...
Сопротивляясь, хватаясь за спинки сидений и сидевших, молчаливо наблюдавших за происходящим, пассажиров, она всеми своими девчоночьими силами сопротивлялась насильникам, а те лишь реготали во всё горло и продолжали тащить её из вагона в сторону тамбура. Силы покидали её, но она ещё сопротивлялась!
Уже находясь в тамбуре, она изловчилась и укусила рыжего амбала за руку, тот взвыв, на  мгновение ослабил хватку и она, крутнувшись юлой, вырвалась из державших её цепких объятий и вскочила в переходный тамбур между вагонами. Лихорадочно задёргав ручку двери, она сумела её открыть, и с криком: «Помогите!!!» - влетела в следующий вагон.
Некоторые пассажиры повернули головы на её вопль, но остальные, как сидели, так и продолжали сидеть - кто молчаливо, притворившись спящими, а кто, ведя между собою свой, только им понятный разговор. Вероятно, зрение обострилось у Маши многократно: она успевала видеть всё, что происходило возле и вокруг неё (говорят, такое случается с человеком в минуту опасности).
 Она успела пробежать половину вагона, когда в дверях из тамбура, следом за ней поя-вились трое  разъярённых хулиганов. У них был вид охотничьих собак загоняющих ослабевшую жертву. Их лица выражали ярость, азарт погони, и ещё что-то такое дикое, животное, но никак не человеческое.
Маша совсем выбилась из сил: она тяжело, хватая пересохшим ртом воздух, дышала; руки и ноги её мелко дрожали, а глаза от слабости и страха застилал туман. Она уже не могла сделать и шага, и если кто-нибудь не поможет ей, мелькнула мысль в её голове – она пропала…, окончательно и бесповоротно пропала, и ещё она успела подумать: как жаль, что я так мало прожила...
 Но помощь, на которую Маша уже совсем не надеялась,  всё же пришла. Навстречу хулиганам, загородив своей спиной Машу, со скамьи поднялся среднего роста, сухощавый мужчина, по виду совсем не силач и уж никак не мастер спорта по самбо или джиу-джитсу. Он спокойно, то ли  обратился, то ли попросил  следовавшим в охотничьем азарте парням:
- Ребята, оставьте девушку в покое.
- А то, что? – не сбавляя шага, спросил один из Машиных преследователей и нагло ухмыльнулся.
- Ничего. Я просто прошу вас оставить девушку в покое.
Парень молниеносно достал откуда-то нож и взмахнул им перед лицом Машиного за-ступника: «Мужик, а это ты видел?» – ощеряясь, спросил он.
Маша не успела заметить, что сделал мужчина, но нож хулигана оказался на полу, а хозяин его, согнувшись пополам в пояснице, хрипя, шептал: «Вот сволочь… ты это как, а?.. Ты это…»  - и, не закончив говорить, ткнулся носом в пол. Двое других остановились и приготовились расправиться с мужчиной. Тот сделал шаг им навстречу, и они…  попятились.
В вагоне поднялся шум и гвалт. Маша сквозь шум в ушах различала, как кто-то говорил - «Правильно, так им и надо», а другой голос, наоборот, возражал - «Бедные мальчики, этот мордоворот мог убить их, ишь, справился с малолетками!» Кто-то, зачем-то дёрнул стоп-кран и поезд, скрежеща тормозами и колёсами, стал резко останавливаться.
Маша, не ожидая резкой остановки поезда, мелко перебирая ногами и пытаясь схва-титься руками за скамьи, чтобы удержаться на ногах и не упасть, понеслась к двери вагона и. стукнувшись об неё, остановилась. Мужчина, заступившийся за неё, успел ухватиться за спинки двух противоположных сидений и устоял на ногах, а некоторые пассажиры повалились, кто куда - образовалась «куча мала».
Как ни было Маше плохо, но возникшая перед её глазами, как по мановению волшеб-ной палочки, картина, рассмешила её, она улыбнулась, и тут же,  ещё большая радость осветила её лицо - в дверях вагона показались два работника транспортной полиции. Как вовремя, подумала Маша и, мгновенно, другая мысль мелькнула в её голове – а, где же вы раньше-то были, блюстители порядка? Прятались, а теперь вот нарисовались?
Полицейский, с погонами сержанта и вооружённый автоматом, пытаясь перекричать гвалт, строго спросил: «Что случилось?! Кто остановил поезд?!» Пассажиры скучившись, заговорили все разом, но громче всех выделялся голос какой-то женщины. Маша поискала глазами и нашла.
 Интеллигентно поводя руками и закатывая подкрашенные глазки, прилично одетая женщина пыталась переговорить остальных, и это у неё получилось. Гвалт постепенно сошёл на нет, и в вагоне слышался только возмущённый голос этой женщины: «Понимаете, офицер, этот, - она показала пальцем на заступившегося за Машу мужчину, - этот, повторила она негодующе, избил бедного мальчика до смерти, он хулиган, как его земля на себе держит… - Я всё видела собственными глазами, я свидетельница…, в тюрьме таким зверям место!» 
Маша опешила! Как так, ведь мужчина заступился за неё, и не он первый ударил, ему угрожали ножом, он защищался…. Кто-то из пассажиров  попытался что-то сказать в оправдание её заступника, но интеллигентная дама не дала им такой возможности: «Помолчите, - оборвала она человека, пытавшегося заступиться за мужчину, - вы из одной компании, я вижу это по вас, вы такой же уголовник». И заступник, сконфуженно замолчал.
А трое хулиганов, в этом шуме и гаме воспользовавшись обличительным выступлени-ем интеллигентной дамы, потихоньку ретировались из вагона и исчезли, словно их и не было здесь, и не по их вине всё произошло.
Полицейские забрали с собой машинного заступника и куда-то повели. Поезд свистнул сиреной, буфера клацнули и вскоре он уже мчался в сторону города.
                *     *     *
А через полчаса Маша сидела в полицейском участке железнодорожной станции и пы-талась доказать дежурному, что она пострадавшая, а мужчина, которого забрали с собой полицейские, никакой не хулиган и уголовник, а совсем наоборот, он защитил её от хулиганов…
Её заставили написать заявление, потом, привели в какой-то кабинет, и опять ей при-шлось повторить свой рассказ о происшествии и, не один раз. Полицейские всё пытались уличить её во лжи. Часа через два, её перестали донимать глупыми вопросами, так она реши-ла, и отпустили восвояси.
Выйдя на крыльцо, она увидела своего заступника. Он сидел на лавочке и курил сигарету. Увидев её, он поднялся и, подойдя к ней, как-то по-отцовски улыбаясь, спросил:
- Ну, как вы? – Я вот, подумал…
Маша только сейчас, при свете уличных фонарей, рассмотрела его.  Среднего возраста – она, как будущий врач, быстро определила - лет тридцати-тридцати пяти; среднего роста; тёмноволосый, с небольшой, чуть выделявшейся на висках сединой и голубыми, ласковыми глазами – он не был красавцем, но что-то в нём было привлекающее, мужественное  что ли, решила она, и доброе.
… подумал, простите за мою, может быть совершенно ненужную Вам заботу, продол-жил он мягко и как-то неназойливо, но… негоже девушке, одной, в такое время возвращать-ся домой. Если позволите, я провожу вас. Идти придётся пешком, потому как, Метрополитен ещё не работает, а такси…, такси в это время очень трудно поймать…
Маша внимательно посмотрела на мужчину – нет, не похоже, что он ловелас, решила  она, с такими чистыми глазами  в голове дурные мысли не держат и, согласно кивнула голо-вой.
…только давайте познакомимся: меня зовут Игорь Степанович, и вопросительно по-смотрел на Машу. – «Маша» - сказала она, и протянула руку для пожатия.
                *     *     *
Они шли по улицам просыпающегося города. Изредка, но всё чаще и чаще им встреча-лись спешащие по своим делам, ранние пешеходы. А вот показался и первый троллейбус, но он шёл не туда, куда они шли. А они шли и разговаривали. И как-то так получилось, что говорила одна Маша, а он молчал и внимательно слушал. Она рассказала ему о своём детстве и об учёбе в университете и слегка похвасталась, что закончила его и получила направление в областную больницу. Он поздравил её и даже похвалил, сказав, что она молодец!
Подойдя к её дому, он вежливо пожелал ей удачи, пожал протянутую руку и, попро-щавшись, отправился в обратную сторону. Маша обернулась и немного огорчилась, увидев, что он не обернулся и не посмотрел, как она войдёт в дом.
Дверь открыла ей заспанная Елизавета Аркадьевна.  Проворчав: «Уважающие себя де-вушки до рассвета не гуляют» - ушла досматривать сон, а Маша ушла в свою комнату и, быстро раздевшись, юркнула под одеяло. Но сразу сон не пришёл к ней.
 Она попереживала о случившемся на даче, и обидчиво надулась на Олега. Потом, вспомнила неприятный эпизод в вагоне и вновь испугалась, а потом вспомнила своего нечаянного заступника и провожатого и спохватилась – как же так получилось, что она, взрослая девушка, достаточно умная и по своему красивая, так смогла опростоволоситься – выложить незнакомому человеку всё о себе, а о нём ничего не узнать? Кто он, её нечаянный заступник, чем занимается по жизни, женат или холост, и здешний ли он, столичный, или приезжий откуда-нибудь с периферии житель?
 А ещё  она подумала, что он ничего себе…, был бы чуть помоложе, она бы…. С этой, несколько вульгарной и недостойной для девушки, на её взгляд, мыслью, она забылась в тревожном сне.
                *    *    *
Родителям о случившейся с ней неприятности в электричке она ничего не рассказала, а имя Олега вообще запретила упоминать при ней. На попытку матери дознаться о таком её категорическом, как она выразилась, решении, она только ответила, что разлюбила Олега. Мать в сомнении покачала головой, но выяснять причину  неожиданного запрета на имя Олега, не стала. Хотя и рассчитывала на скорую свадьбу дочери – пара была замечательная.
 А отец, узнав о её решении, лишь пробурчал: «Рано ей ещё замуж выскакивать… пусть ещё погуляет, разберётся в своих чувствах. – Не приставай к ней и не торопи, мать».
Машенька вышла на работу, и её новая больничная жизнь полностью захватила  все её мысли и время: больные, анализы, анамнезы и кардиограммы, пятиминутки и кончина не-скольких тяжёлых больных – отнимала всё её время. Но в глубине души она продолжала лю-бить Олега и всё время помнила о нём.
 А он? Он тоже не оставлял её в покое – регулярно, как по расписанию, приходил к ним домой, приносил цветы и билеты то в концерт, то в кинотеатр, то на вернисаж.
 Она не выходила к нему и подарков не принимала. Через Елизавету Аркадьевну она передала ему, что видеть его больше никогда не желает, и пусть он уберётся из её жизни, предательство она не намерена прощать.
 Олег просил прощения и однажды, поймав её как-то на улице, упал на колени и при всех попросил её смилостивиться над ним, простить. Он говорил, что полностью осознал свою ошибку, и что он никогда-никогда не даст ей повода сомневаться в нём, и он очень лю-бит её и жить без неё не может.
 Но Маша, продолжая любить Олега, не верила ему и постоянно отвечала - «Нет!»
 Через полгода она стала страшиться встречи с ним и старалась менять время выхода на работу и возвращения домой. Но Олег везде находил её. Он даже к ней в больницу несколько раз наведывался, и через медсестёр и санитарок передавал ей цветы.
Его назойливое ухаживание наконец-то совершенно надоело ей, а потом она ещё и поняла, что разлюбила его. Возможно, тогда подумала она, если бы он не был так навязчив со своей любовью, она бы постепенно простила его и у них, вероятно, сложились бы отношения, но сейчас он был противен ей.
 Она  всё чаще стала вспоминать своего невольного заступника, того мужчину, который спас её от хулиганов в электричке: как же его звать? – постаралась она вспомнить его имя и, память, или подсознание, мгновенно подсказали – его зовут Игорь Степанович. Да, Игорь Степанович никогда бы так не поступил, подумала она. У него есть чувство гордости и собственного достоинства, он настоящий…, она чуть не сказала - «настоящий полковник», как поёт в своем знаменитом шлягере  Алла Пугачёва. Он бы не стал так унижаться, он бы…. Что было бы потом, она не додумывала, она обрывала себя.

