На краю на самом, у реки... Вариант 7

                На краю  на самом,  у реки…
                1.
    Сейчас никто, наверное, уже и не помнил, почему село  называлось Банное. Но из далёкого детства Георгию вспоминались  рассказы высокой красивой девушки. На ней был голубой  с мелкими цветочками сарафан.  В воспоминаниях навсегда остались  ослепительно белые, по июньски ещё не загорелые  полные руки  и яркий красный галстук, кокетливо, совсем не по-пионерски  повязанный на грациозно изогнутой девичьей шее.  Её лицо так и осталось в его памяти стёртым. Маленький Гоша задирал голову, когда смотрел на неё, и яркое солнце, всегда слепящее глаза,  в этот раз попадало будто бы в затмение.  На его ярком фоне  он видел лишь тень лица. Угадывались    пышные,  упругие,  как пружинки, пряди рыжих волос  и   карие глаза  с  никогда не исчезающей доброй  улыбкой, и он слышал  завораживающе спокойный, совсем не учительский, голос,  рассказывающий им, первоклашкам, легенды былых времён. Это была его первая пионервожатая с прекрасным  и непонятным именем Ася.
  Да! Ещё он помнил её конопушки, хотя само лицо и  было затемнено. Чётко из глубины лет звучал лишь  её бархатный голос, рассказывающий о древних временах, о бунте крестьян и их предводителе  Пугачёве,  о  стычках и боях в ковыльной степи. И маленькому  Гоше от её красочного рассказа  представлялись    разгорячённые взмыленные  кони и  огромного роста, почему-то голые  по пояс, всадники, играющие мышцами на  сильных руках.   Крики, пожары,  сабельный лязг  и ночной  отблеск  больших бивачных костров,  а ещё  яростный треск  барабанов  среди ощетинившегося штыками строя солдат, блестящего на солнце офицерскими эполетами и ровными рядами нагрудных  медных пуговиц…
  И вот тогда в памяти Георгия будто бы всплывал  рассказ о банях,  построенных  в этом селе, прямо на берегу Урала,  остановившимся  на постой Пугачёвским войском. Хотя, может быть никто и не строил бани,  просто войско  мылось   после большого сражения.  Люди в этом небольшом селе  никогда  не видели такого   скопления  моющегося народа, вот и сложили забытую теперь сказку или легенду, а  название так и осталось...
  Георгий, как всегда, неожиданно задохнулся  и зашёлся в яростном кашле, дробящем всё нутро, будто щебёночный грохот. Болезнь не отпускала его даже в такой, как сегодня, ясный и солнечный день   среди наполненной запахами полыни и чабреца пустынной степи.  Он долго откашливался и сплёвывал вязкую слюну, исходил потом в бессилии, пока не ложился плашмя прямо в жёсткий ковыльно-полынный ковёр и не начинал затихать. Приступ проходил, откатывал горячей волной, а он всё лежал и ждал, когда земля под ним  перестанет кружиться, и можно будет встать.
  Как в далёком детстве, в траве прыгали зелёные кузнечики, куда-то спешили муравьи, вдали виднелись свежие холмики земли – норки сусликов.  Трава пестрела неброскими, запылёнными голубыми цветами  цикория,   седыми пучками ковыля  и колосилась  так похожими на молодую пшеницу, бледно-зелёными побегами травы-просянки.
   Георгию чудилось, как покойница мать  следит за ним на огороде. Он полет траву  и складывает её в борозды  между рядов картошки. Но просянка режет руки, и он никак не может выдрать  из сухой потрескавшейся земли  всё корневище.  Как назло, каждая травинка  отрывается  у самого корня, и приходится запускать пальцы глубоко в землю и выдирать всю эту крепкую, как проволока, паутину корней за несколько раз. Мама качает осуждающе головой  и грозит пальцем….
 Он очнулся от воспоминаний и с трудом поднялся.  Набирающее силу дневное солнце напекло  непокрытую голову  и  раскалило липкую от пота рубаху на спине. Всё повторялось ежедневно, как будто кто-то завёл его дни, как будильник, и они шли, строго отсчитывая не только минуты, но и события.  Вот уже  несколько дней, в одно и то же время,  он шёл к реке именно так, через степь. И кашель начинал донимать его в тот момент, когда он расслаблялся  и останавливался, вспоминая,  какими эти места   были в его детстве. 
 Вокруг почти всё изменилось до неузнаваемости.  Там, куда он сейчас направлялся,  в его детстве были  большая песчаная отмель  и чистый рыжий песок естественного пляжа. А дальше, вниз по течению, на том берегу возвышался крутой  глиняный  обрыв   с множеством маленьких нор-гнёзд. Там жила большая стая речных чаек.  На песчаном берегу  располагался  их  лагерный пляж, и мелководье на несколько шагов в глубину было отгорожено от   быстрины течения старой волейбольной сеткой, натянутой на деревянные колья, вбитые в мягкое дно. Сетка была короткой   и отгораживала только от быстрины течения.  Дети  легко обходили эту преграду, их тянуло на глубину  в поток течения.
   За пляжем, буквально в полусотне  шагов, проходила тропинка,   выводящая на   брод.   Здесь  местные жители и  приезжие отдыхающие переходили реку,  даже не намочив белья. А мальчишки, убежав вдоль берега  и спрятавшись в кустах, любили наблюдать  за тем, как молодые колхозные девчонки, задрав юбки до пояса, громко хохочут и бредут на тот берег. Как и всех пацанов, Гошу завораживало ярко белое тело стройных девичьих ног.
   В купальные дни  берег бурлил  от мальчишек и девчонок разных возрастов, от громких голосов воспитателей и вожатых, смеха и  визгов детворы, трелей свистков физрука  и протяжных криков  низко летающих чаек. Птицы не боялись детей. Они точно знали -  несмотря на запреты старших, дети принесли под рубахами и платьицами  утаённые в столовой куски хлеба, а потому  сегодня  они распугают всю рыбу, но накормят всю стаю хлебом до отвала.  Куски будут подбрасывать  или просто кидать в воду, и завтра или послезавтра, когда выдастся пасмурный день, и дети не придут купаться,  рыба, тоже привыкшая к подачкам хлеба, опять придёт на мелководье, и  чайки начнут привычную охоту.
 Да, так было!  Но теперь берег изменился, как и  вся  жизнь вокруг. Будто бы в одночасье. То ли река поменяла русло, то ли  в неё сбросили слишком много мазута и удобрений во времена расцвета ныне почившего в туманном прошлом колхоза.   На месте песчаного пляжа образовалось затянутое липкой грязью мелководье, буйно, как сорняком, заросшее  высокой, в человеческий рост, осокой.  Противоположный берег осыпался, стал пологим и безжизненным. Птицы больше не прилетали в эти места. И только тропинка, по которой когда-то ходили люди, превратилась в проезжую дорогу, да  брод на повороте реки стал как будто бы ещё мельче.  К броду  спускалась еле различимая только вблизи колея, пробитая грузовыми машинами, но затянутая, спрятанная степными травами,  стойкими ко  всякого рода  бесцеремонным вмешательствам человека. Дорога была временной, и машины по ней ездили чаще вечером и  ночью. Так что земля успевала затягивать раны за дневные часы.
« Странно! – подумал Георгий, - Нам никогда не приходило в голову, что здесь, за Уралом, кончается Россия. Хотя, мы тогда и слово такое редко говорили. Мы знали другую страну, и  что  река разделяет  две соседние республики, тогда мало кого интересовало. Обыкновенные люди об этом, скорее всего, никогда не вспоминали».
 Теперь за рекой находилось другое государство – Республика Казахстан, и дорогой через брод пользовались вдруг  появившиеся контрабандисты.  Многое, очень многое  появилось  в этих местах, пока он, Георгий, по приговору суда шесть лет добывал  уголь в шахтах республики Коми. Но всё же, казалось, а может быть, так и было, исчезло ещё больше…
 Вот и пляж, где  купались и местные жители, и приезжие отдыхающие, тоже был теперь в другом месте. Дальше, за поворотом реки, половодьями  был вымыт кусок отвесного глинистого  берега,  и образовалась небольшая ложбина вдоль кромки воды. Попасть  на эту узкую полоску земли можно было,  только спустившись по извилистой  тропинке, сбегающей с крутого берега вниз, к самой воде.
 Георгий купался  в этом месте  почти каждый день перед обедом, но в основном,  в будние дни. В выходные сюда часто наезжали на автомобилях  отдыхающие  из городка. Приезжали  обычно шумными компаниями, с криками, смехом, песнями, часто продолжающимися  ночи  напролёт.  Год назад, когда  Георгий только поселился в деревне, у него произошло несколько неприятных встреч с  этими гостями.  Не сразу, но  Георгий догадался,  нужно быть осторожным с этими людьми. Его худая, сгорбленная фигура, в потёртых  и давно неглаженых брюках, в  застиранной рубахе,  слишком выделялась на фоне всех этих разодетых в шикарные платья и купальники,  девиц  и мужчин с лощёными, пышущими  здоровьем лицами. Все эти компании    приезжали  сюда на шикарных   машинах, и  его вид вызывал  у этой публики определённое подозрение или просто раздражение  и нездоровый интерес. 
   Многие из них с опаской начинали оглядываться на свои автомобили, оставленные там, наверху, без присмотра. Другие пытались завязать разговор,  не предвещающий ничего хорошего, или же сразу ругались и  затевали скандал.
  Сегодня была среда, и июнь только начался, а потому  ждать наплыва  отдыхающих  можно было только через недельку или две, когда ночи станут тёплыми и душными.  Георгий, вдыхая степные запахи, удобнее перекинул через руку пиджак, который носил с собой всегда из-за частых приступов, сопровождающихся ознобом  и лихорадкой, и зашагал через степь по контрабандистской колее, по  знакомому даже  в мелочах маршруту.  Ему дышалось опять легко, как всегда, после  приступа, и он даже пытался что-то насвистывать.
 Уже второе лето он жил в деревне,  в одном из  бывших  заброшенных домов.  Это теперь  его дом  выглядел вполне жилым  и  даже кое-как, но всё же благоустроенным.  Ещё год назад он казался просто развалиной, не приспособленной для жизни  и  удобной только  для случайной ночевки. И если бы тогда ему сказали, что он будет жить в этой деревне, то он,  конечно, посчитал бы это просто шуткой.  Но он остался здесь, ведь  выбора у него тогда не было.  Случилось всё это неожиданно  но, как и всё  в его жизни, своевременно.
  Тогда, год назад, он стоял здесь, на берегу реки, а  старенький «Жигулёнок», уезжал. Он будто бы убегал от него, торопливо виляя по спрятанной в ковылях колее, неуклюже подбрасывая зад на выбоинах и кочках, и увозил от него людей,   долгое время  числящихся  его друзьями. Ему казалось, ещё какие-то пять или десять минут назад, с ним не может произойти такого.
  Вот так,  за минуты всё  переменилось. Бузай стоял напротив него и крутил в руках нож,  с которым почти не расставался.  Все остальные уже сидели в машине, а они остались один на один.
«Ты знаешь, как это называется, и что тебе за это полагается, Хват?» - спросил тогда Бузай, заметно нервничая  и смотря в сторону. Нож вращался в его правой руке, выписывая дуги, круги и замысловатые фигуры.
«Знаю!» - ответил он  и хмуро ждал неизбежного конца. Но Бузай почему-то не сделал того, что должен был. Он постоял несколько секунд, а потом   резко повернулся и пошёл к машине.
