Золото на синем

Воспоминание о концертах Стефании Даниловой в октябре 2016.


Сцена 1. «Диалоги с Другой Женщиной».


…Автобус вновь берёт курс на Беловодье, и теперь уже всё немножко иначе. Москва, ставшая ныне для меня Городом Счастливых Встреч, остаётся позади, и от этого момента я могу считать мою триаду золотых дней прошедшей и говорить о ней, как о прошлом.

Какое всё-таки радостное у меня прошлое! И причиной тому ты, Стэф. Конечно! Кто ещё умеет создать в пространстве-времени вокруг себя эту незабываемую атмосферу Праздника!

В детстве мы любим праздники. Новый год, день рожденья, — мы ждём их в радостном предвкушении, проживаем, переполняемые самыми яркими и светлыми эмоциями, отпускаем с неохотой и грустью, а потом снова ждём, ждём, ждём… С возрастом мы меняемся и уже не всегда и не так сильно радуемся когда-то таким долгожданным дням.

Тогда мы ищем для себя новые праздники и, если удача на нашей стороне, находим их…

…Память моя всегда была прихотливо избирательна, но твои концерты даже она всегда хранила с особой бережностью. И перед моим взором, там, на внутренней стороне век, вновь и вновь оживали, подёрнутые золотистой дымкой, драгоценные слайды воспоминаний. Теперь эта коллекция пополнилась, и какими экземплярами!

Вообще говоря, назвать эти события просто "концертами" — значит отозваться о них слишком скупо. Недостаточно назвать их даже "священнодействиями". Побывать там, в том волшебном пространстве-времени, означало прожить пару жизней в двух отдельных Мирах, сотворённых тобой из стихотворений, из букв, звуков, цветов, запахов, эмоций, сияния… Прожить жизнь и переродиться другим человеком. Стать кем-то большим, кем-то лучшим, чем тот, кем ты был до. Вынуть душу и получить её обратно — наполненную золотым светом…

Думаешь, я преувеличиваю?
О нет. Ни единой мыслью.

До этого я трижды бывал на твоих концертах, и для меня они были Откровениями с промежутком в год, с 2013-го, августовский концерт в «Запаснике» на Китай-Городе, когда я увидел и услышал тебя впервые — во плоти, а не на видео. И каждый раз это было нечто среднее между моноспектаклем, рок-концертом и праздничным богослужением. Каждый раз я понимал, что только что был частью самого яркого, самого волнующего события в своей жизни. Каждый следующий концерт превосходил предыдущий во всём; не каждая рок-звезда может похвастать подобным…

И вот, прожив земную жизнь до среднестатистической середины, я оказался… нет, не в призрачном лесу (там я живу), а в окрестностях станции метро Тульская, холодный московский вечер, лабиринты продрогших улиц и гудящих развязок автострад, громады домов, рассеяно моргавших усталыми глазами окон в октябрьских сумерках, 22 числа, год "2к16" от Рождества Христова, заповедное время и место.

Духовской (sic!) переулок, тёмного кирпича дом за железной изгородью, и вокруг никого… А нет, как же! Вот она — ты, вот же ты, почти как в прошлый раз, как в минувшем году, только вновь рыжеволосая, и не одна, а со спутником и, кажется, такой же, как я, "ранней" барышней…

Господи. Господи.

Ты меня не узнала, да? В прошлый раз на мне была борода, а в этот раз — идиотское "Здра-авствуйте!", потому что я волнуюсь и мне неловко. Они даже афиши не наклеили! Господи. Последний этаж этого странного дома, так "лакшери" он или "фэмили", этот "лофт"? Да какая, к чёрту, разница!..