                *    *    *
Маша и Ирка продолжали дружбу, но теперь уже письменную. Ирка, как она сообщила Маше в первом же письме, работала терапевтом в районной поликлинике Остоженки. Работа ей очень нравится. И природа здесь – закачаешься! – сообщала она. Вокруг Остоженки тайга, ягод и грибов завались, а воздух…
Маша представила, как Ирка при этих словах закатила глаза под лоб, и улыбка легла ей на лицо.
Читая и перечитывая письмо, она подумала: как же я соскучилась по тебе, подруга, как же я соскучилась! Дадут отпуск, обязательно приеду к тебе.
 А в ответном письме однажды спросила, не сможет ли Ирка вырваться хоть на не-сколько дней в Москву. В следующем письме Ирка написала, что приехать никак не может, и слегка пожаловалась – работы невпроворот, медицинского персонала катастрофически не хватает – не только среднего или младшего, но и врачей, и хорошо бы, если бы ты, Машка, написала она, перевелась сюда – здесь красота, покой и люди очень добрые, и чистые душой.
Потом, чуть ли не два месяца подруга молчала – не писала и не звонила. Машенька уж было совсем извелась от беспокойства, а позвонить она не могла – подруга не дала ей  номе-ра своего телефона - или забыла, или его у неё не было.
Не случилось ли чего с Иркой, она такая непоседа, взволнованно думала она, переживая.
 Машенька отправила ей уже два письма и собиралась писать третье, как вечером, когда вся семья сидела за столом, раздался звонок в их квартире и, когда Елизавета Аркадьевна вышла к двери и крикнула, ни к кому конкретно не обращаясь: «Тут нам телеграмму принес-ли!».  Маша быстро встала из-за стола и помчалась на восклицание  няни.
 Телеграмма была от Ирки. Машенька встревожилась. Быстро надорвав контрольную полоску, бегло пробежала текст, затем, не поверив, ещё раз прочла медленно, вдумываясь в каждое слово.
 То, что она прочитала в телеграмме, заставило широко открыть глаза от удивления. Ирка сообщала, что выходит замуж за очень хорошего, слово «очень» было написано дважды, парня и приглашает Машу на свадьбу, и указала, какого числа будет свадьба.
Маша прикинула, если её отпустят завтра же, то послезавтра она сможет вылететь в Иркутск, а там уж доберётся до Остоженки. Время ещё было с запасом в два дня.
Не послезавтра, а после, послезавтра Маша сидела в самолёте и любовалась проплы-вающей под идущим на посадку самолётом, тайгой.
На аэродроме её встретила улыбающаяся Ирка и её будущий муж. Маша оценивающе оглядела его и решила: парень ничего, хоть и несколько мужиковат, но видно с добрым и мягким сердцем. А то, как он обращался к Ирке, привело её в восторг. Вот это любовь! – чуть с завистью подумала она, взглянув на откровенно счастливую подругу.
                *     *     *
Остоженка ей понравилась сразу. А квартира в трёхэтажном доме, не совсем новая и не очень богато меблированная, на удивление, тоже понравилась ей.
 Ирка познакомила её со своей новой роднёй - свёкром, свекровью и старшим, женатым и имеющим двух детей, братом будущего мужа.
Её жених, то есть, будущий муж, работал в больнице, в отделении кардиологии, врачом. Ирка гордилась им и часто в разговоре Маша слышала от неё - «Мой». Вот ты, какой собственницей оказалась! – как-то сказала ей Маша и хлопнула подругу по спине, на что подруга нахально ответила - «Вот заведёшь своего мужа, и тоже будешь везде и всем говорить – «мой»». Маша посмеялась над Иркиными словами, но в душе её поселилась грусть.
За свадебным столом среди приглашённых гостей она неожиданно увидела как-будто знакомое лицо. Оно кого-то напоминало ей из прошлой, не очень-то длинной  и богатой приключениями  жизни. Из той… жизни,  когда она…. И, она  вспомнила. Она… вспомнила тот несчастливый день своего вступления во взрослую жизнь! – это же  Игорь Степанович,  её спаситель, человек…, о котором она часто вспоминала и думала, ноо как…, какими такими путями он оказался на свадьбе её лучшей подруги? Разве так бывает, чтобы два человека, неизвестно где живущие, вдруг встретились, да ещё где? Встретились на свадьбе её лучшей подруги…
Машенька больше не выпускала его из виду, а когда объявили танцы, смело подошла к нему и со словами: «Вы помните меня?» - взяла его за рукав.
 Он посмотрел на неё, и  лицо его осветилось ласковой улыбкой:
-  Машенька, я сразу, как только увидел, узнал вас. Вы…, как вы здесь оказались?
 - Я прилетела на свадьбу подруги, а вы, вы-то, как?
- Женится мой племянник, и женится, оказывается, на вашей подруге.
- Вот здорово, что мы встретились! – не сдержалась Машенька. – Я уж не чаяла вас когда-либо увидеть. Я так рада встрече с Вами, так рада, что…
Она не договорила, лицо её вдруг заалело и она, чуть отвернувшись от его, казалось, нежно обнимающего, и притягивающего словно магнит, взгляда, сделала вид, что что-то увидела интересное в стороне, и так, смотря не на него, а на это что-то интересное, прошептала: «Если бы вы только знали…»
- Машенька, - шепнул он, - я тоже всё время… думаю… о вас…, я словно околдован.
Маша взглянула на него искоса, а затем, повернувшись, заглянула ему в глаза и… утонула в их тёплой, всеобъемлющей любви.
С этого момента они уже надолго не расставались. Он постепенно рассказал ей, что он родился и вырос в Остоженке, здесь же окончил школу с серебряной медалью и, следуя своей мечте, поступил в Ейское Высшее Военно-морское лётное училище.  И ещё Машенька узнала что он…, она при его словах чуть ли не невежливо рассмеялась от такого невероятного известия, но вовремя зажала рот ладошкой – он полковник полярной авиации, и живёт и служит…, тут уж Маша не сдержалась и удивлённо ойкнула, на Тикси.
Любовь, безграничная, без конца и края, заполонила её душу. Она даже не представляла себе раньше, что можно так любить. Она ни минуты, ни одного мгновения не могла быть без Игоря. Видеть его ежесекундно, слушать его, а он оказался очень хорошим рассказчиком, наслаждаться близостью с ним – она раньше даже не представляла, что существует такое счастье в жизни!
 За несколько дней, что они были вместе, Машенька расцвела, словно роза под ласковыми лучами солнца, и всюду её глаза излучали свет Великой Любви.
Ирка, смотря на неё, часто повторяла: «Машка, ну, ты даёшь! Разве можно так откровенно и безоглядно-бесстыдно  быть счастливой?»
  «Можно, - отвечала Машенька, и глаза её светились лаской, теплом и безграничным счастьем».
Но свадебные дни пролетели, и настала пора  возвращаться домой - её ждали родители и няня, её ждала работа. Прощаясь с Игорем в Иркутске она, не скрываясь и никого не стесняясь, плакала  по-бабьи, чуть ли не навзрыд, а Игорь, утешая её, целовал её заплаканное лицо, глаза, мокрый носик, и повторял: «Родная, любимая, не плачь. Ты же обещала приехать ко мне навсегда… - Приедешь, мы поженимся, и заживём мы с тобою душа в душу, а там глядишь, ты мне сына или дочку родишь…»
Слушая слова любимого, Машенька улыбалась сквозь бежавшие по щекам слёзы, чуть успокаивалась, а затем  слёзы  вновь туманили её глаза. Так, с глазами на «мокром месте» и шмыгая носом, она прошла к самолёту. А утром следующего дня, она прилетела  домой, в Москву.
Елизавета Аркадьевна, увидев Машеньку, всплеснула руками:
- Доченька, аль чего-то случилось с тобою? Никак заболела, а? – Давай, я тебя чаем с малиновым вареньицем напою. Попьёшь чайку, согреешься и болячку, как рукой снимет.
 Машенька отрицательно покачала головой:
- Нет няня, я не больна…, вернее, больна… от любви.
 - Милая моя девочка, - заохала верная нянюшка, - где же это тебя так сподобило-то влюбиться? – Откуда напасть такая навалилась на нашу голову?
- Что ты, няня, какая же это напасть – это счастье!
- И то верно, совсем я от старости из ума выжила, - следуя за Машей, опять запричитала старушка.
Маша поцеловала старую няню в щеку и, усаживая её на диван, сказала:
- Я, няня, завтра подам заявление о переводе меня к Игорю. Он меня ждёт.
- Аа-а… как же мать и отец, иии… кто такой этот Игорь? – спросила, любящая Ма-шеньку, как родную дочь, Елизавета Аркадьевна, - и я…
- Я тебе всё-всё расскажу няня…, и я вам буду писать каждую неделю. Я же вас люблю, - Маша положила голову на грудь старушке.
Та, расчувствовавшись, завздыхала, а затем  и вовсе расплакалась.
- Нянечка, успокойся, я ещё каждый год приезжать к вам буду… в отпуск, вместе с Игорьком.
- Игорь…, это всё же …, это кто?
- Муж мой.
- Так ты…, замуж вышла? – любопытство одолело старушку.
- Нет ещё, но, как только я приеду к нему, так мы сразу и поженимся.
- Так бы и сказала, что с женихом, а то я уж испугалась совсем. Как это, думаю, вышла замуж без родительского благословения и без свадьбы…. Так нельзя, - Елизавета Аркадьевна скорбно поджала губы.
- Будет тебе, няня, убиваться. Мы всё правильно сделаем, как положено: и ЗАГС будет, и, я надеюсь, свадьба тоже будет.
А вечером состоялся трудный разговор с родителями. Как только мать услышала о Тикси и о переезде туда дочери «насовсем», она чуть в обморок не упала. Только отец, покачав головой, по всегдашней своей профессорской привычке разговаривать со строптивыми студентами, мягко произнёс:
- Клара, не нужно так переживать за дочь. Она совсем взрослый человек, видишь, даже замуж собралась. Она вольна строить свою судьбу сама. Пусть попробует Заполярье, узнает почём фунт лиха, а вот… с будущим зятем, ты меня, доча, удивила…
Мать тут же ухватилась за последние слова мужа и запричитала:
- Доченька, как же это, он настолько старше тебя, он же в отцы тебе годится…
- Мама, я люблю его…, очень люблю, и хочу выйти за него замуж…. И он меня очень любит…. Причём здесь возраст?
- Машенька, ну, как же ты не понимаешь… - О, Господи! Отец, ну, скажи ты ей. - За-прети, в конце-концов!
Но тот лишь пожал плечами, а затем, подойдя к дочери, обнял её и раздумчиво проговорил:
- Машенька, если ты  действительно любишь этого человека, то… я даю тебе своё благословение.
- Спасибо папочка! - Маша поцеловала отца в щеку. – «Мам, а ты? – повернулась она к матери.
- Господи, доченька, ну, как я могу противиться твоему выбору. - И, глубоко вздохнув, продолжила, - что ж, благословляю тебя доча…, только…, - и она заплакала.
Маша не выдержала и тоже пустила слезу, а отец, словно поперхнувшись дымом из трубки, закашлялся, а затем и вовсе скрылся в своём кабинете.
 На этой слезливой ноте и закончился семейный разговор о судьбе дочери, о судьбе, ко-торую она выбрала сама!
                *    *    *
Маша почти ежедневно перезванивалась с Игорем, а через полтора месяца, закончив все свои дела в столице и попрощавшись с родителями и няней, она уже сидела в самолёте следовавшим в Якутск. Она летела на крыльях любви, и в ожидании встречи с любимым  лицо её нет-нет да озарялось улыбкой  счастья. Встречающиеся с её взглядом пассажиры, не без зависти шептали про себя: «Вот кому горе неведомо, смотри, как улыбается - счастливая!».
Перед вылетом Машенька, поговорила с Игорем, и он пообещал  встретить её в Якут-ске. Но в Якутске  Игорь её не встретил.  Диспетчер аэровокзала несколько раз объявляла его фамилию, но Маша так и не дождалась его появления. Он не встретил её как обещал.
Наверное, занят по службе, решила она, и пригорюнилась.
Просидев почти сутки в Якутске в ожидании рейса на Тикси, она совсем изнервнича-лась и у неё разболелась голова. А в самолёте, попавшем в несколько воздушных ям, ей со-всем стало плохо. К тому же неотвязная мысль об Игоре, о причине, почему он её не встретил, не давала ей ни на минуту расслабиться.
 Она ни на миг не усомнилась, что Игорь любит её и, если бы он мог, он бы на крыльях прилетел к ней. Значит, была очень уважительная причина, решила она и немного успокоилась. 
Через несколько часов самолёт приземлился на местном аэродроме.
                *     *     *
Маша, сходя по трапу, с надеждой всматривалась в лица встречающих, но Игоря среди них не было. Уже находясь в полупустом здании  аэровокзала, она услышала объявление по радио: кто-то, мужским, совершенно ей незнакомым голосом,  повторяя её фамилию и имя, просил пройти в служебное помещение во втором этаже.
Обрадовавшись – может это Игорёк её разыскивает, она почти бегом, шагая через ступеньку, поднялась на второй этаж и, найдя дверь с табличкой «Только для работников аэропорта», постучалась. В ответ на её стук, дверь отворилась, и перед ней предстал офицер в чине полковника.
- Меня пригласили, - чуть запыхавшись от быстрого подъёма по лестнице, сказала Маша. – Я Мария Данилова, я жена…, будущая жена… Игоря…,  - она, стушевавшись, не договорила.
В комнате повисла напряжённая тишина.
Офицер взял её под локоть и ввёл в комнату. За столом сидел какой-то лётчик и ещё несколько офицеров на скамье у стены. Они, при виде её, поднялись со скамьи и вытянувшись, как по команде «Смирно», повернули в её сторону головы.
Машенька, быстро окинула присутствующих взглядом с  надеждой, что среди них ока-жется Игорь, но его не было. Она совсем растерялась и смогла лишь произнести:
- Игорь обещал меня встретить… в Якутске…, но… почему-то не встретил, - и выжи-дательно-тревожно замолчала.
Один из них, полковник, судя по большим звёздочкам на погонах, подвёл её к стояще-му у стола стулу и, попросив присесть, каким-то отеческим что ли голосом, по всей видимости с трудом подбирая слова, произнёс: «Машенька, я с прискорбием должен сообщить Вам, что полковник…, что Игорь, выполняя плановый полёт…, его самолёт разбился…,  Игорь погиб…»
Не успели последние слова дойти до её сознания, как что-то огромное, каменно-тяжёлое обрушилось на Машеньку. Она успела лишь с надрывом, как раненая птица, вскрикнуть: «Нееетт!!!».  В глазах её помутилось и она, проваливаясь в тёмный, глубокий  омут тоски и печали, потеряла сознание.

Часть вторая
ПОИСК

- Товарищ полковник, докладывает капитан Слуцкий - не вышел на связь тринадцатый.
- Как это не вышел?
- Он перед этим сообщил, что всё у него в порядке, я же сообщил ему дополнительные координаты точки возврата…, и всё - больше он на связь не выходит.
- Сколько времени прошло после последней связи?
- Девятнадцать минут, товарищ полковник.
- Почему сразу не доложил капитан? - голос командира части построжел.
- Я сразу и докладываю. Связь с «тринадцатым» была минуту назад, после достижения им точки возврата, то есть, простите, должна была состояться минуту назад, но он не ответил.
- Вызывайте, вызывайте его! Что на локаторе?
- Его нет!
- Что значит, нет?! Как это нет?! Ищите!
- Ищем, товарищ полковник.
- В каком районе, и на каком расстоянии вы потеряли с ним связь?
- Триста пятьдесят километров на восток от Тикси. Прямо над тундрой.
 В том районе, товарищ полковник, сейчас никого нет: позавчерашний буран заставил оленеводов покинуть территорию из-за обильного снега - олени не могут добыть ягель.
- Откуда знаешь?
- Я уже связывался с руководством района. Надеялся через них что-нибудь узнать.
- Поиск не прекращать! Обо всех изменениях докладывать немедленно!
- Слушаюсь, товарищ полковник!
Положив трубку, командир части, зашагал по кабинету. Затем, подошёл к стене и, раз-двинув шторки закрывающие карту, начал изучать район предполагаемой пропажи самолёта.
Поизучав несколько минут, он досадливо крякнул и, по-видимому, приняв какое-то решение,  вернулся к столу.
Облокотившись о спинку мягкого кресла, задумчиво постоял пару минут, затем, решительно поднял трубку телефона.
- Дежурный?
Дождавшись ответа, продолжил:
 - Всех офицеров штаба ко мне, да побыстрее! И пригласите пилота МИ-8, старшего лейтенанта Волкова.

                *     *     *
…Товарищи офицеры!
Вольно! Прошу садиться.
- Внимание! В нашей части произошло ЧП. Не вышел на связь самолёт под управлени-ем полковника Севастьянова. Это произошло, командир части посмотрел на наручные часы, в семь двадцать пять местного времени. Сейчас - восемь пятнадцать. Попытки с ним связать-ся продолжаются…, но, пока безуспешно.
 В связи с потерей связи с самолётом, а это, как вы понимаете, Чрезвычайное Происшествие, приказываю:
 - Начальник  штаба! - командир полка поискал его взглядом… 
- Я здесь Виктор Сергеевич, - С крайнего, в первом ряду, стула поднялся, подстриженный под «ёжик» грузный подполковник.
- Вам необходимо разработать план поисково-спасательных мероприятий.  Сколько времени потребуется? 
- За полчаса управлюсь.
- Хорошо.
- Замполит!
- Слушаю, товарищ полковник!
- Подберите из дежурной роты отделение солдат для поиска на месте…, чем Чёрт не шутит. Не дай Бог конечно.
- Слушаюсь!
- Зампотех, ты, где там спрятался?
- Я здесь, товарищ полковник! - с последнего ряда быстро встал рыжеволосый, статный майор.
- Ты… подбери пару авиамехаников…, поопытнее - полетишь с нами.
- Есть подобрать пару авиамехаников и лететь с Вами!
- Старший лейтенант Волков!
- Слушаю, товарищ полковник!
- Подготовь вертолёт…, через сорок минут вылетаем.
- Будет сделано! Разрешите идти исполнять? - старший лейтенант вопросительно по-смотрел на командира.
Полковник окинул взглядом офицеров. Даа, все они разные: у всех есть свои достоинства и недостатки, и темперамент у всех разный, но все они офицеры авиации, элита армии. А полковник Севастьянов вообще «Ас», лётчик «Божьей милостью»…, что же с тобой случилось Игорь? По какой причине ты не вышел на связь? По времени ты уже должен бы при-лететь.
- Все свободны! Замполит, зайди ко мне.
Начальник штаба, поднявшись, скомандовал:
- Товарищи офицеры!
Дождавшись, когда выйдет командир части и замполит, офицеры разошлись по своим делам.

*     *     *
  …Майор, что ты думаешь по поводу отсутствия связи с Игорем? Прежде чем отве-тить, хорошенько подумай! Не торопись! От твоего ответа, возможно, зависит судьба чело-века….
- Какого ответа Вы ждёте от меня, полковник?
- Меня интересует…, кто виноват в аварии самолёта - Игорь, человеческий фактор, техническая служба, или… это несчастный случай?
- Пока сложно делать какие-то выводы, высказывать мнение…, я, лично, затрудня-юсь…. Подождём, что скажут специалисты после расшифровки «чёрного ящика».
- Да не виляй ты! Ответь прямо - кого ты считаешь виновником аварии…, только не ссылайся опять на «чёрный ящик»!
- Никого!
- Так не может быть, майор.
- Вы правы - не может.
- Так чего ты…! - возмущённо засопел полковник.
- Виктор Сергеевич, не кипятись…. Я, ты же знаешь, полностью доверяю Игорю Сте-пановичу…. Не мог он пойти на самоубийство…
- А я разве говорил тебе про самоубийство?
- Нет, но…, - майор прямо посмотрел в глаза командиру полка, - Вы же в первую очередь назвали причиной аварии полковника Севастьянова.
- Да ладно тебе…, не придирайся к словам. Я и в мыслях не держал, что он самоубийца. Не было у него причин для суицида, не было!
- Так и я о том же: у него появилась девушка…, молодая, красивая, они должны были пожениться совсем скоро (она же приехала к нему!). С роднёй отношения ровные, да и на службе у него всё в порядке…. Нет, не мог Игорь покончить с собой, не мог!
- Тогда почему он не отвечает?! - не сдержался полковник, - почему, я тебя спрашиваю?! Ты же у нас заместитель по политической части, тыы…!
- Я! - стараясь сдержать себя, ответил майор. Но я не могу, вот так, голословно, обвинить кого-то. Не моогу! И нечего давить на меня! - чуть повысил он голос. Затем, уже более спокойно, добавил: «Виктор Сергеевич, давай дождёмся результатов проверки комиссией».
- Проверка, проверка…, - недовольно произнёс полковник. Я решил, да и по инструкции положено, провести собственное расследование. Ты займись авиамеханиками и ротой охраны. Всё остальное я беру на себя…, - полковник помолчал.
Замполит давно знал командира, ещё в академии они подружились. Игорь тоже был дружен с ними, хотя и не так давно он перевёлся к ним в полк. Они даже дружили семьями, вернее, Игорь был вхож в их семьи.
И поэтому майор, как и командир, очень переживал за друга. Он понимал, полковник развил такую кипучую деятельность не только по обязанности, но и как друг. Дружба, особенно на Крайнем Севере, ко многому обязывает!
 Игорь, что называется, был вырублен из крепкого камня. Поэтому-то он и вписался в их жизнь, и в жизнь полка. В полку его любили за добрый нрав, за отзывчивость и умение командовать своей эскадрильей без излишнего «командирства». Но и в  панибратстве он за-мечен не был. До него, замполита, давно бы уже слухи дошли. Настоящий офицер и командир!
Север закаляет мужчин, а нытикам и слабакам, здесь не место! И дружба здесь крепче, хотя кто её, дружбу, смог измерить. Да и чем её измерить? Не метрами же и килограммами? Скорее всего,  дружба измеряется поступками….
Раздумья майора прервал голос командира.
- Ладно, иди, занимайся своими делами. Прошерсти авиамехаников, - ещё раз напомнил полковник о своём приказе.
- Сделаю! - майор, отдав честь, развернулся на каблуках и направился к выходу из кабинета.
Когда за майором, чуть стукнув, закрылась дверь, полковник, что-то раздражённо бор-моча себе под нос, нервно заходил по кабинету.
Затем, более громко и отчётливо забурчал: «Нет, каково…, в моей части, в которой за всё время моей службы не произошло ни одного ЧП, и вдруг такое - разбился заведомо исправный самолёт, и не в пургу, или буран, а в ясную погоду; пропал лётчик - командир эскадрильи…, и никто ничего не знает, и совершенно никто не виноват.  Какое-то…, -  полковник на мгновение прервал свой внутренний монолог - по лицу его пробежала тень.
 А, как объяснить прилетевшей к Игорю девушке…, этой, Маше, как объяснить ей, та-кой молодой и ожидающей от жизни только счастья и любви, что Игоря больше нет, и никогда не будет. О, Господи!
Остановившись у столика с телефонами, он набрал номер дежурного по части.
- Дежурный? Найдите зампотеха полка и скажите ему, чтобы зашёл ко мне, немедлен-но!

                *     *     *
…Игорь Иванович, скажи мне откровенно, ты уверен в квалификации старшины По-плавского? - полковник пристально взглянул на зампотеха, - мог он допустить какую-нибудь оплошность?
Майор, выдержав взгляд командира, уверенно проговорил:
- Я полностью доверяю ему, как авиатехнику…. Он хороший, грамотный специалист. Не беспокойтесь, товарищ полковник, найдём самолёт, разберёмся.
Ну, в самом-то деле, не на луну же он улетел!
- Говоришь, не на луну…, так, где же он может быть, чёрт возьми?! Не заблудился же он на трёхсоткилометровом пространстве! Значит, что-то случилось с технической частью…. Разберись, майор, разберись, как только ты можешь. Сумей до результатов комиссии разобраться, иначе…
- Я понимаю командир, и поверьте мне, разберусь.
- Ладно, ступай…. Да, про двух механиков не забудь, - досказал полковник.
- Не забыл, товарищ полковник. Мы готовы к вылету.
- Иди, иди, - полковник жестом руки подтвердил сказанное им. 
И вновь полковник нервно заходил по кабинету.
Мысли, одна другой горше, заполонили его голову, и подобрались к самому сердцу:
Что могло случиться с Игорем? Что случилось с самолётом? Куда он пропал?
Неожиданно какая-то мысль вдруг начала выдавливать из потока другие тревожные мысли. Эта мысль была о каком-то не завершённом деле, или не отданном приказе!
Что я упустил?
Он лихорадочно начал вспоминать свои отданные приказы, и ему показалось, что он не «напряг» медика.
Быстро подняв трубку, он рявкнул: «дежурный, срочно соедините меня с медпунктом!» 
Через минуту в трубке раздалось: «Капитан Иванцова - слушаю Вас товарищ полков-ник».
Что же это я так…сорвался? - приструнил себя полковник. Надо держать себя в узде - я же командир.
Все они наблюдают за мной, оценивают мои поступки и слова, и даже тон, какими они сказаны…  и, если я начну нервничать, то они сразу это почувствуют, и тогда…
Пересилив себя, он ровным, обыденно-спокойным голосом, произнёс:
- Елена Викторовна, подготовьте всё необходимое для оказания первой помощи…
- Ты…, Вы… думаете…, он пострадал? - в голосе военврача послышалась неподдель-ная тревога. Товарищ полковник…, папа, с Игорем что-то случилось?
 Полковник по голосу дочери понял - глаза у капитана  «на мокром месте».
- Елена Викторовна…, доченька, ничего с ним не случилось, это я так…, на всякий случай.
- Виктор Сергеевич, папа, возьми меня с собой, я должна…, - всхлипнула она, - я должна с тобой полететь, я должна…, - голос её прервался.
Полковник понял, дочь разрыдалась, и чтобы как-то успокоить её, зачастил: 
- Леночка, доченька, ну не плачь, всё будет хорошо, найдётся Игорь…
Рыдания не прекращались. Затем, послышалось, как дочь сморкается в платочек,  и опять рыдания.
- Прекратить слёзы лить! - голос полковника построжел, - ты же офицер! С тебя подчинённые  пример должны брать, а ты… мокрое место развела! Прекратить рыдания!
- Папа…, но Игорь…, - всё ещё продолжая всхлипывать и сморкаться, продолжала дочь, - а вдруг… он… разбился?
- Ты это брось! Не выдумывай! Найдём мы Игоря - ничего с ним не случилось…, поду-маешь, рация отказала, - Полковник успокаивал дочь, а сам уже знал, чувствовал сердцем что ли, с Игорем случилась беда.
Ах, эта любовь…, что она делает с человеком. Ну, как ей быть, если она любит, а её нет…, как? И, что я могу сделать, как помочь дочери? Что же ты девонька влюбилась-то в человека, который, ты же знаешь, любит другую девушку?
Эта мысль чуть не сбила его с избранного им пути. Он знал о её любви, и старался, как мог, уберечь дочурку от горя, но…. Ну, что он мог сделать - любви ведь не прикажешь своим командирским голосом - «Оставь дочь в покое!»
- Капитан, в поиске достаточно фельдшера с санитаром, - строго проговорил он, - а вы будьте наготове.
- У меня санблок всегда готов, Вы же знаете, товарищ полковник, - всё ещё шмыгая но-сом, ответила дочь.
- Знаю. Ладно, доча, мне пора, - полковник, вздохнув, положил трубку на рычаги.
Положив необходимые бумаги в планшет, стал натягивать на себя меховую куртку, и в это время зазвонил телефон внутренней связи.
С одной рукой в рукаве, он схватил трубку надеясь услышать, что самолёт вернулся, но лишь услышал - «Товарищ полковник, говорит дежурный синоптик. Осадков не ожидается. Погода обещает быть ясной и тихой. Видимость - не менее двадцати километров».
- Понял. Спасибо! - полковник положил трубку, и окончательно облачившись, покинул кабинет.