«Ну, вот! Господь опять сберёг   меня зачем-то. И уже не в первый раз! Там в далёкой и холодной Коми, со слов  видавших всякое на своём веку  старых шахтёров, я тоже  выжил   во время двух самых страшных  завалов, какие когда–либо бывали  в шахте», - подумалось ему тогда.
 Да! И в этом нежданном спасении, и в   том, что случилось с ним в шахте, действительно, необъяснимого было больше, чем понятного и естественного. Бузая ещё можно было понять, хотя тоже без воли свыше  не обошлось. А  вот в  шахте, в  первую аварию,  от взрыва метана погибла вся его смена. Он остался жить только потому, что был молод, неопытен, и это был его первый в жизни спуск под землю. При первом, лёгком, не взрыве даже, а толчке, Георгий поскользнулся  и не успел, как все вокруг, испугаться и насторожиться. С его головы слетела каска и плюхнулась в бегущий под ногами грязно-бурый ручеёк. Каску понесло из штрека в ближайший узкий проход, и Георгий шагнул туда, протиснулся, и на своё счастье, сделал ещё несколько шагов,  ухватив   медленно уплывающее имущество…
 Он долго лежал, приваленный тяжёлыми слоями  породы, дыша через раз, проклинал свою жизнь, судьбу, все шахты на свете  и плакал от бессилия. Тогда он не знал, что  окажется  единственным, кто выжил…
 Воспоминания прервались неожиданно.  Георгий задумался  и, подходя к знакомому месту, смотрел в сторону, на  молодые  и первозданно чистые ещё, не запылённые, листочки на деревьях, на мутные ещё  потоки реки.
« Ну, вот! Приехали!» - мысленно воскликнул он, увидев  ярко-красный, матово-блестящий капот какого-то импортного автомобиля высокой посадки. Тот стоял прямо возле  тропинки, уводящей вниз по склону, к реке. Задумавшись,  Георгий совсем потерял связь с реальностью, и чуть не  натолкнулся на эту чудо-технику.
« Дорогой, наверное! - мелькнула мысль, но тут же,  с досадой, - Среда называется, будний день! Всё же  лето и  есть лето.  Причём тут выходные, когда те, кто сейчас ездит на таких машинах, вообще не работают, хотя   и к воровской касте не принадлежат. Пиджаки красные, машины тоже красные, и вся жизнь у них «весна-красна»».
 Георгий уже хотел повернуться  и просто уйти, но любопытство пересилило. Его  привлекла  тишина, и спокойствие. Как-будто и не было там внизу никого. Он подошёл  к краю  обрыва  и заглянул вниз.
 Возле воды, на  каком-то пёстром покрывале сидели двое. Мужчина был небольшого роста, в годах, лет сорока пяти, и в  жёлтых просторных трусах, прикрывающих нелепо торчащий бугром живот. Отсюда, с высоты, он выглядел совсем карликом.  Женщина напротив:  молодая, длинноногая, с русыми волосами, ниспадающими на  плечи, в  открытом, но старомодном купальнике  поблёкшего синего цвета.
 Мужчина держал высоко поднятый над головой стакан и что-то быстро говорил. Женщина смеялась, чуть слышно, и смех её сливался с шорохом ветра в листве вцепившихся в  берег  маленьких  деревьев  и с шумом течения реки.
« Всего лишь двое?» - с удивлением подумал  Георгий. Он постоял в нерешительности, ещё немного понаблюдал за непривычной сценой  и вдруг вздрогнул от резкого крика.
«Мама, мама! Я ракушку нашла…» Сбоку, по кромке воды к пёстрому ковру бежала девочка. Георгий отдёрнул голову, скрываясь, но потом опять нагнулся вперёд.
  Девчушке на вид было лет семь. Белокурая, как мать, она громко шлёпала
босыми ногами  и размахивала тоненькими,  как тростинки руками, испачканными  в грязи. 
«Я нашла ракушку!» - неслось над берегом, рекой, над шумом течения, бурлящего у брода бурунами. Взрослые встали ей навстречу и тоже дружно смеялись.
«Семья!» - озадаченно и с какой-то облегчающей душу радостью подумал Георгий. «Ну, что же! Бывает.  Нормальные люди тоже ещё ездят на реку».
  Он подошёл ближе к обрыву. От тропинки до пёстрого коврика было метров шестьдесят. Если быстро спуститься вниз и повернуть вдоль берега в противоположную от счастливого семейства сторону, то можно быстро дойти до двух одиноких ив, склонившихся над рекой. А там сразу заросли ивняка прикроют его от их обзора, и можно будет спокойно искупаться. Возможно,  они увидят его и даже испугаются, или наоборот, мужчина полезет с разборками, но это не так страшно. В конце концов, это его место! Он здесь живёт, а они приезжие. Пусть поволнуются немного. Ему просто необходимо помыться! Вода в реке тёплая, а мысль о холодном ведре воды из колодца приводила его в дрожь и трепет, куда более сильный, чем волнение по поводу этих  довольных, сытых и обеспеченных людей. У них и так всё хорошо, а потому маленькая толика волнения не испортит им настроение на весь день. Подумаешь, поволнуются и понервничают часок!
 Стараясь не слишком спешить, но и не медля, Георгий спускался по тропинке к пологому берегу. Пока крутизна не кончилась, он оставался незамеченным. Но как только он ступил на узкую полоску глинистого берега, кое-где уже поросшего островками первой буйной травки,  мужчина и женщина будто бы по команде, обернулись в его сторону. Георгий заметил это боковым зрением, стараясь  не смотреть в сторону приезжих.  Но когда они обернулись, он невольно  тоже повернул голову в их сторону.
    Белокурая девчушка стояла уже возле пёстрого ковра  и молча, вытянув испачканную грязью руку, указывала на него пальцем.
«Поздно, милая!» - усмехнулся про себя Георгий  и резко повернулся к отдыхающим спиной.  Не оглядываясь, он  бодро зашагал к таким близким и знакомым ивовым кронам, свешивающим молодую яркую листву к самой  глади реки.
- Жора! – услышал он крик женщины за спиной  и ещё успел подумать, что толстого мужика  зовут так же, как и его. Тёзки, значит!
- Жора! – раздался повторный уже более громкий крик, и эхо заметалось, ударяясь о высокий  речной  берег.
Георгий на несколько секунд замер. Он  вдруг всей кожей ощутил, зовут именно его, хотя и понимал нелепость всей ситуации.
«Сестра в Вологде, - торопливо побежали в голове мысли, - я получил от неё последнее письмо ещё этой  весной, в городе. Нинка? Но она вышла замуж, почти сразу после того, как его осудили. Она честно написала ему об этом в лагерь  и ещё о том, что уезжает жить  куда-то в Казахстан.
   Кто-нибудь из одноклассниц? Глупо! Столько лет, да и изменился я  внешне. Все кореша  в один голос твердили прошлой весной, что меня не узнать, после отсидки».
 Его, действительно, трудно было узнать. Он сам, в первую весну на воле, бывало, долго смотрел на себя в зеркало.  И думал о словах соседа и друга детства Сашки Кулёмина: «Не по УДО, что ли? Ну, брат! По актировке  у нас  в государстве зря не выпускают! Значит, посчитали, что ты   не жилец. Ничего! Борщ  с хлебом  имеем, водку  тоже! Ты, главное, обедать приходи к нам. А то я тебя знаю! Сейчас опять свяжешься со своими блатными, и тогда тебе точно хана…».
   Друг детства был женат на  их же сверстнице, проживающей когда-то по соседству, Зинке. Сашка рассказал ему о смерти матери, об их   квартире, где  давно живут чужие люди,  и не задумываясь, предложил ему пожить у него. Зина кивала, хотя и с натянутой, неправдоподобной, улыбкой. В их двушке они теснились с двумя детьми, и пока они с Сашкой сидели на кухне, мальчишки  лет, наверное,  шести и восьми, постоянно забегали и хватали что-нибудь со стола. То кусок хлеба, то сахар, а когда лезли в тарелку с колбасой, стоящую на столе  рядом с бутылкой, Сашка немилосердно бил их по рукам.  Георгий отказался от приглашения  и рассказывать о себе ничего не стал. Не стал ничего объяснять  и доказывать, что он не пропадёт.  Как-то пропала охота.
      Кореша,  встретившие  накануне   на вокзале, сразу же  определили его на съёмную квартиру к какой-то престарелой тётке, где ему была выделена отдельная комната.  Азамат Бузаев, или  просто Бузай, отсидевший   с Георгием в одном лагере,  теперь  был старшим в троице его давних друзей-подельников. При встрече  говорил он меньше всех, но  на прощание сунул пачку измятых денег и  пообещал заглянуть. «Живи пока тут. Место тихое. Отдыхай, Хват! Мощи твои надо салом нарастить, а то тебя ветром шатает!»…
    Георгий медленно обернулся. Женщина в синем купальнике, неловко подворачивая ноги  на неровной, бугристой поляне,  бежала прямо к нему.
- Жора, Хватов! – крикнула  она ещё раз, почти задыхаясь. Георгий  вздрогнул, услышав свою фамилию, и впился в неё взглядом.
  Глаза большие, скулы, чуть выдающиеся вперёд, румянец, родинка на шее, большая, чёрная.
- Жора! – уже почти шёпотом простонала она, останавливаясь всего в одном шаге,  - Это я!
 Женщина прижала ладони к горящим щекам, и в глазах её, наполненных слезами, было что-то, как будто знакомое, но давно забытое.
- Это я – Рита!
«Рита, Рита, Рита, Рита! Чёрт! Как всё глупо! Какая Рита?». Он смотрел     исподлобья, всё ещё недоверчиво. 
- Извините! - пробормотал Георгий  и опустил глаза,  не хотел  смотреть на её белоснежную  открытую грудь. Она  стояла так близко, что забытый аромат женского тела, её пота, духов, волос,  пьянил, путал мысли и учащал дыхание.  Сердце начало биться бешено, и пот заструился по лбу, скапливаясь на бровях  и скатываясь в глазницы, резал веки острой болью.
« Только бы не приступ!» - с тоской подумал он. Мысль, что он упадёт и забьётся в конвульсиях в ногах этой женщины, заставила его внутренне напрячься, и он  стал дышать громко и в ритм бьющему в грудную клетку сердцу.
- Вы извините, - уже более чётко и внятно повторил он, - но у меня была контузия. Памяти нет совсем. А может быть, вы ошиблись?
- Рита! – опять с надеждой, нараспев повторила женщина, - Ну, же! В восемьдесят пятом году ваш комсомольский отряд прислали к нам на уборочную в посёлок Андрианополь. Помнишь?
- Андрианополь? Отряд? Ну, помню!
- Мы познакомились, когда тебя и ещё нескольких ребят  перебросили со строительства школы на ток. А вечером  ты был у меня дома. И я познакомила тебя с родителями  и с сестрой…
- Ри-ита! – раздался издали протяжный крик. – Мама! – вторил ему детский голос.
- Вас муж зовёт! – неловко мотнул головой Георгий, всё ещё стараясь не поднимать глаз от земли.
- Муж – объелся груш! – грустно вздохнула Рита, - Это хахаль мой! Сегодня в городе познакомились, вот и поволок сюда. Ты что, теперь в посёлке живёшь?
- Так! – пожал плечами Георгий, - Только летом.
- На даче?
- Что-то вроде того.
- Значит, родственники здесь, - чуть слышно вздохнула опять Рита.
