партия с КГБ, ход 16, про любимые шахматы

А пока надо записать мой ход в отложенной партии. Забрался в свой закуток, живое пространство – метр на полтора, меньше бывает только карцер и камера пыток, в которых рождается всё великое.
Слово – теории: «Ботвинник торжественно проводит языком по клейкой кромочке конверта с записанным ходом, взволнованные зрители поднимаются со своих мест, а он передаёт судье, тот – чекисту, а тот – в несгораемый шкаф, возле которого встают в почётный караул двое с выпученными по инструкции глазами».
Ещё пример: «Стейниц откладывает партию с Цукером в 1873 году в париж-ском кафе "Мон-ти-ша", веселит завсегдатаев кафе: бумажку с записанным хо-дом втыкает в наполовину съеденный торт, которым наградил соперников хозя-ин кафе – и он же организатор первого чемпионата мира, который сам щедро подносил им чашечки кофе. Довольные зрители разошлись, кафе опустело, Цу-кер задержался выпить ещё чашечку, отрезал кусок торта, в нём оказалась бу-мажка, чуть не съел записанный ход и снова всунул в торт. Матч Цукер всё рав-но проиграл, но уже под именем Цукерторт».
Теоретические размышления очень кстати прервал звонок человека из наро-да, который обязательно скажет весёленькое, если вернётся с собственных похо-рон. Слово – народу. 
- Что делаешь? – с ходу смеётся он, – они оставили тебя?
- Партия отложена, – простодушно отвечаю, – сейчас думаю, какой ход запи-сать.
Он уверен, что говорю со смехом, как и он, – только так разговаривают ум-ные.
- Ой! – радуется он своему предложению, которое, я уже знаю, сейчас после-дует: – Остапа Бендера помнишь? Гаси свет и рви когти!    
Вот на него не обижаюсь. Когда он однажды удивился помехам в моём теле-фоне, я сказал, что нас слушают, а сам себе в это время печатаю, так он смеялся над нашими слушателями, которые, по его мнению, работать не хотят и прово-дят итальянскую забастовку; рассказывал им, как пьют чай где-то на востоке за-бастовщики от рождения, подобные им, а я себе печатаю; а он показывал им в звуковом сопровождении, как там, на востоке, тянут чай из блюдечка лодыри, подобные им, в толстых халатах на вате и в тени деревьев.
Я себе печатаю, но тоже иногда вставляю слово:
- Оставили они меня или не оставили, – они остаются со всеми вами.
- А мы из пушки по этим воробьям, – он ставит точку в одной смешной теме и начинает другую смешную тему: – Ха! Да, чуть не забыл, этот, ну, как его? Да ты его знаешь, так он считает, что тебя просто попугали. Ха-ха-ха!
- Ничего себе – попугали, – возмущаюсь я равнодушно, потому что            печатаю.
- Они не карательные, – гогочет он, – а пугательные органы!
Чтобы выключить телефон, начинаю тоже тихонько гоготать, тогда это по-лучается непринуждённо.
Последнее слово – за Любимой. Она в салоне, который примыкает к закутку, читает на диване новый детектив.
- Ты слышишь, слышишь? – делится со мной его литературными перлами, значит, не только рядом, но как бы идёт ко мне в закуток: – Ха! «Глубокие за-лысины выдавали недюжинный ум капитана». Ха-ха!"   
Я тоже охотно иду к ней в салон. Иду сюда-туда, потом туда-сюда.
- Тебе делать нечего? – спрашивает: – Суд кончился?
- Никогда не кончится, – отвечаю.
- Хорошо тебе!
- Что хорошо?
- Хорошо ты это придумал.
- Что придумал?
- Вот это, – она кивает в сторону закутка. – Про что пишешь?
- Про КГБ. А про что читаешь?
- Чтобы ни о чём не думать. У тебя больная жена, уделяй ей внимание. А он про КГБ! Кому это интересно, кроме тебя?