                *     *     *
Вертолёт, утробно ревя двигателями, поднялся в воздух и направился в тундру…
А ещё через два часа пилот прокричал - «Вижу обломки самолёта!»
Полковник, внимательно наблюдавший за расстилавшейся перед глазами тундрой,
тоже увидел рассыпавшиеся на большом расстоянии обломки самолёта, и сердце его сжалось.
 

                *     *     *
Всем построиться в одну шеренгу с интервалом в пять шагов, отдал приказ командир части и, став в середину строя, добавил: будьте внимательны, нам нужно найти «Чёрный ящик» и, главное, пилота! Пошли ребята…
- Товарищ старшина! - подбежал к идущему чуть в стороне авиатехнику солдат. Я, кажется, что-то нашёл под обломком панели.
- Курочкин, когда что-то начинает казаться, надо креститься, - насмешливо ответил старшина. Ну, давай, докладывай.
- Пойдёмте, я покажу, - заволновался солдат-первогодок, - я, правда, его нашёл!
- Что ты нашёл?
- Ну, этот…, как его…, ящик, наверное.
- Так чего ты…! - голос старшины перешёл на повышенную тональность. Показывай, дурошлёп!
- Так я…, вот…, - солдат конфузливо замялся.
Механик, преодолевая снежный сугроб, направился к солдату.
- Где? Показывай!
Вдвоём, раскидав снег руками вокруг панели приборов, они попытались приподнять её, но не смогли.
- Товарищ майор! Товарищ майор! Мы нашли «Чёрный ящик»! - Позвал старшина зам-полита. Мы нашли его!
Солдаты, идущие рядом в шеренге, бросились на помощь.
Когда панель была поднята, помогавшие поднять панель солдаты, увидели прикреп-лённый к ней прибор.
Да, это был «Чёрный ящик» с разбившегося самолёта!
Ящик мы нашли, но пилота мы так и не отыскали, констатировал, подошедший к груп-пе, полковник. Продолжать поиск!
Прочёсывая место падения самолёта, заглядывая под обломки и разгребая снег в подозрительных местах, солдаты и офицеры продолжили искать лётчика.
 Но поиск ничего не дал. Лётчик не находился!
- Может волки его загрызли, - осторожно высказал своё мнение один из авиатехников.
- А где его кости? - возразил, рядом стоящий солдат-старослужащий, - скелета-то нет!
- Так они их по тундре растащили. Ищи-свищи теперь.
Жаль мужика…, хороший был лётчик, и человек хороший - словно эпитафия на над-гробном камне, подумал каждый, из искавших его. Но, от судьбы, как от неё ни бегай, не уйдёшь!
А в другой группе кто-то предположил - наверное, он пошёл в гарнизон через тунд-ру…, пешком.
Ну, ты, умник! - прикрикнули на него: самолёт в дребезги, а пилот живой! Тоже мне…. Точно - придурок, и не лечится!
Прекратить поиск! - отдал команду полковник. Возвращаемся на базу!
- Игорь Иванович! Что скажешь? - уже идя к вертолёту, спросил полковник.
- Мы загрузили в вертолёт самые нужные нам остатки от самолёта…, у себя поищем причину. У нас с собой нет необходимых приборов для анализа…, нужны: спектрограф…, ну, и другие.
- А, на… вскидку? Твоё мнение? - полковник даже остановился.
- Боюсь ошибиться, но…, Виктор Сергеевич…
- Да, давай уж, чего тянешь…
- Мне думается…, меня надо…отдать «под трибунал».
- Чттооо!!! - заорал полковник, и лицо его покраснело от неожиданного ответа своего заместителя по технической части.
- У самолёта…, мне так кажется…, нет, я почти уверен - закоротил силовой кабель и…
- Что, «и»?
- Все системы вышли из строя.
- Ааа, дублирующая система? - тихо, почти шёпотом, просипел командир части.
- С ней нужно разбираться…. «Чёрный ящик» покажет, что, да как.
- Ясно…. Игорь Иванович, ты твёрдо уверен в своих предположениях?
- Почти да!
- Ну, что ж, будем разбираться, - вздохнул полковник и, ещё раз вздохнув, повторил, - будем разбираться.

Часть третья
     Найдёныш

Под крылом, покрытая снегом, белела и искрилась под неярким северным солнцем тундра. Куда не кинь взгляд всюду снег, снег, и лишь изредка на его фоне появлялись карликовые деревья или стада оленей. Но это предположение - с высоты полёта они лишь угадывались. А над головой на сотню километров, вплоть до далёкого горизонта, холодное северное небо.
В кабине было относительно тепло, а меховой комбинезон и унты из собачьего меха, не стесняя движений, придавали ощущение  уверенности и защищённости.
Для Игоря полёт при пятидесятиградусном морозе был обычным делом, и он совер-шенно был уверен в благополучном его завершении: это был его пятидесятый, юбилейный вылет по штатному расписанию. Он вылетел один, без штурмана - он мог себе это позволить, так как полёт должен был быть несложным, а он всё-таки полковник - командир эскадрильи.
 Согласно времени полёта самолёт покрыл расстояние уже в триста пятьдесят километров, прикинул Игорь - скоро точка возврата, и я увижу Машеньку. Родная, как я соскучился по тебе, если бы ты знала…
Под ровный, чуть слышный на такой скорости, гул турбин, он представил лицо люби-мой, и улыбка непроизвольно легла на его лицо.
Мечты о Машеньке неожиданно прервал голос руководителя полётов.
- Тринадцатый, - ответь «Казбеку», ответь «Казбеку».
- Слушаю «Казбек».
- Тринадцатый,  через семнадцать минут разворот на сто восемьдесят градусов. Как проходит полёт?
- Я, тринадцатый. Полёт нормальный. Через семнадцать минут разворот на сто восемьдесят градусов, - продублировал он.
И вновь мысли о скорой встрече с Машенькой потекли в его сознании, превращаясь в видения и воспоминания.
Он вспомнил их первую встречу в электричке, затем, плавно, словно и не было долгого расставания, вновь увидел её за свадебным столом в Остоженке…, и их первый поцелуй…
Неожиданная, и такая непривычная в полёте тишина, прервала его грёзы и заставила бросить вопросительный взгляд на панель приборов: стрелки и индикаторы застыли в немом молчании!
«Чёрт, только этого мне не хватало! - прошептал он и, протянув руку, переключил тумблер на дублирующую систему.
Панель приборов продолжала молчать: стрелки даже не сдвинулись с места!
Спокойно! Спокойно! - прошептал Игорь, - и не такое проходили, справимся…
В кабине застыла напряжённая тишина: не слышался успокаивающий гул турбин, не пощёлкивал хронометр, лишь своё собственное дыхание слышал Игорь. 
Полковник нажал на кнопку аварийного запуска двигателей - раз, другой, третий. Ни-какой реакции! Двигатели, неожиданно заглохшие, не хотели запускаться.
Самолёт стремительно терял высоту. Стрелка барометрического альтиметра, единст-венного прибора не связанного, по прихоти конструктора что ли, с электронным оборудованием самолёта, делая оборот за оборотом, быстро откусывала сначала километры, затем - метры.
- Казбек, я тринадцатый, у меня нештатная ситуация! Машина умерла, я падаю! Казбек, я падаю!
В ответ - тишина!
Сохранить машину! Сохранить машину… любой ценой… для проверки! - шептал пол-ковник, двумя руками удерживая ручку управления и пытаясь выровнять полёт самолёта, чтобы не допустить его вхождения в штопор!
А он, то накреняясь на левый борт, то на правый, то пытаясь сорваться в штопор, стремительно приближался к земле.
 Слить топливо…, немедленно слить топливо, прошептал полковник, повторяя пункт инструкции. Но приборы не работают…! Ах, да…, включить аварийный слив! Так, что ещё?! Не выпускать шасси…, ни в коем случае не выпускать шасси! Посадить на брюхо! Посадить…
В тундре, в безбрежной ледяной пустоте, под безоблачным небом, раскатами прогремел гром! 

*     *     *
В чуме было ещё тепло, Тепло шло от чуть тлеющих углей, а дым весь ушёл через дымник.
Мичил, в кухлянке и тёплом малахае украшенном хвостами горностая, накинув на ноги оленью шкуру,  сидел на почётном  месте и ругался со своей женой - Айыы Куо.
- Старуха, когда же ты подашь мясо, видишь, я, однако, совсем голодный.
- Не подохнешь! Я, что, разорваться должна: то подай ему мяса, то набей трубку…
- Не ври старуха! - возмутился Мичил, - я сам трубку набиваю, ты только подаёшь…. Однако, дай мне уголёк трубку раскурить, - всё ещё брюзжа по-стариковски, приказал он.
- Вот, вот! Уголёк ему подай! Сам возьми, кости не рассыпятся, - проворчала женщина, и больше не обращая внимания на ворчащего мужа, принялась нарезать вяленую оленину на небольшие куски и бросать в котёл.
Мичил, покряхтывая, на корточках подобрался к чуть тлеющему костерку и, взяв обгорелую головёшку, подул на неё - раз, другой. Когда чуть заметный огонёк затеплился, он корявым, заскорузлым ногтем поддел его и, отломив, сунул в трубку.
Пыхнув несколько раз, чтобы табак занялся, он собрался было возвратиться на своё место, но вдруг неподвижно замер.
- Женщина, ты слышала? Вроде что-то громыхнуло.
- Ага, это ты, старый, злого духа выпустил.
- Нее…, не я.
 Мичил, стащив малахай с головы, прислушался.
- Однако это в небе злой дух на санях, запряжёнными волшебными олешками,  про-ехал…, - не слыша больше грома, проворчал он.
- Нет, это самолёт пролетел, - возразила жена, - как бы он наших оленей не распугал. Ты бы, старый, чем сидеть день-деньской в чуме и кормить блох, съездил в тундру, посмотрел, что, да как.
Неожиданно глубоко затянувшись, Мичил поперхнулся и сразу же закашлялся, да так, что аж слёзы выступили из глаз:  «Шайтан тебя забери, старуха!» - перемежая слова  кашлем, опять заворчал он на жену: «Пойди сама и посмотри, что там громыхнуло».
- Сам пойди.
- Ох, дождёшься ты у меня, старая, однако побью я тебя.
- Смотри-ка, разошёлся, - огрызнулась Айыы Куо. Видно пора тебе  в тундру съездить, олешек проведать, а то совсем от безделья дурным стал, - ещё раз попыталась она отправить Мичила к стаду, и подумала: « Однако муж совсем постарел, всё больше у очага норовит посидеть»
- Ну и поеду. Вот поем мяса и поеду…. Собаки, наверное, совсем обленились…, лежебоки… только и знают, что грызться между собой, да жрать. - Ты дашь мне поесть когда-нибудь! - притворно возмутился Мичил.
Он это сказал просто так, лишь для того чтобы жена не забывалась и помнила, что он всё-таки мужчина и все вопросы решает он.
- Однако поеду, - уже более твёрдо проговорил Мичил, - уже два дня как пурга утих-ла….
Правда твоя, старуха, надо проведать стадо, как бы оно далеко не ушло, или не разбрелось по тундре, а то, глядишь,  и  волки могут напасть, они сейчас шибко голодные, - более мягко, но, всё ещё продолжая ворчать, продолжил он.   

                *     *     *
Ездовые собаки, высунув языки, дружно тянули потяг. Мичил лишь изредка покрики-вал на них, чтобы показать, кто здесь хозяин.
Тундра, после прошедшего недавно бурана, слепила глаза первородной белизной, и Мичил вынужден был натянуть на глаза кожаную маску с узкими прорезями для глаз.
«Однако хорошо-то как!» - радовался он быстрой езде, чистому снегу и морозному воздуху.
На крутых поворотах, чтобы не уменьшать скорости движения, он лишь слегка при-тормаживал нарты. 
«Ага, собачки, соскучились по работе?! - иногда восклицал он, восхищаясь дружной работой своего лучшего алыка, и тут же покрикивал: «Пошли, пошли, недалеко уже!»
Перевалив через очередной снежный нанос, он разглядел впереди, чуть в стороне от нужного ему пути, груду чего-то тёмного.
«Однако, что это? - удивлённо протянул он, и остановил упряжку. Этого раньше в тундре не было. Надо посмотреть».
«Эй, лентяи, чего разлеглись! - прикрикнул он на улёгшихся собак,  - а ну, вставайте, дармоеды! Пошли, пошли, вперёд!
Чернея пятнами копоти и искорёженного металла, раскинутые на большом расстоянии друг от друга, на снегу валялись обломки разбившегося самолёта.
«Це, це, це, - поцокал языком Мичил. Такого у нас ещё не было… никогда. Однако, это от него гром я услышал. А…, где же человек, неужели сгорел? Надо поискать.
Собачки, лежать! - приказал он и, дождавшись, когда собаки улягутся, воткнул остол в снег и направился на поиски человека.
Окинув взглядом узких глаз место падения самолёта он, имея привычку разговаривать сам с собою, негромко сказал:
- Однако здесь побывало стадо оленей, вишь натоптали, поизрыли всё.
Он долго бродил среди искорёженных обломков, кое-где приподнимал оторвавшиеся во время удара самолёта об землю листы обшивки, но человека не было.
Наверное, человек совсем пропал, или волки загрызли, решил он. Наверное, поеду к олешкам, а потом…. Что он сделает потом, он ещё не решил.
Пробираясь по глубокому снегу, он описал круг вокруг места аварии и вернулся к упряжке.
Собаки, ворча, разрывая снег лапами, что-то пытались достать из-под снега. Это что-то было похоже на… большую куклу.
«А ну пошли отсюда! - сурово заорал Мичил. Пошли вон!
Приблизившись, он понял - собаки нашли человека! Замёрзшего, обгоревшего, засы-панного снегом человека.

*     *     *
В затуманенной адской болью голове человеческого существа кто-то по-щенячьи выл. Выл долго, с повизгиванием и без перерыва. Выл до тех пор, пока существо не потеряло сознания. Потом оно опять услышало чей-то вой - вой от адской боли, немыслимой боли! И это продолжалось долго-долго.
Придя в очередной раз в сознание, оно поняло, что это воет оно, а не щенок. Оно воет от всепоглощающей боли во всём теле, в костях, в голове. Сквозь замутнённое болью сознание, оно пыталось понять, почему ему так больно, и почему никто не хочет взять эту боль у него… себе, и опять теряло сознание!
Постепенно боль начала уменьшаться, и оно попыталось разобраться - почему ему так больно, но вновь потеряло сознание.
Сколько времени так продолжалось, оно не могло определить: при малейшем умствен-ном усилии голова начинала раскалываться от боли, и он вновь терял сознание.
Оно лежало в полной темноте, и ни один звук не проникал в его сознание, кроме собственного болезненного воя и стонов. И только совсем недавно оно начало различать какие-то звуки вокруг себя.
Прислушиваясь к ним, существо догадывалось, но никак не могло поймать грань между болезненным бредом и реальностью. Оно вроде бы понимало, в помещении находятся какие-то живые существа, но кто они, не мог определить. Оно слушало их, но их разговор доносился до него,  словно сквозь вату - чуть слышное бормотание.
Оно не могло даже разобрать, на каком языке они говорят. Не могло, как ни старалось, определить, где оно, а где болезненные галлюцинации!
Опять потянулись дни и ночи, чередуясь с болью и сознанием. Но оно начало уже раз-личать смену суток, отделять друг от друга по рокоту какого-то инструмента, звук которого чем-то напоминал…, напоминал… шаманский бубен.
Прислушиваясь к ритмической мелодии бубна, оно говорило себе - «Так, ночь прошла, пришёл новый день…, ещё один день, день моего незнания».
С этого понимания, понимания чередования дней и ночей оно начало поправляться.
Затем, постепенно к нему начало возвращаться зрение: не сразу, не вдруг, а словно промывали от застарелой копоти оконное стекло - поливая водой, оттирая тряпкой, размазывая копоть и затем вытирая. Но добиться полной чистоты стекла пока так и не смогли: что-то ему всё же мешало - мешала какая-то матовость. И за этой матовостью двигались тени похожие на людей - это уже было что-то, это была чужая, но жизнь, и оно постепенно входило в неё.