Крики мужчины и девочки не утихали.
- Сейчас! – резко, каким-то другим, каркающим, голосом, бросила Рита через плечо, чем заставила Георгия поднять на неё глаза.  Но он увидел всё ту же миловидную улыбку  и большие зелёные глаза.
- А я ведь потом тебя  долго вспоминала. Ты обещал, что вернёшься. Не помнишь?  А нашу ночь на сеновале? Да-а! Через два года я приехала в город, но тебя уже там не было.
 Толстый мужик в жёлтых трусах уже приближался решительной походкой. При каждом шаге его заметно пошатывало.  Видимо заметив тревожный взгляд Георгия, Рита обернулась  и тут же заговорила торопливо.
 - Я вижу, Жора,  ты остался своим парнем. От хозяина недавно? Сидел – я ведь вижу. Понимаешь, мне край надо этого толстого богатея ублажить, а Надьку оставить не с кем. У меня мать недавно заболела, вот и таскаю её за собой.  Уже нескольких богатых клиентов с ней потеряла, а жрать-то  нам что-то надо? Возьми к себе Надюшку до вечера, а? В деревне всего-то два десятка жилых домов, и я вас вечером легко найду.
- Это кто такой? -  грозно, заплетающимся языком, выпалил пузатый коротышка, угрожающе подсмыкнув  жёлтые трусы.
 - Это Жора! Мой брат! -   Рита улыбалась ему так же мило и радостно, как только что улыбалась Георгию.
- Какой брат? Ты что дуру мне гонишь?
- Да, родной брат! – опять неожиданно грубым каркающим голосом взвизгнула Рита, резко повернувшись на пятках лицом к толстяку, - Он из тюряги только что откинулся. Вот и не виделись уже давно!
 Так же резко, Рита подошла к нему и обняла за плечи.
- Дима! Жора живёт, оказывается,  в деревне у родственников, - голос Риты был опять обволакивающим и пьянящим,  -  вот я Надю ему и оставлю! Пусть пока познакомится и погуляет с родным дядей. А мы с тобой, Дима, дальше будем купаться…
- А-а! – лицо толстяка поплыло в пьяной, чуть туповатой, улыбке. Его возгласам вторил её ласковый, воркующий смех.
 Георгий не смог больше выдержать этого «выездного концерта». Он резко повернулся и  быстро зашагал  к ивняку.
- Жора! – кричала она вслед.
- Мне искупаться надо, - пересиливая злобу и отвращение, прорычал Георгий.
-  Так, купайся, конечно! – догнал его её радостный голос, - А я пока Надюшку одену и соберу…

                2.
  В старом доме изредка сами собой скрипели рассохшиеся половицы, и от степного суховея стонали подгнившие стропила крыши. Прошлогодние   пучки сена, оставшиеся в сараюшке, шумели под ветром, напоминая далёкий прибой когда-то в юности  увиденного моря.
  Из приоткрытого окна  ночная тишина  гулко  отдавалась в пустом доме стрёкотом кузнечиков,   мерным постукиванием не закрытой на щеколду калитки  да протяжными всхлипами, издаваемыми  степью. Что-то в ней жило своей, непонятной Георгию, жизнью, даже   когда  последние розовые сполохи  солнца, скрывались, наконец-то,  за горизонтом, и наступала настоящая темнота.  Но он знал, что это ненадолго. Утро было совсем близко.
 Ему не спалось. Георгий дремал, ворочаясь на жёсткой и широкой лавке, и казалось,  не  спал  ни  минуты. Однако в коротком забытьи к нему приходили   странные видения,  посещавшие его часто после возвращения. Такие сны он видел в детстве, и ещё в тюрьме, в первый год заключения.  Эти видения были яркими, цветными. Они тревожили душу и плоть, но забывались сразу, как только сознание переключалось на реальность.
 Просыпаясь, Георгий вслушивался в ночные звуки  и в мерное сопение девочки,  где-то рядом, в темноте,  спавшей  на его кровати. Он  будто скинул тяжёлую ношу с плеч, когда вечером Надя заснула. Никогда раньше он и подумать не мог, что дети могут так утомлять.
 Весь день она ходила за ним, не отпуская его ни на шаг. Лишь иногда  куда-то убегала, и её серенькое платьице мелькало  то на узкой кривой улице, то в соседнем огороде. И её писклявый пронзительный голосок, и  хриплый хохоток деда Валериана  сразу доложили Георгию, что она самостоятельно познакомилась с соседом.
 Георгий возился в маленьком огороде. Он  поливал только взошедшие, взломавшие  верхнюю корку земли  ростки  огурцов в  трёх небольших круглых лунках. И аккуратно, под корешок, лил из лейки на слабую, гнущуюся под собственной тяжестью  и от собственной слабости рассаду помидоров.
- Ну, как тут у тебя? – раздался знакомый голос, и дед Валериан, держа Надю за руку, зашёл  в одну из множества прорех  в покосившейся ограде  на его участок.
- Нормально!
- А меня вот…кхе-кхе… постоялица твоя пригласила! – смущённо поглаживая короткую бородёнку,  улыбнулся, почти беззубым ртом   сосед.
- Заходите, - кивнул Георгий, - скоро обед. Поливаю вот, как вы сказали, водой тёплой, из бочки.
- Это правильно! – кивнул дед, - Прижилась-то рассада? А то моя бабка больше за тебя беспокоится, чем за своё хозяйство. Со вчерашнего дня ещё говорила, чтобы зашёл к тебе  да посмотрел. Посмотри, говорит, как там моя рассада, не погибла ли у соседа?
- Нет! – повёл вокруг себя  рукой Георгий, - Если все вырастет, и перец, и  картошка, и кабачки.  Не знаю, куда мне тогда и девать это!
- Ну, кхе…кхе… посадил два ведра картошки и пять грядок, и  голову ломаешь? Да это всё,  если подкапывать и обрывать даже  с конца лета, то  и до октября тебе не хватит. Хотя, ты опять в город ведь уедешь…
- Уеду! – кивнул Георгий  и тут же смущённо,  поблагодарил: «Спасибо вам и Евдокии Антоновне! Вот при деле хоть теперь…».
- А! – небрежно махнул рукой Валериан  и  чуть нагнулся к Наде,  давно уже трепавшей  его за рукав, - Чего тебе, красотка? 
- Почему, деда,  у тебя в доме светло,  чисто и пирожками пахнет, а у него так грязно и мыши скребутся?
- Кхе, кхе, кхе! – привычно, но  громче обычного засмеялся дед Валериан, и погладил Надю по голове осторожно, будто что-то хрупкое.
- Хозяйки у него нет, Наденька! Вот ты, будешь хозяйкой? Дом  приберёшь, и его заставишь всё вокруг в порядок привести.
- Я  умею! – серьёзно мотнула головой Надя, - но  надо бы  маму дождаться. Я только в квартире в нашей полы мыла  и окна ещё помогала маме мыть. А здесь полы со щелями, да  ещё и мыши…
Надя тараторила безумолку, чем вызывала у деда взрывы смеха и  не- скрываемый восторг.
- Ох,  деловая девка! – иногда только  успевал он вставлять слова в подробные объяснения или рассказы Нади.
 Потом они обедали, и дед Валериан, как всегда, когда приходил к Георгию на обед или ужин, принёс с собой бутыль самогона и кусок пожелтевшего, резко пахнущего чесноком сала.
 Мужчины долго сидели за столом, а Надя поела совсем немного варёной картошки  и съела  всего один пирожок с луком, из десятка, что захватил с собой дед. Они и не заметили, как она принесла в старой гнутой алюминиевой чашке, оставшейся от старых хозяев, воды и начала уборку.
- Видал! – кивнул  в сторону Нади дед  Валериан, увидев, как она старательно трёт полы. Потом, приглядевшись, поинтересовался: «Ты чего это, внучка, сыплешь там?»
- Я хочу щели засыпать земелькой, - бойко ответила Надя, - чтобы мышки оттуда не вылезали.
- Это кто же тебя научил-то? – закхекал   своим привычным смехом дед.
- Сама придумала…
- Ну, вот! – вздохнул дед Валериан  и опять наполнил стопки самогоном, - Авдотья тебе  Георгий теперь совсем без надобности.
 Георгий молчал. Что он мог ответить соседу?  Всё и так было переговорено.
     Прошлым летом, когда Георгий только обосновывался  здесь,  первыми, с кем он познакомился, были будущие соседи, дед Валериан и бабка Евдокия. Почти сразу дед предложил ему помощь, так как дом, в котором обосновался  на ночь  Георгий, требовал ремонта. А как же его было делать без инструментов да без помощи?  Георгий хотел было объяснить, что остановился тут по-необходимости, только на одну ночь, но не успел. Дед говорил быстро, суетился. Он деловито осматривал  заброшенный дом, где и обнаружил утром спящего  Георгия,  а потом неожиданно скрылся. Через полчаса дед пришёл уже с деревянным ящиком, из которого торчал обух топора, рубанок и ещё какие-то инструменты.  На протесты Георгия дед, кажется, совсем не обращал никакого внимания,  а потом ему на помощь пришла бабка Евдокия, да  неожиданно   стали приходить люди,  большая семья  новых соседей  Георгия. В доме  появились вначале  какие-то мужчины, с топорами и пилами,  и тоже   с  ящиками инструментов. А потом и женщины – со стёклами для выбитых кое-где в его доме окон,   с тряпками и вёдрами. Целая строительная бригада!
 Дед Валериан и бабка Евдокия познакомили его со всеми, и оказалось,  все они действительно родственники и живут на одной улице. Кривой,  и извилистой, как тропа в степи. И то, что  все они  связаны родственными связями,  оказалось неслучайным.
-  Сейчас  одному-то не прожить, Георгий! – поучал его тогда  дед, деловито строгая во дворе доску, - Даже у нас в селе остались только те, кто может друг другу помочь, кто не пожалеет для соседа последнего. Тогда и он для тебя не пожалеет. А остальные все разъехались, как только колхоз рухнул, лучшую жизнь для себя искать!
 В тот вечер они дружно сидели  за большим столом, сколоченным из струганных досок, во дворе соседского дома возле аккуратно выбеленной маленькой летней кухни. Ужинали  с самогоном и вином, но без шума, криков,  степенно. Хотя и поднимали рюмки и стаканы за новоселье, но особо праздничного настроения не было.  Мужчины говорили мало, женщины больше суетились, подавая  нехитрые кушанья. Вот тогда-то Георгий в первый раз и обратил внимание на Авдотью.
 Женщине было на вид лет тридцать, и была она высокая, широкоплечая и грудастая. Её полные руки с крепкими и по-мужицки  большими ладонями ловко  подставляли Георгию то тарелку с солёными огурцами, то рюмку, то подсовывали в нужный момент кусок хлеба.
- Дочь моя! – улыбнулся на вопросительный взгляд  Георгия дед  Валериан, - Младшая. В честь матери  её назвал. Но она любит, чтобы её Авдотьей называли. Так и зовём.
 Вот так, неожиданно для себя, в тот год Георгий и  стался жить в  доме, в который забрёл случайно в поисках ночлега. И уже на следующий день и не думал, что ему нужно в город. Знал,  там его никто не ждёт, и  комната, снятая ему корешами, уже не казалась ему такой уютной и просторной, как ещё несколько дней назад.