Помню наизусть и гордо декламирую:
- Председатель кнессета от правых – «желает тебе здоровья, чтобы ты мог за-вершить литературное произведение»; министр от левых – «желает тебе удачно-го продолжения в написании книги и надеется, что заслужишь увидеть эту кни-гу изданной вскорости», это он сказал о предыдущей книге; председатель зако-нодательной комиссии – «читал с большим интересом»; редактор большой газе-ты – «читал, даже только в первом прочтении, этот длинный материал интерес-ный, увлекательный», правда, вот это очень давнишнее, это он сказал о другой книге.
- Они жалеют тебя. Кому ещё интересно?
- Нехамелэ. Она писатель. Жертва здешнего КГБ. Она пишет мне: «Вы схва-тились с системой, которая так же жестока, как и советская». У меня с ней КГБ роман, который веду на стороне, на другом берегу океана, – никогда не скрывал от Любимой, что у меня нет никого кроме неё, поэтому паузой подчеркнул честное признание, которое Любимая встретила ставшими необыкновенно большими, красивыми по-прежнему глазами, только после этого закончил при-знание:
- Она единственная в мире прочла полное собрание сочинений Михаэля Ба-беля в интернете. А я – один из её читателей.
Лицо Любимой снова стало недовольным мной, но всё равно любимым, что я, счастливый, понял по её вопросу:
- И сколько ей?
Хотел ответить сразу, потому что говорю правду и мог точно подсчитать, по-тому что уже много знаю о Нехамелэ, но пауза невыгодно затягивалась, а Лю-бимая всё хорошела, так сказал примерно:
- Немного поменьше твоего.
Видно было, что поверила в серьёзность наших отношений с Нехамелэ, по-тому что снова стала прежней любимой и тепло пожелала:
- Передай ей привет, скоро и она тебя оставит, как остальные.
А я ещё покажу Любимой КГБ роман – увидит, что лучше меня нет. При случае, если удастся мне вклиниться между двумя её романами. 
- Кто ещё?
- Нуу... народ...
Её лицо стало недовольным, но не мной, а конченым человеком. Но я про-должаю с надеждой: 
- Я тоже жертва этого КГБ.
- Это я – жертва! – она делает паузу, чтобы до меня дошло, и тут я, счастли-вый, затаиваю дыхание, что Любимая делит со мной горькую участь жертв КГБ, и после того, как я хорошо всё прочувствовал, справедливо упрекает: – Между мной и ими ты выбрал КГБ!
Скромно, мол, не моя эта заслуга, что мы вместе стоим плечом к плечу про-тив КГБ, отвечаю:
- Не я выбрал, это они выбрали меня.
- Нужен ты им! – удивилась она моему самомнению, – ну, было что-то...
- Меня же убивали!
- Так теперь всю жизнь заниматься этим?! Когда меня не будет, плакать бу-дешь!
- Не буду! – заверяю с радостью и честно желаю: – Чтобы ты плакала!
Ведь всегда кто-то должен быть первым, а я согласный.
На секунду Любимая косится на меня, и я это чувствую – на любимого. По-том снова окунается в детектив, который не закрывала и палец держала на нуж-ной строчке.
А я, благодарный, – в закуток.
И вот он – записанный ход: «За жертвы КГБ, убитых и замученных, в том числе за Любимую и за Нехамелэ! "Атакой Бабеля" не по суду 1.5.2006, а по всему КГБ до 2018: насильники, извращенцы, убийцы!»
Теперь надо расслабиться. Сыграл втёмную с чемпионом мира когда-то – Алёхиным. Проиграл. В следующий раз отдам ему коня за пешку. После Стей-ница с Цукертортом чемпионами мира были только цукеры, а когда евреи по-шли по революциям, временно появились другие фамилии, но когда часть евре-ев вернулась с революций, вновь чемпионами стали цукеры...
Это кратко про любимые с детства шахматы.
Твой ход, товарищ КГБ.