Внутри уже некоторая ясность, там светло, тепло, и там Грау, которую я, зачуханец, поначалу не узнал (прости меня, Грау!). Голова почти не соображает, растресквшиеся губы режет трудновыводимая улыбка, тело убивают синтетический свитер и жаркая куртка, боже, как я вспотел, сдохнуть можно…

Но нет, нет, сдохнуть нельзя, нельзя, это всё равно что проспать, пусть и по-художничьи, конец старого света и сотворение нового. А ещё лампы. Какие там у них лампы! Правда же? Словно маленькие пузатые солнца с ажурным росчерком нитей накаливания. Словом, ламповая атмосфера этому вечеру уже обеспечена, хотя Главное Светило пока что выбирает между барным стулом и полулежачим креслом; простите меня, моя Королева, но я проголосую за стул, ведь он возвышает Вас над этим Миром, как настоящий Трон, и безо всяких игр…

Лампы гаснут. В свете единственной оставшейся одноногой звезды, или, скорее, собственной крохотной луны, ты ведёшь свой Диалог с Другой Женщиной. Водопроводные трубы задрапированы шкурой. Зрительный зал растворяется в твоём голосе, голосе Поэта, и только фотовспышка то и дело подсвечивает комнату бледными зарницами. Но "Диалоги" — не монолог: как только смолкают аплодисменты, ты говоришь с нами, предваряя каждое новое стихотворение то историей из жизни, то порою каверзным вопросом, то неожиданной загадкой… Я не люблю эти почти что сленговые выражения: «обратная связь», «новый формат», но то, как ты это сделала… По моему скромному мнению, это замечательная мысль! А ещё это ведь первый концерт — на моей памяти или вообще? — не только без мелодекламаций, но и вообще без микрофона. И это необыкновенно! Только живой, неискажённый усилителем голос, то спускающийся почти до шёпота, то звенящий, словно натянутая струна, поющий, как пущенная стрела. И эмоции, эмоции… Чувства. Атмосфера не просто ламповая — она блюзовая, а иногда и джазовая; это атмосфера долгожданной встречи, доверительного разговора между старинными друзьями в уединённом ресторанчике с приглушённым светом, под негромкую, обволакивающую музыку середины прошлого века. Это пространство-время, в которое хочется возвращаться снова и снова, хотя бы в воспоминаниях…

…Из этого уютного оцепенения меня вызволяет сообщение об антракте, в котором продаются открытки, постеры, книги и другие милые сердцу вещицы (тот розовый блокнот… как же звучит это слово? Вечно я что-то забываю.), а я сижу на своём табурете (или чем там оно было), смотрю, как ты общаешься со своими зрителями, и не могу не улыбаться. В кресле рядом уютно устроился, между прочим, не кто иной, как Стив Бургундец, с интересом разглядывающий свой томик "Веснадцати", украшенный дарственной надписью. Тем временем я решаюсь на вылазку и пополняю свою коллекцию открыток десятком новеньких, с иголочки, глянцевых экземпляров. «И это не про любовь, но близко», сообщает открытка, и мне, видимо, ничего не остаётся, кроме как согласиться с ней… Наконец я подхожу к тебе и вручаю свой уже ставший традиционным «странный подарок», нонконформистски не влезающий в рамки тусклого серебристого пакета. Ты сияешь, глаза лучатся золотым светом; ты говоришь, что я отлично выгляжу, но потом вдруг замечаешь, что лицо у меня-таки усталое. Улыбаюсь: мол, ничего, пустяки, дело житейское…

…Второе отделение, а в нём — Гостья вечера, Саша Шалашова из группы с романтичным и очень синим названием «Море ждёт». Голос сильный, стихи проникновенные, барышня милая, в общем, впечатления самые хорошие. Заинтересовавшись, выжидаю, — и точно: вот уже кто-то спрашивает, как найти барышню во Вконтакте. Говорю:

— Да, мне вот тоже любопытно.
— Так вы записывайте, записывайте! — настоятельно рекомендует мужчина в очках, видимо, Сашин друг.
— Я запомню.