   А  Авдотья, большая, высокая и молчаливая, как и её мать,  Евдокия Антоновна, стала приходить к Георгию каждый день. Она дня два приносила еду  и убиралась в доме, чем постоянно смущала Георгия. Разговоры их были отрывочными, но для Георгия полезными. Он расспрашивал её о деревне, о её жителях, о местных порядках и жизни вообще. Авдотья отвечала охотно, но коротко и  смотрела на  Георгия как-то по-особенному. Это он почувствовал сразу.
 На второй день она, в ответ на его вопросы рассказала,  что муж её  утонул в реке, через полгода  после их свадьбы. С тех самых пор, вот уже пятнадцать лет,  Авдотья жила одна.
 - Что же у вас так плохо с мужиками-то? Ещё бы замуж вышла.
 Это был единственный вопрос, на который Авдотья не ответила, просто промолчала.
 А на следующее утро Георгий не выдержал  длящегося третьи сутки одиночества и безделья   и пошёл к соседу сам. Дед встретил его во дворе, довольно кхекая, пригласил в дом, но Георгий отказался.
- Вот что, дед! – переминаясь с ноги на ногу сказал Георгий, - Ты тут я понимаю, за старшего,  на селе. Раз у вас тут другой власти нет, тогда  определяй меня к делу, что ли? Что я тут, ем ваши харчи  да в реке купаюсь, как дачник?
- Да вот оно..кхе..кхе.. всё наше дело! Огород  да скотина в хлеву. А помощником можешь пойти к Авдотье. Ей мужские руки не помешают. Живёт одна, однако и огород, и скотину держит.
- Нет, дед! – решительно мотнул головой Георгий, - К ней не пойду! Ты мне лучше скажи, чем тебе помочь.
- Да! – дед потоптался на месте, пожал плечами, - Ну, раз она тебе совсем не глянется… Ладно!...
  Со скрипом ударила калитка. Георгий вздрогнул и проснулся. Утро уже золотилось пыльной бахромой  на  стёклах окна, и слышны были вздохи и громкие  протяжные скрипы. В соседском сарае проснулась корова и как большой разгорячённый паровоз, издавала множество тяжёлых, свистящих, ухающих и гулко ударных звуков.  Утренний свежий ветерок потянул запахом свежего навоза и  нежно-горьким ароматом  остывшей от дневной жары полыни.
 Вдруг в тревожной тишине что-то громко и невнятно заговорила Надя. Её голосок Георгий  узнал сразу, но не сразу понял, что говорит она во сне, а потому тревожно подскочил с лавки. Кровать заскрипела. Георгий откинул старое покрывало, подарок Авдотьи, и на цыпочках прошёл к кровати. Но Надя уже затихла и отвернулась к стене. В утренней дымке была видна её светлая головка и поджатые к подбородку колени.  Он накрыл её стареньким ватным одеялом, которым всегда укрывался на ночь сам, предохраняясь от  приступов лихорадки.
  Наверное, пока  ходил по дому, скрипя половицами и прислушиваясь к дыханию девочки, он и пропустил скрип калитки и даже шаги в сенях. Он услышал только, как скрипнула входная дверь и, обернувшись,  оказался лицом к лицу с Ритой.
- Привет! – прошептала она одними губами, и тут же уже громче добавила, - Ты что, всю ночь ходишь? У тебя одна кровать?
 Он вдохнул её запахи, такие свежие и возбуждающие, как и сам утренний воздух, и ответил с запинкой.
-  Я на лавке. А она что-то говорила во сне, вот  я подумал…
- Ладно! – тихо выдохнула Рита и, нагнувшись, поставила себе в ноги большую  тяжёлую сумку. На ней был легкий летний плащ, от которого пахло смесью запахов городского универмага. Георгий по запаху почувствовал -  плащ новый, только из магазина, или со склада. А Рита выпрямилась, и  вдруг крепко обняла его за шею, - Ноги не идут. Пойдем на твою лавку…
 Георгий проснулся от скрипа и  ярких лучей солнца. Рита легко, почти неслышно, ходила по дому, и  её белая ночная сорочка чётко выделялась в   утренней полутьме. Её уже не было рядом, а он всё ещё ощущал запах её волос, влажное прикосновение её губ  и даже тяжесть на правом плече, где она лежала, крепко прижавшись к нему. Он протёр глаза и  понял,  она хлопочет у  стола.
- Проснулся, - Рита повернулась, и быстро приблизившись, села рядом. Её рука скользнула по его стриженой голове, по шее, по груди.
- Ах, Жора! – громко зашептала она, - Какого человека  я встретила вчера в ресторане. Мы были там с этим толстым коротышкой, и вдруг подходит он. Блестящий черный костюм, чёрные глаза и обворожительная улыбка. Ты бы видел, сколько у него денег! Это я уговорила его привезти меня сюда. Я ему всё рассказала, и он согласился меня привезти. Только он заедет за мною уже скоро.
- Пойдём! – Рита подскочила и потянула Георгия за руку, - Я прихватила с собой всё, что только смогла. Такого ты, наверное, давно уже не ел и не пил.
- Ты что же, влюбилась что ли? 
Георгий опешил от её  откровенности, и вопрос вырвался сам собой, почти со злостью. Он резко сел на лавке  и,  встретившись с весёлым взглядом Риты, в котором не было ни хитрости, ни обиды, а только насмешка, он торопливо потянул покрывало на голый живот, прикрывая наготу.
- Не ревнуй, Жора! – безмятежно улыбнулась она, - Тебе это совсем не идёт. А потом, какая любовь на работе? Вот там, в тюрьме, разве может быть любовь? Я не была там, но думаю,  там всегда хочется на волю, как и мне сейчас хочется остаться с тобой.  Но делать нечего! Судьба нас не спрашивает  и часто не даёт выбора. Хотя  ведь и там, в неволе, ты встречал иногда очень  хороших людей, правда?
 Георгий, поражённый её словами, спокойным голосом, а главное, смыслом того, что она сказала, напряжённо молчал. Разве мог он ожидать от этой хрупкой на вид женщины таких слов?  Они резали сердце, но гасили его гнев и злость своей внутренней правдой и безмерным, почти запредельным, всегда спрятанным где-то глубоко  внутри каждого,  откровением.
- Не дуйся! – Рита опять потянула его к столу, - Надюшка не проснётся ещё часа два, хоть из пушек пали. Это точно! Я ужасно голодная! Пойдём есть, я всё приготовила…

                3.
 Она ушла так же, как и появилась, незаметно.

   Утром, когда Надя проснулась, они ещё долго сидели за столом. Рита рассказывала о родном селе, они вспоминали молодость, но Георгий всё никак не мог вспомнить ни Риту, ни её родителей, ни её дом, ни их ночь на сеновале. Даже после того, как Рита рассказала об этом очень подробно  и назвала множество знакомых ему имён, он всё равно не смог вспомнить, как ни   старался. Потом Надя  потянула его во двор, а Рита стала разбирать вещи, копаясь в одной из  больших  хозяйственных  сумок.  Она доставала   и детские вещи, и свои, и Георгий впервые подумал -  что она могла такого наговорить  тому франту, если он привёз её с такими тяжёлыми сумками в такую глухомань. Неужели, действительно,  рассказала правду?
 Однако Надя тянула его за брючину, и Георгий решил на время отложить эти мысли. Они пошли во двор, где  привычно уже занялись делами огородными. Каждый - своими.
      Георгий поливал помидоры ведром из бочки и думал о том, как Рита отнесётся к предложению пойти на реку. Надя  поливала  из найденной ею алюминиевой чашки  грядки с пробивающимися ростками лука  и редиски  и смотрела за шлангом, из которого вода лилась в лунки с ростками огурцов.  Как только лунка заполнялась водой,  Надя громко кричала: «Жора!».
     Часа через два, когда они  зашли в дом, в нём было пусто. На столе лежали пакеты с продуктами и консервами, на двух составленных вместе табуретках были разложены Надины платьица, гольфы, носки, колготки и даже  новенькие сандалии.
   Увидев среди старых вещей новые сандалии  и ещё что-то, Надя  с визгами восторга бросилась к вещам. А Георгий, вначале не веря своим глазам, всё обходил пустой дом, будто надеясь найти   Риту. Но взгляд его, в конце концов, наткнулся на торчащую  между двух банок шпрот записку.
 « Прости, Жора. Мне нужно опять уйти. Я вижу, вы поладили с Надюшкой. Буду через несколько дней. Целую. Рита».
 Георгий перечитал записку несколько раз, и внутри него будто всё сжалось. Это была не злость, и даже не досада, а какая-то угрюмая тоска,  так часто посещавшая  его в тюрьме в долгие зимние вечера.
- Что, опять ушла? – вывела его из оцепенения Надя. Она подошла к нему, и доверчиво положив подбородок на сгиб его руки, прижалась к нему всем телом.
- Она всегда так! – вздохнула протяжно девочка, и Георгию вдруг стало как-то теплее и легче. Он хотел обнять Надю  или сказать ей что-то, но почувствовал, как начинает накатывать в голову горячая волна дневного приступа. Как всегда, не вовремя и нежданно.
- Я сейчас… - прошептал Георгий и осторожным, неровным шагом прошёл к кровати. Он сразу забыл и  о  тоске, и о Рите, просто   упал  на кровать, скорчился  и судорожно стал натягивать на себя одеяло. Его трясла лихорадка, мышцы выворачивало, но он ещё успел подумать краем сознания, что девочка может напугаться.
«Маленькая, совсем ещё маленькая!» - стучала в голове гулкими ударами кровь.
- Ты больной совсем, – расслышал он сквозь начинающийся изнурительный кашель, - худой и слабый. Да  ещё  из-за  мамы расстроился. Да? Не обижайся на неё. Она всегда такая. Когда я была маленькой, она закрывала меня в квартире, но потом я выросла. Живём мы на первом этаже, и я стала уходить гулять во двор через окно, куда мне бабушки из нашего дома часто приносили поесть, когда её долго не бывало. Вот так я и привыкла, что мама приходит редко. Но не сразу! Вначале я плакала, а потом жаловалась ребятам во дворе. Но Борька  рассказал нам с ребятами, что живёт вообще со злой бабкой, которая заставляет его делать уроки, каждый день мыться в ванной  и есть отвратительную пшённую кашу. Все мы  тогда смеялись над Борькой, но потом оказалось, что ребята смеялись совсем над другим, чем я. Я смеялась над тем, что Борька не любил кашу. И ещё, что его так часто заставляют мыться, а ребята смеялись, что их родители заставляли делать то же,  что и Борьку, но они этого совсем не боятся…
 В этот раз приступ отступал быстро. Может быть, из-за спокойного размеренного голоса девочки,  совсем не испугавшейся  его страшной позы и рыков, а может быть, из-за того, что она сидела рядом и мягко поглаживала его по плечу, прикрытому одеялом, своей маленькой ладошкой.
   Георгий закрыл глаза, кашлял уже реже  и стал погружаться в полузабытьё. Ему виделся двор его детства. Пыльный пустырь на окраине города, возле разрытых траншей, где возводили новый дом. Они с ребятами, побросав в кучу  портфели, самоотверженно играли в пятнашки, прыгая через такие глубокие  и широкие  ямы, что дух в полёте захватывало, и иногда ты падал, не долетая до края, только уцепившись за него руками, и скользил по рыхлой земле вниз, обламывая ногти…
- Уходи! – кричала  Надя, - Ему плохо было, и он только уснул!
- Так я за тем и пришла, что плохо… - отвечал низкий, знакомый голос.
