Голь на выдумки хитра-8. Злыдня

ГЛАВА 8


ЗЛЫДНЯ


В дверь несколько раз стукнули и она распахнулась.  На пороге переминался с ноги на ногу Петя.
- Заходь, - поманила его в горницу Маланья.
- Батя Маню ожидает, - улыбнулся Кириллов и буквально обласкал меня взглядом.

- Сидай, - показала на лавку Кузьминична, - Маня сичас обрядится.
- Во дворе обожду, - Петя скрылся из виду, а я подумала о том, что он не лишён внутренней культуры. Вот тебе и крестьянин из средневековой Руси!

Я степенно поднялась, поблагодарила хозяйку и подошла к зеркалу, висевшему под оконцем. Отметив бледность и неухоженность лица, я пожалела, что не захватила косметику, а натирать щеки свёклой, как Петрова, и белиться мелом мне казалось вульгарным. Значит, косметика! Тем более что она не займет много места в бауле. Проекты один за другим сыпались на мои хрупкие плечи, а это хорошо. Чем больше проектов, тем выше шанс выиграть битву у бедности! А я её выиграю непременно!

В закутке за печью меня ждало вчерашнее маскарадное платье и я, вспомнив, что решила быть пай девочкой, послушно облачилась в него.
Под умилённую улыбку Кузьминичны я павой выплыла из избы и направилась к жениху, сидящему на бревне.

- Манечка! – растрогался он и окинул меня восхищенным взглядом. – Рыбынька моя ненаглядна!
«Это Петя напоминает, что побывала в омуте», - усмехнулась я и последовала за ним к единственному в деревне двухэтажному дому.

Изба была бревенчатой, с окнами, и выглядела вполне прилично даже для двадцать первого века. В просторных сенях стояли лавки, застланные звериными шкурами, возле лавок находился симпатичный русоволосый юноша в бордовой атласной рубашке и кремовых мягких сапожках. Он встречал нас.

- Кажи батяне, што мы прибыли, - приказал юноше Петя, а спустя минуту после ухода подростка,  ввел меня в комнату, по всей видимости, гостиную.

Я огляделась и ахнула. Стены жилища были обиты красным бархатом, на деревянном полу  лежали домотканые ковры и дорожки, вдоль стен стояли лавки и сундуки, обтянутые бархатными наволочками, на подоконниках красовались чехлы из алого шёлка. Справа приткнулась деревянная башенка с часами, на ней громоздился медный слон, наверное, презент из Индии. Длинный прямоугольный стол в красном углу покрыли расшитой узорами белой скатертью.

- Маня? – вылетел из двери справа сам хозяин этого роскошного особняка.
- Здравствуйте, Потап Тимофеевич, - пропела я и, вспомнив русские народные сказки, которыми увлекалась в детстве, поклонилась чуть ли не в ноги.

- Здравствуй, красна девица,  - остался доволен старший Кириллов. – Тута мине Петька глаголил, аки ты хотишь нам в торговлишке пособлять?
-Хочу, - обрадовалась я. Обрадоваться то обрадовалась, но стало по-настоящему страшно.

Разговор предстоял не из лёгких.

- Чево-сь тибе мел не по нраву, Манечка? – вкрадчиво поинтересовался купец, а я внутренне возмутилась Петькиной болтливости.
- Мел нравится, но зубы им плохо чистятся, - пролепетала я.

- А аким справно чистятси? – удивился Потап Тимофеевич.
- Пастой, - покраснела я.
- Паствой? – не понял старший Кириллов и, спохватившись, усадил меня на лавку.

- Ммммм….заморской, - шмыгнула носом я. – Могу принести пасту, и вы будете её продавать.
- Откель? – не понял хозяин дома.

- Места знаю, но не скажу, - нервное напряжение достигло предела, слёзы брызнули из моих глаз, и тут же Петя сунул мне носовой платочек, обвязанный кружевами. Я высморкалась, хотелось встать и выбежать вон, но взяла себя в руки.

- Ладно, - потёр мясистые ладони купец и, подбоченившись, подошёл к окну. Через несколько минут он развернулся  и, наклонившись, обнял меня, - доставляй, касатка. Верую тибе.

От сердца отлегло, я уткнулась носом в живот жмурику и чуть не расплакалась от счастья. Дело сделано, осталось ознакомиться с денежной системой начала восемнадцатого века. Который задать вопрос?

-  Какие цены на съестные припасы и одежду в городе? – моё второе «я» решило взять инициативу на себя.

- На торгах четыре пуда муки трицать копеек, пуд масла коровьева шесят копеек, сахарна глава сорок копеек, пуд сёмги трицать семь копеек, один осётр – трицать копеек, кура – одна копейка, овца – восемнацать копеек, - это докладывал обстановку на продуктовом и промтоварном рынках тогдашней России Петя. – Шуба из овчины – трицать – сорок копеек, зипун – пядесят копеек, рубаха двенацать копеек, сапоги таки же.

«Сколько килограммов в пуде? Надо бы узнать, но позднее, и так задаю слишком много вопросов».

- А какой заработок у ремесленников? – эго всячески подбирало удобоваримые для жмуриков  слова.
- Пять – восемь копеек в день, - откликнулся Потап Тимофеевич.

« Не так уж и мало! – ахнула я. – Если на копейку можно купить целую курицу, значит, с голоду не умрешь»!