И запомнил. Хотел даже сразу найти, но мой телефон решил, что ещё не время, и переубедить его удалось не сразу. Что поделать, с техникой у меня, завзятого гуманитария, натянутые отношения…

…Ещё одно преимущество таких тематических программ — в них стихи хорошо известные перемешаны с новыми, некоторые из которых я и не видел даже. Это даёт возможность, во-первых, освежить в памяти какие-то подзабытые стихотворения, а во-вторых, образ, Мир, который ты создаёшь в этой Точке, получается завершённым, цельным, и в то же время играющим множеством тонов и оттенков. Словом, лично мне такой вариант очень нравится.

…Но всё когда-нибудь заканчивается. Вот и этот вечер подошёл к концу, совершенно незаметно обернувшись ночью. Я сижу там, на своём табурете, потом брожу по залу… Я совершенно не хочу уходить. Точнее, не так: я не хочу, чтобы Праздник заканчивался. Гости уже ушли, один за другим попрощавшись с тобой до завтра или до следующего раза, а я продолжаю слоняться там, рассматривать стены… Ты ушла куда-то; там, кажется, бар, но я туда не иду. Мне нечего там делать, меня туда не звали. Мне, в сущности, нужно возвращаться в приютивший меня дом, то есть вновь отправляться в недолгое странствие по замёрзшим улицам, мимо запутанных развязок автострад… Но я упрямо брожу по залу, по комнате, по как-там-это-ещё-назвать-да-какая-разница-как пространству, где только что закончился Праздник. Где только что закончился этот маленький, уютный Мир, который сотворила Стэф.

Нельзя быть таким эгоистом. Всё-таки концерт — это, как и, наверное, любая форма творчества, не только радостно, но и тяжело. Трудоёмко. Даже Господь опочил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал, да и миротворчество — штука непростая. А тебе предстояло создать ещё один Мир, небывалый Мир, умопомрачительно прекрасный в своём сумасбродстве…

Так что я попрощался с тобой и твоим замечательным Хьёрвиндом, и неспешно пошёл прочь от тех заповедных мест. Если честно, в глубине души я надеялся — немножко, самую чуточку, — что вы нагоните меня, и оттого шёл нарочито медленно. Сейчас это вызывает улыбку… Впрочем, неважно.

И был, как говорится, день первый.


Сцена 2. «Альтерреальность».


Когда некое счастливое событие в нашей жизни остаётся позади, и нас настигают будни, наполненные обычными бытовыми проблемами, уже минувший праздник кажется чем-то ужасно далёким отсюда, из этой Точки. И больше всего на свете жалеешь, что не можешь вернуть время вспять и пережить заново те дни, часы, минуты, секунды, запавшие в неверную память. Волшебство ещё хранят фотографии, но даже они, волнующие душу, не в силах вернуть меня туда, в день второй, 23 октября 2016 года, воскресенье.

…Второй Мир был сродни Зазеркалью. Как пишет сэр Ланселот в столь полюбившемся мне стихотворении, «мне снился сон: мы все сошли с ума». Да, именно так. И, думаю, всем нам, пришедшим тогда в Locus Solus — место и правда уединённое, заветное, уютный мир, заполненный несметными сокровищами, мир, похожий на пещеру Алладина — казалось иногда, что всё происходящее нам снится. Но если бы это и правда было сном, то, пожалуй, одним из лучших снов в моей жизни.

…Преддверием служили уже привычные лабиринты улиц, а сама лавка древностей (советский неологизм «барахолка» подходил этому месту менее всего) расположилась в недрах другого лабиринта — комплекса зданий при гостинице «Берлин», на улице с изумительным названием Малая Юшуньская, имеющая, вопреки (как мне казалось) восточному звучанию, отношение не к востоку, а к крымским татарам. В очередной раз заблудившись, я неожиданно наткнулся здесь на спецгостей вечера — уже упоминавшегося Ланселота и Хьёрвинда, которые, как и я, бродили по лестницам и крышам в поисках входа в Locus Solus. Я присоединился к поискам, и вскоре вход был найден: оказалось, что к нему можно было пройти и другим, более простым и прямым путём, но, как известно, благородный муж не ищет лёгких путей.