- Мамы нет!  Но она скоро придёт, и тогда ты узнаешь! У нас нечего брать…
- Не болтай. Отойди-ка…
 Сильные руки  подняли  его голову  и мягко подсунули под плечи подушку. Пахнуло молоком и полынью, и ещё чем-то. И Георгий невольно улыбнулся. Он почувствовал -  пришла Авдотья.
- Чего он улыбается? – спросил детский голос.
- Лучше ему уже. А ты, значит,  Надя?
- Да! А ты кто?
- А я Авдотья. Дочка деда Валериана.
- Так  бы и сказала. Я думала, что кто-то чужой.
- А у нас здесь чужих не бывает.
- Как не бывает? Совсем? А на реке?
- Так это далеко. Чего ты там прятала-то?
- Это мама мне новые вещи привезла.  А тебя, правда, так чудно зовут? Как это - Авдотья?
- Ладно! Пойдём-ка ко мне.
- Зачем?
- Обед скоро, а ему  не пища, а тишина нужна. Покормлю тебя,  и дом свой покажу. Не испугаешься?
- Ещё чего? Только вещи мои нужно взять. Хоть и нет  у вас чужих, а вещи поберечь не грех. Так мама всегда говорит…
  После этих слов  Георгий понял, что  Авдотья понравилась Наде, и они быстро  подружатся  и спокойно заснул.
   Когда он открыл глаза, солнце светило всё так же ярко, но в полумраке  дома чувствовалось наступление вечера. Чувствовал он себя хорошо, даже был какой-то подъём сил. Только, как всегда после приступа, ему было жарко, и хотелось искупаться. Он торопливо сдёрнул с себя рубашку, бросил её в корзину в углу, откуда Авдотья всегда забирала стирать его вещи, и хотел уже идти, но что-то его остановило. Георгий  внимательно  осмотрел заваленный продуктами стол. Записки не было, а ещё  отсутствовали какие-то продукты, видимо Авдотья прибрала. Наверное, унесла к себе в погреб, чтобы не испортились. Но появилось и что-то новое.
 На краю стола, где он оставлял записку, лежало что-то прямоугольное и блестящее.  Георгий подошёл -  это была  новая рубашка, в магазинной упаковке.  Вначале он подумал,  рубашку оставила Авдотья, но потом сразу же Георгий понял -  это привезла Рита. Только почему-то не отдала в руки.
 Георгий медленно развернул шуршащую в тишине упаковку, достал рубашку, в серую крупную клетку, прикинул на себя. Впору. Значит, когда выбирала вещи девочке, не забыла про него.
- А я смотрю, ты тут живёшь как король! – раздался сзади шипящий насмешливый голос  и Георгий резко повернулся. Из дверей, ведущих в соседнюю не обжитую им  комнату, и когда-то давно завешенную Авдотьей покрывалом, неслышно, но быстро появилась фигура Бузая.
 Тот так же мягко, будто на цыпочках,  прошёл к столу, и половицы скрипнули лишь чуть. Сел на табуретку, привычно перекинув ногу на ногу, и вытянутой рукой,  с блеснувшим  сталью  ножом, стал  небрежно остриём тыкать и двигать на столе банки и пакеты.
- Вижу, с городом сообщение имеешь, кореш? – спросил Бузай как бы   между прочим, сверкнув золотыми коронками передних зубов, - Как это тебе удаётся, если не секрет?
- Был когда-то кореш, - процедил сквозь зубы Георгий, - да вышел давно, и не вернулся.
- Нехорошо зло помнить, - тут же, будто ждал от него именно этих слов, ответил вкрадчиво Бузай, - а добро забывать.  Бросили мы тебя здесь, это точно. Но не в пустыне же? Да и за дело! Базлать надо меньше  и старших слушать. А потом,  знали, доберёшься, и в комнату нашу вернёшься, так  как больше некуда тебе. Но ты   всех нас  обманул. Ты здесь устроился  и в город вернулся только зимой. В нашу комнату вернулся. Правда, Хват? В ту, что мы с корешами тебе подогнали. Не побрезговал.
- Только вот вас не видел всю эту зиму! – скривился в ухмылке Георгий.
- А мы уезжали. По делам!
-  Видел я, по каким! – хмыкнул, уже не скрываясь, Георгий.  - Портретики ваши на «Доске почёта» висели. И ещё на каждой тумбе, где объявления вешают. Только подпись под ними была уже старая: «Разыскиваются…».
- Было, было! – не дрогнув ни одним мускулом на лице, закивал добродушно Бузай, - Пошли на дело без тебя, Хват. Вот, чуть не погорели. Но сейчас уже всё улеглось. Живём, как прежде, только ксивы новые  да дела уже другие – серьёзные.
- А! – махнул рукой Георгий, присаживаясь на соседний табурет к столу, - Старая песня. Вы же и тогда меня звали, но я сказал, что дело палёное…
- Нет, Хват! – громко выдохнул, точно рявкнул,  Бузай  и воткнул нож в край стола так, что зазвенело лезвие, - Тогда ты нас бросил, а не мы тебя.  Прав ты был в одном - мелочёвка это была.  Но теперь всё в ёлочку! Поверь мне на слово.
- Откуда продукты-то?  - Бузай резко повернул голову и злобным прищуренным взглядом уставился Георгию прямо в глаза.
- Так с дедом, на лошади, ездили. Вернулись недавно.
- А деньги откуда?
- Так картошку продали, старую. Мешков сорок.  Георгий попытался изобразить безмятежную улыбку, но Бузай, как это бывало и раньше, что-то почувствовал.
- Обиделся ты, Хват, за то, что я тебя не пришил  в прошлый  раз! А? – сверкнул он зубами, - Только не советую тебе по ушам мне ездить. На кону большой банк, и враньё твоё  теперь уж точно скинет тебя в яму.
- Ты мне угрожаешь? – Георгий тоже прищурился  и даже приоткрыл рот от удивления, - Ты же знаешь меня, Бузай!
- О чём ты, Хват? Я же не про твою жизнь, она и так теперь моя. Я о жизни крестьян твоих. Нехорошо, если придётся мочить их по твоей вине. Дело крупное, и нам лишние  языки совсем не нужны. Ты же со своими крестьянами сроднился, я знаю. Ну, поэтому и пожалей их. Отработай свой должок, что набрался за зиму. Жил и ел ты на наши дачки.  И дачки эти           немалые. Хорошая, надёжная крыша, без ментовского глаза, и хавчик  сейчас  стоят дорого. Мы вот за зимний приют с хорошими людьми ещё не рассчитались, а потому ты нам и поможешь.
- Иначе, что? – уже поникнув головой, но, всё ещё  стараясь держаться отчуждённо, с вызовом спросил Георгий.
- Ты рубашку-то надевай, - вдруг беззаботно напомнил Бузай, и Георгий с удивлением понял, что сидит  полуголый с новой рубахой в руках, - хорошая рубашка для крестьянина. Но я вот, предлагаю тебе не рубашку. На вот!
 Бузай вынул из внутреннего кармана пиджака пачку денег и бросил на стол. Георгий увидел, как на стол упала  банковская, новенькая упаковка долларов.
- Иначе что? – упрямо переспросил Георгий, чувствуя,  дело, действительно, серьёзное, и Бузай совсем не шутит. Во рту, как когда-то в шахте, перед обвалом, появился   горький металлический привкус.
- Ну-у! – задумчиво протянул Бузай  и, медленно, очень медленно, стал вытаскивать из карманов и класть на стол одну за другой точно такие же упаковки денег. Он вынимал и клал пачки  медленно и долго.  Казалось,  его карманы бездонны, и это никогда не кончится. Горка пачек росла, заполняя собой весь свободный от продуктов угол стола  и выросла вровень с лезвием торчащего рядом ножа.
- Если судить по этим пачкам, то  иначе ничего не будет. Будет только так, как я скажу!
- Мне столько не надо! Я тебе год назад сказал,  на мокрое дело не пойду. А сберкассы я не брал никогда…
- А тебе и не придётся! – зло процедил Бузай  и резко  дёрнул на себя нож. Лезвие несколько раз мелькнуло в воздухе, сделало замысловатый пируэт и опять с характерным дребезжанием воткнулось на место.
- Работа плёвая! Передашь  следующей ночью пакет с «зелёными»  людям, которые приедут с той стороны на фуре. И получишь у них пакет с порошком.
- Получишь! – резко выкрикнул Бузай, перебивая  открывшего было рот Георгия, - И спасибо мне скажешь, и жить будешь здесь пока, в счастье и покое.  А иначе, я прирежу твою деревенскую матрёшку  и её девчонку тоже. И дом их спалю. Раз сказал такие слова – сделаю. Ты меня знаешь, я слов на ветер не кидаю.
 В тягучей тишине сумерек звенели первые, самые назойливые, мухи. Где-то громко переговаривался со своей старухой дед Валериан, блеяли его овцы, пасущиеся всегда рядом с деревней,  раздавались дальние голоса. Люди вышли во дворы, как всегда в это время, встречали скотину с дальних лугов, откуда гнал  стадо семнадцатилетний внучатый племянник деда Валериана – Андрей.
- Видел я, как баба эта и девчонка  выходили от тебя, - первым нарушил тишину Бузай, - и понял всё. Ты молодец! Я даже не ожидал, что так выйдет. Нам тут  как раз свой человек нужен. Свой – не пришлый. Чтобы никаких зехеров, никаких подковырок. Чисто!
- И что толку? – вздохнул Георгий. – Всё одно! Через месяц или год, приедут «архангелы» с автоматами, повяжут нас всех  и дадут нам за такое производство вышак. Не мне тебя учить Бузай. Статья расстрельная.
- Верно, кореш! – хохотнул Бузай, - Стал врубаться! Только разве не видишь, как времена изменились? Это менты теперь ходят по дворам и озираются, а не мы. Ты же видел зимой сам, как братва развернулась! Всё перекинулось в нашу сторону! Теперь наше время! Комуняки приказали жить хорошо и весело, и новые, что вместо них, их завет чтут свято. Тот человек, что нас в дело вводил, сам нас в ментовку отвёл, и мы, которых пять месяцев разыскивала уголовка  города, прямо там получили настоящие новые ксивы. Настоящие! В паспортном столе, от бабы в ментовских погонах. Понял?
 Бузай вдруг захохотал, громко и открыто, и подскочил на ноги.
- Не веришь? И правильно! Кто бы рассказал, сам бы не поверил, да ещё бы фитиля бы засветил. Но вся маза именно в том, что это -  чистая правда!  Чтобы у меня глаза лопнули после первой рюмки! Чтобы  мне чифиру никогда не подали кореша  в трудную минуту, если вру!
 Бузай яростно щёлкнул ногтем большого пальца о золотые зубы.
- Да! – вздохнул Георгий, - То-то я вижу, ты смелый! Деньги выложил в открытую  и не боишься, что  кто-то  зайдёт.
- А я к тебе задами и через окно, - хохотнул Бузай, - ни одна лярва не гавкнула. А по улице идти, так далеко слышно. Пока твои уходили, я их минут пять слышал.
- Ладно! – поднялся Бузай, - Хорош базлать! Меня братва  в степи,  в машине ждёт. Убери  бабки, одна пачка твоя. Другие сложи в  пакет  и жди гостей. Подъедут прямо к дому, посигналят. Скажут: « Бузай подарок обещал».  Ты спросишь, как его зовут, он ответит – Канат. Тогда скажешь, чтобы заносил пакет. Он отдаёт пакет, ты ему после этого деньги. Всего и делов!