                *     *     * 
Его кормила, вставляя в рот какую-то трубочку, женщина, которую называли то «старуха», то женщина» и лишь изредка Айыы Куо. Она кормила его какими-то непонятными на вкус пюре и поила, похожей на кислое молоко, жидкостью, но чаще, противно пахнущими отварами.
Сам он есть и пить не мог - его лицо, губы, словно одеревенели, а зубы…, он пробовал нащупать их языком, но не находил, язык нащупывал только дёсна.
У него продолжало всё болеть и ныть - руки, ноги, спина и голова. Иногда от адской боли во всём теле он терял сознание, но это стало происходить всё реже.
Однажды, когда зрение и слух окончательно вернулись к нему, ему поднесли к лицу начищенный до блеска медный таз - он увидел вместо лица забинтованную какими-то тряпицами маску с прорезями для глаз и рта! Эта маска настолько испугала его, что он закричал: «Нет, это не я!», но тут же страшная боль в губах заставила его замолчать.
 Старый человек в кухлянке (один из трёх, которых он чаще всего видел) украшенной замысловатым орнаментом, обвешанной какими-то колокольчиками, костями и перьями птиц, тот, который бил в бубен костью какого-то животного и окуривал запашистым дымом, поцокал языком, затем, что-то сказал. Но что он сказал, существо не поняло. Оно попыталось разобраться в сказанном, но ничего на ум не приходило. Тогда оно помотало головой, и тут же от боли потеряло сознание.
Когда вновь сознание вернулось к нему, и глаза перестала застилать тёмная пелена, оно увидело - над ним склонился другой человек, более старый, но всё равно знакомый.
Этот стал говорить на понятном для него языке, каком? Он не знал, но понял смысл слов говорившего человека.
- Не нада так пугаться, скоро, однако, будем снимать тряпицы. Скоро…, совсем скоро ты будешь вставать и ходить.
- А…, кто я? Давно я лежу? - пытаясь поменьше причинять боли губам, спросило существо.
- Кто ты? - удивлённо подняв брови, переспросил спрашивающий. Ты человек… такой же, как мы человек, только вот как тебя зовут, мы не знаем. А лежишь ты…, да, однако…, зима прошла, лето на другую зиму повернулось…, птицы к теплу полетели.
Че-ло-век…,  удивлённо протянуло существо, и ещё раз с расстановкой прошептало - такой же че-ло-век. - так меня…, так я…, затем опять попыталось спросить:
- Ааа, почему я лежу, а вы ходите? И почему… вы… не знаете, как меня звать?
В разговор вновь вступил тот, который бил в бубен.
- Откуда нам знать, кто ты. Ты был в обгорелой одежде, без документов - ты был как головёшка чёрная. Иии… у тебя лица не было, руки, ноги раздроблены, несколько рёбер сломаны, а шейные позвонки сдвинуты…. Вот так!
Существо задумалось: если старик, по всему, похоже, колдун или шаман, говорит правду, то… кто же я? Раз я понимаю их речь, то я действительно ЧЕЛОВЕК…, такой же, как они. Но, что со мной произошло?
- Ааа, почему я…, - хотел уточнить он о своей неподвижности, но тут закружилась го-лова, в глазах потемнело, и вновь боль поглотила его, а за болью пришло беспамятство.

                *     *     *
Наконец-то пришёл день, когда он, поддерживаемый Мичилом и Айыы Куо, смог сде-лать первый шаг.
Радостный для него день!
Айыы Куо, с того благословенного момента, как он начал понимать их речь и сам понемножку говорить, называла его сыном, а Мичил, добродушно посмеиваясь в реденькую бородёнку и усы, лишь попыхивал неизменной трубкой и, посмеиваясь, говорил:
- Эй, парень, ты побыстрее выздоравливай, однако. Надо тебе побольше ходить, да сил набираться. Не гоже тебе всё время в чуме лежать, надо идти за оленями смотреть, становиться настоящим мужчиной.
Потом пришло время и ему дали имя.
 Не Мичил и Айыы Куо, а шаман. Он, прежде всего покамлал, окурил его дымом, за-тем, что-то забормотал, задёргался, замахал руками, словно крыльями, и с пеной у рта, про-кричал: «Быть тебе, безродный человек, Хотоем!»
- Что это за Хотой? - спросил ОН у Мичила.
- Хотой - это значит ОРЁЛ по-русски.
- По-нят-но, что не понятно, - протянул ОН. Только, вот…, кто такой орёл?
- Какой ты непонятливый, сынок, - вступила в разговор Айыы Куо, - ты же с неба упал. Тебя сам Хан Тэнгри к нам прислал на радость. А орёл, сынок, это большая гордая птица - царь всех птиц…, он в небе летает.
- А, кто такое небо?
- Небо, это…, - Айыы Куо растерянно посмотрела на мужа.
- Потом они тебе всё объяснят, - помог женщине выйти из неловкого положения ша-ман,  потом…. Ты пока выздоравливай, набирайся сил, - и растерянно посмотрел на Мичила и его жену.
- Хотой, сынок, пойди, посмотри, чтобы собаки не перегрызлись между собой, - попросил Мичил, - а мы пока посекретничаем по-стариковски.
Когда приёмный сын вышел, Айыы Куо, покачивая поседевшей головой, пригорюнив-шись, заговорила:
- Мичил, благодаря Всевышнему, мы спасли человека от смерти, и он стал нам как родной, он стал нам сыном, но…, однако, Всевышний отобрал у него память. Сейчас он знает столько же, сколько двухлетний ребёнок…, - и одинокая слезинка повисла на её ресницах.
- Да, Айыы Куо, я давно это заметил, - согласно покивал головой муж. Но я привёз его в наш чум бездыханного, всего изломанного и обгоревшего, - он немного помолчал…
…Затем, почмокав губами, словно раскуривал трубку и, повернувшись к шаману, про-должил, - мы выходили его и привязались, как к родному сыну…, так неужели сейчас, когда он начал поправляться, мы выгоним его из стойбища?
- Це, це, це. Однако, не то вы говорите, не то. Так нельзя, - шаман отрицательно пока-чал головой. Всевышний дал вам сына, так воспитайте его, научите всему, что вы знаете…, и он будет вам помощником, не даст умереть с голоду, когда вы постареете.
Айыы Куо и Мичил переглянулись.
- Наверное, прав ты, шаман, - согласилась с его словами женщина.
- Да, он прав, - поддержал жену Мичил. Так тому и быть: будем учить Хотоя жизни, как сами её понимаем, а когда совсем окрепнет, я научу его разводить оленей.


*     *     *
Осень сменилась весной, затем, пришло лето, и вновь наступила зима с лютыми северными морозами, вьюгами и снежными буранами.
Хотой совсем окреп - стал сильным и ловким, но всё же знал он о жизни и окружающих его предметах, пока ещё очень мало. И значение многих слов для него были тайной за семью печатями.
Посмотришь на него со стороны - мужчина хоть куда! Если прямо сказать - эталон  мужчины: работящий, достаточно привлекательный. Даже пара шрамов пересекающих его лицо ото лба до подбородка не уменьшали его мужественной красоты. С ним покататься на оленьей или собачьей упряжке одно удовольствие, говорили между собой девушки - он быстро прославился своим мастерством управления упряжками.
Уже многие девушки и молодые вдовушки с других стойбищ пытались к нему «подъе-хать» со сватовством, но он не понимал их намёков.
Он всё также был холоден и ровен со всеми, немного замкнут, и оттаивал лишь при виде хорошей оленьей упряжки или искусно сделанных нарт: лицо его светлело, и лёгкая полуулыбка ложилась на лицо - он словно становился другим человеком.
Подойдя к оленю или ездовой собаке, он клал руку на голову и ласковым, мягким голосом, разговаривал с ними. И не было случая чтобы собака укусила его, или убежал олень. Они покорялись ему, словно он был для них Верховным Божеством.
А вот с местными молодыми мужчинами и парнями всё было не так: то ли они чувст-вовали в нём постоянную угрозу, то ли боялись, что он приворожит всех женщин стойбищ.
Во всяком случае не находилось ещё парня, который смог бы его победить в выполнении физических упражнений, таких как накидывание тынзяна на остол (накидывание лассо на вертикально воткнутый шест каюра), или гонки на оленьих или собачьих упряжках.
Короче, настоящая находка для будущей семьи.
Одно только настораживало соседей - его детское восприятие окружающего мира и полное отсутствие понимания сущности окружающих его предметов.
Хотой и сам  понимал свою отсталость своего развития от других людей, но он старался. Он напрягал свой ум, тренировал память, заучивал названия предметов и для чего они нужны, и учился, учился! Учился всему, что уже знали его одногодки.
Айыы Куо, видя, как её сын старается познать жизнь и разобраться в окружающем его мире, проникнуть в него и утвердиться, говорила мужу:
- Мичил, я не нарадуюсь на нашего сына Хотоя, он так быстро развивается, что я опасаюсь, как бы он не повредился умом.
На что муж, не выпуская трубки изо рта, отвечал:
- Однако ничего с ним не случится. Он крепкий парень…, выдержит. Ты только не мешай ему.
- Я не мешаю. Я просто беспокоюсь за разум нашего мальчика. Он такой молчали-вый…, скрытный…, сразу и не поймёшь что у него на уме.
 - Отстань, старуха! - рассердился Мичил. Вечно тебе видятся всякие неприятности. Ты бы лучше позвала его, да покормила. Он с утра, как ушёл к оленям, так и не положил в рот ни кусочка жира, не попил чаю.
- Так как же я его позову есть, - возмутилась Айыы Куо, - если он со стадом! Ты бы вот взял и съездил за ним.
- О-хо-хо, старость не радость! Однако, ладно, съезжу, - согласился Мичил, надевая кухлянку и натягивая на ноги торбасы.
- Ты уж поторопись, Мичил, - напутствовала жена, - ребёнок с утра совсем голодный. 

                *     *     *
А Хотой в это время тренировал свою собачью упряжку. Он уже знал все голосовые команды и приучал к ним собак, не только вожаков, но и рабочих, тягловых.
Ездовых собак приучают к работе со щенячьего возраста. Им привязывают к шее, до-пустим, полено, и щенок постоянно волочит его за собой. Таким образом, он (щенок) приучается с молодости, что он должен таскать груз - это его обязанность! А ещё собака должна защищать своего хозяина - умереть, но защитить!
В подготовке собачьих упряжек Хотою не было равных. Его алык был послушным, выносливым и сильным. Собаки беспрекословно выполняли его команды, и не было случая, чтобы какая-то из них ослушалась.
 Иногда он, подготавливая упряжку к долгим переходам, специально уменьшал их ра-цион питания, и они работали впроголодь. И он никогда не бил их! Он знал  и, наверное, чувствовал, что его собаки не должны бояться хозяина, а выполнять его команды по собственной воле, быть с ним одним организмом.
И он приучал своих собак к такому послушанию.
Особенно Хотой любил праздники - наверное, за их красочность, веселье: он радовался им как малый ребёнок - радовался подаркам, любил смотреть и участвовать в спортивных соревнованиях, простодушно радовался своим победам, и никогда не огорчался, если его побеждал кто-то другой, более сильный и ловкий.
Он жил жизнью того народа, который был его народом!

                *     *     *
День оленевода, как правило, проводился с начала марта и до середины апреля, в то время, когда оленеводы кослают (переезжают со всем своим скарбом и стадами с зимних пастбищ на летние).
 Хотоя, как одного из лучших каюров их региона, с группой других спортсменов руководство района попросило принять участие в заключительном соревновании, которое проводилось в Якутске.
Он поехал туда в сопровождении Мичила. Мать и отец побоялись отпустить его одно-го, и так далеко, тем более, что он дальше пути следования кочевья их стада никогда не удалялся.
О совместной поездке отца с сыном вообще-то настояла Айыы Куо. Она беспокоилась о своём сыночке, как олениха над новорожденным телёнком. А Мичил, кроме беспокойства о сыне, ещё и мечтал побывать в Якутске - городе, в котором никогда не был.
Хотой должен был принять участие в нескольких видах соревнования: конкурс на лучшую собачью упряжку; метание тынзяна на хорей (остол), и гонки на собачьих упряжках.
Всё это были знакомые ему виды соревнований, и он не боялся в них участвовать, хотя и был намного старше, по возрасту, других участников, но менее опытным.


Часть четвёртая
От перемены мест слагаемых…
Придя в себя после обморока, Маша пристально посмотрела, так ей казалось, на хлопочущих вокруг неё офицеров, но их лица всё ещё были нечёткими: они периодически подёргивались, какая-то дымка то набегала на них, то исчезала. Поэтому сказать с уверенностью, что отчётливо разглядела, она не могла. Всё ещё было как в тумане.
Но голоса она уже слышала почти отчётливо. Тот, который, кажется, ввёл её в кабинет, словно продолжая прежний  монолог, говорил - «…Простите, мы не хотели Вас так расстроить. Пожалуйста, извините нас…. Вам подать воды? Капитан, подайте девушке стакан с водой …».
Маша сделала пару глотков, и нервное напряжение, которое сжимало её словно тиска-ми,  вроде бы немного отпустило. Она несколько раз глубоко вздохнула иии…, тут до неё дошло - она лежит в объятиях полковника, а остальные офицеры окружили их кольцом, словно защищая от кого-то, или от чего-то.
- Ой! Извините, я, кажется…
Она хотела сказать - потеряла сознание, но полковник, всё также по-отечески, прервал её:
- Не нужно ничего объяснять или оправдываться дочка, со всяким может такое слу-читься. Мы рядом, мы Вам поможем. Мы друзья Игоря… Степановича, - он чуть замялся, перед тем как сказать… Степановича.
- Спасибо за помощь, - освобождаясь из его объятий, прошептала она. Мне уже…, я в порядке.
- Ну, вот, и хорошо. Ну и славно. А то мы уж совсем растерялись, когда Вы в обморок упали…. Может Вам врача позвать? - спохватился он.
- Нет, спасибо…, я сама врач.
- Да, да…, я помню. Игорь говорил…
Говоря с нею, полковник осторожно отстранил её от себя и, заботливо, всё ещё поддерживая, спросил:
- Ну, как Вы себя чувствуете? Голова не кружится…, а может слабость…?
- Нет, нет…, теперь уже всё в порядке, - ответила она.
Тут она вспомнила свой прилёт и отсутствие Игоря, и слова полковника, что Игорь по-гиб.
- Значит, вот почему Игорь не встретил меня…. А я всё удивлялась, почему он…, и слёзы вновь навернулись на глаза.
- Пожалуйста, успокойтесь…. Что уж теперь…, крепитесь. Вы же мужественная жен-щина - слезами горю не поможешь…. Мы Вам номер в гостинице организовали, а хотите, поедем к нам в городок…, поживёте у нас, дочка рада будет - её Леной зовут. Она… тоже врач…
Полковник говорил и говорил, по-видимому, пытаясь, правда неуклюже, заглушить словами, или хотя бы уменьшить, боль её утраты.

                *     *     *
Маша понимала его, но… разве могли слова утишить её боль сердца, разве могли они вернуть ей Игоря - её любовь, её мечту.
Она слушала полковника, отвечала словно автомат, на какие-то его вопросы, но всё происходившее вокруг неё не задерживалось в её сознании, не получало отклика в её ране-ной душе. Жизнь остановилась для неё навсегда!
Перед офицерами сидела не молодая, красивая, жизнерадостная девушка - перед ними сидела сникшая, с седой прядью у виска, побитая, измочаленная жизнью, женщина, и ни ка-кие слова или поступки уже не могли затеплить хоть искру жизни в её душе. Она в одно мгновение повзрослела на много лет.
Её куда-то повезли, ввели в чью-то квартиру, и познакомили с какой-то женщиной-офицером…
Всё эти действия, не задерживаясь в сознании, проходили мимо, словно не её возили, знакомили. Она безропотно выполняла всё, о чём её просили, но не более того!
 Она равнодушно выслушивала новости, присутствовала при беседах полковника с до-черью - и никто не мог бы сказать, что что-то заинтересовало её. События скользили мимо - ей было всё равно!
Дня через три после её прилёта и заселения в квартиру полковника, она нечаянно услышала, как Лена спросила у отца  - «Папа, если останки Игоря Вы не нашли на месте аварии самолёта, то возможно…
- Нет, Лена, при пятидесятиградусном морозе, без тёплой защиты, невозможно так дол-го оставаться живым.
- Но, тогда…, куда он подевался?
- Ты забыла о взрыве и о северных волках.
- Но вы же объявили его без вести пропавшим! - не согласилась дочь.
- Да, пока тело не найдено мы не можем считать его мёртвым.
- Поэтому и похорон не было, да, папа?
- Да, Лена.
Услышавши этот, не предназначавшийся для её ушей разговор, Маша всю ночь без сна провалялась в постели, Думы, перемешанные с надеждой, не давали уснуть.  Утром, едва рассвет заглянул в окна, она засобиралась домой, в Москву.
Как Лена ни уговаривала её остаться ещё на несколько дней, она, упрямо мотая головой, твердила:
- Извини, меня ждут родители, да и в больнице мне надо восстановиться. Здесь я больше никому не нужна.
- Неправда Машенька. Ты же терапевт, а я хирург по образованию, для тебя я найду место в нашей полковой больнице, мы прекрасно сработаемся. Да и папа будет рад тебе помочь, он мне не откажет.
- Нет Лена, ты, пожалуйста, не обижайся, но я хочу домой. Игоря нет, я же летела к нему -  я на всё была согласна ради него, а сейчас…, нет, я возвращаюсь домой!
Как Лена её ни уговаривала, даже попросила отца приехать и поговорить с ней, она не согласилась остаться. Даже на предложение «погостить подольше и подумать», она упрямо  твердила, нет!
На следующий день Лена, и свободные от службы товарищи  Игоря, проводили её в местный аэропорт, и она поднялась на борт самолёта.