…Лавка древностей оказалась созведием разноцветных пространств, перераставших одно в другое, и здесь уже были люди, в том числе люди знакомые. Вот и Грау, сегодня она не только организатор, но и спецгость; здравствуй, Грау! А вот, между прочим, ещё один спецгость — Ната Котовская! И непременно с гитарой, а как же! Но где же ты, Стэф?

А! Вот она ты — в синем, до пят, платье с розовыми пионами, и в розовой вязаной шапке с двумя помпонами! На глазах — подводка (или как это называется), на губах — улыбка! Один твой вид вызывает столько эмоций, что я тихо радуюсь собственной сдержанности: одно дело — безумный вечер, другое — психбольница для растерявшего остатки рассудка зрителя из далёкого Беловодья…

Вечер обещает быть людным. Зрителей уже много, но это только цветочки: люди продолжают приходить, прибывать, как волны, те самые, что разбиваются о скалы в твоём стихотворении. Атмосфера наэлектризована, словно частицы шалого безумия, какие-нибудь шизоны, снуют туда-сюда, от одного к другому, от улыбки к улыбке, из одних смеющихся глаз в другие.

Знаешь, я, конечно, не особо искушённый человек, но мне кажется, что создать подобную (то есть бесподобную) атмосферу на концерте под силу только тебе, Стэф. Может быть, я не прав. Может быть. Но скорее всего я прав. Я почти уверен в этом.

…Меж тем зрителей всё больше, и вот уже проблема нехватки места не кажется настолько призрачной. Кто-то принёс старую скамью, на которую не без опаски садятся несколько барышень. Я гордо восседаю на захваченном табурете и, словно любопытная птица, верчу головой по сторонам: боже мой, чего тут только нет! А ведь это всего лишь одна из комнат! Самое главное — это цвет стен (разумеется, синий) — и книги. Книги на полках, на стеллажах, книги старые и не очень, книги, книги, книги, книгам нет счёта, как максимум ценники. Я говорю вслух, ни к кому, однако, не обращаясь: мол, да тут же вся Непобедимая Книжная Армия в сборе! Это — твой Мир, тобой сотворённый Мир, и я не удивляюсь ничему из того, что вижу. Всё это я уже видел — между строк, в строках, в над- и подстрочье. В книгах, которые стоят на моей полке, — вот они, я смотрю на них сейчас, уже в этой Точке, за пару жизней после 23 октября, смотрю и улыбаюсь.

А теперь я снова в том воскресном вечере: итак, что мы имеем? Зрителей так много, что для Поэта почти не осталось места, но! Здесь есть нечто вроде антресоля, или второго этажа от гигантской двухэтажной кровати, или чем ещё могло быть это сооружение; возле него расположились столики: на одном открытки и другие сопутствующие товары, на другом, кажется, подарки, которые вручили тебе твои друзья и фанаты (одним из которых я имею честь считать себя); с другой стороны стоит стеллаж, на полках которого можно найти, наверное, всё, считая даже живых сверчков в банке, которые время от времени совершенно беззастенчиво стрекочут, добавляя столь близкую моему сердцу и совсем не городскую нотку в атмосферу Праздника…

Но вот Хьёрвинд помогает тебе взобраться на антресоль; там подушки, мягкие игрушки, и, как я выяснил позже, организатор вечера, штатный интроверт Locus Solus — милая барышня, которой ты поручаешь важное задание — изготовление бумажных самолётиков. Да, листы бумаги, на которых напечатаны твои стихи, сегодня будут улетать прямиком в зал, — если постараются, конечно. На верхнем ярусе понемногу возникает стихийный алтарь, украшенный, помнится, гвоздиками и розами, а ещё каким-то незнакомым мне цветком в горшке. В воздухе парят самые настоящие облака, с неба свисают ловцы снов, ветер играет свою бубенчатую музыку. А ты, весёлое божество, ребячишься, фотографируешь зал на телефон, демонстрируешь зрителям безумно-улыбчатого Клетчатого Рубашечника, пока я старательно делаю вид, что меня не существует в природе, про себя, однако, отмечая, что звёздному чудику удалось вписаться в этот Мир, и вполне органично…

Началось!