- Но  помни, Бузай! – Георгий судорожно скомкал в кулаке новую рубашку и поднял кулак на уровень глаз бывшего товарища,   - я  тебе не вечный раб…
  Георгий не успел договорить. В сенях скрипнула дверь, и громко застучали каблуки. Кто-то бежал, и  этот кто-то  был уже в доме.
- Атас! – выдохнул  Бузай,   шарахнулся в сторону  и опрокинул табурет.
- Жора! - Крик Риты Георгий узнал сразу  и бросился к дверям.  Но Бузай ловко поймал его за голое плечо и развернул.
- Кто это? – его оскал упёрся в самые глаза.
- Это ко мне! –  бросил ему в лицо Георгий, - Не бойся, свой человек…
- Дай! – Бузай вырвал из его рук рубашку, и бросил её поверх пачек с деньгами.
- Меня нет! – прошипел он, скрываясь за покрывалом в соседнюю комнату.
- Жора!
В дом вихрем ворвалась Рита  и, увидев застывшего возле стола Георгия, тоже вдруг встала, как вкопанная.
- Жора! – тихо повторила  она, счастливо улыбаясь, - Я убежала от него! Я весь день только и думала  о тебе. Танцевала с ним, обнималась с ним, а видела только тебя. Прости меня!
 Георгий подошёл к ней медленно  и заглянул в глаза. Взгляд Риты был всё такой же чистый, открытый, но что-то в ней самой изменилось. Георгий хотел обнять её, но ему в глаза вдруг бросилась яркая косметика  и туго заплетённые мелкие косички, обвитые вокруг головы. Причёска была красивая, но как-то меняла выражение лица Риты. Оно стало  будто бы жёстче,   и  уже не было таким родным и близким.
- У тебя новая причёска? – пробормотал Георгий.
- Да! – засмеялась непринуждённо Рита, - Этот Кирюша оказался таким странным.  Сам отвёл меня в салон красоты, а до этого   шмоток мне накупил.
 Рита развела руки, и Георгий только после её слов обратил внимание на  новое  чёрное облегающее платье, полностью открывающее её руки до плеч  и ноги выше колена.
 - Сказал, что французское, - с довольной улыбкой  крутнулась на месте Рита, и платье засверкало, будто бы внутри него было тысяча спрятанных от глаза блёсток.
- Ну, и чего же ты не осталась? – выдавливая слова по одному, спросил Георгий, уткнувшись глазами в пол. Его  в самое сердце болью резануло это странное, глупое и такое свистяще-приятное в её произношении  слово –«Кирюша».
- Жора! – ласково и просительно потянулась к нему Рита, и взяла его лицо в свои нежные ладони, - Я же всё бросила! Ты бы видел, какие он мне деньги предлагал! Какая у него машина! А сколько он вещей мне подарил? Мне же их на год или два хватит…
- А здесь навоз! – резко перебил Георгий, оттолкнул её, и обхватив  левую руку, забившуюся в мелкой тряске, правой.  Такого не  бывало с ним  уже давно. Георгий весь напрягся  и начал кашлять слегка, сдерживаясь  и напрягаясь всем телом, не давая  кашлю вырваться наружу. Он опять опасался приступа, хотя знал,  тот не приходит дважды в один день.
- Ладно, можешь позлиться, если хочешь, - вздохнула Рита и отошла чуть в сторону, к столу, - но только знай,  я еле-еле уломала таксиста, чтобы он довёз меня до совхоза «Полевой». Ни за какие деньги вести не хотел! А оттуда я пешком бежала к тебе целых два часа по степи.
- Посмотри! – Рита резко покрутила в руках и  со стуком бросила на пол, прямо ему под ноги,  белые, тоже новенькие, босоножки, - Я всю дорогу бежала босиком по камням и жёсткому ковылю. Посмотри на мои ноги! Я никогда не была куклой-неженкой. Я деревенская девчонка! Ты что, забыл?
 Рита вдруг обмякла, опёрлась о стол руками  и сказала совсем другим голосом: «Не гони меня, Жора! Давай уедем в город, или ещё куда. Денег я заработала».
  Георгий  всё ещё кашлял, но, уже чувствуя  облегчение, обернулся.
Рита медленно, будто в раздумье, потянулась рукой к рубашке, расстеленной  на столе.
- Хорошую я тебе купила рубашку, правда? Я сама  выбирала вещи и тебе, и…
- Фьють! – раздался резкий свист, и Георгий дёрнул головой от страшной мысли,  резкой как этот непривычный звук.
- Чью, чью! – слитно и хлёстко разорвали воздух два резких звука, похожих чем-то на дальние щелчки кнута местного пастуха.
 Занавеска в соседнюю комнату была отдёрнута. В дверях стоял,  широко расставив ноги,  Бузай. В его вытянутой руке Георгий успел заметить пистолет чёрного металла  с массивным  и  уродливым наболдажником  вместо ствола.
- Ух! – громко выдохнул Бузай  и резко опустил руку с пистолетом. Рита после этого качнулась  и как-то неестественно медленно стала клониться набок, но потом будто переломилась пополам и гулко грохнулась всем телом о пол.
- Вот и все проблемы, Хват! –  знакомо улыбнулся, сверкнув  металлом зубов,  Бузай.
- Ты что сделал, тварь! – просипел Георгий, пересиливая кашель, вдруг забивший  всё его тело с новой силой, - Ты, мразь,…
 Георгий упал на колени, судорожно хватая тяжёлое, непослушное тело Риты, и всё сильнее  кашляя и задыхаясь, перевернул его, обхватил за плечи, склонился над ним.
- Зачем тебе эта потаскуха, Хват? – скривил рот  Бузай, - Баб у нас в городе столько, что на две жизни хватит. Да не такие подержанные. Молодые тёлки! Кажется,   вчера от мамкиной сиськи оторвались, но что вытворяют! Сделаем дело – мы тебя свозим в город развеяться, а то ты тут совсем одичал.
 Георгий повернул к себе лицо Риты и увидел на её лбу две маленькие рваные дырочки, из которых сочилась кровь. Её глаза были спокойно прикрыты, будто она спала.
- У-у! – завыл громко Георгий, прижимая к животу  голову Риты  и  продолжая   давиться, как плевками, громкими всхлипами кашля.
 -  Я задушу тебя, тварь! – хрипел он сквозь всхлипы  и кашель.
 Бузай  сел на табурет, привычно закинув ногу на ногу, и лицо его брезгливо сморщилось.
-  Да-а! – протяжно вздохнул он, и на его лице появилось редкое для него серьёзное и даже задумчивое выражение,  - Значит недаром эта падла,  к рубахе потянулась. Всё недаром! Если бы не потянулась – я бы не выстрелил. А если бы я не выстрелил – у нас была бы проблема. Зачем нам лишние глаза, но главное,  длинный язык этой потаскухи, когда тут у нас такое важное дело впереди?  Много дел!
 Георгий всё кашлял, как будто заведённая кем-то кукла, а в перерывах подвывал, будто  раненая собака. Бузай, спрятав пистолет, опять играл ножом, терпеливо ждал, когда Хват закончит горевать.
  Бузай твёрдо знал, всё когда-то кончается. « Сейчас уже стемнеет, - думал он, - и можно будет кликнуть братву.  Покрывало с двери старое – сгодится. В него  бабу завернём, потом в багажник,  а там дело за малым…».

                4.
 - Иди, давай, Хват! – беззлобно, даже лениво подталкивал его в спину Бузай.
     Солнце скрылось за деревней, оставленной позади, и теперь только тускло освещало, ровную,  как стол, седеющую ковылём  степь,  пробиваясь сквозь верхушки садовых зарослей.   Георгий шёл понуро, смотря себе под ноги, и ничего не видя. Он постоянно цеплялся носками старых, разношенных туфель, за какие-то камни и кочки, а потому качался из стороны в сторону.
- Не нравишься ты мне чем-то, Хват! – ворчал назидательно Бузай, - Я думал,  ты на сливках  да на сале, здесь, в деревеньке, морду-то отъешь  и оклемаешься. А ты, как был доходягой, так и остался. Да  и не беда бы была, если бы морда твоя не изменилась. Стал ты мне чем-то напоминать этих страдальцев цивильных. Придётся  нам с корешами самим проследить за передачей груза. Как же мы тебя такого бросим  одного?
  Степь под ногами неожиданно пошла под уклон, и они стали спускаться на дно большого, с пологими краями, оврага. Кажется, местные такие места называли крепким словом ЛОГ. Лог звучало в их разговоре  почти как логово. А может и померещилось  Георгию, и они  называли «логом» совсем   другое место.
  На дне большого оврага стоял зелёный УАЗ, крытый брезентом. В детстве они называли такие машины почему-то «Бобиками». Возле автомобиля с раскрытыми дверцами стояли трое. Водитель  что-то горячо рассказывал, а двое остальных слушали и смелись.
- Привет, Хват! – весело и задорно окликнул его водитель, и  Георгий  кивнул, так  как узнал его сразу.  Двое других  здоровались с ним за руку в доме, а потом   волокли тело Риты через заднее окно, матеря шёпотом собачью жизнь, жару и проклятую, забытую богом, деревню.
«В бога, в душу, в мать!» - выдал замысловатое ругательство Васька Тырин,  по кличке Хряк, когда тело Риты чуть не выскользнуло из рук и громко стукнулось о подоконник. «Осаживай, свиноокорок!» - рявкнул на него Вовка Прокурин, по кличке Чинарик.  С Чинариком  Георгий одно время, года два, наверное, спал в лагере на соседних шконках.
  У третьего была кличка  Кусок. Получил он   такую «погремушку»  в лагере за службу  в армии прапорщиком. Этот  тоже был разодет в новенькие и дорогие вещи, будто  только  снятые  с магазинных полок. На  Куске был коричневый кожаный пиджак, а на  двух других были  защитного цвета брезентовые ветровки, с белыми завязками, торчащими не только из складок,  опущенных на спину капюшонов, но и из рукавов, и из сборок на поясе.  И хотя Георгий, придавленный апатией и какой-то навалившейся       нечеловеческой усталостью, видел перед глазами только смеющиеся глаза Риты, её мелькающие перед глазами оголённые руки, у него проскользнули  странные посторонние мысли.
« Альпинисты какие-то,…»  - подумал он о Хряке и Чинарике, одетых в ветровки. А ещё  мысль о Бузае: «А этот-то, в своей привычной хламиде. Не поменял почему-то свой серенький пиджачок,  а возможность-то у него, точно, была».
- Слышь, Бузай? – таким же весёлым, бодрым голосом обратился Кусок к старшему, - А может,  зароем девчонку в развалинах старого пионерлагеря? А что? Там земля мягкая…
- Заводи давай! – недовольно прервал  Бузай, - Твоё дело руль крутить, а не гавкать. Чего  ты зубы тут щеришь? От гогота твоего все старухи в деревеньке уже крестятся, наверное. Пошёл, давай, на место!
-  Как скажешь, - втянул голову в плечи Кусок  и заспешил, засуетился.
 - Хряк!  Впереди! – приказал Бузай и  чуть толкнул плечом Георгия, - Лезь на заднее сиденье, в центр.
- Пусти к окну, - попросил Георгий вяло, без надежды, - Дышать нечем.
- Ладно! – вдруг легко согласился Бузай, - Чинарь! Лезь в середину, а я с той стороны.