« А что скажешь о доступности натуральной сёмги, а не подкрашенной ядовитой краской норвежской дряни? – озадачилось второе «я». – И ела ли ты когда-нибудь настоящего осётра, а не подделку под него? Вот блин, за два дня работы можно заработать на  целую овцу, мясо которой семье из четырех человек хватит на месяц»!

- Лимоны нонче дороги,  - а это снова Петр. – Полторы копейки за штуку,

«Что ели на Руси в средние века? – как-то спросила я у мужа. А он рассмеялся и ответил: на первое: капуста с водой, на второе: капуста без воды, на третье: вода без капусты».
«Умник твой Никита! – съехидничало второе «я».

- Чай лимоны из Персии доставляюти, - многозначительно поднял вверх указательный палец Потап Тимофеевич.

Секунда, и Кириллова - старшего прорвало. Он с воодушевлением стал разглагольствовать о товарах, финансах, о способах выгодно продать, то есть, маркетинге по-нашему. В его пространной речи мелькали такие необычные словечки, как деньга, алтын, гривенник, полушка, полполушки, полтинник, пятикопеечник. 

Слушая словоизлияния тогдашнего прирождённого бизнесмена, я поняла, что запуталась. Совсем запуталась в планах и действиях, а потому могу в любой момент растянуться на скользкой дорожке, на которую ступила. Впрочем…. Впрочем, мне на помощь обязательно придёт добрый, хоть и болтливый, мальчик по имени Петя Кириллов.

Я взглянула на живую копию супруга и кокетливо улыбнулась. Петя засиял, как начищенный самовар. Засиял как начищенный самовар и Потап Тимофеевич. Я, явно, ему нравилась.

Всего минуту я пребывала в эйфории, неожиданно послышался громкий стук, от души хлопнули дверью, и немолодая женщина в таком же, как я, одеянии, только из нарядных тканей, предстала перед глазами. Купец сразу сдулся, его сын напрягся, а я поняла, что предо мной стоит грозная хозяйка дома.

- Здравствуйте, - низко поклонилась я пришелице и застыла в глубоком почтении. Враг мог спутать  мои карты, а потому я решила врага задобрить и знала, как это сделать.

- Акулина Евграфовна, дражайша! – засуетился Потап Тимофеевич и обхватил супругу за плечи, а я, пользуясь моментом, стала исподтишка её разглядывать. – Аки удалилиси в скиты страстотерпцы? Дивно, дивно!
- Удалилиси, - отмахнулась она.

«По нашим меркам полная, массивная, где-то килограммов восемьдесят пять - девяноста, рост средний, сто шестьдесят, узкие бледные губы, блеклые глаза в бесцветных ресницах, светлые брови, россыпь веснушек на лице. Есть над чем косметике поработать. А вот возраст древних людей не определишь. По-моему, они выглядят лет на пятнадцать – двадцать старше.
 
- Ужели Мария Васильевна? – вдруг, будто только заметив меня, неприятным писклявым голосом фальшиво протянула Евграфовна. – Погодь чуток, девка, изведать сие хощем - аки тибе в чащобе сыскали? Елико ты тама ладила так длительно?
- Вы у матушки спросите, - мои щеки запылали, будто по ним прошёлся утюг. – Не помню я.

- Стребую неизменно, - мерзко ухмыльнулась всевластная хозяйка терема. – Аки ести будешь? -  Это сыну. И уже ласково-сюсюкающе.
- Маня, айда обедать с нами, - неуверенно произнёс Потап Тимофеевич.
- Неча ишшо ести, -  женщина фыркнула, прошла за печь и загремела чугунками. К ней кинулся подросток в атласной рубашке, до сих пор застывшей статуей стоявший в дальнем углу.

– Благодарствую, сударыня,  - я изобразила ослепительную улыбку и еще раз поклонившись, выбежала из дома. А пока бежала, думала о том, что все россказни о домострое тех лет  – всего лишь сказки про белого бычка. Как и в нашем веке, где в основном правит бал матриархат, у Кирилловых глава семьи – баба, причём её, казалось бы, грозный мужик смирился со своим марионеточным положением, а отпрыск  - стопроцентный маменькин сыночек.

Вновь потекли слёзы, я хлюпала носом, не обращая внимания на свидетелей своей истерики. А они были. Несколько женщин с коромыслами, переговариваясь, остановились в полном недоумении, к ним подбежали дети. Они показывали на меня пальцами.

- Маня, - стремительно вышла из дома Маланья Кузьминична, - что с тобой, Маня?

Она водила руками по моему лицу и снова изображала слепую. Я опустила голову на её плечо и разрыдалась.

- Ступай в избу, - покосилась на товарок Кузьминичка и крепко обняла меня за талию.
И мы пошли. Я чувствовала поддержку женщины, жившей в начале восемнадцатого века, но оказавшейся мне ближе и роднее, чем Лидушка с её бесконечными капризами. А в горнице я умылась и прилегла на лавку. Так замечательно начавшийся день окончился крахом надежд на обеспеченную жизнь для моих детей. Выпив кружку травяного настоя, я отвернулась к стене и уже принялась засыпать, как….

- Пётр! - неожиданно громко возвестила Маланья.
Я резко повернулась. В дверях стоял маменькин сыночек, за ним маячил растерянный Потап Тимофеевич.

- Приношу слезницу, касатка, - отодвинув сына, протопал в дом старший Кириллов. – Не в себе Акулина Евграфовна,  За Петьку лиходействует.

- Злыдня, - процедила сквозь зубы моя благодетельница. – Ужо я ей взбранити худо сеять!
 

Продолжение: http://www.proza.ru/2016/11/03/1022