Художник И. К. Губский

     Иван Кондратьевич Губский был прирождённым философом. Не только в жизни, но и в творчестве. Собственно, всё его творчество можно считать выражением философского мировосприятия. А самого мастера – образно называть «мамонтом» луганского художественного мира. Не только потому, что был крупным, заметным, самобытным живописцем, но и потому, что прожил долгую, плодотворную жизнь в искусстве (89 лет).
     В подходе к художественному творчеству как философии неизменным кумиром для него был Корнелиу Баба. Заглядывая в мастерскую моего отца для общения и беседы, Кондратьевич несколько раз в разговоре мог вспомнить это имя и объяснить, какая именно сильная сторона ещё открылась ему в  любимом художнике.
     Страшно не любил рутину в искусстве, отсутствие поиска, невыразительность художественного языка. Считал оправданным риск оригинальных решений, даже если поначалу что-то и не получалось. «Это перед тем, что получится» – говорил он. С другой стороны, не принимал и крайний формализм, форму ради формы, называл это вытребеньками.
     «Красные» (коммунистические) «истины» вызывали всегда в нём идиосинкразию, решительное неприятие. В своём искусстве он старался быть свободным, независимым от идеологии. Это порой приводило к конфликтам с партийным начальством, непониманию и пренебрежению, ущемлению его творчества и личности. Однажды он работал над картиной «Ева в эдемском саду», о чём В.Х.Федченко – тогдашний руководитель луганского СХ – тонко-иронично заметил на собрании: «Вот Губский, например, пишет Еву в эдемском саду… Ну, давай, давай, давай…», давая понять, что никто никуда эту картину не пропустит.
     Иван Кондратьевич идеологию коммунизма, компартии и советизма, можно сказать,  не переносил на дух. Считал её совершенно несправедливой и порочной – во всяком случае, в реальном её воплощении. Слыша песню со словами «У советской власти сила велика…»,  он гневно и саркастически, с болью в душе замечал: «Сила есть – ума не надо!..». Отсутствие ума у этой власти Губский, будучи человеком интеллектуальным и мыслящим, чувствовал как никто другой.
     Он много и с удовольствием читал и анализировал прочитанное. Это являлось одним из способов его познания мира, размышления о бытии. Обязательно делился мыслями и выводами с друзьями по творчеству: в институте с Анатолием Базилевичем (впоследствии создателем прекрасных иллюстраций к «Энеиде»), позже – с Петром Бондаренко… Часто употреблял в лексике оборот: «Понял, да?», который был одним из главных его речевых признаков и выражал уверенность в солидарности собеседника…
     В отношении реакции на завистников и недоброжелателей или тех, кто не понимал творческих поисков либо лицемерно восхищался, всегда приводил слова Пушкина: «будь спокоен и угрюм…» или: «хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспаривай глупца». Был убеждён, что нужно упорно идти своим путём, не обращая внимания ни на что – только тогда достигнешь успеха.
     Сына воспитывал в строгости, достаточно сурово, жизненные истины прививал без сюсюканья. Игорь Иванович вырос и стал великолепным, известным художником, чьи работы есть даже в Третьяковской галерее.