Смотрение в пропасть

Пролог

Рядом с ней – будто нимб:
проклятий круг –
даже самогон не пьётся?!
Но уже стал иным.
Внешне тем же,
и все же иным.
Войдя в любовь,
как в загадочную страну дверей,–
обетованную землю,–
я готов был принять
все её и ливни, и засухи,
её ненастье и
терпкое, словно первый мёд,
безмятежье в мае,
я готов тотчас принять её
как снежную лавину,
так и немилосердный лавовый поток.

I

Я хотел лишь растить свой хлеб
и от одиночества им защищаться,
каждый день раздаривая,
словно перед Пасхой,
душистые ломтики, –
отвергая насилье,
ногой придавив, как гадюку,
колючую проволоку.
Я наполнился светом и, как ива,
склонившись над речною струёй,
в течении реки увидел себя и всё,
что течет сквозь меня,
без меня и со мной.

Всё это – смотрение в пропасть,
повторяю: чтение души –
это смотрение в пропасть.
Положи мне на лоб свою руку,
чтобы я не упал,
бездной ошеломленный,
на огромный букет полевых цветов,
растрёпанный ночной бурей,
в котором ещё не было
знакомых мне красок,
да – только в любви
мы выражаем себя,
и только любовью можем себя оправдать.

Прошу тебя –
платье надень
цвета созревающей ржи,
потому что виденье одно вспоминаю,
а может быть, детский сон,
озаривший мне жизнь
светом женщины,
светом хлеба:
кажется, в сумерках –
утра ли, вечера?

В мглистой и долгой тиши,
в праздник первых
тёплых июньских дождинок,
когда рожь приближалась
к рождению таинства хлеба,
застолья, – без звука,
как луч, прекрасная женщина шла,
из пшеничных степей поднимаясь.
Колосья, как пальцы,
ласкали ей груди и губы,
победными каплями крови
сочились дикие маки.

И ничего больше:
голова была ещё пуста,
только этот далёкий,
далёкий вздох.
А может, то среди колосьев
танцевала девочка
из далёкой страны чудес,
она едва касалась земли,
но мартовский кот
приготовил для неё
очередное снадобье.

II

Всё ещё только шло к созреванью,
коса и любовь отдыхали
в сумерках палеозоя,
в мякоти текстовых клубней и сердца,
и жизнь моя походила
на омут с чертями и трилобитами.
И тогда я тебя представил дороге,
деревьям, ветру,
холмам и долине.

Помнишь?!
Они говорили о постоянстве,
всё время тихо лаская друг друга.
Жизнь они сравнивали
то с камнем на дне, –
то с полётом птиц.
Так пусть они цветут,
пусть они летают,
как сказочные жар-птицы,
землю засевают вьюгой
из всепроникающих перьев любви,
тихой нежностью всех одаряя.
Ведь они говорили главное:
никогда нельзя объяснить бытие
предательством, ложью, смертью.

III

Потому: оденься в платье
цвета созревающей ржи,
чтобы любовь и хлеб
неразделимыми стали.
Робкий желтоватый лучик жизни
на твоей половине комнаты
разбудил зеркало, стол, стулья.
Немые картины, подсвечник,
старые снимки, шкаф,
длинную лавку возле стены...
чтобы они слышали стон, –
и потом могли подтвердить
красоту мира,
чтобы наполнялись любовью,
будто раковины жемчужинами –
а после океанским рокотом.
Чтобы вспомнили всё:
фантастически чёрное дно океана,
его буйную жажду
подняться до звёзд, –
его мягкость, усталость,
размеренное дыханье,
бесконечную светотень,
глубины, просторы.

Вот так на глазах и растёт время.
А в нём – вздохи, слова,
руки, созданные для объятий.
И светлый ангел любви
стоит между нами,
требуя одного –
правды во вздохах, речах, жестах.
И тогда радость и боль
потекли волной,
извергаясь одна из другой,
точно чёрные и белые крапинки –
крупинки пикселей ещё неразгаданного кода –
будто пики и впадины кьяроскуро:
всеми отверстиями и ямочками
втянули друг друга в себя!

Эпилог

Потом от жаркого,
жадного дыханья
затуманился день,
словно зеркало.
И вчерашняя ночь,
пахнущая любовью,
приближается к нам.
Мартовский кот,
где-то под окном
завёл свою серенаду…
Возвращаются в гнёзда лучи –
Звёздочки-ласточки:
можно обнявшись стоять
и в небесном сиянье
тихо читать твою душу.