Ты снова читаешь без микрофона, да и какой микрофон на антресоли! Господи, за свою недолгую жизнь я не видел ещё такого концерта! Ты говоришь о шизофреническом настроении вечера, о весёлом безумии, о шальном помешательстве — но вместе с тем твои стихи куда серьёзнее, чем всё остальное. Твои стихи — о совсем другом помешательстве, о расстройствах личности, о темах, на которые обычно не шутят. Не шутишь и ты. О нет, это всё всерьёз. Эту программу можно было бы счесть даже вызывающей (в зале порой слышен недоумённый ропот), но на деле она, напротив, расставляет верные акценты в проблемах, о которых чаще предпочитают молчать. Люди ждут от Альтерреальности этакого Зазеркалья — но оказывается, что зазеркально-сказочная оболочка скрывает более чем серьёзную начинку, мысли, которые как минимум заставляют задуматься. Некоторые стихи буквально пробирают насквозь, до костей. Не говоря о всем известном стихотворении «Бабушка и Альцгеймер», от которого у меня всегда ком в горле, потому что я знаю, как это… Среди прочих отчего-то странно знакомо отозвалось стихотворение про деревья, одетые в яркие огоньки, белогорячечное, абстинентно-синдромное. А ещё, в некотором смысле, этот тематический вечер был похож на такое дерево, с той лишь разницей, что огоньки на нём были не только и не столько праздничными фонариками, сколько сигнальными огнями: посмотрите, послушайте, это важно! Это больно, горько, страшно, — и это важно, чёрт возьми!..

Однако ты ухитряешься сочетать серьёзное с несерьёзным, сшивать сине-золотой шёлковой ниткой такие разные, казалось бы, материи. Впрочем, искусство — это ведь не только родство гения и безумства; очень часто искусство — тот самый нож, который вскрывает старые раны, чтобы выпустить наружу скопившийся в них гной. И тогда нам бывает больно, но эта боль — признак оздоровления, сиречь неравнодушия. После твоих стихов кто-то, возможно, совсем по-другому взглянет на старика, охваченного слабоумием. На алкоголика. На человека, страдающего помрачением рассудка. И увидит в нём, во всех них прежде всего людей, — а значит, и сам станет человечнее…

В общем, это был, конечно, Эксперимент. Удался ли он? На мой взгляд, вполне. Ну и как бы там ни было, Эксперимент есть Эксперимент.

…Но весёлого безумия всё же хватает с лихвой! Бумажные самолёты улетают, превращаясь в хронически пикирующие бомбардировщики; по залу путешествует Синий Блокнот, постепенно пополняющийся письмами для тебя от всех и каждого; ты знакомишь зал со своими дочерьми — розоволосой Жизнью и синеволосой Смертью, и мне по обыкновению досадно за Смерть, хотя уж кто-кто, а она в состоянии о себе позаботиться… Самые Особые Гости вплетают в общий узор свои разноцветные нити, и я впервые слышу, как Ланселот в живую читает свои изумительные стихи, а Хьёрвинд — рассказ, который я слушаю, затаив дыхание. Прекрасные Грау и Ната Котовская повествуют Миру Песнь об Алисе, каждая о своей, — а может, о некоей Всеобщей Алисе? Я жду и твою Алису, я даже не понимаю поначалу, почему до сих пор не услышал это стихосумасшествие; но вот уже они, эти безумные, безумные, безумные строчки летят на нас из-под потолка! Ты приберегла её на потом, под конец, под занавес своей феерии, этого не реального, но альтерреального концерта!..