 Когда уселись, Кусок повернул ключ зажигания, и вопросительно оглянулся на Бузая.
 - Езжай пока степью, подальше от деревни, - приказал Бузай, - а потом свернём к реке. У тебя чего там?  Сзади, есть  что тяжёлое?
- Так, самое тяжёлое - запаска, ну, или   домкрат! – не думая откликнулся Кусок громко,  уже перекрикивая шум  мотора.
- Ну вот! – вздохнул Бузай, - Привяжем твой домкрат ей к ногам, и пусть плывёт по течению в соседнюю страну.  Когда всплывёт обглоданная рыбами, никто не поймёт кто, да и не надо никому будет.  Прикопают  её соседи  где-нибудь на бережку, и дело с концом.
- А как же я без домкрата?  – начал  было Кусок, но теперь уже нетерпеливо рявкнул Хряк. «Да  завали ты пасть, гнида!». Кусок примолк, но было видно,  ненадолго.
 Сзади  Чинарик сидел вплотную, касаясь плечом   Георгия, а тот, высунув голову в окно, отчуждённо молчал.
- Ну, ты чего, земеля? – зашептал Чинарик, склонившись к нему, - Чё ты расплющился весь? Вспомни, в каких переплётах бывали, и ничего.
 Бузай чиркнул зажигалкой и пыхнул сигаретным дымом прямо им в лица.
- Потычь, потычь ему, Чинарь! А то он совсем окрестьянился здесь! Баб себе завёл  половину деревни, в грядках копается, как жук навозный…
 Чинарик загадочно улыбнулся  и толкнул Георгия, тот обернулся.
- Во! – Чинарик распахнул ветровку, - Смотри, зёма, как мы сейчас живём. Нас   теперь с кашей не скушаешь.
  Живот  Чинарика, поверх белой футболки, обхватывал широкий чёрный кожаный пояс  со множеством карманов, карманчиков и металлических зацепов и карабинов. Георгий заметил рукоять большого ножа, пристёгнутый по центру   револьвер, поблёскивающий белым металлом, и  блестящие белым металлом  запалы гранат, торчащие из открытых ячеек сбоку, ближе к нему.
- Гранаты то ли американские, то ли французские, - уловив его взгляд, рассказывал Чинарик, - кнопки на них видишь чёрные. Нажал и чека вылетела. Механизация! И это, не считая калашей, - ткнул большим пальцем себе за спину Чинарик.
 Георгий невольно оглянулся  и увидел, за спинкой, действительно стоят автоматы с пристёгнутыми рожками. Он  скользнул взглядом дальше и увидел Риту. Вернее, узкий и длинный,  свёрнутый рулоном ковёр, обмотанный старой, знакомой до мелочей, занавеской. Рулон этот был изогнут в середине, а  в самом низу, где занавеска заканчивалась бахромой, чётко проступали два пятна крови. Георгий резко отвернулся  и вцепился изо всех сил в резиновую окантовку открытого окна. Он не хотел, чтобы кто-то из них  видел его  сейчас, когда его губы опять задрожали, а лицо перекосилось от захлестнувших чувств.
- Мы в таких делах теперь, зёма! – продолжал воодушевлённо Чинарик, - Ты сам удивишься  и поймёшь, когда разок сходишь с нами на разбор с  молодыми беспредельщиками. У них стволы крутые, а стреляют они хуже, чем молодые менты! У нас хоть машинки и старые, как у лагерной охраны, но зато и бьём мы, так же, как и они. Бузай нас подготовил за этот год, дай Бог!
 Они выехали к реке и поехали вдоль обрыва. Внизу, с той стороны, где сидел Бузай, хорошо было видно черное  грязевое пространство, заросшее осокой. Старый пионерский пляж.
 Решение родилось в голове у Георгия неожиданно  и сразу.
- Я дверь приоткрою, - осторожно сказал он, перебивая восторженные речи Чинарика,  - тошнит что-то.
- Ну, открой, - кивнул Бузай, зыркнув на него глазами подозрительно, и опять отвернулся к реке, - только не вывались. А то с твоим здоровьем всмятку разобьёшься…
  Бузай ещё не успел договорить до конца, а Георгий уже нащупал одной рукой пластмассовые кнопки  гранат на поясе у Чинарика.  И, не дав тому  опомниться, он нажал их изо всех сил, будто продавливая  Чинарику бок и, услышав металлические щелчки,  тут же нырнул головой вперёд, против хода машины.
 Удар о землю был жестоким, и таким сильным, что внутри, будто что-то лопнуло, и разом затрещали  все кости. Его перевернуло несколько раз и ударило о каменистую землю, но он успел  перевернуться на спину и увидеть главное. УАЗ проскочил на скорости ещё метров пятьдесят, а потом будто подпрыгнул, вздулся изнутри,  лопнул рваными краями и ошмётками брезента, и треском битого стекла. Только после этого почему-то Георгий услышал взрыв, а потом второй,  громкий, от которого он  зажмурился  и согнулся  в дугу.
 Он уже не видел, как машину подбросило ещё раз к краю обрыва, как подлетел  капот объятый пламенем, и автомобиль сорвался  вниз с обрыва задом, заваливаясь набок и одновременно колёсами и днищем к верху. Удар о  воду был чуть тише взрыва, но этого  Георгий уже не слышал. Он лежал без  сознания  всё это время, пока автомобиль, вздувая пузыри воды и грязи  вокруг себя, подмяв большую поляну осоки, с каким-то хрустом и бульканьем медленно погружался в чёрное болото. Он не видел, как вначале бурлила вокруг машины  вода, как растекалось большое пятно бензина,  а потом всё утихло, и над грязной взбаламученной поверхностью воды, покрытой первым мраком летних сумерек, остались торчать только изогнутые передние колёса  да блестел в лучах заходящего солнца металлический бампер.
  Георгий потерял счет  и даже понятие времени. Его голову заполнили только боль, ноющая и почти нестерпимая, да видение смеющейся Риты. Наверное, он бредил. Но когда   очнулся, то сразу понял, как сильно повредил лицо. Оно   горело изнутри  и на ощупь засохло сплошной кровяной коркой,  а ещё  руки  ужасно болели в локтях, и почти совсем не слушались.  Его окружала кромешная чёрная мгла, и он подумал без испуга и даже без сожаления, что ослеп. Потом, наконец, каким-то образом он догадался, и продрал глаза от засохшей крови и земли  и  увидел свет большой луны  среди бегущих по небу туч и мутное очертание близкого берега. В тишине громко шумели речные потоки на  камнях недалёкого брода.
  Воспоминания о том, как он добирался до деревни, как пытался идти на четвереньках, как полз, извиваясь ужом   или  двигался  как-то  ещё, когда сил уже не было совсем, впоследствии полностью стёрлись из его памяти. Он очнулся  от света, режущего глаза,  и  от громких голосов  и понял,  уже утро.  Голова упиралась в один  из столбов   сохранившейся вокруг его дома ограды, а еле различимые голоса были  деда Валериана, и местных мужиков.  Георгий собрал последние силы и закричал что-то нечленораздельное, дикое, завывающее…
    В доме было тихо и душно. В тишине несколько мух бились в пыльное стекло слабо светящегося окошка. Где-то в подполье скреблись мыши, но никаких запахов, кроме жара топленой недавно печи, Георгий не чувствовал. Что-то мешало глазам, будто плена какая-то, и он хотел стряхнуть её, как паутину рукой, но рука почему-то не слушалась. А потом появилась боль: и в руках,  и в груди, а особенно на лице. Его как будто огнём зажгло изнутри, и Георгий, сощурившись от этой боли, различил, что  смотрит на всё вокруг сквозь щели в бинтах, крепко охватывающих всю голову и лицо  как обручем.
- Ну, вот!  И, слава Богу! – как будто шорох, раздался где-то сбоку невидимый, но такой знакомый голос.  Над ним склонилась женское лицо. Белое и широкое, только чуть подёрнутое румянцем. Глаза добрые и уставшие, но радостные. Очень знакомые глаза.
 Георгий не сразу узнал Авдотью, а узнал,  когда она сказала так же тихо.
- Только что убежала Надежда! Не дождалась чуть-чуть. Да если бы знать, что ты очнёшься? А так сама её гнала…
 И тогда неожиданно и сразу Георгий вспомнил всё.
 - Деда…Деда  позо..ви…
  С трудом сумел он выдавить из себя. Язык  распух и заполнял, казалось, всё пространство рта, ворочался с болью.
- На-ка! -  Авдотья ловко подняла его голову и влила в рот воды. Вначале она  обожгла всё внутри словно огнём. Он мотнул головой, но потом сам приник к кружке. Хотелось пить не переставая, долго-долго.
- О! – раздался где-то издали  голос деда Валериана, - А я спешил, как чувствовал!  Очухался, слава тебе Господи! Ну, значит  пойдёт на поправку!
Корми его давай.
- У меня только щи!
- Ну, и нацеди ему жидкого…
- Де-ед… - уже более твёрдым голосом позвал Георгий.
- Ну, что болезный..кхе…кхе…
Дед подошёл, скрипя половицами, склонился, и тогда Георгий увидел знакомую седую бородку  и всё те же умные глаза  под лысым загорелым черепом.
- Уходить мне надо дед! – прохрипел Георгий, - Люди могут нагрянуть плохие.  Тогда вам всем плохо придётся…
- Кхе.. кхе.. – кряхтя, дед присел  рядом,  и Георгий потерял его лицо из вида. Перед глазами опять была часть стены, пыльное окошко и  отблески зарева заката на засиженных мухами  стёклах.
- Ничего, Георгий! – услышал он голос старика, - Мы уже кое-что приготовили. Если кто нагрянет, то   врасплох теперь не застанут.
- Ты не понимаешь, дед,  – закашлялся от натуги  и от волнения Георгий, - это очень серьёзные люди…
- Да  понимаем мы, - серьёзно, даже недовольно откликнулся дед Валериан.
- Не вижу я тебя,  – Георгий попытался опереться руками о кровать, но ощутил боль. Подскочившая   откуда-то сбоку   Авдотья  легко, как пушинку подняла его и, подоткнув несколько подушек, усадила.
- Вот… кхе ..кхе.. выходила тебя Авдотья, всё ж таки,  - уже улыбался опять своей знакомой, с лукавинкой улыбкой дед Валериан, - мы то уже и не надеялись, после того, как ты два дня в забытьи, да в бреду.  Сердце разрывалось, как  Надюшка-то плакала все дни. Сегодня только успокоилась. Это, непременно, Авдотья её вдохновила! Верила она…
- Хватит, батя! – резко  и в тоже время как-то  по-женски мягко  оборвала Авдотья старика.
-  А ты не слушай, корми, давай! – с напускной строгостью  повысил голос дед Валериан.
 Пока  Авдотья, несмотря на протесты Георгия  и попытки его всё что-то сказать и предупредить, всё же начала кормить его из ложечки, дед Валериан сам стал рассказывать  ему всё, что знал.  И оказалось, что знал он не так уж и  мало. 