                *     *     *
Как всегда, дверь ей открыла домработница, Елизавета. Аркадьевна. Увидав Машеньку, она всплеснула руками, и заохала, запричитала:
- Господи, девочка моя, что случилось-то? Ты на себя совсем не похожа! Уж не пристала ли к тебе хвороба какая?
- Нет, нянечка, я здорова, только устала с дороги.
- Машенька, - пристально вглядываясь в лицо «своей девочки» и недоверчиво покачивая головой,  засуетилась заботливая старушка, - чем же мне тебя накормить? Я ж ещё ничего не успела приготовить - родители-то вечером будут…
- Не беспокойтесь, Елизавета Аркадьевна, я не голодна. Я только приму душ и сразу в постель.
- Касаточка моя, как же так, голодной и в постель?
- Да, няня.
Старушка в ответ на слова Маши лишь удивлённо всплеснула руками и, помогая ей снять шубку и шапку, проворчала:
- Ну, где это видано, чтобы с дороги…, и не поесть. Как же…
- Перестань ворчать, няня, я же сказала, что сыта. Ты забыла, наверное - сейчас в само-лёте,  во время полёта, и завтраком кормят и обедом.
- Машенька, ну какая же это еда? Ею только воробья накормить, - возразила старушка.
Маша не стала перечить и вступать в спор с заботливой домработницей. Она знала - у неё ещё сохранились в памяти прежние понятия о вкусной и здоровой пище.  Её понятия!
Сейчас что? Сейчас… сунул в рот, на бегу, гамбургер, Хот-дог, или пирожок с картошкой, запил Кока-колой, и дальше - вперёд, на преодоление препятствий жизни. А их, препятствий, сегодня, ой, как много! Не перечесть! Вот и появились на улицах городов и посёлков упитанные дамы и господа. 
Раньше родители запрещали детям так питаться, они говорили - «Не кусочничай! Сядь, поешь, как нормальный человек!»
И ведь дети слушались!
Когда она гостила у своей подруги Ирки в Остоженке, так там она не видела столько «упитанных». Всё-таки в деревнях питаются, действительно здоровой пищей, и не на ходу, не бегом! - идя в ванную комнату,  докончила Маша свой внутренний диалог с собой.
Сполоснувшись, она взглянула на себя в зеркало, и ужаснулась: с той стороны на неё смотрела не девушка в расцвете молодости и красоты, а умудрённая опытом женщина. Её глаза не блестели задором, и не было в них любопытства первооткрывания. В зеркале отражался потухший взгляд и седая прядь в волосах.
Грустно покачав головой, Маша медленно направилась в свою комнату. И уже закры-вая за собой дверь, она заметила сердобольный взгляд наблюдавшей за ней из коридора, ня-ни.
А вечером…, она, глотая слёзы, рассказала родителям о своём горе.
Мать, прижав её к себе, и поглаживая по голове, словно маленькую девочку, пытаясь успокоить, говорила:
- Доченька, в жизни всё может случиться…, я понимаю, как тебе горько, больно и обидно, но ты должна всё это перетерпеть. Ты уже женщина, а женщине многое приходится претерпевать: горе утрат, болезни близких тебе людей, потерю любимого…. Но ты крепись дочка. Будь мужественной и стойкой перед жизненными невзгодами. Они будут тебя испытывать, но ты держись, держись руками и зубами за жизнь, не давай им тебя сломить.
Это первое твоё испытание в жизни Лена. Оно ударило тебя с той стороны, с которой ты не ожидала, но жизнь ведь не закончилась! Ты ещё очень молода, чтобы от первого же удара махнуть на себя рукой. Не замыкайся в себе, дочь, не хорони себя раньше времени…. Сколько их, испытаний, в твоей жизни ещё будет, и если от них, от всех…, считать жизнь конченной, то зачем и родиться на Свет Божий…
Машенька слушала мать, плакала, иногда навзрыд, сморкалась, вздыхала, размазывая по щекам, вытирала ладошкой слёзы, и в ней поднимался протест против судьбы, так неожиданно и коварно ударившей её.
Она слушала родного человека, любимую маму, и понимала, конечно, она плохого не посоветует, не скажет…, но ведь это не её горе, не её Игорь погиб, и не ей остаток жизни проводить в одиночестве и тоске. Ах, жизнь, какая же ты несправедливая и жестокая! - под ровный, успокаивающий голос матери, думала Маша…
Так она и уснула, прислонившись к груди матери, словно малый ребёнок. Перед провалом в сон, она ещё подумала, как хорошо, что у неё такие замечательные, всё понимающие родители…, такие… 

                *     *     *
Машенька вернулась в больницу на ту же должность терапевта. Медперсонал и боль-ные встретили её с радостью и улыбками, но в глазах их она читала удивление и невысказанный вопрос - «Что с тобой случилось, милая? Откуда этот отрешённый взгляд, седые волосы, и отсутствие  даже намёка на улыбку?»
Она, приступив к работе, добросовестно исполняла свои обязанности: не пропускала дежурств, не опаздывала на работу - к ней, как специалисту, не было претензий. Но в её поведении появилась замкнутость, желание избежать шумных компаний.
Она приходила на работу, садилась за свой стол и, молчаливо разбирая карты больных, рассматривая рентгеновские снимки и кардиограммы, лишь вздыхала.
Знавшие её прежде весёлой и жизнерадостной, врачи, санитарки и медсёстры, смотря на неё, качали головой и, не понимая, что с ней случилось, удивлённо перешептывались.
А она, не замечая любопытных взглядов и шёпота за спиной, ровно и спокойно выполняла свои обязанности.
Постепенно все попривыкли к её внешнему виду, к её ровному, без фейерверков, отношению с сослуживцами, и оставили в покое. Больше не было любопытствующих вопросов, косых взглядов, и тонких намёков на изнасилование, безответную любовь, и даже на скоропостижную смерть родителей.
Её оставили в покое, предоставив ей жить так, как ей нравилось. И она была благодарна им всем.

                *     *     *
А вот с Олегом, бывшей её, как она думала раньше, любовью, было на много серьёзней и сложнее. Как только он (непонятно какими путями и через кого) узнал, что Машенька вернулась в Москву одна - без мужа, и вновь вышла на работу в свою же больницу, он вновь зачастил к ним в гости.
Она старалась не выходить к его приходу: отговаривалась загруженностью работой, головными болями и, в конце-концов однажды прямо заявила, что он её неприятен.
Но он настойчиво, изобретая различные уловки, старался остаться с ней наедине и «по-говорить».
Родители не вмешивались в их отношения, и отец и мать, по-видимому, оставались при своём мнении - Олег для неё отличная пара, а Игоря своего, своё неудавшееся замужество, она когда-нибудь забудет! Время все болячки излечивает!
Как-то, месяца через два после её приезда из Тикси, родители, после очередного посещения Олегом их семьи и предложения сходить вместе в оперу, решительно «насели» на неё, говоря при этом, что негоже-де проводить всё время только на работе или дома. Что нужно воспользоваться предложением Олега и посетить оперу, выйти в «свет».
Правда, отец тут же отговорился срочным вызовом на работу, а мать (мать, есть мать!), затормошив Машеньку, заставила её всё же принять приглашение, и сама стала принаряжаться, говоря при этом:
- Машенька, мы чудесно проведём время. Я так давно не была в театре. Спасибо Олегу - позаботился о нас!
Маша, равнодушно слушая слова матери, доносившиеся из родительской спальни, не-хотя переодевалась в своей комнате.
Олег сидел в кухне и пил чай с ватрушками, о чём-то тихо беседуя с Елизаветой Аркадьевной.
Маша давно не была в театре, и его атмосфера захватила её, заставила сердце чуть учащённей забиться в груди. Да и оперетта «Принцесса цирка»  И.Кальмана (а не итальянская опера, как обещал Олег), всё же ей понравилась. Что-то в ней, оперетте, оказалось созвучно её состоянию души. Она даже тихонько всплакнула, слушая арию мистера «Икс».
Провожаемые Олегом, они медленно возвращались домой.
Мать беседовала с Олегом, строя планы на следующее посещение театра, а Машенька, задумчиво склонив голову, вспоминала Игоря, свою, такую короткую, но такую яркую, любовь, и свою последнюю поездку к нему. И слёзы вновь повисли на её ресницах.
Когда Олег стал прощаться у дверей их квартиры, он, пожимая руку и, одновременно пытаясь поймать её взгляд, стал намекать на продолжение вечера, Машенька, прямо смотря ему в глаза, грубо сказала: «Да пошёл ты! Не вздумай больше к нам приходить!»
Олег, словно от удара, отпустил её руку и, побледнев, резко отклонился назад, а мать, прикрыв рот ладошкой после Машиной эскапады, только и смогла произнести - «Маша, что с тобой?»
А Маша, ни слова не говоря, не заботясь, какое впечатление она произвела своими словами, повернулась, и вошла в открытую Елизаветой Аркадьевной дверь.
После её экстравагантной, не присущей милой и нежной Маше, выходки, Олег, ни на следующий день, ни много позже, больше к ним не приходил, и звонков тоже не было.
Маша почувствовала себя так легко и свободно, словно с плеч её сняли тяжкую ношу.

                *     *     *
Время шло. Чередовались дни, недели, месяцы. Маша и не заметила, как настенный календарь отсчитал год, тяжёлый для неё год, год тоски и печали.
Работа в больнице, с её дежурствами, неожиданными болевыми приступами пациентов, и даже скоропостижной смертью, не смогли заставить её забыть Игоря. Он всё время был с ней рядом - такой жизнерадостный, такой нежный, такой…
Маша часто переписывалась с Иркой. Из писем подруги она узнавала, что нового про-исходило в её жизни.
Однажды подруга похвасталась, что у неё будет ребёнок. Я, представляешь, беременна - мальчик или девочка, пока не знаю. «Мой» очень обрадовался, писала она, и пообещала, как только узнает, кто у неё будет сразу же сообщить Маше.
Затем, в очередном письме она высказала просьбу её и мужа: она писала - у нас будет мальчик, и мы хотим, чтобы крёстной матерью была ты, так что приезжай на крестины, отказа мы не принимаем.
Маша в душе посмеялась над словами Ирки - ну, какая из неё крёстная мать, я же со-временная женщина, я даже ни разу в жизни в церкви-то не была. И потом, чтобы стать крёстной, наверное, надо самой быть крещёной…
Но мысль о том, что она должна стать крёстной, не покидала её надолго. Любопытно, как это быть крёстной матерью, нет-нет да думала она, иии… кто будет крёстным отцом? И она, однажды, во время семейного ужина, вроде бы в шутку, спросила:
- Мам, интересно, а в детстве, ну, когда я родилась, меня крестили?
Мать удивлённо посмотрела на неё, а отец даже ложку донести до рта не успев, поло-жил её обратно в тарелку.
- Лен, а с чего это у тебя такой интерес к крещению?
- Даа, понимаешь, мама, Ирка хочет…, нуу… чтобы я стала крёстной матерью её ре-бёнку.
- А, что, - отец вытаращил глаза, - она ожидает прибавления в семье?
- Ну, ты даёшь, папуля! Она сколько времени уж замужем. Она вот-вот родит.
- Даа?
Мать стукнула мужа ладошкой по затылку: «Ты, мужа, совсем в своих кабинетах от-стал от жизни» - съёрничала она.
- Наверное. Раз забыл, что выйдя замуж, девушки должны рожать, - растерянно ответил он, и, сняв с носа, протёр очки платком.
Мать снова повернулась к дочери.
- Так ты хочешь знать, крестили ли мы тебя?
- Да, мама. Всё-таки некрещеная женщина не может стать крёстной матерью, я права?
- Не знаю, Лена, но ты крещёная. Мы тебя сразу крестили по настоянию твоей бабушки.
- Ааа, где же мой крестик?
- У тебя в шкатулке где-то.
- Ладно, я посмотрю.

                *     *    *
Машенька, читая и перечитывая письма подруги, радовалась за неё, а у самой нет-нет, да грусть затуманивала душу, и одинокая слезинка скатывалась по щеке.
В такие моменты она вспоминала своего Игоря и, прикрыв глаза, мечтала: как они бы-ли бы счастливы;  какие прекрасные дети могли бы быть у них; и они бы тоже пригласили Ирку стать крёстной матерью…. Ах, вздыхала она, если бы ты, Игорёк, не погиб в том полёте…
А затем в её мечты неожиданной болью вкрадывались нечаянно услышанные: вопрос дочери командира части, Лены, - «почему не было похорон?», и его ответ - «полковник Севастьянов не может считаться погибшим, так как тело его не найдено! Он считается пропавшим без вести!»
Маша на секунду крепче зажмуривала глаза и просила Бога: «Господи, даруй моему Игорю жизнь, и пусть он найдёт меня! Я так скучаю по нему…. Пусть он найдётся, …, хотя бы ломаный-переломаный, просила она Бога, я всё равно его буду любить, и добавляла - Игорь, я навеки твоя!
Ты мой мужчина, и никто, никогда, не прикоснётся ко мне! - шептала она. Но… я так скучаю без тебя, Игорь: скучаю по твоим ласкам и поцелуям; скучаю по твоим сильным рукам; и…, тут её щёки чуть розовели, по твоему телу… 
Рука непроизвольно начинала поглаживать упругую грудь, тело, и, опускаясь всё ниже и ниже….  А тело, её молодое тело, вспоминало интимные ласки Игоря, и, поддаваясь ласкам её руки, начинало полыхать от желания, и покрываться испариной…
Машеньку пронизывала мелкая дрожь наслаждения, тело изгибалось…, тихое постаны-вание прерывало дыхание…, а глаза, расширяясь…
 О, Боже, что я делаю?! - вскрикивала она, подскакивая с кресла. Прости меня, Господи! - и, закусив зубами носовой платок, пыталась подавить в себе желание мужчины.
Слёзы обиды светлыми горошинами, одна за другой, покатились из её глаз. 
Господии! - чуть не закричала она, даруй мне силы вынести одиночество и тоску по Игорю! Верни мне моего любимого! Верни!

                *     *     *
Через три месяца принесли телеграмму из Остоженки. Ирка сообщала, что родила мальчика весом три четыреста. Такой карапузик, писала она. Срочно прилетай!!!
«Срочно прилетай» увенчивалось аж тремя восклицательными знаками.
Ну, подруга, ты даёшь, восхитилась Маша. Надо же, ребёнок у неё…, а я должна быть крёстной, ну и ну!
Зав. отделением не хотела отпускать Машу в отпуск - ни по графику, ни без содержания, ссылаясь на нехватку кадров, на большую загруженность отделения и лично её самой.
Она говорила:
- Ну, кем я заменю тебя, Маша? Ты должна меня понять…, я же тоже не двужильная. Я не могу одна за всех работать…
На что Маша приводила один единственный довод, по её мнению очень серьёзный.
- Я, Тамара Михайловна, всего на несколько дней - «Одна нога здесь, другая там!» Ох, простите - «Одна нога там, другая здесь!»
- Вот-вот, - сопротивлялась заведующая отделением, - ты сначала разберись, где какая нога должна быть, а потом уж требуй отпуск!
- Я не требую, миленькая Тамара Михайловна, я прошу. Ну, не может же ребёнок быть не крещённым, вы понимаете. А я его должна крестить, так его родители хотят. Не могу же я это божеское дело передоверить…, кому попало, не могу, правда, ведь? Да и не поймут меня молодые родители, а тем более подруга…, Вы понимаете меня?
Маша умильно, стараясь задобрить заведующую, смотрела на неё.
- Вот и телеграмма у меня есть, - развернула она бланк, - тут даже указано - Срочно!
- Маша, не нужно мне показывать телеграмму! Я же её вместо тебя не поставлю дежурить,  или обслуживать больных твоей палаты…
- Да я всего-то на несколько дней, - продолжала канючить Маша...
И добилась-таки своего, доконала заведующую.
А вечером она уже сидела в кресле самолёта, и он уносил её в Иркутск. А там уж и до Остоженки рукой подать.

                *     *     *
В Остоженке Машу встретили: улыбающаяся Ирка с сыном на руках и её муж. Передав ребёнка мужу, Ирка бросилась обнимать Машу и, приговаривая, «Могла бы телеграмму отбить, мы бы тебя встретили в аэропорту», принялась целовать её в щёки.
- Ну, что ты, подруга, ты же с ребёнком на руках, какая тебе поездка? - смутилась Маша.
- Ну, так «мой» бы встретил, не развалился бы, - и строго посмотрела на мужа.
От взгляда жены муженёк широко осклабился и, покачивая ребёнка, словно оправдываясь, произнёс:
- Конечно. Чего уж там. Встретил бы. Мне не трудно.
Отвечая на поцелуи подруги, и видя, как Ирка радуется её приезду,  Маша, расчувствовавшись, даже чуть не всплакнула, но вовремя удержалась.
Так, в обнимку, сопровождаемые Иркиным мужем с ребёнком на руках, они и вошли в квартиру.
И только сейчас Маша спохватилась - она не взяла из такси свой чемодан и сумку. Ойкнув, она было кинулась назад, на улицу за вещами, но водитель такси, с чемоданом в одной руке и сумкой в другой, уже стоял у порога.
- Гражданка, вы забыли свои вещи…, и хмуро добавил: «Расплатиться бы надо, граж-даночка».
- Да, да, простите, я сейчас, и достала из кармана приготовленные для оплаты несколько купюр. Вы уж извините меня. Понимаете, радость встречи с друзьями и…
Водитель, не дав ей продолжить объяснения, сказал «до свидания» и вышел.
Когда за ним захлопнулась дверь, Маша немного растерялась, но потом, вспомнив, по какому поводу и зачем она появилась в Остоженке, повернулась к Иркиному мужу, Виктору.
- Так мне покажут моего крестника, или как?
Виктор, хотел было подойти к Маше, но остановился, застигнутый строгим голосом жены.
- Витя, пусть Машка сначала руки помоет с дороги, а потом уж смотрит на нашего сынулю! 
Улыбнувшись на строгость новоиспечённой молодой матери, Маша направилась в ван-ную комнату привести себя в порядок.
А вечером собрались вся Викторова и гостившая у них, Иркина родня. Было много раз-говоров, но главная тема - это, как и когда крестить малыша. Особенно старались доказать свою правоту родственники Иркиного мужа, и молодой матери приходилось их урезонивать и успокаивать. Она на них шикала, просила говорить потише, так как в соседней комнате спит ребёнок.
Разговор, после её увещеваний, переходил на шёпот, а затем споры вновь разгорались.
Маша, ничего не знавшая и не понимавшая в церковных обрядах и правилах при кре-щении младенцев, в общем разговоре участия не принимала. На вопрос одного из Викторовых родственников, что она думает по этому поводу, она так и ответила - «Как скажете. Я всё равно ничего не знаю», и от неё отстали.
Через несколько дней они, всё той же гурьбой, поехали в церковь, где Иркиному сыну дали имя - Михаил, а Машу записали крёстной матерью. Крёстным отцом, вместо пропавшего без вести Игоря, стал старший брат Виктора.

                *     *     *
Ещё когда начали выбирать крёстного отца для малыша, а это было дней за десять до крестин, упомянули имя Игоря. Пожалев, что он, то ли погиб, то ли пропал без вести, помянули его чаркой водки.
Маша же, когда разговор зашёл об её любимом, загрустила. Она, сидя чуть в стороне от шумноватой компании, и не принимая участия в обсуждении, подперев голову ладошкой, ушла в свои мысли. А мысли эти были грустными и печальными: она вспомнила…, да она никогда и не забывала - свою первую встречу с ним, его первый, робкий поцелуй…
И потекли мысли, завязываясь в кружево воспоминаний. И было это кружево до того прочным, что рви его, разрывай, а оно ещё крепче становилось. А если потянешь из него од-ну какую-нибудь ниточку, то становилось так больно в груди, что душа криком исходила! И Машенька думала, что вот…, вот сейчас жизнь покинет её, и она так и умрёт в муках воспоминаний…
Привела её в чувство Ирка. Она, поискав  взглядом уединившуюся подругу и увидев её отрешённый, словно прощающийся с жизнью взгляд, оставив гостей, кинулась к ней, затормошила:
- Маша, ты что?! Что с тобой милая? Ну-ка посмотри на меня! Это же я, твоя верная подруга! Тебе плохо, да? Пойдём, выйдем на свежий воздух…
Иркины слова, медленно-медленно пробиваясь в сознание, вытягивали Машу из глубо-кого омута. А омут этот был вязким и, пытаясь не выпустить из своих цепких, паучьих лап жертву воспоминаний, сопротивлялся.
Маша медленно, с усилием подняв веки на говорившего с ней человека, постепенно узнавая его, прислушиваясь к словам, пришла в себя. И, слабо улыбнувшись, тихонько про-молвила:
- Если бы ты Ирка знала, откуда ты меня вытащила…, если бы ты знала…
Подруга, прижав Машину голову к своей, чуть пахнувшей  молоком груди, поглаживая  по голове, успокаивая, говорила:
- Машенька, подружка моя любимая, для тебя я…, всё сделаю…, ты только успокойся. Не надо так переживать…, принимать так близко к сердцу…. Ты всё об Игоре тоскуешь, да?
- Да, Ира. Всё о нём.
Ирка, покачивая головой, соболезнующе продолжила:
- Маша, помнишь, ты мне говорила, что тело Игоря не найдено…. Может… он… ка-ким-то образом… смог спастись, тебе не приходила в голову такая мысль?
- Приходила. Тогда…, где же он…? Почему не пришлёт мне весточки…? Ах, подружка, я так…, - и слёзы закапали, побежали двумя ручейками.
Ирка, достав платочек, стала вытирать катившиеся по щекам подруги слёзы. И, не выдержав, тоже заплакала.
Так и сидели они, две верные подруги, приобнявшись, вытирая платочками слёзы, и никто из присутствующих, не посмел помешать им.
А может, потому и не мешали, что не знали причины их слёз.
Только Виктор, знавший со слов жены о Машиной любви к своему дяде и её потере, вероятнее всего догадывался о причине слёз. Он знал…, а может и догадывался. Но он также давно понял, что не обязательно об этом рассказывать всем - Ирка с Машей сами разберутся.