Кстати, забавно, но антракт я практически просидел, ничего не видя и не слыша. В нём, как и в прошлый раз, продавались книги и открытки, совершались обмены объятьями, совместные фото на память, раздавались автографы… А я сидел, смотрел на всё это,  б ы л  всем этим, растворившись в невыразимости этого вечера, наблюдал за починкой второй, самодельной скамейки, слушал даже не разговоры, а звуки их, мелодии, интонации… Это было чем-то сродни медитации, но я также хотел сохранить в себе память об этом пространстве-времени, об этой Точке, — ведь я пока не знал, сколько времени успеет пролететь, прежде чем каждая моя клеточка, каждый мой нерв, всё моё существо вновь зазвучит, резонируя звукам, цветам, запахам, эмоциям, сиянию твоих стихов, твоего голоса, твоего Мира…

И каково же было моё изумление, какова же была моя радость, когда я узнал, что назавтра ты примешь участие в концерте Клуба Тёмных Романтиков! Это не выразить словами, хотя я и пытался. Впрочем, как говорится, это была уже другая история, сказка в Самайн, волшебная Москва, замершая, пойманная в центр циклона, и самые невероятные люди, которых я только слышал…

Ну а пока что всё ещё 23-е, воскресенье, ночь. Пока что я купил себе несколько предметов из того пространства, чтобы память об этом вечере жила ещё и в них… Пока что я, как обычно, дождался, пока зал опустеет и разойдутся гости, и только потом, собрав напоследок все самолёты, которые только смог найти, и обойдя все разноцветные комнаты Locus Solus, решил, что морально готов расстаться с этим пространством-временем, с этим вечером-ночью, с музыкой ветра и облаками… и с тобой, — слава Богу, не очень надолго…

…Перемотаем время на пару жизней вперёд, и теперь я — здесь, в этой пустой комнате, где время со мной делит только Златоглазка — крохотное существо с двумя парами прозрачных крыльев и необыкновенными золотыми глазами. Златоглазка летает вокруг настольной лампы, иногда садясь передохнуть, а я, похоже, дописываю понемногу этот текст. Он едва ли отражает и треть моих эмоций и чувств от тех дивных дней, но… В жизни случаются порой события, которые невозможно описать словами. За них можно только лишь быть благодарным.

Поэтому я говорю тебе спасибо, Стэф. Спасибо за эти вечера, спасибо за твои Миры, в которых мне выпала честь и удача побыть гостем, даже крохотной частичкой этого волшебства. Спасибо, что не забываешь меня; здесь, в Беловодье, немало чудес, но все они совсем иного свойства, и эти цвета — золотой и синий — лишены здесь тех оттенков, которыми наделяешь их ты. Спасибо тебе за твоё золото, золото на синем.

Мне, конечно, жаль, что мы нечасто видимся, что живём так далеко друг от друга… Что я не могу присутствовать на каждом твоём концерте, в конце концов. Но, с другой стороны, в году ведь не 365 праздничных дней, верно? А настоящий Праздник ценен, в числе прочего, именно своей долгожданностью… Один мой Друг, с которым мы видимся очень редко, в ответ на мои сетования по этому поводу однажды сказал мне: знаешь, если бы мы виделись часто, ты бы не так ценил наши встречи, ведь они стали бы для тебя чем-то привычным, повседневным. И хотя я не могу сказать, что согласен с ним полностью, в его словах есть изрядная доля истины.

Спасибо тебе, Стэф. Я буду ждать следующей встречи. Ведь у меня не только поистине радостное прошлое, но и, уверен, не менее радостное будущее.

Хочу также поблагодарить всех тех, кто помог сделать эти Праздники ещё памятнее и ярче. Грау, Ната Котовская, Саша Шалашова, Хьёрвинд, Ланселот, и все те, чьих имён я не знаю, но чьё творчество тронуло меня до глубины души, все те, кому я, восхищённый, аплодировал на празднике Самайна в «Археологии», всем вам — моё скромное, но совершенно искреннее спасибо.



Искренне ваш, Юлиан Хомутинников.


Москва — Ладышкино, 25.10 — 31.10.2016