- Мы как взрыв-то услышали, сразу кинулись к тебе в дом, - неторопливо рассказывал дед Валериан,- а ты ешь, ешь. Во-от! Собрались все мужики, осмотрелись. В доме всё перевёрнуто, заднее окно открыто, тебя нет. Стали думать, что делать. Мужики-то сразу ружья подоставали  да винтовки припрятанные, у кого были. Ну, посчитались. Вместе с малым Андрюшкой-пастушком  девять  человек. Расставили посты…
- Чего говоришь? А как же! Фёдор-хромой, что ногу ещё в колхозе, во время сенокоса, повредил, сурка  промышлять ходит постоянно. Сейчас-то следит только за ним, норы примечает, ну, а ближе к осени выливает его   и жир с него топит. Полезный он очень от простуды. Так вот, Фёдор-то сразу в степи заприметил чужих людей. Хоть и боком они  ехали, не теми дорогами, что грузовые машины ночами  на ту сторону речки гужом идут, однако у нас здесь редко кто незамеченным проехать может.
 - Вот и поняли мы, те люди до тебя приезжали. Больше не к кому!  А  ещё бабы видели,  женщина к тебе через степь проскочила. Бабы к реке ходили, по ежевику.  Ты ему, Авдотья, варенья с ежевики дать не забудь. Это тоже штука лечебная.  Ну, ладно, ладно! Не мычи – рассказываю дальше…
- Ну, помороковал я со старшим сыном, Петром, что да как. Он у меня вояка старый, в последнюю войну  хорошо воевал. И живой остался, и с погонами капитана пришёл  да с орденами. Хоть и стар уже и немощен, хуже меня, а вояка всё же самый из нас умелый.
- Чего говоришь?
- Сколько же тебе-то лет, дед? – прохрипел с удивлением Георгий, вытолкнув языком ложку,  усиленно проталкиваемую Авдотьей.
- Так.. кхе..кхе.. девяносто четвёртый скоро будет.
 Дед Валериан, нагнулся,  заглядывая в бинтовые щели для глаз.
- Чего ты замер-то? – спросил он   вдруг  и  залился тоненьким, будто детским смехом, - Ты не смотри, что я такой ходок. Я не из долгожителей. Как сыны самосадом не дымлю  и с самогоном редко балуюсь. Это вы, молодые, разбалованные, а нас родители строго держали. Я же из казацкой семьи, из станицы Красногор, что под Оренбургом. Теперь говорят, что совхоз называется Красногорский…
- Чего говоришь? – опять переспросил дед, - Да! Если бы родители месяца на два поторопились, то родился бы я в прошлом веке, это правда. Ну, да не в этом суть сейчас!  Значит, выставили с ним посты по кругу, слава богу, что деревенька наша теперь  превратилась  почти  что в хутор. Все жилые дома-то на окраине. Ну, а двоих, Петькиных сынов на лошадях, отправили секретом по следам, через твой огород заброшенный, на задах, они хорошо сохранились. Такой след только слепой не углядит. А наши  молодые, чуть за сорок, крепкие мужики, осторожные, и степь знают.
    Сразу они  по следам догадались, что тащат что-то, и подумали,  тебя силком к машине волокут. Короче, угадали! Нашли они место, где машина стояла, а потом и по следу потихоньку  двинулись. Ну, а как взрыв был, то конечно затаились, да, видать,  решили темноты дождаться. Говорили потом,  если бы в деревне стрельба началась, то тоже вовремя  бы подоспели. Извне, так сказать, неожиданно на подмогу. Ничего, головастые мужики получились, оказывается. Не могли они, конечно, знать,  что так получится, а то бы сразу тебя в степи-то подобрали. А так ночью уже подъехали, и место нашли, и гладкую воду в зарослях осоки, куда, видать, машина упала. Они даже сходили к воде, но  ни живых, ни мёртвых не нашли.
- Чего говоришь? – опять нагнулся дед.
- Нет! Не было на поверхности никого! Мы же ещё второго дня потом туда с Петром ездили на телеге. Если были бы утопленники, то либо с машиной засосало их в ил, а потом в песок, либо как-то снесло, откинуло на чистую воду, и течением унесло. Мы осокины-то заросли  все обошли среди бела дня. Не было никого, я тебе говорю! Глаза у меня ещё, слава Богу-то,  видят, да и Пётр со мной был. Он хоть и на клюшке, а когда надо, швыдко прыгает по буеракам  да крутым берегам, на одной ноге.
    Ну, а потом, ты прав, ждали мы гостей все эти дни. Да и сейчас ждём. Раз у них машина так рванула, значит, народ сурьёзный, вооружённый до зубов, а потому и подмога может подойти. Только вот когда её ждать, ты подскажи?
- Тоже не знаешь? Вот времена! Ну, да ты не беспокойся. Пусть они хоть на танке приезжают. Тут наши места. Так их встретим, что неповадно будет. Они же днём не сунутся, а сунутся, так сами пожалеют. И за раны свои не беспокойся. Руки не сломаны, ноги целы, и глаза видят.  А то, что лицо себе всё снёс, так с него воду не пить. Вон, некоторые, и  с таким лицом,  от тебя не отходят…
- Батя! – недовольно нахмурилась Авдотья, потом резко вытерла рот передником себе, а Георгию промокнула аккуратно, и быстро ушла.
- Кхе…кхе… Засмущалась баба-то! – опять залился детским смехом дед Валериан, - Она у нас  с Евдокией последыш, а судьба вот досталась сиротская. Всего и жила за мужиком год. Ей в  ентом годе будет тридцать пять! А тебе  сколько годов-то, Георгий! Тридцать два? Ну, это считай одногодки…кхе…кхе…кхе… Да! Если бы не она, не выходили бы мы тебя! Три дня не отходила. Мы-то думали, заражение у тебя, может быть, ну крови, то есть. Больно на лице раны все грязью забиты были, и горел ты, как пламя  горячий был. А Авдотья тебя отмыла и травами обмотала какими-то, ну и отваром тысячелистника поила. Отвар-то этот первое средство от всех воспалений. Она меня тоже лечила  им не раз – знаю. А кожа на лице нарастёт.
   В ту  войну, в дальнюю, я в госпитале лежал   как-то,   с одним земляком.     Так, тому  казаку,  в битве при Сакмаре шрапнелью так лицо снесло, что  ни носа, ни глаз не осталось. Вот это беда была!
- В какую дальнюю? Ну, в гражданскую, как говорят  сейчас. Конечно, воевал! Я же казак, и из казацкого роду. Что, не слышал? Про  битву при Сакмаре? Так о ней не очень власти любили говорить. Дали мы тогда красным! Хотя, надо сказать, и они нам крепко врезали. Получилось что-то вроде Бородино! Народу полегло – страсть, но никто не дрогнул. В самый критический момент  атаман Дутов  самые крепкие полки в дело пустил. Ну и наш, значит. Тот, в котором я служил! Немногие, однако, из рубки вышли. Половину почитай казаков  под пушками положили, но выстояли. Подомной  лошадь убило, и ногу придавило мне  так, что долго я ковылял ещё по станице родной.
   «Красногорская  станица, всему свету голова!
   Комиссаров не боится  и оружья не сдала!»
Вдруг кудахтающим, дурашливым голосом пропел дед Валериан  и опять громко засмеялся, обнажая беззубые   дёсна. 
- Хватит, батя! -  послышался строгий голос Авдотьи, - Устал человек. Отдохнуть ему надо.
- А ты, цыц! – подскочил с табуретки дед Валериан, - Распустил я вас! Мой отец с  тремя снохами, не с дочерьми, в большом доме жил. И никогда они ему не перечили.
- Да  кто тебе перечит… - махнула громадной рукой на малорослого дедка Авдотья  и повернулась опять к печи.
- Заговорился я, извини, - склонившись к кровати, прошептал дед, - да только самого важного-то  я тебе и не сказал. Ты, Георгий, не думай ни о чём, выздоравливай. А там всё будет хорошо. Твои бандиты приедут ещё или нет – неизвестно. Может дружки тех покойников и не знают, как их и где их искать  и просто человека пришлют вначале. Это мне Пётр подсказал, он у нас за командира теперича.  И ещё одну мысль подкинул.
 Дед помялся, но потом присел на краешек табуретки. Георгий слушал его,  закрыв глаза. В голове шумело, а в душе было спокойно и тихо. То ли еда разморила его, то ли обнадёживающие слова деда Валериана успокоили, но веки его тяжелели, и он уже не думал о плохом конце всей этой истории.
- Когда Гришка-то, муж Авдотьи утонул, то к нам участковый  наведывался часто. Это старый ещё участковый милиционер – Голосадов. Голозадов его мужики всё дразнили..кхе..кхе… На мотоцикле всё ездил, браконьеров ловил, стрелял в них, а они в него. Но  главное,  знал нас всех наперечёт. И в лицо, и по документам. Однако  люди говорят, что три года назад, когда на пенсию вышел,  погиб.  Напился, рассказывают,    крепко  в совхозном клубе, в  Полевом, на Новый год. Вышел из Дома культуры  в пургу, в ночь, и замёрз в сугробе, в двух шагах от собственного дома.
- Так вот!  Нет того участкового больше, а новый у нас бывал один раз года два назад, больше мы его и не видели. Голосадов-то, когда Гришка утонул, всё к Авдотье ездил. Заставлял её заявление какое-то написать, и документы Гришкины сдать. Но Авдотья упёрлась, как и всегда. Жив, говорит, Гришка! Никто не видел, как он утонул, и тела не нашли, потому жив.  Так и ждала его лет восемь, наверное, хотя  и сватать её приезжали из Полевого. Отказала! Может, не понравился, а может, и правда, ждала…
- Ну, короче,  Пётр сказал, что паспорт у Авдотьи   Гришкин сохранился, и что он его у неё выпросит. По памяти, так ты на Гришку даже чем-то похож. Ну, а с таким лицом, как сейчас, так и совсем за него сойдёшь. Понял, к чему я клоню?
- Уходить мне надо! – мотнул головой Георгий, сбрасывая дрёму. Слова деда  не сразу дошли до него.
- И куда, собрался, мил человек? – скривился в ухмылке дед Валериан, - На край света?
- Да хоть и туда…- выдохнул с трудом Георгий  и увидел, как в дом опять вошла Авдотья  и молча   встала  у печи.
- Тогда ты уже на месте, - дед Валериан поднялся, - я сам когда-то скрывался  и попал сюда. Здесь и Евдокию встретил, и детей, и внуков увидал. Давно это было. Только и тогда, и сейчас понял я, что тут он и есть самый край света. Дальше некуда! Через Урал двести километров ровная степь, только  орлы на больших камнях сидят в одиночку  да парами. Потом Актюбинск,  как оазис в пустыне,   и ещё  тысяча километров  степи. Это если на юг. На восток и того хуже. Это сейчас там целинные колхозы ещё можно в степи встретить, а тогда вообще хуже всякой пустыни было.  На запад – Урал путь преградит, а на север так опять же, через Полевой,  в свой городок попадёшь.
- Смотри сам! – кивнул дед, уже двинувшись к выходу, - Только тебе ещё ребёнка, Надюшку, матери передать надо. Да, вот только когда мать-то появится. А девчонка к Авдотье привыкать стала, и к тебе. Всё сидела и по руке тебя гладила, да уморилась, небось, за это время. Бабка Евдокия её давно звала к нам, чтобы спать уложить. Та всё отказывалась, а сегодня прибежала. Говорит, Авдотья щи готовит, да ещё рано. Дай, говорит, поесть чего, бабушка. Ну, а я заспешил сюда.
- Нет у Нади  никого больше! – неожиданно, словно  проснувшись, громко сказал Георгий, - Сирота!
 Сказал, и только потом увидел, как дёрнулась у печи всей огромной спиной Авдотья, будто  ударенная кнутом лошадь…

                2013 г.