                *     *     *
По просьбе Иры, Виктор сводил Машу в больницу - не столько показать, сколько по-хвастаться её оборудованием. Он познакомил Машу с медперсоналом и главврачом - местным жителем Остоженки.
А когда тот начал красочно расписывать гостье из столицы будущие перспективы их больницы и сетовать на нехватку специалистов, Виктор понял, что совершил ошибку, познакомив их. Главврач так просто не отпустит её, догадался он.
Он, старый, умудрённый опытом лис,  постарается не выпустить из своих лап специалиста, сделает всё, костьми ляжет на «амбразуру», но постарается перетянуть её в Остоженку.
Он, правдами и неправдами, постарается уговорить её остаться, хотя бы на год, пока Ирка в декретном отпуске. А там…, а там, мол, видно будет - может и приглянется ей жизнь у них в Сибири. А там, глядишь, и замуж выйдет за местного парня…. Вон у них, сколько холостых специалистов! Взять хотя бы нашу больницу - хирург холостой? Холостой. Анестезиолог холостой? Холостой. Эх! Нам бы только кадрами укомплектоваться!
Виктор понимал и своего шефа, и понимал, что Маша вряд ли захочет перебраться из московской областной больницы к ним, на периферию. Не те перспективы! Хотя…, бросила же она и Москву, и «перспективы», когда помчалась к Игорю.
Шеф, словно Маше до сей поры не показали всех достопримечательностей больницы,  опять повёл её по палатам и кабинетам. Показал отремонтированный, с панелями под красное дерево, обширный кабинет с окнами, выходящими в сторону леса, и тонко улыбнувшись, пообещал, если она согласится занять должность заведующей терапевтическим отделением, она его получит в полное своё владение и, покхекав, добавил - «соглашайтесь милочка. Я уж стар, мне скоро на пенсию выходить…» И, продолжая соблазнять, сказал: «И с квартирой я Вам всё устрою. Нам пообещали двушку в новом доме, заживёте королевой…»
 Ох, и хитрец, наобещал с три короба, а кто будет выполнять? Районное начальство? - усмехнулся Виктор.
Ладно, поживём, увидим, решил он, и не стал «мешать» старику уговаривать столичного врача.
А Маша, заглядывая в кабинеты, снова здороваясь и пожимая руки персоналу, слушала главврача, иногда восхищалась увиденным, но на все его тонкие намёки перевестись к ним, словно не понимая, о чём идёт речь, не говорила ни да, ни нет.
Слушая дифирамбы больнице, и наблюдая, какую паутину вокруг Маши вяжет  шеф, Виктор подумал: даа, сразу видно, откуда Маша прибыла - спокойна, холодно-вежлива - такую на «Ура» не возьмёшь, такую надо упорно завоёвывать.
И, на мгновение упустив из виду, что он сам-то коренной Остоженец, Сибиряк, в под-держку Маше, прошептал:
- А как ты шеф хотел? Знай, наших! Нас на словесной мякине не проведёшь!
Маша, как старик ни улещивал её, на предложение главврача перевестись в остожен-скую районную больницу, так и не ответила ни согласием, ни полным отказом. Она лишь осторожно пообещала подумать.
Виктор, возвращаясь с Машей из больницы, решил ненавязчиво посоветовать ей, не торопиться с отъездом, отдохнуть от городской суеты. И пообещал, что она может жить у них сколь угодно долго, Ирка будет рада, уговаривал он Машу. Хотя в душе (ах, эти вечные, человеческие чёрные мысли!),  не признаваясь самому себе, он лелеял надежду, что Маша останется, и когда-никогда поможет жене с ребёнком. Вон, она какая стала худющая после родов! - переживая за жену, вздохнул он тихонько. Ей бы отдохнуть, да сил набраться.
Сидя за поздним ужином (Ирка не успевала приготовить из-за ребёнка, а Маша не уме-ла)…   А Маша не умела по той, казалось бы простой причине, что в их семье всю домашнюю работу выполняла Елизавета Аркадьевна.
…Они ужинали и обсуждали предложение главврача. Ирка, говоря, что в больнице не осталось ни одного терапевта, настаивала на согласии Маши.
- А подменяющий тебя главврач, - возражал Виктор.
Ирка, косо взглянув на мужа, возмущённо произнесла:
- Какой он терапевт, он администратор! Он уже лет десять не практикует, понятно?
- Понятно, понятно. Ты, не кипятись, Ира, побереги нервы, они, ведь знаешь, не восстанавливаются.
- Ох, умник! Без тебя знаю, проходили! Ты же, Витенька, кардиолог, а не невропатолог, так что помолчи, пожалуйста.
Маша, чтобы разрядить накаляющуюся профессионально-семейную обстановку, спро-сила подругу:
- Как ты думаешь, смогу я поладить, то есть, сработаться с Вашими коллегами, примут они меня в свой коллектив?
Ирина, тут же прекратила спор с мужем и повернула к Маше лицо, с явно проступив-шим удивлением и состраданием.
- Ты…? Не сможешь поладить с нашими коллегами?
Она развела руки, затем, повернувшись к мужу, спросила:
- Витя, разве она не сможет? Её у нас плохо примут?
- Что ты, Ируся! Да мы только рады будем видеть её у нас. У нас хорошие люди рабо-тают, душевные.
- Вот, а ты говоришь - не примут! - Ирина, подмигнув Маше, показала пальцем на мужа, - слышала, что «народ» устами моего муженька тебе сказал?
Высказавшись, она, словно подводя итог о коллективе, ласково посмотрела на Виктора.
Маша знала из писем подруги о крепкой дружбе и любви между ними. И сейчас, она, слушая их шутливый спор, наблюдая за их поведением, воочию, убедилась в этом, и порадовалась за них.
«Совет Вам, да любовь!» - мысленно пожелала она им.

               
Часть пятая
Это же я, Маша!
Хотя и март месяц уже наступил, и вот-вот апрель прилетит на крыльях первых перелётных птиц, но на улице студено. На деревьях, крышах домов, огромные снежные шапки. А в тайге ветви елей под весом снега почти прогнулись до земли.
Кругом торжествовало царство снега и мороза!
Остоженка тоже была в плену снега и мороза - всё покрывал чистый, белый снег!
И если бы обыкновенный, городской человек насмелился войти в тайгу, то попал бы в заколдованный мир снега, и дремавших в ожидании весны, деревьев. А между ними, словно следы зайцев петляли прорезавшие тайгу лыжные следы охотников и любителей кедровых орехов, да волчьи, но они не нарушали, а, наоборот, подчёркивали общую дремотную карти-ну. И только одинокий, сумасшедший стрёкот сороки, или пулемётная дробь дятла, иногда вспарывали тишину тайги, нарушая её волшебство и суровое очарование.
Снежная нынче зима и морозная, говорили между собой старожилы, и вспоминали де-сятилетней давности погоду - «Тогда столько же снега навалило, а опосля неё, однако, зимы потеплее были, и снегу помене, а нынче…, ишь навалило, до середины мая может пролежать», и качали головами.
Маша уже почти привыкла к обилию снега вокруг, а вот мороз она переносила не очень хорошо, сказывалась привычка к Московским, не очень-то лютым морозам.
По совету Ирины и Виктора она приобрела красивую кухлянку и, оказавшиеся очень удобными и тёплыми, унты и шапку. Она раньше не носила ничего подобного, более удобного и тёплого, к тому же изготовленного из оленьего меха и отороченного беличьими шкурками. Одежда ей понравилась, а когда ещё и оказалась тёплой, восторга не было предела.
Ирка тоже так одевалась зимой, и как-то даже назвала унты по-якутски, что-то вроде «Тыс этэрбэс», наверное, торбасы, решила Маша, но так и не запомнила название. Для неё унты, всегда были унтами - это было для неё знакомое слово, и привычное.

                *     *     *
Она стояла у окна своего кабинета и, нарушая общий морозный рисунок, пыталась ото-греть пальчиком кусочек стекла. Иногда она, открывала рот и, собирая губы бубликом, дышала на стекло - оно чуть оттаивало, но не успевала она перестать дуть, как тут же затягивалось тонкой ледяной плёнкой. 
У неё выдался небольшой перерыв до начала обхода палат. Маша стояла, тёрла пальчиком стекло, дула на него, а в голове, словно в детском калейдоскопе, возникая одна за другой,  рождались картинки её жизни в Остоженке.
Не много, не мало, а прожила она здесь почти полгода с того дня, как прилетела на крестины Мишутки…, своего будущего крёстного сына.
Она думала тогда, ну какая из меня крёстная мать? Я же вообще не представляю, с чем это едят…, а сейчас, сейчас она даже представить не может себя в другой роли. Мишутка стал для неё родным, и если бы с Иркой и Виктором что-то случилось (избави нас Боже!), она бы его никому не отдала, она бы его тут же усыновила.
Затем, перед глазами всплыла картинка, как её уговаривали: старик-главврач, теперь и её больницы, и Виктор, и Ирка, остаться и, как отговаривали её, прилетевшие на новоселье родители - отец и мать, от неразумного шага. Они говорили:
- Дочка, Машенька, зачем тебе эта Тмутаракань? У тебя же престижная работа в Москве, квартира и прописка, наконец…, перспективы…, ну что ты здесь найдёшь? В Москве ты сможешь поступить в аспирантуру и, как Олег…, Маша при упоминании имени Олега, тогда крикнула:
- Перестаньте мне напоминать об этом человеке. Я его не люблю, и замуж за него никогда, слышите, никогда не пойду. У меня есть Игорь!
Мать на минуту замолчала тогда, а затем, расплакавшись, произнесла:
- Маша, доченька, мы же стареем…, и отец совсем плох последнее время…, как же мы без тебя? А, потом, вздохнув, добавила, Игорь-то погиб, чего уж тут.
Что же она ответила тогда матери…, что ответила? Маша, сосредоточившись и намор-щив лоб, попыталась вспомнить.
Она, правда, в то время была, что называется, не совсем в «адекватном состоянии» после смерти Игоря, но она тогда сказала - «Я сама разберусь в своей жизни. Я не девочка-школьница - я молодая женщина…!» Кажется, так она ответила матери…, или нет?
Отец, услышав её последние слова, побледнел, а мать, опустившись на стул, прижав руки к щекам, взволнованным голосом спросила:
- Маша, ты что, беременна…, без регистрации…, без свадьбы?!
- Нет, мама.
А отец, всё ещё не отошедший от её слов, обнял её и, гладя по голове, поинтересовался:
- Дочка, так что ты думаешь делать дальше…, как жить, и… вообще - чего ты хочешь?
- Я не знаю, папа, чего я хочу, - ответила она отцу, - я просто потерялась.
- Ооо, Господи! - простонала мать. Как же…, Машенька?
- Я не знаю, ма…, я пока не знаю.
Потом, прямо на морозном узоре окна, перед её глазами возник образ главврача - пожилого, с седой бородкой клинышком, человека.
Старик, главврач и, по совместительству, заведующий больницей, оказался человеком слова, вспомнила она своего шефа. Он, как и обещал, уговаривая её остаться в Остоженке, принял её на работу переводом из Москвы. Отдал ей этот - просторный и очень уютный кабинет, и даже выхлопотал у районного руководства для неё двухкомнатную квартиру в но-вом доме….
И вообще, Ирка с мужем не обманули её, сказав, что старик мудрый, душевный, и очень порядочный человек.
Маша и сама убеждалась в этом, и не один раз.
Продолжая пытаться отогреть, отскоблить ногтем, отобрать у мороза, хотя бы небольшое  светлое пятнышко на оконном стекле, она увидела себя в тот день, когда Ирка, её верная подруга Ирка, хватаясь за грудь, надрывно кашляя, сказала:
- Маша, мне плохо…, мне совсем плохо, не уезжай пока, не бросай… Мишутку и Вик-тора…, помоги им…
 Маша уже дней пять знала, что подруга простыла, и предлагала ей показаться рентгенологу, но та, посмеиваясь, отвечала:
- Зачем мне рентгенолог, я сама врач-терапевт, хорохорилась она, я сама знаю, что у меня простая простуда…. Попью несколько дней горячего молочка с мёдом и сливочным маслом, вот и пройдёт простуда.
Но видимо не прошла. Ослабленный родами организм её (она и раньше-то не отлича-лась крепким здоровьем) не справился с болезнью.
Виктор, напуганный состоянием жены, вызвал неотложку.  Ирку увезли в больницу и положили в палату, где до декретного отпуска она сама лечила больных.
В народе говорят - «Врач, исцелись сначала сам!» Но Ирка не смогла! Не смогла справиться с приставшей к ней, давшей осложнение, простудой.
Маша, готовящаяся на днях возвращаться в Москву, вынуждена была задержаться в Остоженке ещё на несколько дней. Она не могла оставить подругу и её семью. Чувство долга и верности не позволило ей покинуть в столь серьёзный момент дорогого ей человека.
Да, собственно, ей и самой-то было настолько «всё равно», где жить, где и кем работать. Она всё ещё находилась под воздействием своего горя - потери Игоря. Она и не жила полной жизнью, она влачила ярмо своего существования по инерции, автоматически.
Наверное, это происходило так - пустили камень с горы катиться, он и покатился. Выкатившись на ровное место, он, по инерции и продолжает катиться, пока всю энергию не израсходует.
Примерно такое же состояние было и у Машеньки. Она не жила, она существовала! Она спала, ела, разговаривала с людьми, но смысл разговора ускользал от неё. Равнодушие, полное равнодушие поселилось в её душе!
И лишь серьёзная болезнь подруги, и забота об её семье, чуть всколыхнули её, попытались вытащить из засасывающего омута приближающейся смерти от тоски и безразличия, куда она постепенно погружалась.
Именно Иркина болезнь и забота об её семье, заставили Машу принять решение ос-таться в Остоженке, и принять предложение главврача.
На следующий день после посещения подруги в больнице, она, в белом, накрахмален-ном до хруста, халате, обходила, теперь уже «своих» больных.
Она дневала и ночевала в больнице, успевая лишь на часок сбегать проведать Мишутку, за которым ухаживали  Иркины родители, Мишуткины бабушка и дедушка.
Виктор не мог за сыном присматривать, так как ему не давали отпуска даже по содержанию ребёнка в отсутствие его матери. Он был единственным на весь район кардиологом.
Так уж сложились обстоятельства на тот момент! Так попыталась сыграть с людьми жизнь!
И Маша, неожиданно для себя, вынуждена была включиться в эту игру, чтобы побе-дить в ней, не дать ей почувствовать себя сильней человека!
Они, две верные подруги, совместными усилиями сумели победить болезнь. И, Ирку, выздоровевшую, чуть пополневшую, через две недели встречали отец и мать с Мишуткой на руках, а рядом с ними стояли улыбающийся Виктор с цветами и Маша… 
Маша, перестав безуспешно пытаться справиться с покрытым изморозью окном, вздохнув, прошептала: «Видно такая уж у меня судьба. Кто-то, может Всевышний, написал где-то в уголке пергамента - жить тебе, раба Божья Мария в Остоженке, а не в Москве».
Ещё раз вздохнув, она отошла от окна, и взялась за повседневную, но такую нужную людям, работу.

*     *     *
Чтобы хоть немного утишить боль, кровоточащего от нелепой гибели Игоря, сердца, Маша рьяно взялась за работу.
Врачей не хватало - именно дипломированных терапевтов для её отделения, не говоря уж о других. И она, посоветовавшись с главврачом, занялась «выбиванием кадров».
Маша «насела» на телефон. Но видя, что телефонные разговоры реальных результатов не дают, стала лично «бегать» по кабинетам начальства - сначала райздрава, а затем и городского.
Её везде принимали, обещали оказать всяческую, зависящую от них помощь, пожимали руки, иногда даже целовали.
Время шло, а результатов своей беготни по кабинетам она не видела. При следующем, а потом и ещё, посещении тех же лиц, она лишь встречала те же голословные обещания и разведение рук в стороны (мол, не всё зависит от нас, но мы стараемся), и снова улыбки, улыбки, улыбки.
Первое время ей даже предлагали поужинать в ресторане, и там, за столом, решить её вопрос, но получив отказ, забывали о своём обещании помочь с кадрами для больницы, а потом и вовсе стали избегать её.
«Убив» понапрасну месяц, она отчаялась от невозможности как-то повлиять на чиновников, и однажды она не выдержала, закрывшись в кабинете, расплакалась от бессилия и равнодушия чиновников, желающих только одного - посидеть в ресторане, а потом затащить молодую, смазливую медичку в постель.
«Что делать, что делать? - сквозь слёзы и всхлипывания бормотала она. Неужели я совершенно беспомощная дура? Должен же быть выход…, хоть какой-то, а я его не вижу? Может…,  написать письмо в Министерство? А толку…, там такие же чиновники сидят, усомнилась Маша в правильности придуманного ею решения - где же выход, где?»
Маша, подперев голову рукой, всё ещё продолжая тяжело вздыхать, вспомнила себя, студенткой первого Московского мединститута. Вспомнила, как она была счастлива, когда её зачислили абитуриенткой, а после экзаменов нашла себя в списке зачисленных на первый курс…. Боже, как она тогда радовалась, и как радовались отец и мама, когда она рассказала им о своей победе.
Отец, попыхивая неизменной трубочкой, тогда пожелал ей успехов в учёбе, и добавил - «Трудную, но благородную профессию ты выбрала для себя дочка. Лечить людей…, что может быть ответственней в жизни человека! Не соверши ошибку - не превратись…, отец немного задумался, не превратись в… бездушную машину… с дипломом!»
И Маша старалась соответствовать взятой на себя ответственности за здоровье людей. Ей было тяжело, ей было трудно первое время, - пока она набиралась опыта, но она старалась. Да и теперь её было трудно, чего уж тут греха таить. Она всю себя отдавала медицине, лечению людей…, и это была тяжелейшая ноша жизни.
Что же я теперь расплакалась, укорила она себя, выход должен быть, и он…
Она опять вспомнила себя студенткой, затем, практиканткой…, ординатуру, и первую свою наставницу…
Вот-вот, перестав вздыхать, воскликнула она - институт! Откуда же, если не оттуда распределяются молодые врачи. Значит, не всё ещё потеряно. Надо самой съездить в Иркутск и, через облздрав, через ректора, добиться направления нескольких молодых специалистов к нам.

*     *     *
Она, попросив главврача присмотреть за её больными несколько дней, выпросила ко-мандировку в Иркутск. И, окрылённая надеждой, села в поезд.
В облздраве ей пришлось получить лишь «поворот от ворот» и кучу обещаний с напутствиями - приезжайте ещё, мы будем рады Вас видеть, и…, возможно  сможем помочь, толь-ко…, знаете…, в следующем году.
Всё, то же, горько подумала Маша - те же отговорки, те же обещания помочь, но позже.
После  посещения облздрава, но теперь уже менее уверенная в успехе своей поездки в Иркутск, она всё же решила побывать в мединституте. Нашла Университет, добрые люди подсказали, как его проще найти, и поднялась на третий этаж, и напросилась на приём к рек-тору.
Разглядывая на ректорской двери табличку с золотыми буквами на синем фоне, она по-думала - а почему это начальство… любого ранга так любит устраивать свой кабинет и приёмную на самом верхнем этаже? Они, что, представляют себя капитанами морских лайне-ров? И сама же ответила на свой вопрос - нет, они желают быть подальше от народа!
Её, конечно, вежливо приняли, усадили в мягкое кресло, даже предложили чай или кофе, но дальше общих фраз и любезностей дело не пошло. Как только Маша высказала свою просьбу, лицо ректора похолодело, приняло официальное выражение…, и всё! Он замкнулся, заперся, словно улитка спрятался в кокон и, как ни старалась Маша добраться до его разума - не смогла!
Она даже несколько растерялась при таком неожиданном перевоплощении ректора: был любезный, вежливый человек, и вдруг - несокрушимая скала и лёд в глазах.
Маша получила отказ - полный и безоговорочный!
Уже покидавшую приёмную ректора, Машу перехватил какой-то господин: выше сред-него роста, гладко выбритый, пахнущий дорогим парфюмом, и попросил её задержаться на несколько минут - он хочет ей что-то сказать, прошептал он.
Удивлённая, она, молчаливо пожав плечами, вышла с ним в коридор и, остановившись у окна, вопросительно взглянула на него.
- Извините за бесцеремонность, - вежливо произнёс незнакомец, - я понимаю Ваше удивление, но не могли бы Вы вспомнить меня.
- Мы с Вами разве знакомы? - холодно-вежливым тоном спросила Маша.
- Да. Нет. Вы работаете в Москве, в областной больнице - я не путаю?
- Нет, Вы ошиблись.  Ноо… - заинтригованная его словами, Маша не знала, что и ожи-дать от этой встречи.
- Ну, как же, как же…, я не мог так ошибиться…, Вы так похожи…
Маша ещё раз на несколько секунд задержала взгляд на незнакомце, и… вспомнила, где  могла видеть этого мужчину.
Да, это было в Москве, точнее в больнице, где она работала. Он, в числе других проверяющих из Главка, посетил их больницу с какой-то проверкой, и они даже перекинулись с ним несколькими словами по поводу её обязанностей…
Смотри-ка ты, подумала она, какая память у человека, а я вот напрочь его забыла. И вежливо улыбнувшись, сказала:
- Вы правы. Я вспомнила Вас. Вы были у нас с какой-то проверкой.
- Да, да. У меня хорошая память на лица.
- Но, видите ли, я уже там не работаю, - она решила объяснить ему, с кем он разговаривает, - я теперь зав. отделением в Остоженке…
- Ничего, ничего. Я, - заволновался он, - хотел бы продолжить нашу беседу в другом месте…. Ну, хотя бы в кафе - здесь неподалёку есть неплохое кафе…, и в нём сносно готовят…
Маша, слушая его приглашение, вначале хотела отказаться от него, а потом подумала - он же меня не в ресторан приглашает на ужин с продолжением, я и сама проголодалась…, и решила не отказываться.
- Я согласна, только…
- Нет, нет, всё будет…, - он понимающе улыбнулся, - всё будет в рамках… «дозволен-ного».
Она, поняв его, просунула руку ему под локоть, и, улыбнувшись, сказала:
- Что ж, тогда показывайте дорогу.

                *     *     *
Они обедали и разговаривали. Вернее, больше говорила она, а он только слушал и, иногда, выражая своё внимание к её словам, приподнимал брови или понимающе кивал.
После обеда и кофе, кстати, он оказался достаточно хорош, он заказал бутылку сухого вина. Маша, посмотрев на сидевшего с нею за одним столом мужчину, горько подумала - как же вы, мужики, предсказуемы. Стоит только девушке согласиться пообедать с вами, как вы уже решили, что она готова прыгнуть к вам в постель.
А мужчина, словно поняв, что она подумала, вежливо произнёс:
- Не подумайте ничего плохого обо мне. Я заказал вино, потому что наша встреча была неожиданно хороша и, слушая Ваш рассказ, я вспоминал свои переживания, произошедшие несколько лет назад…, - он немного помолчал…, - затем, неожиданно сказал: «кстати, меня зовут Пётром Степановичем».
 Маша, радуясь тому, что ошиблась в человеке, что он не из породы ловеласов и любителей «дармовой» малинки, прикоснулась к его, покоившейся на столе руке и произнесла:
- А меня зовут Марией, но Вы можете называть меня Машей.
- Прекрасно! Вот и познакомились.
- А что с Вами… Пётр Степанович произошло? - сделав глоток вина, любопытствуя, спросила она. И тут же спохватилась - «Простите, я не должна была спрашивать».
- Ничего.
Лицо его чуть погрустнело, он о чём-то задумался, а затем, словно пытаясь избавиться  от грустных воспоминаний, выпил немного вина.
- Знаете, я, пожалуй, расскажу Вам…, тебе Маша, свою историю, но чуть позже. Сейчас у меня есть к тебе предложение…
Маша, насторожившись, вновь подумала - ну никак не могут…
А Пётр Степанович, словно не заметив её неожиданно выпущенных колючек, продол-жил:
- Я, Маша, вот о чём подумал…, - он прямо заглянул ей в глаза, - я сегодня вечером улетаю в Якутск. У меня там…, в Северо-Восточном федеральном университете, служит мой однокашник - мой хороший друг детства, кстати, он директор…. Почему бы тебе не полететь со мной…
Маша, от такого неожиданного предложения, честно говоря, даже немного растерялась. Мысли, одна другой быстрее, сумбурно замелькали, заскакали, в голове. Билет, командировка, а что скажет шеф, а мои больные…, как они? А вдруг и там у меня будет полный облом? - лихорадочно перебирала она препятствия, могущие возникнуть при такой авантюрной поездке.
Пётр Степанович, опять разгадал её мысли.
- Маша, о билете не беспокойтесь, о командировке тоже. Я же всё-таки работник Министерства. И…, думаю, мы с другом сможем помочь тебе решить, хотя бы частично, кадровый вопрос.
Маша на мгновение задумалась - а вдруг, и правда они смогут нам помочь - «Чем чёрт не шутит, когда Бог спит», и уже почти не колеблясь, согласилась.
Пётр Степанович положил свою руку на её, державшую салфетку, чуть похлопал.
- Правильно сделала, что согласилась. Я тебе помогу, не переживай. А сейчас…, мне надо доделать кое-какие дела, а вечером, в девять часов (по московскому времени), мы с тобой вылетаем. Смотри не опоздай! В двадцать ноль-ноль, я буду ждать тебя в аэропорту, на-помнил он с улыбкой.
Маша согласно кивнула головой, и они расстались.
Идя по улице, Маша так задумалась, что на перекрёстке чуть не попала под машину. Лишь услышав резкий сигнал, визг тормозов, и нецензурную брань, она поняла, что это сигналят ей и ругают тоже её.
- Шляпа! Корова! Деревня, мать твою! Разуй глаза, засранка!
Маша извинилась, и быстро перебежав улицу, заскочила в какой-то бутик.

                *     *     *
Посещение директора Университета, а затем и подвластного ему мединститута, оказалось настолько удачным, что Маша, на радостях, поцеловала в щеку Петра Степановича. А тот, пожимая ей руку, смущённо пробормотал:
- Да ладно, ладно. Нечего разводить телячьи нежности. Я, как смог, помог тебе Маша.
- Ой, что ты! - воскликнула она. Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна!
- Ловлю тебя на слове, - с хитрой улыбкой произнёс он, и чуть покашлял. 
Маша уже не боялась его, не боялась, что он предложит ей сделать, или поступить некрасиво, не боялась, что ей придётся потом, оправдывая себя, краснеть от стыда.
Они стали друзьями.
Бывает же так в жизни - подружатся мужчина и женщина…, по-настоящему, бескоры-стно…, и дружба эта длится до конца жизни…
 Хотя…, не было ещё случая, во всяком случае, Маша не слышала о таком, чтобы муж-чина или женщина не попытались залезть, «по дружбе» друг другу в постель.
Но Маша пока не знала этого, не испытала, и поэтому была очень уж неосторожна в своих поступках и словах. «Святое неведение», сказал бы умудрённый опытом человек, но рядом с Машей такого не было, и некому было её предостеречь.
…Маша, ты на какой день заказала билет на самолёт? - продолжил после кашля Пётр Степанович.
- Ой! Я совсем забыла! Спасибо Вам, что напомнили.
- Да, чего уж там. Не стоит благодарности….  Кстати, - Пётр Степанович достал бумажник, - может, тебе деньги нужны?
- Ну что Вы, - засмущалась Маша от такой его доброты и заботливости, - у меня деньги ещё есть… спасибо.
- Ну, как знаешь…, а то я могу…
- Нет, нет, что вы, - Маша даже покраснела от смущения.
Пётр Степанович осторожно взял Машину руку и, заглядывая ей в глаза, поднёс ко рту и подышал.
- Давай-ка я отогрею твои руки.
Маша медленно, боясь обидеть, потянула руку, и быстро спрятала её за спину.
- Не надо, Пётр Степанович, спасибо, я не замёрзла.
- Не надо, так не надо, - нехотя согласился он. Да, знаешь, я сегодня в полночь возвращаюсь в Москву, может, посидим у меня, выпьем по бокалу вина…, как ты на это смотришь? И вообще, называй меня просто Петром, я же обращаюсь к тебе, Машенька.
- Ну, что Вы, мне неудобно.
- Да чего же тут неудобного? В общем, договорились, да?
- Да, - всё ещё колеблясь, согласилась она. - Прости меня, Пётр Степан…, - она чуть запнулась и, вспомнив его просьбу, продолжила, - прости меня Петя, я побегу, мне ещё нужно крестнику подарок купить.
- Ладно…
- Да, а где тут можно…
Она не успела договорить, как он, указывая на остановку автобуса, посоветовал:
- Садись на автобус…, тройку, и до центра…, а там спросишь, где Супершоп…, тебе любой подскажет. 
- Спасибо! ...Так я побежала?
- Конечно. Беги-беги, только не забудь, вечером…
Маша, не ответив на напоминание, на бегу помахала рукой.
Её жест можно было понять… и как - до свидания! И как - я помню.

                *     *     *
Вечером, она постучалась к нему в номер.
Он был всё так же, по моде, одет, и Маша, ещё не переступив порог, уловила знакомый аромат парфюма. Пётр Степанович был верен себе - он был «сама элегантность».
- Заходи Машенька.
Он, слегка приобняв её за талию, ввёл в номер, и усадил на диван. Затем, пододвинув столик с фруктами, парой бутылок вина и бокалами, сел рядом.
- Можно, я закурю? - вежливо спросил Пётр Степанович, и вытащил из пачки сигарету.
- Зачем Вы…, прости, «Ты», спрашиваешь? Конечно, кури.
- Машенька, сегодня наш прощальный вечер, - несколько раз затянувшись и выпустив ароматный дым, начал Пётр Степанович. Давай отметим нашу неожиданную, но такую значимую для меня встречу.
- Я согласна. Если бы не ты, я никогда, наверное, не смогла бы найти для нас специалистов. Спасибо тебе, Петя! - ещё раз поблагодарила она.
Маша с благодарностью посмотрела, на сидящего рядом с ней, почти локоть к локтю, мужчину - он был вежлив, воспитан, в меру ироничен и…, в нём чувствовалась «Столица». Маша узнавала в нём себя, чувствовала что-то похожее на родство душ…, она вновь почувствовала себя коренной жительницей Москвы. 
А мужчина тем временем откупорил бутылку коньяку, наполнил бокалы вином и, по-дав один Маше, произнёс:
- Я хочу выпить этот бокал вина за тебя Маша. Я, впервые, - он чуть замялся, - встретил такую прекрасную душой и…, - он словно прочищая горло, пару раз кашлянул, - прости, те-лом девушку. За тебя, Машенька! - и, опорожнив, поцеловал Машу в щеку.
Маша, не ожидая такого быстрого начала «прощания», сделала пару глотков и чуть не задохнулась. Отдышавшись, поморщилась и, не выпуская  бокала из рук, ответила:
- Спасибо, Петя!
Ей захотелось узнать о человеке многое, тем более, он как-то пообещал ей рассказать о себе и своей любви. И она, сделав ещё глоток, попросила:
- Петя, помнишь, в Иркутске ты обещал мне что-то рассказать то ли о чьей-то любов-ной трагедии, то ли о своей…
Пётр, нахмурился.
- Разве сейчас время для таких рассказов?
- Но, ты же обещал, - стала мягко настаивать Маша.
Пётр внимательно посмотрел на Машу, на её чуть пригубленный бокал, мягким движе-нием отобрал его, и поставил на столик.
- Я вижу, твой бокал полон…, тебе не понравился коньяк?
- Петя, я никогда не пила крепкого вина…
- Машенька, ну, что же ты меня не предупредила, я сейчас налью тебе «сухого».
Она, молчаливо соглашаясь, кивнула головой.
Её знакомый быстро наполнил пустой бокал вином и подал Маше.
- Вот. Прости, я же не знал, что ты не пьёшь…, крепких напитков, - стал извиняться он, - медики даже спирт неразбавленный иногда пьют, - с какой-то даже укоризной произнёс Пётр Степанович.
- Я, нет. У нас в семье не заведено…, вообще… употреблять спиртное.
- Прости дорогая, - ещё раз извинился он, и мягко, словно он не хотел обидеть её, и в то же время, настаивая, взял её руку, поднес к губам ладонью вверх, и поцеловал.
- Ну, что ты…, - лёгкий, как солнечная заря, румянец, покрыл её лицо.
Маше, не то, что бы был неприятен его поцелуй, нет. Просто она забыла, как это приятно, когда тебя целуют, даже когда руку.
Она не раз целовалась с Игорем: он её целовал…, и она его, но это было так давно..., наверное, в другом временном измерении, подумала она, и печаль воспоминания погасила, было возникшую от вина лёгкость, в душе.
Пётр, каким-то, наверное, шестым чувством, догадался о состоянии Маши и, настойчиво приподняв её руку с бокалом, заставил пить. Он держал её руку и, наблюдая, как она де-лает глоток за глотком, приговаривал:
- Пей до дна Машенька, пей. Тебе станет легче, ты забудешь тоску и печаль.
Маша, опорожнив бокал, неожиданно почувствовала, как ей стало легко, какой обво-рожительный мужчина рядом с ней и, теряя разум, попросила:
- Обними меня…
Пётр обхватил Машу, быстро завалил её на диван и, жадно целуя, стал мять и давить грудь, а затем, задрав подол платья, разрывая, не заботясь о целости, начал стаскивать трусики…
Маша, отвечая на ласки, вся изгибаясь от наслаждения и желания, прижималась  к нему и, обхватив руками и ногами, шептала:
- Игорёк, родной, возьми меня…, я так соскучилась по тебе…, я сгораю от желания…
А Пётр, слушая наркотический бред Маши, продолжая целовать её, сунул руку между её ног, добрался до «запретного места»,  и начал ласкать  его пальцами…
Маша, совсем потеряв голову, горячечно зашептала:
- Ещё, ещё…! Милый…! Ооо! Возьми меня…!
Пётр Степанович, тяжело дыша, вспотевший и красный от возбуждения, навалился всем телом на Машу и….
Маша, почувствовав, как «Игорь» навалился на неё и вошёл в горящее желанием её «нутро», на какое-то короткое мгновение открыла глаза, чтобы сказать ему, как ей хорошо с ним, и увидела перед собой одутловато-красное лицо Петра Степановича.
Закричав: «Ты что!!! Петя, не смей…, я не хочу!!!», она попыталась сбросить с себя его, чужое для неё тело, но руки, чужие руки цепко держали её! Маша ещё раз попыталась сбросить его с себя, и даже крикнула, в ставшее ненавистным, обезображенное животной похотью, лицо: «Гад! Отпусти меня! Не смей!!!» Но цепкие руки не разжались!
Он, продолжая ритмично приподниматься и опускаться, добивался своей цели.
Маша, совсем очнувшись от наркотического дурмана, отчаявшись освободиться, поис-кала глазами и зашарила руками вокруг. Под руки ей попалась бутылка с коньяком, и она, ещё не совсем соображая, что делает, схватила бутылку и, проливая жидкость на него, на себя, стукнула по голове насильника!
И тот, разжав объятия, сник.
Маша, отвалив обмякшее тело в сторону, поднялась с дивана.
Пока она поправляла одежду, крупные слёзы катились по щекам, а в голове сумбурно проносилось - гад! Подлец! Прикидывался добреньким, а сам…, а сам специально решил на-поить меня…, сволочь!
Вдруг она вспомнила своё предыдущее состояние после выпитого бокала вина, и грубо ругнулась: «Подлец, подготовился, сволочь! Подсыпал наркотика в вино…» И, не переставая ругаться, пробормотала: «А я-то, какая дура! Купилась на сладкие речи и мягкое обхождение». Затем, ещё раз произнеся - «дура…, безмозглая!», она, чтобы до конца унизить себя, добавила: «Так тебе и надо! Не будешь верить мужикам, даже… столичным!»
Проверив, вся  ли одежда на ней в порядке, она подошла к неподвижно лежавшему на полу Петру Степановичу, проверила пульс, послушала дыхание.
Он, Слава Богу, был жив, но ещё без сознания.
По-видимому, я не очень сильно огрела его, решила она. А увидев на нём полуспущенные штаны, пригрозила: «Полезь только! Я тебе не шлюшка… подзаборная! Подлец!»
Убедившись, что не убила Петра Степановича и, высказала всё, что о нём думает, Маша потихоньку прикрыла за собой дверь и, повесив подобранную на полу табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ!» вернулась в свой номер и, не раздеваясь, бросилась на кровать.
Подавляя душившие её спазмы, и готовые вот-вот потечь ручьём слёзы, она корила себя за легковерность  и глупость. Она поняла - жизнь преподнесла ей ещё один урок, жестокий урок! Урок сосуществования с другими индивидуумами человеческой расы.
Заставила переосмыслить некоторые ценности и понятия, как то: секс, страсть, любовь, и отношения между людьми…
Жизнь воочию показала на её же примере, какая грязь может скрываться за внешней респектабельностью, красивыми словами и модной одеждой.
Постепенно Маша успокоилась и, так, не разбирая постели, уснула.
А во сне ей явился Игорь! Он обнимал её, как всегда ласкал, и между поцелуями нашёптывал, как он её любит, и жить без неё не может. Он называл её своей птичкой, касаточкой…, а  она, принимая его ласки и, греясь в лучах его любви, млела от удовольствия. И постепенно, с каждым мгновением всё более и более возбуждаясь, всё плотнее прижималась к нему….
 Дыхание её участилось, стало глубоким-глубоким, жар, от кончиков пальцев ног до кончиков волос на голове, накрыл её тело. И она, не выдержав всё побеждающей страсти, продолжая наслаждаться ласками, раздвинула ноги и впустила его в себя…
Продолжая принимать божественный нектар ласк, она застонала и, издав крик высшего наслаждения, словно на покачивающих лодку волнах, поплыла всё выше и выше в небо, к самому солнцу.
Утром, она проснулась счастливой от встречи с Игорем, а потрогав трусики, поняла, что произошедшее во сне было почти реальным.
А затем она вспомнила своё последнее пребывание у  Петра Степановича, и такое не-приятно-безобразное, скотское, его поведение. И удар бутылкой по голове тут же вспомнила она…, и испуг вновь заледенил ей кровь.
Вчера, поспешно покидая его номер, она надеялась, что Пётр Степанович, боясь огласки, не будет поднимать шума. Надеялась…, но, что такое надежда, если она не подтверждена впоследствии делом?
Маша, поразмыслив несколько минут, всё же решилась:
Набирая номер телефона администратора, она в душе надеялась, что её знакомый ни-кому не рассказал о случившемся  с ним. А когда она услышала в ответ - клиент освободил номер, и ночью покинул гостиницу, с облегчением вздохнула.
А чтобы окончательно убедиться в отсутствии угрозы для себя, Маша позвонила и в аэропорт - там тоже подтвердили, что пассажир с таким именем и фамилией вылетел в Москву.
Маша, совершенно успокоившись, решила прямо с утра заняться своими, как ей каза-лось, неотложными делами.

*     *     *
Подарок крестнику я купила вчера, а вот побегать по местным магазинам и бутикам ещё не успела. Нужно наверстать упущенное, решила Маша, и стала быстро собираться.
Я не буду настоящей женщиной, натягивая кухлянку, весело продолжила она свои рас-суждения, если не побываю в нескольких магазинах, и какую-нибудь мелочь не куплю! Хотя…, она чуть призадумалась - много ли мне одной надо….
Так всё-таки, пойти делать shopping,  или… не пойти? Вот извечный вопрос для на-стоящей женщины, чуть усмехнулась она и, быстро нахлобучив шапку на голову, заперла за собой дверь.
Спустившись в вестибюль, она неожиданно, (почему я вчера не видела её? - подумала она) увидела висевшую прямо за спиной девушки-администратора, красочную рекламу. На ней были изображены собачья упряжка и рядом стоящий, улыбающийся каюр. А ниже было приписано: ПРАЗДНИК ОЛЕНЕВОДА. СПЕШИТЕ ПОСЕТИТЬ ЯРМАРКУ. СЕГОДНЯ СОРЕВНОВАНИЕ СОБАЧЬИХ УПРЯЖЕК!
Маша никогда не видела настоящие соревнования (кинофильмы не считаются), и заин-тересованно прочла рекламу ещё раз.
- Скажите, - обратилась она к улыбающейся, словно для рекламы, или ожидающей до-рогой подарок, девушке, - а, где будут проходить соревнования? Как мне туда попасть?
- Вам повезло, - продолжая картинно улыбаться, ответила администратор, - У входа стоит микроавтобус, если ещё не уехал, он едет в ту сторону.
- Спасибо! - поблагодарила Маша, и быстро направилась к выходу.
Ей, действительно, повезло! - автобус ещё стоял у входа в гостиницу, но водитель уже сидел за рулём, а двигатель работал.
Маша постучала в водительскую дверь.
- Простите, я могу с Вами доехать… нуу…, где будут проходить соревнования на собаках?
- На собаках? - водитель задумался, - нет, не знаю.
- Но, как же, - зачастила Маша, - в вестибюле висит реклама…
- Ах, эта! Так, Вы хотите посетить соревнования собачьих упряжек?- не дал ей договорить водитель. Так бы сразу и сказали. А то спрашиваете насчёт каких-то соревнований на собаках…
- Да, да. Собачьих упряжек, - закивала она.
- Тогда садитесь, у меня одно место свободно.

*     *     *
Микроавтобус, урча и пофыркивая мотором, покатил по городу. Сквозь боковые стёк-ла, покрытые морозным узором, ничего нельзя было рассмотреть. Только лобовое стекло водителя было относительно свободным. И Маша, с жадным любопытством смотрела на плывущий перед стеклом, город.
Вскоре выехали за город и, словно попав в другой мир, окунулись в разноцветную толпу.
Ярмарка «гудела» от людских голосов и восклицаний. Среди этого шума и гама осо-бенно выделялись звонкие детские голоса. В два ряда, ровными линейками, расположились украшенные гирляндами торговые палатки.
Маша, протискиваясь сквозь толпу, останавливалась у каждой палатки и высматривала подарки для Мишутки, Ирки и Виктора. У неё глаза разбегались от обилия изделий из кости, головных уборов из различного меха, украшенных бисером и вышивками шуб и кухлянок.
Наконец она дошла до последней палатки. У неё оставалось ещё немного денег, чтобы купить что-нибудь для себя, так сказать, порадовать себя подарком. И уже хотела обратиться к продавцу, но в это время народ хлынул куда-то в поле, и она, заинтересовавшись, последовала за толпой.
А в чистом снежном поле, возвышалась, обтянутая кумачом, трибуна, и на ней стояло несколько человек. Определить - кто из них кто, было сложно: на всех красовались украшенные хвостами каких-то животных, шапки, и одеты они были в кухлянки и унты.
Они так были неразличимо-однообразно похожи в своих одеждах, что Маша лишь по тонким стройным фигурам смогла отличить женщин от мужчин, и то была неуверенна - не ошибается ли она. 
Перед трибуной, словно ворота, были вморожены два столба с транспарантом. На нём красовалась надпись крупными буквами «СТАРТ - ФИНИШ»  и перед ними несколько групп собак, запряженных в нарты.
Некоторые собаки лаяли, другие пытались подраться, но одна упряжка вела себя спокойно, лишь искоса посматривая на каюра. Машу разобрало любопытство.
Она протиснулась вперёд, поближе к упряжкам, и стала рассматривать собак. Какие они красивые, решила она, и перевела взгляд на погонщиков…, или как их там называют, задалась она вопросом?
По очереди рассматривая красиво одетых юношей, она среди них заметила мужчину среднего возраста. А он-то как к ним затесался, удивилась она, и спросила у стоявшего рядом, пожилого зеваки: «Этот-то, как сюда попал?»
- Это, однако, который? - повернул голову к ней зевака.
- Да вон тот, у которого собаки лежат спокойно, - показала Маша на заинтересовавшую её упряжку.
- Однако, это известный оленевод, Хотой.
- Хотой? Это что, должность такая?
- Нет, имя - орёл значит! - с гордостью сказал старик, и постарался выпрямить согнутую годами, спину.
- Красивое имя. И, что, имя соответствует?
- Однако ещё как соответствует…. Он передовик, а собаки у него - звери…
- Что-то по ним не похоже, - усомнилась Маша. Лежат спокойно, не дерутся и не ла-ют…
- Вы не разбираетесь в упряжках! - обиделся зевака. Однако, такой упряжки во всей Саха-Якутии не найдёшь, а может и в других Республиках!- добавил он, и отвернулся от Маши.
- Смотри-ка ты, какой поклонник обидчивый! - подумала она, и стала более внимательно рассматривать владельца упряжки.
Чуть выше среднего роста, прикинула она, лет сорока (плюс-минус), спокойный…. Чувствуется в нём какая-то уверенность, продолжила Маша свой анализ…
 А он, словно почувствовав устремлённый на него взгляд , повернул к ней лицо и, словно  приветствуя, взмахнул  рукой…
Маша, решив, что его приветствие относится к ней, хотела было возмутиться бестактностью «собачника», как она назвала его  про себя. Но увидев, что его собаки неожиданно вскочили и натянули постромки, она обругала себя, назвав дурой стоеросовой.
А там, у ворот, уже кто-то взмахнул небольшим синим флажком с бело-красно-зелёными полосками понизу, и собачьи упряжки, натянув постромки, взлаивая, понеслись в сверкающий белизной, простор тундры.
Перед Машиными глазами промелькнула, обратившая на себя внимание, «необычная» упряжка, и она, в какое-то мгновение рассмотрела лицо погонщика.
Оно показалось ей до боли знакомым, знакомым до мельчайшей морщинки на лице и прищура глаз!
Не может быть, схватилась она за горло и, не веря своим глазам, не веря себе, закричала:
- Игоорь! Игоорь, подожди, это же я, Маша!!! - и бросилась за упряжкой, чтобы догнать, остановить, обнять любимого, заглянуть в глаза…
Споткнувшись, она упала, поднялась, опять упала….
С ней приключилась истерика - она рыдала, звала Игоря, и всё повторяла - «Это же я, Маша! Игорь, это же я, Маша!»
Несколько мужчин и женщин бросились ей на помощь - подняли и, поддерживая под руки, повели к машине скорой помощи.
Ей накапали в склянку какого-то успокоительного лекарства, затем, напоили горячим чаем с аскорбинкой…
Но, Что, или Кто, может успокоить женщину? Женщину, однажды потерявшую своего любимого. И однажды, по чистой случайности, или по прихоти судьбы, вновь, через несколько долгих, мучительных лет, нашедшей его?
Ничто и никто!
Только сам любимый и долгожданный!
Маша, продолжая верить, и не верить, своим глазам, чувству, сердцу, вернулась в ожи-давшую финального возвращения упряжек говорливую толпу болельщиков, и вновь, по прихоти судьбы, что-ли, почему-то оказалась рядом со стариком, который прежде, отвечал на её вопросы.
Иногда, из группы молодых парней, стоявших неподалёку,  до её ушей доносились скабрезные шутки и слова, вроде - кэрэ кыыс бавахсан. А кто-то грубо отвечал - «Ну, да, щас. Прибежала за мужиком, а он её не хочет!», и хохот, похожий на рёв дикого осла, сопроводил эти слова.
Маша, не обращая внимания на окружавший её шум и говор, с нетерпением ожидала возвращения Игоря, а что это Игорь, она не сомневалась. Она была совершенно уверена, что, наконец-то, встретилась с Игорем!
Но почему этот старик назвал его Хотой? - вдруг озадаченно подумала она. Ведь это же Игорь, а не Хотой. Странно.
И почему он не нашёл её…? Уж за два-то года можно было и иголку в стоге сена найти, а не то, что её, убеждала она себя.  Странно, очень странно. В конце-концов мог бы у её родителей узнать её местонахождение…, он же знает её домашний адрес.
Маша, «накручивая» себя, всё больше и больше начала сомневаться. Она начала спрашивать себя - может, правда, мне показалось знакомым его лицо? Может это и не Игорь вовсе…?
Но сердце её отвечало - ты не ошиблась, это Игорь! Просто, он не увидел тебя в толпе, не узнал…
Тогда почему он не искал меня? -  спросила она у сердца. А сердце вновь ответило - это он, это он…, с ним случилась какая-то беда, дождись, поговори…
И опять она засомневалась - а, что если он не захочет со мной разговаривать, а тем более видеть? А, если у него другая женщина…?
И опять вопросы, вопросы, сомнения, переходящие в уверенность, смятение души, и боль в груди, там, где сердце.
Она бы ещё долго переходила от отчаяния к надежде, если бы не показались первые соревнующиеся.
Вздымая снежную пыль, окутанные паром из разинутых  пастей, приближались две уп-ряжки.
Каюры, стоя позади нарт на полозьях, и придерживаясь рукой за дугу, что-то покрикивали на собак…
Маша, с расширенными от волнения глазами, с тревогой всматриваясь в приближаю-щихся гонщиков, искала взглядом Игоря, и нашла. Его собаки мчались вслед за первой упряжкой.
Толпа болельщиков ревела, что-то орала и свистела, вокруг неё раздавались крики одобрения или подбадривания!  Было шумно, словно на большом стадионе при футбольном матче.
Азарт толпы захватил Машу, и она, вместе со всеми, закричала - «Игорь, нажми! Давай! Давай, покажи им, что ты лучше!»
Первые нарты пересекли черту финиша, а Игорева упряжка пришла второй, отстав на какую-то секунду или две.
Маша, вместе с остальными болельщиками, кинулась к победителям…. Но она бежала к Игорю, к своему Игорю, а не к кому-то ещё.
Кто-то толкнул её, кто-то упал перед ней, и она упала, поскользнувшись..., но, поднявшись, она вновь помчалась к нему.
Она видела только Игоря, только Игорь ей был нужен, только его она видела перед со-бой. Он был для неё путеводной звездой в этой толпе беснующихся, орущих людей…
Маша бежала к нему, а он спокойно, как в бытность свою с ней, принимал поздравления от оказавшимися первыми, а первым был тот старик-зевака. Он похлопывал Игоря по спине, плечам, и что-то говорил по-якутски. Она разобрала только одно слово - Хотой.
Подбежав к окружившей его группе, она, никого не замечая, расталкивая всех на своём пути, вся облитая слезами, пробралась к нему и, обхватив его лицо, заглядывая в глаза, целовала, и  словно зомби непрестанно повторяла - «Игорёк, родной мой! Дорогой, это же я, твоя Маша!», и всё крепче и крепче обнимала его.

                *     *     *
В глазах Хотоя  вначале появился испуг, и он хотел оттолкнуть девушку, затем, словно  решил посмотреть, что же будет дальше, перестал сопротивляться. Он смотрел на неё, слышал её рыдания, и видел бегущие по щекам слёзы, и думал - если она так ведёт себя с ним, то должна же быть какая-то причина. Не может человек так страдать, а он сердцем и душой чувствовал -  она страдает.
И её слова, и поступок, и рыдания - весь её вид, всё говорило о неожиданной радости встречи, и о большой любви. Но я незнаком с ней, я совершенно не помню, чтобы я когда-нибудь встречался с ней…, почему же она…
А Маша, иногда прерываясь на поцелуи,  сквозь рыдания, глотая слёзы, шептала: «Ну, посмотри на меня, родной мой! Неужели ты не узнаёшь меня - это же я, твоя Маша…!»
Странная девушка, думал Хотой и, не отстраняя её от себя, ища объяснения, или помощи, посмотрел на отца.
Мичил стоял рядом с приёмным сыном, и растерянно разведя руки, удивлённо смотрел то на неё, то на него, вероятно, он тоже видел девушку в первый раз, и не знал, что сказать, как реагировать на её странное поведение.
Маша, прижавшись, всхлипывая и вытирая слёзы ладошкой,  смотрела на Игоря, и глаза её лучились огромным счастьем и безграничной любовью…
Да кто же ты, незнакомка? - думал Хотой, и всё старался вспомнить, вытащить из глубины сознания память о ней. А оно, сознание, сопротивлялось, упиралось всеми лапами и никак, никак не хотело вылезти на свет, и открыть тайну, связанную с этой девушкой.
Мичил, видя, в каком затруднительном положении оказался Хотой, решил прервать эту встречу и, подталкивая их, направил к трибуне, где уже стоял победитель.
Отец гордился приёмным сыном, радовался за второе, занятое им место на соревновании, и желал, конечно, постоять с ним рядом во время торжественного награждения. Сейчас он не хотел ни о чём думать, кроме сына, если бы…, если бы не эта незнакомка, не эта кыыс, она хочет отобрать, а он это почувствовал своим старым сердцем, у них со старухой Хотоя.
По всему видно, с тревогой думал он, идя позади сына и, боявшейся хоть на миг ото-рваться от Хотоя, незнакомой русской девушки, они знакомы,… однако, очень даже хорошо были знакомы…, и она любит его, шибко любит.
 Его, Мичила, не проведёшь, не зря же он разменял шестой десяток…, он кое-что повидал на свете….
Хан-Тенгри подскажи, научи как мне поступить…? - тревога совсем одолела его. Он даже хорошенько и не слушал, о чём говорили начальники с трибуны.
Вытирая, вдруг заслезившиеся глаза, Мичил решил побыстрее увезти сына из города.
Надо, однако, домой собираться, тихонько зашептал он Хотою. Олешки без присмот-ра…, разве мать одна управится?
- Да, отец, также шёпотом ответил сын, - вот получу награду и поедем в гостиницу, а оттуда домой, - и, скосив глаза, посмотрел на девушку.
Её неподдельное волнение, слёзы, исходившие, казалось, из самого сердца душераздирающие слова, и счастливо-любящий взгляд, заставили его более внимательно посмотреть на неё.
Не может, никогда не видевший меня, незнакомый со мной человек, так говорить и смотреть, подумал Хотой. Но почему она называет меня Игорем? Может быть, я на кого-то очень похож?
Но разум ему сказал - нет! Так правдиво вести себя, и с такой душевной болью говорить такие слова, называть его Игорем…, может только очень близкий человек, а она, он это чувствует, не лжёт. Значит…
Он, поймав момент, когда к нему не обращались с трибуны, сумел ещё раз пристально посмотреть ей в глаза…,  и утонул в них. Утонул в исходившем из них, окутывающих его теплом и… нежностью, словно солнце в середине лета, жарком взгляде. И… вздрогнул, словно от удара молнии: Господи, прошептал он - она, она….
Однако…, она красивая девчонка, решил он -  светловолосая, стройная, как тополь.  Стоп! Откуда я знаю, что она стройная, как тополь? - задумался Хотой. И-и…, что такое тополь?
Мысли вновь заполонили его голову, зацепили сердце, затревожили душу. Он, в смятении,  вновь и вновь скашивал глаза на просунувшую свою руку под его локоть, и с любовью, не отрывая взгляда, смотревшую на него девушку…
Она, она, как она назвала себя…? Маша? Маша - я где-то…, мне кажется…
Картинки, всё быстрее и быстрее, сменяя одна другую, иногда объединяясь в небольшие группы, замелькали перед его глазами. Они сменялись, менялись местами, чёрно-белые и цветные картинки из… его жизни, названия, лица - закружились хороводом перед ним…
 Чтобы не впасть в безумие, он закрыл глаза, опёрся, почти повис на девушке…, И… озарённый открывшейся памятью, прошептал: «Маа…шаа, родная…, я…, я… вспомнил себя…. Я вспомнил!!! - прервав говорившего поздравительную речь на полуслове, закричал Хотой.
Я вспомнил!

---<<<>>>---